Тайные грехи кроткой голубки

Вера Анатольевна Прокопчук (2024)

Яков Штольман и его супруга Анна, приехав в уездный город Бряхимов навестить отца Штольмана, вступают в конфликт с писателем Горчичниковым, который вскоре после скандала был обнаружен убитым. Местная полиция подозревает Анну Штольман в убийстве писателя. Чтобы восстановить доброе имя супруги и очистить ее от подозрений, Яков Штольман начинает собственное расследование. Сможет ли он защитить любимую жену и разоблачить настоящего преступника?

Глава 4.

Следователь полиции Степан Фролыч Мартемьянов уважал общественное мнение.

Мысль де Шамфора, что «всякое общепринятое мнение — глупость, так как оно понравилось большинству», была ему незнакома. К тому же на уроках логики в гимназии, читая под партой «Робинзона Крузо», он пропустил тему логических ошибок, и едва ли мог внятно объяснить, почему argumentum ad populum, она же апелляция к мнению большинства, является неправильной. Поэтому, в вопросе о том, кто же виновен в преступлении, он охотно ограничился бы простым голосованием свидетелей — за кого они проголосуют, того преступником и объявим. Мешало только противное начальство, которое требовало всегда доказательств более веских, нежели общественное мнение. Однако привычка — вторая натура, и Мартемьянов каждый раз начинал следствие с одного и того же вопроса, приятного его сердцу: «Кого вы подозреваете, господа свидетели?!».

Когда следователю Мартемьянову сообщили потрясающее известие — что вчера вечером в саду госпожи Астафьевой убит, о ужас, сам знаменитый писатель Горчичников — первым делом он начал с опроса хозяйки дома, ее дочерей и домочадцев. Выяснилось следующее.

Прелестного человека, писателя Н.Н. Горчичникова, обожали решительно все. Никто никогда не желал ему ни малейшего зла — да и как можно, он же такой душка, талант, краса и гордость местного общества. Его жена? Ангел во плоти, и души не чаяла в своем муже. И если кто-то когда-то высказал в адрес милейшего Никанора Никитича недоброе слово, то это были те двое, такие гадкие, супруги Штольманы, которые вообще не жители нашего города, а приезжие. Вы понимаете? Пока их в городе не было, и убийств не было никаких, а вот как они появились, сразу и пожалте. Какой ужас.

Опросивши всех свидетелей в томе вдовы Астафьевой, Мартемьянов явился в дом Платона Теодоровича Штольмана, и сразу с места в карьер решил добиться признания от коварных убийц. Увы, злодеи оказались крепкими орешками. Для начала зловредный Яков Штольман объявил, что он сам является полицейским, следователем, надворным советником, служащим в полицейском департаменте Петербурга. И посоветовал тоном, в котором звенело железо:

— Так как я пока не арестован и предъявить вам мне решительно нечего, потрудитесь вести себя так, как полагается вести себя со старшим по званию… И обращаться ко мне следует «Ваша благородие».

Мартемьянов сбавил тон и высказался почти извинительно:

— Ну посудите сами, Ваша благородие, все говорят, что вы вчера с этим господином поссорились, и особенно ваша супруга, — тут Мартемьянов зыркнул в сторону Анны, сидевшей на диване в уголке с видом несколько растерянным.

— Моя супруга сказала всего-навсего, что не разделяет литературных воззрений господина Горчичникова. Это вы называете ссорой? Может быть, местным дамам, которые смотрят этому писателю в рот и на него почти что молятся, слова моей жены показались слишком независимыми… Но независимое мнение по поводу литературных вкусов — не слишком-то веский повод для убийства, не так ли?

— Вообще-то дамы говорят, что она с ним говорила очень резко…

— Если бы я убивала всех писателей, чье творчество мне не по вкусу, — негромко, но твердо молвила Анна, — то за мной тянулся бы шлейф из трупов. Но как вы видите, в газетах пока не пишут о массовых убийствах писателей в России?

— А может, вы только начали, и этот первый, — резонно возразил Мартемьянов.

Анна невольно рассмеялась.

— А напрасно вы смеяться изволите, сударыня, — дело весьма серьезное, и может кончиться тем, что я буду вынужден вас арестовать.

— Вам это будет стоить должности, — жестко заявил Штольман. — Полагаете, я, надворный советник, с моими связями в столице, не найду способов привести вас в чувство? Вы готовы арестовать достойную женщину, не имея против нее никаких улик? Даже мотивов преступления вы не можете предъявить ей никаких, кроме несходства литературных вкусов. Ни улик, ни мотивов! В конце концов, это демонстрация вашего профессионального бессилия, и я начну с того, что сообщу свое мнение вашему начальству.

— Но кто же мог еще-то, Ваша благородие, кроме вас? — привел последний веский довод уже слегка струхнувший Мартемьянов. — Пока вас не было, и убийства не было, а как вы появились, так сразу…

— Очень, очень убедительно, — в голосе Штольмана звучала злая ирония. — Вариант, что преступник только этого и ждал, вы не рассматриваете?

— Вашего приезда? А откуда он мог знать, Ваша благородие, что вы приедете?

— Вовсе не обязательно именно нашего приезда. Он мог ждать приезда кого угодно — все время ведь кто-то приезжает в гости, верно? Главное, в окружении писателя появляются новые люди, и это отводит внимание от истинного виновника. А может, он и не приезда ждал, а просто ждал подобной ситуации, как вчера…

Поскольку в глазах Мартемьянова отразилось полное недоумение, Штольман пояснил:

— Ну сами смотрите: званый вечер. Званые вечера ведь не каждый день бывают, верно? Большой красивый сад, в который гости непременно выйдут погулять после ужина. Вот он и ждал, когда судьба преподнесет ему такое отличное место для его планов! Гости гуляют по саду. Все разбрелись кто куда. Писатель в одиночестве, в темной аллее, можно к нему подойти и выстрелить почти в упор. И никто не увидел убийцу, зато под подозрением куча народу. Кстати, пистолет нашли?

— Нет, пока ищут.

— А когда нашли писателя?

— Так утром… Вечером такой был ливень, все разъехались, а потом спохватились, что писателя нет, жена его все искала… а потом решили, что он первый ушел, ну, вроде как потому что обиделся…

— Понятно. То есть, пистолета уже и не найдут — убийца наверняка вынес его на себе.

— Да кто ж из них убийца-то?

— А давайте вспомним старое доброе «Cui prodest»? Вы латынь еще не забыли?

— Кому выгодно, — пробормотал Мартемьянов.

— Вот и давайте подумаем, кому выгодна смерть писателя. Заметьте главное: у тех, кто знал этого писателя уже давно, мотивов для его убийства непременно должно быть куда больше, чем у людей, которые его встретили впервые… то есть, у нас.

— Да отчего же-с? — в голосе Мартемьянова звучало искреннее недоумение.

Штольман смотрел на него тяжелым взглядом в упор, затем вздохнул — то был горький вздох умного человека, столкнувшегося с беспросветным сочетанием глупости и упрямства.

— У меня складывается впечатление, — молвил он иронически, — что до сих пор вы расследовали в основном убийства, совершенные в кабаках и притонах… я прав?

— Точно так-с… И что с того-с? — удивился Мартемьянов.

— А то, что нравы в так называемом приличном обществе все же несколько отличаются от таковых в кабаке. Здесь тоже совершаются убийства, но реже — заметьте, гораздо реже — если не верите, изучите полицейскую статистику. А знаете, почему реже?

Сделав паузу и не дождавшись ответа, Штольман пояснил:

— А потому, что только в кабаке сказанное кем-то нелюбезное слово может стать причиной тяжелых последствий. В кабаке ведь как: слово за слово, и вот уж перебранка, крики, драка, а потому уж в ход идут ножи. В приличном обществе люди умеют сдерживать себя. Резкое слово не может стать причиной убийства — а если уж до убийства и дойдет, то причины его здесь куда более веские. Веские, понимаете? Вот эти веские причины и надо искать…

Конец ознакомительного фрагмента.