Ходила младёшенька по борочку

Вера Евгеньевна Мосова

Роман «Ходила младёшенька по борочку» продолжает повествование о большой и дружной семье Беловых, уже знакомой читателю по книге «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», и переносит нас в 80-е годы XIX века. Новые интриги и новые приключения ждут героев, особенно юную Любашу, на чью долю выпали непростые испытания. Вот уж, поистине, «не родись красивой»…

Глава 2

После Пасхи Тюша всё искала повода поговорить с дочерью. Негоже девице так себя вести. Не маленькая уже, чай, впору женихов присматривать, а она по Василию сохнет. Задумчивая стала. Жалко смотреть на неё. А тут как раз случай и представился. За ужином Иван говорит:

— Ко мне сегодня Киря Титов заходил, ну и намекнул промеж дел, мол, девка ваша уже созрела, спросил, сколько ей годов стукнуло. Говорю ему, что шестнадцатый идёт. А он мне, дескать, неплохо бы сговориться да сватов к осени засылать. Сынок-от его, Гришка, уж больно по ней сохнет, оказывается.

— А ты ему чего ответил? — спросила Тюша.

— А чего я отвечу без её согласия? Жить-то ей!

Тюша посмотрела на Любушку. Та норовисто дёрнула плечом:

— Ещё чего! Не собираюсь я замуж! Тем более за этого увальня!

— А за кого бы ты пошла? — поинтересовался Иван. — Это я на тот случай, если ещё кто намекать станет про сватовство. Должен же я знать, чего людям отвечать — стоит им сватов засылать али нет.

— Ни за кого я не хочу! Я пока не собираюсь замуж! — отрезала девица. — А будете силой заставлять, так я из дома уйду!

— Вот те на! — обиделся Иван. — Уж, вроде, я никогда тебя ни в чём не неволил.

— Зря ты так, Люба! — обратилась к ней матушка. — Наше дело бабье — вовремя замуж выйти да детей мужу нарожать. Мы тебя неволить, конечно, не станем, но и ты подумай — пора подходит, значит надо выбор делать. За нелюбимого мы тебя не отдадим, это понятно. Худа мы тебе не желаем. Много их тут за тобой ухаживает, неужто ни один не нравится?

Любушка отрицательно покачала головой.

— Ну, нет и нет, — сказал Иван, выходя из-за стола. — Значит, не пришло ещё твоё времечко.

Он ушёл, а Тюша подвинулась поближе к дочери, положила свою ладонь ей на руку и легонько погладила.

— Негоже, доченька, по женатому мужику сохнуть, — начала она вполголоса.

Любушка от неожиданности замерла.

— Я ведь вижу, что Василко тебе по сердцу, вы сызмальства дружны были. Только не твоё это, девонька моя. Отступись, и тебе самой легче станет.

— Не станет! — твёрдо сказала Люба.

— И что теперь? Ты из-за него век в девках сидеть собираешься?

— А я дождусь своего часа! — так же упорно продолжала девица.

— Грех это, Любушка! Отступись! Христом Богом тебя прошу — отступись! Иначе сраму не оберёмся. Как же мы будем в глаза Лизавете смотреть?

— А Лизавета ведь не вечна! Может в родах помереть, может от горячки свалиться или отравиться чем-нибудь!

— Господь с тобой, доченька! Что же ты такое говоришь-то?! Грех ведь о живых-то так! Разве ж можно ждать чьей-то смерти?! У тебя своя жизнь! Не лезь ты в чужую!

— А она в мою жизнь влезла! Это можно? Я её сюда не звала! Не она бы, так я, может быть, за Василку сейчас пошла.

Тюша обняла дочку:

— Глупенькая, неужели ты не видишь, что они в ладу живут? Вспомни, как он её из отцова дома выкрал да сюда увёз. Это ж неспроста! У него своя судьба, а у тебя своя. Господь ведёт вас разными путями. А ему-то виднее! Ты ещё встретишь своего суженого, будь уверена, а Василку забудь! Не рви себе душу. Да и мне тоже.

Любушке в этот миг безумно захотелось прильнуть к материному плечу и поплакать от души, но в неё словно бес какой вселился, и он оказался сильнее.

— А я не отступлю! Я добьюсь своего! — с вызовом заявила девица и вышла из избы.

Тюша только горько вздохнула — никакого сладу с девкой! Вспомнилось, как сама она в таком вот возрасте из дома родительского сбежала по большой любви. И что ей эта любовь дала, кроме мытарств? А ведь такая же была горячая да своенравная, как Любаша. Но то была её жизнь, её судьба. Она, хлебнув горя, стала сильнее и мудрее. И видит сейчас, как девка близка к ошибке, которую мать не в силах предотвратить. Ведь за дочку-то её жизнь не проживёшь! Она сама свои шишки набивать должна и на них постигать житейскую мудрость. Пока не обожжётся, не поймёт. Разве сама Тюша слушала свою матушку (царствие ей небесное)? А ведь та ей тоже добра желала, видела, что с Гожо не будет девке счастья. Да что теперь ворошить, как сложилось, так тому и быть. Не будь у неё того горького опыта, разве могла бы она сейчас ценить всё, что судьба ей наконец подарила? Вот и Любаша напролом идёт к своим горестям, и ничем её не удержишь. А так хочется оградить свою кровиночку. Помоги ей, Господи! Вразуми несчастную! Это только в твоей власти…

На Радуницу все пошли на кладбище. Милостыню убогим подали, прибрали могилки. Пока Анфиса с Прохором присели у могилы деда Степана, Тюша своих родителей проведала, они теперь рядом с Лушей лежат. Уже, почитай, год как померли. Отец вдруг расхворался и за неделю сгорел. И матушка после него недолго пожила, следом отправилась. Только здесь теперь Тюша со своей семьёй и встречается да прощенья просит за все беды, что им принесла. И знает она, что груз этот на её сердце никогда не станет легче, так и жить ей с ним.

— Вот, Любушка, посмотри на меня, — сказала она подошедшей дочери. — Однажды и ты так же на моей могилке слёзы лить станешь да казнить себя, что не слушалась слова родительского. И дай Бог, чтоб боль твоя не была такой невыносимой, чтоб не пришлось тебе сожалеть, что своим поведением ты жизнь родительскую укоротила.

Дочь молчала, не зная, что ответить. Соглашаться с матерью не хотелось, но и перечить на кладбище она не решилась. В это время подошла Ася:

— Матушка, я хочу бабушке с дедушкой яички крашеные положить на могилку, дедушка Прохор сказал, что тогда их души получат облегчение на том свете.

— Давай, доченька, только его надо раздавить и скормить вольной птице.

— А где же ту птицу взять?

— Она сама сюда прилетит, когда мы уйдём, и будет нам очень благодарна.

— Давай и тётушке Лукерье тоже яичко положим.

— Клади, Асенька, да сядь-ко рядом со мной, мне кое-что тебе открыть надо. Ты уже девочка большая да разумная, пора тебе и правду знать.

Ася с недоумением посмотрела на мать и тихонько присела на скамеечку рядом с ней.

Видишь ли, дочка, жизнь иногда бывает очень запутана, но не нам с тобой о том судить. Господь нас по жизни ведёт. Когда-то давно твой батюшка был женат на сестрице моей Лушеньке.

— А ты где была? — удивлённо посмотрела на неё девочка.

— А я в ту пору была очень далеко, у меня был другой муж, Любочкин отец, царствие ему небесное. Видишь, какая она у нас чернявенькая, это она в отцову, в цыганскую породу удалась.

— А потом вы с папой обвенчались, и появилась я? — быстро сообразила рассудительная девочка.

— Не совсем так, доченька. Ты появилась раньше. И родная твоя мать — моя сестрица Лушенька. Ты девочка большая, разумная, одиннадцатый годок уже идёт, и негоже тебе не знать родимой матушки.

Ася растерянно смотрела на Тюшу.

— Но все ведь говорят, что я на тебя похожа, — в глазах её стояли слёзы, она не хотела верить тому, что услыхала.

— Так и есть, потому что мы с Лушей были очень похожи. Она и имя тебе в честь меня дала. Ты ведь Анастасия! И я Анастасия!

Ася растерянно улыбнулась.

— Да ты не расстраивайся, дочка! Ты всегда будешь моей доченькой. И я тебя всегда буду любить. Но я не могу больше хранить эту тайну. Ради памяти сестры. Это она твоя настоящая мать, она тебя родила и вскоре же померла. А я тебя вырастила. Так что ты теперь только богаче стала. У тебя две матушки: мама Тюша и мама Луша. Ну, что ты кручинишься? Улыбнись скорей! Она сейчас смотрит на нас с небес и радуется, что ты знаешь, кто твоя родная мать. Ей ведь там горько было думать, что родная её доченька живёт себе и не знает правды о ней, не матушкой её зовёт, а тётушкой Лукерьей. Это же неправильно!

Асенька, нахмурив лобик, старательно переваривала неожиданную новость. Наконец она спросила:

— А тятенька? Он мне родной?

— Родной, конечно! Да и я тебе родная, девочка моя! У нас ведь одна кровь течёт!

Домой Ася возвращалась притихшая и задумчивая. Любушка молча взяла её за руку и шагала рядом. Они уже отстали от всех родственников, но продолжали шагать не спеша.

— Люба, а ты знала, что мы не сёстры? — несмело спросила Ася.

— Как это не сёстры?! Сёстры мы!

— Ну, что не родные?

— Знала, ну и что?

— А мне почему не сказывала?

— А зачем? Твой батюшка стал моим отцом, а моя матушка — твоей матерью. Мы всё равно родня. Помнишь, у нас тётушка Нюра из Екатеринбурга гостила с семьёй? Так вот, Варя, дочка её, звала меня кузиной. А у нас в заводе говорят «сродная сестра». А если сродный брат, то у них в городе «кузен» называется. Это они там по-французски говорят. Значит, и мы с тобой кузины!

— А мне больше нравилось быть твоей родной сестрой. Ты такая баская², вон на тебя все оглядываются! Я думала, что вырасту и стану такая же, как ты. А оказывается, мы даже не родные.

— Ты вырастешь и ещё баще меня станешь! — воскликнула Любочка. Она не могла смотреть, как мучается её сестрёнка. И зачем только матушка рассказала ей? Подождала бы, пока она немного повзрослеет. Люба ведь молчала, никому не рассказывала, хоть она и знала всё. Правда, чего греха таить, молчала-то она больше потому, что ей и самой хотелось, чтоб её все считали Беловой. И хотя зеркала говорили ей, что она совсем других кровей, она любила, когда отчим в шутку называл её «Любовь Ивановна», да и она звала его не иначе, как «тятенька». Но самое главное — это родство ещё и приближало её к Василке.

— Любаша, постой! — раздалось сзади, когда они перешли через реку по деревянному мосту.

Девицы остановились. Их догонял Гришка Титов.

— Чего тебе? — сердито ответила Люба.

— Ты, это… ты… — замялся он, — приходи вечером на улошной качуле³ качаться. — Там весело всегда бывает, Петька на гармошке играет, девки частушки поют. А парни как зыбают — прямо страх, как высоко подлетают! Все визжат! Весело! Уже вторую неделю качуля стоит, а ты ни разу не была. Приходи, а?

Любушка пожала плечами:

— А я и в своём дворе могу покачаться, чего мне там делать?

— Там же веселее! Почитай, вся улица собирается! — уговаривал её кавалер.

— А я тоже хочу туда! — тихонько дёрнула сестру за руку Ася.

— А ты ещё малявка! Тебя вечером мамка не отпустит! — заявил Гришка, сразу смекнув, что ему совсем не с руки, если девица придёт с младшей сестрой.

— Ладно, мы подумаем, — отрезала Любаша и пошла дальше.

— Я ждать буду! — крикнул парень им вслед.

— Любочка, а он твой ухажёр? — спросила Ася.

— Ещё чего!

— А чего тогда он тебя зовёт на улошную?

— Не знаю.

— А тятенька говорил, он к тебе свататься хочет.

— Мало ли что он говорил!

— Любочка, а если тебя просватают, то ты от нас уйдёшь в другую семью?

— Чего это ты, никуда я не собираюсь уходить!

— Не уходи, Любочка, мне без тебя тоскливо будет.

Любаша обняла сестрёнку:

— Глупенькая ты моя! Куда ж я от тебя уйду?

Примечания

2

Баска́я — красивая, симпатичная.

3

У́лошная качу́ля — качели, которые на второй день Пасхи артельно устанавливали в конце улицы для жителей всего околотка.