14. Потеря
Постник и Барма сидели в тени строящейся стены храма на лавке и уплетали принесённую Максимкой нехитрую снедь, заботливо приготовленную Алёной для своих постояльцев. Аппетит у обоих был отменный. Ели молча, как и положено. Наконец Постник поставил пустой горшок из-под пареной репы на лавку, с сожалением посмотрел на него и вздохнул:
— А я ещё бы съел, — и с надеждой спросил, — У тебя не осталось?
— Нет, — отозвался Барма, доедая последнюю ложку репы. Затем быстро выпил молоко и, довольный, прислонился к стенке.
— Слушай, Ванька, — спросил Постник, — Ешь ты не меньше меня, а худой — как будто тебя впроголодь держат, почему, а?
— Кто его знает? — отозвался Барма, — Я всегда такой был. Может, я в родителей пошёл.
— Так у тебя родители — худые? И мать, и отец?
— Да, не знаю я! — вдруг рассердился Иван.
Яковлев с удивлением посмотрел на друга:
— Ты чего взбеленился-то, Иван? Первый раз тебя сердитым вижу! Ну не хочешь, не отвечай!
Оба помолчали. Потом Барма, уже спокойно, ответил:
Не помню я родителей своих. Вернее, плохо помню. Я ведь потерялся, мне тогда годков 6-7 было. Мы ехали куда-то. Зачем, куда — ничего не помню. А помню, что лежу я на телеге — весёлый такой, а старший брат меня травинкой за пятку щекочет. Можешь поверить, вот только это и помню о брате.
Помолчали.
— Ну, а как ты потерялся-то? — не выдержал Постник?
— Мы остановились на ночлег в поле. Ночью проснулся я по нужде. И вдруг вижу невдалеке свет какой-то. Ну, я и пошёл посмотреть, что это за свет. Интересно мне стало, ребёнок ведь. Я иду, а свет этот от меня удаляется. Я иду к свету, а он от меня. Вот так я шёл, шёл, а потом всё пропало и я ничего больше не помню, очнулся уже утром. Я лежу на дороге, вокруг меня мужики толкутся и кричат:
Конец ознакомительного фрагмента.
