Тайна пролива «Врата скорби». Том первый

Василий Иванович Лягоскин

Это первый том исправленной и дополненной версии научно-фантастического повествования «Дома мы не нужны». История приключений подполковника Кудрявцева и его друзей в далеком прошлом – от первых мгновений, когда они оказались в мире неандертальцев и доисторических хищников, до того дня, когда люди, победившие в борьбе за существование, смогли бросить вызов таинственному Спящему богу. За семьдесят тысяч лет до наших дней самым главным в их жизни оказались честь, мужество, дружба, любовь…

Глава 7. Анатолий Никитин. Тракторист, алкоголик и мечтатель

Анатолий вышел из полутьмы бункера, нагруженный оружием и припасами так, что вполне мог начать небольшую войну с окружающим миром. Кроме снайперской винтовки, которую он так и держал в руках, за спиной его болтался на не отрегулированном пока ремне АКМ; торс плотно облегал разгрузочный жилет с восемью запасными магазинами. В каком-то хитром воинском рюкзаке, который ему успел вручить подполковник, поместились три подсумка с патронами к винтовке Драгунова, пара ремней, на которые эти подсумки, скорее всего, и должны были одеваться, три скрученных туго рюкзака и еще четыре бухты не менее туго смотанных плоских ремешков шириной три сантиметра. В далеком детстве Никитина такими ремнями шилась сбруя для лошадей; он успел порулить вожжами — его дед работал конюхом в том самом лесничестве, где так бесславно закончилась карьера Анатолия.

Следом, так же щурясь на яркое солнце, выбрался профессор. Он был нагружен не меньше. За спиной его болтались сразу три автомата; разгрузка на нем сидела не так ладно, как на Анатолии, но поправить ее сиюминутно Романов никак не мог. В одной руке он нес еще один жилет, тоже заполненный нелегкими магазинами, в другой почти волочились по земле сразу два рюкзака — тоже явно не пустых.

Никитин прикрыл ладонью глаза от слепящего солнца и потому не заметил, как к нему подскочила Бэйла, а за ней и остальные израильтянки. Он совсем не сопротивлялся, когда девушка вытянула из его руки винтовку и что-то залопотала на своем еврейском, оглядывая снайперку явно профессиональным взглядом. Тем более он не возражал, когда израильтянка поднялась на носочки и неумело чмокнула его в щеку.

— Четырехкратное увеличение, — переводила Оксана, — маловато конечно — на снайперскую… дуэль с такой винтовкой не решилась бы, но для наших условий самое то. Не капризная, достаточно кучно бьет; пристрелять бы еще…

Она вдруг вскинула оружие к плечу, и Анатолий поразился — эта невысокая, ниже его на голову, и совсем не накачанная мускулами девушка вдруг застыла в стойке так, что совсем недалеко — не больше чем в полуметре от его глаз — не шелохнулась ни на гран мушка винтовки. Никитин совсем не был уверен, что смог бы так же легко и непринужденно держать стойку, застыв подобно статуе на долгие секунды.

Потом дуло медленно, ни на долю миллиметра не отступая от идеально горизонтального положения, поплыло по окружности; к облегчению тракториста отдаляясь от него. Он даже заметил, как чуть дрогнул палец на курке, и тут же расслабился (палец, а не Анатолий), когда позади него прозвучала резкая команда — это из бункера, наконец, выбрался командир.

Анатолий английского совсем не знал, даже в рамках школьной программы, поскольку в школе «изучал» немецкий, но по жестам девушки, пытавшейся сначала что-то возразить, а потом послушно опустившей оружие, а также по повелительным ноткам в голосе подполковника, понял, что последний запретил проводить эту самую пристрелку здесь и сейчас. Каким-то чувством он также понял, что случай провести пристрелку появится совсем скоро, и что даром тратить патроны при этом не придется. В чем-чем, а в отношении расхода боеприпасов Кудрявцев был достаточно экономен, если не сказать скуп — Анатолий сам убедился в этом совсем недавно.

— Сержант, проверить технику, — подполковник кивнул на пикап, так и стоявший с открытыми дверцами кузова, а затем на мотороллер, в гордом одиночестве занимавший асфальтированный пятачок размером метров пять на пять.

Никитин удивился — асфальтовый пятачок, на который он ступил вслед за Кудрявцевым, был идеальным, нереально ровным — такой Анатолий видел впервые в жизни.

— А ведь у них там, в Сирии, уже сколько лет война идет! — подумал он с обидой за свою родную деревню, где такого асфальта не было и, наверное, никогда не будет. Вслух же он попросил подполковника, — можно я этот агрегат опробую, у меня когда-то самого «Муравей» такой же был.

Командир кивнул, открывая дверцу крашенной в светло-зеленый цвет будочки мотороллера. Тракторист опасливо заглянул из-за спины Кудрявцева — никто из будки не выскочил, потому что в ней не было ничего кроме нескольких мешков, на верхнем из которых он прочитал надпись в несколько строк на русском языке: «Мука пшеничная. Высший сорт. Краснодарский мукомольный завод №2».

— Ну вот, — опять обиделся он за Родину, усаживаясь за руль агрегата, — гуманитарку по всему миру шлем, а нормальных дорог у себя сделать не можем.

Оказалось, что с «Муравьем» это мотороллер имел весьма отдаленное сходство. Безуспешно поискав педаль стартера, российский тракторист путем проб и ошибок нашел таки кнопку включения двигателя, который, чихнув пару раз темным дымом, затарахтел почти бесшумно. Он уже готов был отжать рукоять тормоза и тронуться с места, но успел заметить в зеркале заднего вида, как лицо командира складывается в зверскую гримасу.

— Опять чертова экономия! — заглушил движок Никитин.

Рядом коротко взревел и, поработав несколько секунд, замолчал мотор «Фольксвагена»; Холодов, вылезая из кабины, показал большой палец: «Порядок!»

— Обедать, — приказал командир Никитину и Романову, который тоже остался только с одним АКМ за плечом — два других вполне профессионально рассматривали Оксана и белокурая израильтянка — Дина Рубинчик.

Две другие, назвавшиеся Марией Закс и Сарой Фаерман, присели на ту самую плиту, под которой прятался арабский мальчишка Борька, и примеряли на израненные ноги полуботинки — самых меньших размеров, какие только мог подобрать в бункере командир.

— Прямо как коммивояжер какой-то, — пришла вдруг в голову Анатолию мысль, которую он, конечно же, никогда не решился бы высказать вслух.

Плов оказался выше всяких похвал. Излишне сладковатый на вкус Никитина — наверное из-за избытка изюма, добавленного в казан покойным уже поваром. Последняя мысль не помешала ему потребовать добавки, которая исчезла в нем так же быстро, как первая порция. Потом был зеленый чай, обжигающе горячий и очень вкусный после жирного плова, даже без сахара и других сладостей.

Люда Николаева, медсестра, опять злилась на кого-то — а конкретно на Витьку Иванова.

— Парень с чемоданом, — лениво вспомнил Анатолий, — не хочет жрать — его проблемы.

Он перевел взгляд на девчонок-арабок, которые и приготовили в медном кувшине чай. Теперь они занимались чем-то еще в этой импровизированной столовой.

— Айша.., — значит, будет Маша; Айгуль.., Айгуль… — Гуля… Галя! Точно!, — тут он перевел взгляд на парня-араба и его неторопливая мысль споткнулась — Хашимулло на русский язык никак не ложилось.

— Ладно, потом, — он вскочил на ноги, освобождая место за столом, который на это раз изображало из себя одеяло с настеленным на нем покрывалом-скатертью, название которого выскочило из головы Никитина.

— Дастархан, — Кудрявцев словно угадал его вопрос, — и с довольным видом уселся на одеяло, подогнув под себя ноги так ловко и естественно, что не было сомнений — практика у подполковника в этом деле была весьма обширной.

Теперь уже Анатолий пошел, разминая ноги, вокруг сирийского стана. Если он и отличался чем-то от российских развалин, так это большим количеством пустых участков, засыпанных мелким песком. Никитин географию школьных лет смутно, но помнил. Да и тема сирийская в последнее время все чаще в телеке мелькала; так что удивлялся не сильно — знал, что большую часть этой страны представляет (представляла!) пустыня. А вот еще один асфальтированный участок, тоже идеальный по качеству, но с неширокой обочиной. Наверняка по нему и шли в европейский рай сестрички Маша с Галей со своей матерью. Рядом почти во всю длину соседнего участка сверкала белизной громадная — квадратов десять, оценил Анатолий. Дно ванны было пробито пулями в двух местах, а в той стороне, куда этот бассейн имел небольшой уклон, замерла лужица розовой жидкости.

— Кровь, — догадался Никитин.

Как оказалось, у приключений есть вторая, отвратительная сторона — пропахшая потом, кровью и страданиями.

Анатолий всю жизнь мечтал о приключениях. На людях пьяница и дебошир, он вечерами запоем читал книги. В детстве это были библиотечные тома Майн Рида и Фенимора Купера, позже — дешевые книжицы в бумажных переплетах, которые побеждали даже в споре, что купить на последние деньги — бутылку беленькой или очередной томик. Сериалы — от «Спецназа ГРУ» до «Магии фэнтези» занимали почетное место в его доме, большом и крепком, построенном когда-то собственными руками. Теперь в доме жили только он сам и его мечты. Анатолий был поочередно Тарзаном и Конаном-варваром; побеждал врагов в горах Афганистана и Чечни и занимался прогрессорством в отсталых мирах меча и магии…

Тут его взгляд зацепился за откинутый полог большой юрты, или шатра. Шатер был выше всех строений в лагере, сшит из какого-то явно не дешевого материала из чередующихся белых и зеленых полос; верх его был полностью зеленым и скорее всего непромокаемым — настолько тяжелой выглядела эта зелень. Его внимание привлек тонкая струйка дыма, появившаяся изнутри. Никитин шагнул в шатер.

Внутри царил полусумрак — почти такой же, как в бункере, и потому он не сразу разглядел человека, сидевшего в центре шатра за низким столом.

— Здесь вообще есть нормальная мебель? — подумал он, разглядывая в полутьме стопки одеял вдоль стен, а затем лицо Витьки Иванова, которого безуспешно пыталась отыскать Николаева. А он был рядом, в каких-то двух десятках шагов. Призывов медсестры он, несомненно, не мог не слышать, но отзываться не пожелал. Ему и здесь было хорошо. Столик перед ним — низкий, но широкий, был заставлен блюдами с фруктами; присутствовал и кувшин — явно не с чаем: в стоящей рядом пиале какого-то красновато-желтого металла почти доверху была налита темная жидкость. Никитин шумно потянул воздух носом, готовый узнать запах вина, но все вокруг перебивал сладковатый аромат того самого кальяна, трубка из которого заканчивалась мундштуком во рту Иванова. Тот как раз затянулся и открыл глаза, явно не узнавая вошедшего.

— А-а.., — наконец протянул он, выдохнув клуб дыма, — заслуженный тракторист России нарисовался. Как там тебя, Толян, что-ли?

Никитин машинально кивнул.

— Надоело?

— Что надоело? — не понял Анатолий.

— Задницу лизать у военного надоело? — Иванов опять затянулся сладким дымом.

— Ты за базаром-то гляди, парень, — Никитин едва сдержался, чтобы не шагнуть вперед и не опрокинуть нахала пинком вместе с кальяном.

Пожалел, скорее всего, белоснежную кошму, застилавшую все пространство внутри шатра. Привыкшие к сумраку глаза тракториста отметили, что ее девственная чистота грубо нарушена — от порога до столика и дальше — вдоль всех стен, на которых висели какие-то изогнутые сабли в ножнах, еще что-то смутно различимое — шла цепочка грязных следов,

— Ну, ты и паскуда! Тебе что, все можно?

— А мне теперь все можно! — захохотал Виктор, — я теперь богаче султана. Видишь это, — он схватил со столика полную чашу, плеснув немалую часть из нее на пол, сразу потемневший в этом месте неопрятным кроваво-красным пятном, и выпил из нее остатки в несколько крупных глотков, — это золото, парень.

Он вскочил на ноги и бросил чашу на стол, отчего часть винограда, с горкой заполнявшего большое блюдо, брызнула в сторону, добавляя еще больше безобразия на кошме. Иванов воздел кверху и блюдо, отчего виноград весь оказался на полу:

— И это тоже золото, а на этих цацках, — он повел свободной рукой вдоль стен, — настоящие брюлики. Таких даже в Гохране никогда не было. Я богат, парень, — пьяно захохотал Виктор, — теперь меня, а не полкаша в задницу целовать будете…

Анатолий вдруг успокоился, чуть не рассмеялся — какое золото, какие брюлики? Куда их собрался сдавать этот придурок? Да один патрон к АКМ стоит здесь дороже любого бриллианта.

— Что-то ты все про задницу — гомик что ли? — насмешливо поинтересовался он.

— Чего? — взревел пьяный Иванов, ринувшись на тракториста, — я тебя сейчас, пи…

Никитин не был боксером; драться он тоже не любил, хотя и умел — жизнь научила. Сейчас ему не пришлось сделать даже шага навстречу.

— Хрясь, — кулак Анатолия, нацеленный в нос негодяю, попал немного ниже — в челюсть, так что костяшки пальцев даже заныли.

Но эта боль была даже в некотором роде приятной, отметил Никитин, глядя, как его противник пытается встать на четвереньки в углу шатра, куда он отлетел с первого же удара.

Бойцом, как видно, Виктор был не из самых лучших. Но и такой в бешенстве мог натворить немало бед. Вот и сейчас он, едва поднявшись на ноги, вдруг глухо зарычал — совсем как тот леопард в лесу, набычил голову и, не глядя, сорвал из-за спины какую-то саблю. Ножны, тускло сверкнув в неярком свете теми самыми брюликами, а может другими каменьями, полетели в сторону, а клинок взвился вверх, едва не достав до крыши шатра.

Остолбеневший Анатолий забыл и об автомате за спиной, и о выходе из шатра все там же, совсем рядом. Столик посреди — вот единственная преграда, которая отделяла его от психа — такой злобной сейчас была кривая ухмылка на лице Иванова. Тот вдруг сплюнул какой-то темный сгусток в левую ладонь и с криком: «Ты мне зуб выбил, падла!» — прыгнул вперед, опуская саблю туда, где только что находился Никитин. Последний конечно ждать удара не стал. Он наконец вспомнил о своем оружии и, огибая столик с другой стороны, остановился теперь в темном углу, опять напротив Виктора. И опять их разделял столик. Только теперь в руках тракториста был АКМ — точно такой же, с каким он когда-то давал присягу Родине, тогда еще советской, и бесчисленное количества раз ходил в наряд (через день — на ремень). С тех пор прошло больше тридцати лет, но и сейчас палец привычно сдвинул тугой предохранитель, сдвигая его сразу в положение стрельбы очередями. Он готов был выпустить в эту нечеловечески оскалившуюся рожу весь магазин, но таких кардинальных мер не понадобилось.

В шатре стало чуть темнее; не замечающий ничего, кроме противника, Иванов вдруг показался совсем маленьким и смешным, когда жесткая рука подполковника с обыденной легкостью вывернула клинок, едва не сломав пальцы, отчего он коротко вскрикнул. Мгновеньем позже он был на полу, скрывая свои же грязные следы на кошме, а Кудрявцев ловко скручивал неведомо откуда взявшимся ремнем руки, а затем и ноги Виктора. Последний, прижатый к полу жестким коленом командира, даже не пытался трепыхнуться, уткнувшись лицом в колючую кошму.

Связанного преступника Кудрявцев легко вышвырнул в открытый полог, а сам пошел вдоль стен, открывая маленькие окошки, завешенные, как оказалось, клапанами из того же материала, что и стены, свободно висевшими на них. В шатре стало светло, и Анатолий только теперь оценил блеск камней, густо усеявших ножны клинков, которых было не меньше двух десятков. Каждый, по мнению Никитина, действительно стоил баснословных денег — там, в прошлой жизни.

— Действительно бриллианты? — спросил он, нисколько не сомневаясь, что подполковник и в этом вопросе прекрасно разбирается.

— И не только, — подтвердил Кудрявцев. Он повернул в руках поднятые с пола ножны, в которые уже вернулся клинок, и большой камень в основании его рукояти пустил в потолок нестерпимо яркий узкий луч, который никак не могла исторгнуть из себя простая стекляшка.

Сабля заняла свое место на стене, а командир взял в руки другой клинок — короткий, единственный из всех не отмеченный ни одним камнем. Уже на улице, под яркими солнечными лучами, Анатолий разглядел кожаные, явно очень старые ножны с едва различимыми письменами, вытесненными на них, и оценил хищную остроту клинка, чья волнистая сталь, казалось вбирала в себя падающие лучи.

— Настоящий дамаск, — подполковник кивнул собственным мыслям и протянул клинок Хашимулло, выполняя совсем недавно данное обещание.

Тот принял нож, немного поклонившись, попробовал прочесть письмена и вдруг резко побледнел, что для его весьма смуглого лица было очень непростой задачей. Он с благоговением приложил кожаные ножны с клинком к своему лбу и с куда более низким поклоном протянул их обратно подполковнику.

Сопровождал он этот жест речью на арабском языке, так что опять пришлось прибегнуть к тройному переводу. Анатолий вместе со всеми, собравшимися перед дверью в шатер товарищами (за исключением двух караульных, конечно), услышал:

— Не могу принять твой дар, русский командир. Этого клинка касалась рука самого пророка Мухаммада!

Вместо него ответил профессор — на русском языке, так что опять понадобилась помощь и Оксаны, и Бэйлы:

— Бери, друг. Этот нож не менее древний, но рука пророка его точно не касалась, — в голосе его было столько уверенности, что араб, поколебавшись, сунул все-таки клинок куда-то в свободно свисавшее с его плеч белое одеяние и, повернувшись, ушел к своему стаду.

Окончание фразы Романова, произнесенной почти шепотом, слышали, наверное, только Анатолий с Кудрявцевым:

— Потому что Мухаммед еще не родился, парень… А может и совсем не родится…

— Любоваться, наверное, на ножик пошел, — подумал Никитин про Хашимулло..

Сам бы он точно этим занялся сейчас. Вслух же он спросил:

— А с этим что делать будем?

Анатолий показал на Виктора, который, извернувшись, сел на песке со связанными за рукой руками. От его злобной гримасы не осталось и следа — перед шатром сидел парень с самым что ни на есть невинным выражением лица. Более того, он был полон оскорбленного достоинства, так что тракторист невольно восхитился. На вопрос командира: «Что не поделили?», — Анатолий, помявшись, ответил коротко: «Золото». Ну не говорить же Кудрявцеву про задницу, тем более что его, командира, фамилия, в конфликте тоже звучала.

— Понятно, — протянул подполковник, — чего же его делить, все уже давно поделено.

Всем вокруг как-то сразу стало понятно, кто и как будет делить обретенные сокровища, которые на взгляд Никитина, стоили ровно столько, сколь остра была сталь клинков. Хотя сверкали бриллианты конечно замечательно.

— А.., — протянул что-то Иванов, пытаясь то ли возмутиться, то ли задать какой-то вопрос, но тут же замолк, очевидно поняв бесперспективность каких либо споров.

А может, заткнулся он от тычка командира, который как раз повернул Виктора, снимая с него ремни. Сам Анатолий с Виктором говорил бы только так. Ни в его кротость, ни в показное дружелюбие, с которым парень глядел на своего недавнего противника, Никитин не верил. Пообещав себе не поворачиваться к Иванову спиной, он отвел взгляд, чтобы не видеть насквозь лживых глаз.

Подполковник подозвал к себе Холодова и отдал короткий приказ:

— Накормить, загрузить работой.

— Какой работой? — озадачился сержант.

— У тебя мало дел? Вон четыре трупа бесхозных лежат. Зачем он, — Кудрявцев перевел взгляд на безмолвно стоящего рядом Виктора, — сюда лопату нес? К моему возвращению чтобы здесь был порядок.

— А если?..

— Никаких если, — отрезал подполковник, — забыл первое армейское правило: «Не можешь — научим, не хочешь — заставим!»? Чему тебя в ковровской учебке учили?

— Так я там духом был, а нас деды…

— Считай себя самым что ни на есть дедом. И вот тебе дух. Ты ведь не служил? — казалось бы, совсем обычным тоном спросил подполковник у Иванова, но Анатолий, уже умевший отличать малейшие интонации в его голосе, насторожился: сейчас что-то будет.

— Нет, — мотнул головой Виктор.

— Ага, — вроде обрадовался командир, — за что в первый раз сидел?

— За грабеж, по малолетке, — машинально ответил Иванов, и тут же ощерился.

Теперь не только Никитин, но и все остальные видели волка под овечьей шкурой. Впрочем, на волка он никак не тянул — так, шакал, не больше. А Кудрявцев не останавливался:

— Когда откинулся в последний раз?

Иванов, явно не собиравшийся отвечать на этот вопрос, вдруг махнул рукой и каким-то совсем убитым тоном проговорил:

— Сегодня. К жене ехал — как на крыльях летел. Думал все — завяжу. На зонах до пенсии почти дожил. Только по домофону с ней и поговорил. На восьмой этаж без лифта, без остановки. А у двери чемодан. Я даже ломиться в квартиру не стал. Так с чемоданом в окно с лестничной площадки и шагнул. Потому что никому кроме нее не нужен был. А теперь и ей не нужен стал.

Он повернулся и пошел за лопатой, которую совсем недавно оставил у одиноко стоящей стены. Слышал ли он последнюю фразу, адресованную командиром Холодову: «Смотри за ним, сержант. Внимательно смотри. Особенно к оружию не допускай!»? Во всяком случае, не обернулся.

— Может, — показал Холодов на АК-74, который держал в руках, — эти возьмете, полегче все-таки.

— Нет, — решительно отказался Кудрявцев, — сколько там разницы — сто граммов? Зато знаешь, какой рикошет в лесу от пульки пять-сорок пять. Того и гляди назад в тебя прилетит. Нет, — он ласково погладил по прикладу своего автомата, — только АКМ!

Подполковник осмотрел свой небольшой отряд, готовый выступить в поход. Он сам, пять израильтянок, профессор и Никитин представляли собой грозную силу — совсем не так выглядел первый отряд, вышедший совсем недавно из русского лагеря.

Теперь с плеч свисали четыре автомата Калашникова — у самого подполковника, Никитина, Романова и Оксаны. У последней не было разгрузки с тяжеленными магазинами, но и тех, что были в жилетах у парней (всего двадцать четыре — больше семисот патронов, и это не считая тех, что уже торчали грозно из АКМ) хватило бы на серьезный бой. На профессоре жилет защитного цвета немного свисал на сторону, отчего тот морщился и дергал его, пытаясь восстановить баланс. Наконец командир шагнул к нему, одернул немного великоватый профессору камуфляж и быстро пробежался пальцами по застежкам, увязывая жилет правильно — то есть не туго и не слишком свободно, не пропуская ни одной липучки, так что их почти совсем не стало видно. Прежде же они торчали во все стороны, отчего профессор был похож на языческое дерево с привязанными к нему лоскутками.

Очень грозно смотрелась и Бэйла, или Бэла — в интерпретации Анатолия, так и не выпустившая из рук винтовки. Она еще не знала о запасных магазинах в трех подсумках, дожидавшихся своей очереди в рюкзаке Никитина. Парень решил молчать до последнего — то есть до той минуты, когда этот запас понадобится. На поясах у трех других девушек висели кобуры с ПМ; сколько запасных патронов захватил запасливый подполковник, Никитин не знал, но был уверен, что такой запас существует. Скорее всего он прятался в рюкзаке Кудрявцева; точно такой же свисал со спины Романова. Командир кроме автомата был вооружен еще и двумя пистолетами — кроме своего, родного, с которым он пришел сюда, на другом боку свисала длинная кобура, раньше украшавшая предводителя сирийских бандитов. Кудрявцев, заметив его взгляд, с неподдельной радостью улыбнулся:

— А это персональный подарок для меня, — он вытянул из кобуры пистолет с длинным дулом, длиннее того, которым командир совсем недавно несколько раз убил одного махайрода (это не Анатолий — это доцент сказал), — ПБС — пистолет Стечкина, бесшумный. Только патронов маловато — четыре магазина всего, да плюс мои четыре.

Он огорченно покачал головой и, взглянув на левую руку, на которой отвернул рукав камуфляжной куртки, хитро улыбнулся, спросив у профессора:

— Признавайся, Алексей Александрович, любопытство грызет?

Любопытство грызло не только профессора; Никитин тоже замечал, как часто повторял этот жест командир, пока они шли по тропе. Но ответил все-таки профессор:

— Грызет, Александр Николаевич, грызет. Понятно, что у вас там что-то вроде компаса, что вы берете какой-нибудь румб, или азимут — я в этом не разбираюсь. Но что это нам дает?

— Очень много это нам дает? — улыбнулся Кудрявцев, — это нам сейчас поможет точно выйти на кусочек Тель-Авива и… Какие еще там города должны быть? — повернулся он к Оксане, которая синхронно переводила на иврит.

— Иерусалим, Яффа, Эйлат, — перечислила Гольдберг.

Остальные израильтянки заметно оживились.

— Не понимаю, — сдался Романов, — я слышал где-то, что выпускник высшего военного училища вполне может заменить учителя по некоторым предметам, наверное, по географии тоже… Но пока все равно не понимаю!

— Не заменить, а вполне законно работать в школе — диплом позволяет. По крайней мере, мой диплом такое право давал. А что касается географии… Не оторвете ли мне листок из вашего блокнота, уважаемый профессор?

— Зачем отрывать, — ответил Романов, — пишите прямо здесь. Может, когда-нибудь мой ежедневник будет лежать в музее, в центральном зале, с разворотом на этой странице…

Командир поднял недоуменно правую бровь, но на это предположение никак не ответил, проводя прямо посреди страницы длинную вертикальную линию. Внизу эту линию украсила буква «Р», вверху «С»; слева посредине мелким аккуратным почерком было приписано: «7 км». Никитин догадался, что обозначают верхняя и нижняя буквы:

— Из России в Сирию, — командир поощрительно улыбнулся и написал еще две буквы, теперь уже совсем понятные, и Анатолий снова отличился, — юг и север.

— Совершенно верно, — кивнул командир, — мы шли точно на север и прошли ровно семь километров. Чуть поменьше, если уж следовать точно законам геометрии.

Он снова хитро посмотрел на профессора, и снова тот пожал плечами. Подполковник деланно огорчился и продолжил рисовать на листке, объясняя:

— Если мы пойдем сейчас на юго-восток, держась ровно на сорок пять градусов, а затем на юго-запад на те же сорок пять градусов.., — его рука, вооруженная авторучкой, завершила треугольник, вернувшись к букве «Р», — то придем опять туда, откуда вышли. При этом расстояние Б и С (авторучка быстро пометила две пока пустые стороны треугольника) будут равны… Ну же, профессор.

Однако первым, к явной досаде ученого, опять ответил тракторист.

— Так это же теорема Пифагора!

— Точно! — хлопнул себя по лбу Романов. Он забормотал, считая, — семь в квадрате, поделить на два.., извлекаем квадратный корень… Пять! Снова пять! Так вы думаете…

— Совершенно верно, — подполковник ткнул ручкой в точку, к которой тут же пририсовал букву «И» — Израиль, — нам нужно сюда!

— Но тогда.., — профессор выхватил из рук командира ежедневник и начал лихорадочно черкать в нем, заполняя листок чем-то вроде рыбацкой сети с ячеей в те самые пять километров, — значит, в каждом узле должны быть такие же… развалины, — он обвел взглядом сирийский анклав, в котором уже закипела работа по переносу тяжестей.

— Вот мы с вами эту гипотезу и проверим, — с этими словами командир шагнул в лес.