Заметки на полях

Василий Криптонов, 2020

Когда понимаешь, что жизнь пуста и бессмысленна, один выход все-таки остается. Так думал Семён, шагая с восьмого этажа навстречу асфальту. Однако у кого-то в небесах оказались другие планы, и вот – разочаровавшийся тридцатилетний неудачник получает второй шанс. Ему снова двенадцать. Вера, надежда, дружба и любовь ещё не превратились в пустой звук. Только нужен ли шанс на счастье тому, кто уже распрощался с жизнью? Содержит нецензурную брань.

10

Насколько скучно учиться в университете, я помнил прекрасно. Но я умудрился напрочь забыть, КАК скучно учиться в школе! В универе можно было, на крайняк, поспать, или почитать чего-нибудь, разложив на коленях. Здесь же было такое чувство, как будто сидишь посреди поля боя в окопе. Над головой то и дело бомбы свищут, пули жужжат. И надо не только грамотно прятаться, но ещё и в тему отстреливаться, чтобы враг не увидел в тебе лоха, который не умеет воевать.

И всё это время не покидала одна простая мысль: господи, ну на хера мне это счастье, а?! Даже присутствие рядом Кати не сильно доставляло. Толку-то, когда такое творится!

Я заглянул к ней в тетрадку, игнорируя Екатерину Михайловну, которая, плюясь гадючьим ядом, блажила на очередного обсирающегося у доски недоумка. Катя писала ровным красивым почерком и, насколько я мог судить, писала правильно. В принципе, складывать-умножать дроби — большого ума не надо.

— Ковалёв! — визгнула на меня Михайловна.

— Я! — вскочил я на ноги, вытянувшись по стойке смирно.

Класс тихонько заржал. Коротенько так, чисто чтоб галочку поставить: ржали, мол. Дольше на занятиях у Михайловны ржать было опасно для жизни.

Секунду мне казалось, что Михайловна не выдержит и скажет что-то про головку от известного органа, но она ограничилась тем, что потребовала выйти к доске.

— Ишь ты, сидит! — прокаркала она, пока я шёл к доске, изгвазданной мелом. — У Светлаковой прям спит в тетради!

— А он у неё не только в тетради спит! — сдавленным голосом высказался какой-то отважный самурай, презревший самое смерть.

— У-у-у-ух ты ж, ка-а-ак! — с невольным восторгом протянул я и медленно повернулся на голос. Фигасе: чувство юмора в восьмом классе! Да ещё какое — с подтекстом!

— Игнатьев! — завопила Екатерина Михайловна. — Встать!

Коля Игнатьев — длинный, нескладный парнишка, который, тем не менее, ходил в"авторитетах", нехотя поднялся. Я смерил его взглядом. Здоровенный, зараза. На такого лучше с арматурой выходить. Один на один — без шансов, уроет. Я сегодня в ду́ше хорошо себя рассмотрел и пообщупал. Вы**ываться, прямо скажем, особо нечем.

Однако честь дамы нужно защитить. Вотпрямщас, в срочном порядке, пока Михайловна надувается, готовясь разразиться яростным визгом в сторону Игнатьева. Класс уже не ржал — все просто усохли разом, вцепившись мышцами анусов в стулья, даже не надеясь, что буря пролетит мимо, и малодушно рассчитывая хотя бы жизнь сохранить, а уж руки-ноги — хрен бы с ними. Кате было хуже всех. Она отчаянно покраснела. Н-да, ситуация…

Ничего умного мне в голову так и не пришло. Поэтому я захлопнул учебник и прицельно метнул его в Колю. Попал — лучше не придумаешь — корешком прямо в рожу эту дебильную. А пока он охреневал — не столько от удара, сколько от неожиданности, — я сказал:

— Не смей, твою мать, глумиться над чувствами, до которых тебе — как до принципа неопределённости Гейзенберга!

Сказал — и собой загордился. Пусть будущее у нас и дурацкое, но там, благодаря интернету, даже первоклашкам, по-моему, уже стрёмно не знать про Гейзенберга, Шредингера, квантовые взаимодействия, теорию струн и прочее. Это сейчас, в самом начале двухтысячных, быть тупым считается почётным. И Коля — эталон. Скоро (если уже не)"Бумер"выйдет и поднимет у таких вот дегенератов эрекцию, которая после"Бригады"стала было увядать. А до винрарного"Глухаря", где всю эту мразоту тупую отстреливают и сажают, ещё пилить и пилить нашей цивилизации…

— Ковалёв! — тут же переключилась на меня Михайловна. — Эт-т-то что за выходки?!

Она уже просто перекипала. Взяв указку, как уголовник — заточку, она в два шага приблизилась ко мне, опасно полыхая глазами сквозь стёкла очков. Я готов был обосраться, но язык сработал быстрее, чем мозг, или прямая кишка:

— А я щас в окно выпрыгну!

Михайловна замерла. Михайловна побледнела. Я совершенно случайно угодил ей в такое наиболезнейшее место, что аж самому плохо стало. Тут нужно немного предыстории, которая как раз всплыла у меня в памяти.

Помните, наверное, про Римского? Ну, того пацана, которого нашли повешенным в прошлом году? Так вот, там, как я уже говорил, история мутная была и всяких противоречивых свидетельств набралось немало. Среди прочих слухов и сплетен ходил и такой. Аккурат перед трагедией у Римского вышел с Михайловной конфликт — двойку она ему поставила и исправить не дала. Он просил, просил — она его послала. И вот он ей и говорит:"Я тогда пойду — повешусь!". А она, в присущей ей доброжелательной манере, сказала:"Иди!". Он и пошёл… Михайловна и вправду долго после того случая ходила, как коромыслом отхераченная…

Скорее всего, сарафанное радио уже донесло до Екатерины Михайловны о моём вчерашнем фэйле, но она до этого мгновения как-то не соотнесла меня с окном. А тут я, значит, соотнёс. И к Римскому ниточку прокинул. Вот ведь гадёныш какой…

— Садись, — тихо сказала она мне.

— А может, я — примерчик, того?.. — предложил я, пытаясь хоть немного отыграть назад сотворённое говно.

— На место садись, — чуть повысила голос Михайловна. — Игнатьев — к доске.

К месту я шёл кружным путём — через Игнатьева. Он двинулся мне навстречу.

— Убью, — одними губами прошелестел он.

— Насрать, — в тон ему ответил я.

Погибнуть в бою за любовь — всё-таки почётнее, чем самовыпилиться от безысходности. Даже если эту любовь ты только сегодня утром выдумал, от той же безысходности. Дядя Петя по-любому оценит.

Я забрал с Колиной парты свой учебник и пробрался к своему месту. Катя смотрела на меня со страхом. Но ничего не сказала. Умница, соображает, что лучше дождаться конца урока, а потом уже вломить мне звездюлей по полной программе.

Две девчонки, сидевшие перед нами, покосились на меня и поёрзали. Явно чувствовали себя неуютно с психопатом за спиной. Вот как их зовут, а? Я приоткрыл блокнот, пробежал глазами список фамилий. Н-да… Боюсь, придётся всё-таки прибегать к помощи Гоши. Не щёлкают триггеры в голове.

Игнатьев у доски облажался так, что ни в сказке сказать ни пером описать. И это тупое животное ещё попрекает меня половыми отношениями?! Да если сейчас школу захватят инопланетяне, чтобы похитить пару особей для размножения в условиях инопланетного зоопарка, Колю дезинтегрируют мгновенно и позовут священника, чтобы окропил помещение святой водой. Хотя инопланетяне и не верят в бога. Но священника всё равно позовут — чисто на всякий случай.

Поскольку я временно стал неуязвимым для снарядов Екатерины Михайловны, я решил забить на классную работу и закрыл глаза. Вдох, выдох, вдох, выдох, вдох, выдох… О, тёпленькая пошла! Я увидел недалёкое будущее. Не просто картинку — нет. Я жил. Я чувствовал. Я помнил. Это было какое-то 10D-кино, иначе и не скажешь. Вот заканчивается математика, на которой я не очень даже и облажался у доски — на четвёрку с минусом отработал. Вот мы с Гошей идём по коридору в числе последних. Мы всегда так ходили, чтоб не толкаться. Конец коридора, фойе…

И вдруг меня хватают за шею, дёргают в сторону. Коля Игнатьев. Встал за углом, так, что не видно, и поджидает. А я, как дурак, по стеночке шёл. Я ведь всегда так ходил. Годы пройдут, прежде чем научусь гордо вышагивать посреди коридора.

"Сёма, — омерзительно-ласково говорит Коля, — а чё это ты за конверт Светлаковой вчера подарил?"

"Не твоё дело!" — дёргаюсь я.

"Слышь! — не отпускает меня Коля. — Я тебя нормально спрашиваю".

"Отстань!"

"Да ладно, чё ты! Чё, там письмо любовное, да?"

"Уйди, я сказал!"

Звонок привёл меня в чувства. Я открыл глаза. Коля, обоссанный с ног до головы, шёл от доски к своей парте. Я поймал его бешеный взгляд. Ну, сейчас"разговором по душам"я не отделаюсь. Однако вряд ли Коля начнёт иначе, чем раньше. Предупреждён — вооружён…

Екатерина Михайловна прокаркала домашнее задание, я дисциплинированно записал его в дневник, после чего покидал все свои пожитки в сумку. Катя собралась молча. Я краем глаза заметил, как Гоша топчется неподалёку. Ждёт. Н-да, сейчас будет ржака.

— Дай я твою сумку понесу, — сказал я Кате, вспомнив эту школьную забавную традицию. Типа"застолбить девчонку". Только вот цель у меня была немного другая — хотелось лишить Катю автономности. Не хватало ещё, чтобы этот даун на неё наехал до меня.

Не без колебаний Катя протянула сумку мне. Я повесил её на плечо поверх своей. Тяжело, блин… Надо всё-таки приналечь на физкультурку. Только сначала пачку добью. Физра с курением — так себе сочетание, лучше не начинать.

Екатерина Михайловна устало опустилась за стол, что-то начала просматривать, бумаги какие-то. Я, прикусив нижнюю губу, посмотрел на неё.

— Идём? — нерешительно спросила Катя.

— Подожди меня у двери, хорошо? — попросил я и, найдя взглядом Гошу, сказал ему: — Ты тоже. От двери не отходите. Скоро фокус покажу.

Гоша кивнул и, как верный телохранитель, взглянул на Катю — пошли, мол, хозяин повелел. Когда они вышли — последними — я приблизился к столу Екатерины Михайловны. Она на меня не смотрела.

— Я прошу прощения за то, что сказал и сделал.

Она подняла взгляд. Трудно в нём было что-то прочитать. Глубоко вдохнув, я продолжил:

— Я плохо поступил, знаю.

— Ну вот если Игнатьев дома пожалуется — там и будешь оправдываться, — равнодушно сказала Екатерина Михайловна.

Я поморщился:

— Екатерина Михайловна, Игнатьев меня в данном разрезе вообще не колышет. Я прошу прощения за то, что чуть не сорвал урок. И за то, что сказал вам. Я не собираюсь убивать себя, это была дурацкая шутка.

Она молчала. Молча смотрела на меня. Сглотнув, я ступил на минное поле:

— И насчёт Римского — вы не виноваты. Нельзя предположить, что творится в голове у таких малолетних идиотов, как мы. Вы хороший учитель. Правда хороший. Спустя годы после окончания школы я только вас и буду помнить, хотя и вряд ли свяжу жизнь с математикой. Спасибо вам за всё.

И в каком-то идиотском порыве я наклонился и обнял Екатерину Михайловну. Она вздрогнула. Она вообще ничего не понимала. Но всё-таки она была взрослой и, когда я отступил, нашла слова:

— Семён… Ты тоже хороший ученик. Но с тобой сейчас что-то происходит. У всех у вас возраст тяжёлый. Но ты уж постарайся не заблудиться. Хорошо?

— Обещаю, — кивнул я. — До свидания, Екатерина Михайловна.

Она сняла очки, достала платок. Момент терять было нельзя. Я, проходя мимо, схватил указку с полочки под доской и вышел из класса.

— Сём, ну ты дал! — громко зашептал мне Гоша, и Катя удивлённым молчанием вторила ему. — А чё ты ей сказал, а? А она тебе чё сказала, а? А указка зачем?

— Я ей говорю — выходите за меня замуж, — сказал я, стараясь держаться ближе к стене. — А она мне:"Семён, я, конечно, тоже Катя, но не та, что тебе нужна. Ты берега-то не путай!"А я ей — "Ну давайте хоть обнимемся, не разбивайте мне сердце!". А она:"Только чуть-чуть!". А я:"И указку мне ещё подарите на память". А теперь — фокус.

Тут я добрался до конца коридора. Заметил, как Катя усмехается — нет, она положительно настроена на волну моего юмора! — и метнулся вперёд. В этом полупрыжке я резко развернулся, что есть силы ударил. И — да! — суровая деревянная указка с треском переломилась, врезавшись в грудину Игнатьева, который притаился там же, где и восемнадцать лет назад. Вот те и фокус, капитан Беспечность!

Коля заорал, схватился за грудь, скрючился. Ахнула Катя, ойкнул Гоша.

— Колян! — воскликнул я и схватил его за волосы. — Ты чё на углу встал? Деньги зарабатываешь? Сколько поднять успел? Где процент?! — С этими словами я приставил острый обломок к его горлу и чуть-чуть нажал, так, чтобы он почувствовал боль, опасность.

И он почувствовал. В вытаращенных глазах я увидел ужас. Что он прочитал в моих — боюсь даже предположить, потому что в этот момент я понял, что убить мне — как плюнуть. Кажется, убив себя, я сломал в себе какие-то границы, без которых мне теперь придётся учиться жить. Рука не дрожала. Рука хотела насквозь пробить шею этого выблядка. А я смотрел Коле в глаза и пытался найти хоть одну причину этого не делать.

— Семён, перестань! — Катя схватила меня за руку и дёрнула.

Злые чары рассеялись. Я моргнул, разжал руку — обломок выпал на пол. Я тяжело выдохнул, поднял взгляд на Игнатьева.

— Потеряйся, — тихо сказал я.

И он потерялся. Вчистил так, что искры из-под подошв летели. А я закрыл руками лицо.

Фойе только сейчас заполнилось учениками. Гул голосов, крики, топот, шорохи. А я стою, как будто рыдаю. На самом деле пытаюсь до чего-то внутри себя досмотреться.

— Семён… — Я почувствовал, как моих рук касаются пальцы Кати. Я схватил их, посмотрел в её испуганные глаза. — Что с тобой?

— Ничего. — Я улыбнулся. Я умел улыбаться, даже когда в душе творится полный п**дец. Сказывались годы работы продавцом.

— Ты ведь раньше таким не был…

— Не был, — кивнул я.

Гоша, бледный, недоумевающий, топтался рядом. Во взглядах, которые он бросал на меня, я видел ставшую непоколебимой веру. Теперь он даже не сомневался, что вчера я рассказал ему правду. Потому что вот так себя вести подросток в тринадцать лет не мог просто по определению. По крайней мере, подросток с моей биографией.

— Ладно, что там сейчас, — вздохнул я, заставляя себя переключиться. — Русский? Пойдёмте, перемена короткая.