Когда возвращается радуга. Книга 3

Вероника Вячеславовна Горбачева, 2019

Ирис наивно полагала, что неделю-другую погостит в Лютеции и вернётся в новый дом. Но сама не заметила, как попала в самый центр политических интриг. Ах, маленькой рыжей фее нет до них дела, ей бы разобраться со своей жизнью! Ведь время неумолимо, и, чтобы не попасть под наказующий молот Хромца, нужно в отпущенный срок найти мужа-христианина. А чтобы не угодить на наковальню короля Генриха – безнаказанно избежать навязанного им брака.Вот и попала между молотом и наковальней.Есть ли третий путь?Сможет ли любовь и впрямь оказаться всепобеждающей? Маленькая рыжая фея верит в неё. И смело идёт вперёд, навстречу желанному счастью.

Глава 3

Скорее всего, по беспечности своей и в стремлении помочь новому другу Назар натворил бы много лишнего, и ничем хорошим оно бы не кончилось — не перехвати его вовремя наставник. Брат Тук, наконец, покончил со своими загадочными делами — «не со всеми, конечно, дети мои, да ведь их за всю жизнь не перелопатишь! Мы помрём — дела останутся!» — как охотно пояснял встречающим; и занялся воспитанником вплотную.

Начал с того, что силком извлёк его из медитации-молитвы, в которую Назару на третий день упорных занятий почти получилось погрузиться. Никак не получалось снова увидеть пропавшую девушку, и теперь в усиленной молитве и сосредоточении он пытался черпануть новых сил. Но едва, наконец, поймал состояние «растворения», когда тело не ощутимо, и душа вот-вот выпрыгнет наружу, как из кокона — громоподобный хлопок над самым ухом выдернул его из транса.

Брат Тук рассматривал его хмуро и неодобрительно.

— Никуда не годится, сын мой. Вставай. Идём.

И даже вздёрнул за шиворот, помогая подняться.

На заплетающихся ногах Назар кое-как побрёл вслед за ним во внутренний двор небольшого замка, занимаемого Инквизицией. На ходу он то и дело умудрялся запинаться башмаками, отчего-то неимоверно тяжелыми, то за выступ половицы, то за пороги, а во дворе, вымощенном булыжником, ему вообще показалось, что каждый камень считает долгом встать на ребро и отбить ему пальцы. Словно не замечая его полусонного состояния, наставник вёл его куда-то в дальний угол двора. Назар лишь на миг прикрыл глаза от яркого света, успел услышать: «Ну-ка, дети мои, окатите-ка его живой водой!» — и задохнулся. На него обрушился водопад. Ледяной!

— Х-х-х-р… — только и прохрипел он сквозь зубы.

— Ещё пару вёдер, ребятушки, — прозвучал голос наставника.

Возвращённая, хоть и непрошено, бодрость как-то разом прояснила мозги, и Назар, сообразивший, что издевательство сейчас повторится, дёрнулся в сторону, но опоздал, и был заново окачен с головы до ног животворной водицей.

— Хо-ро-шо, — задумчиво протянул брат Тук. — Спасибо, братцы.

— Рады стараться, брат! — дружно рявкнули двое послушников, хмыкнули, и перед тем, как снова взяться за ворот колодца и бадьи для лошадиных поилок, подмигнули мокрому, как мышь, парню. — Водица у нас и впрямь живая. Что, чуть не выгорел, брат?

— Моя вина, — кротко ответил Тук. — Недосмотрел… А ну-ка, отрок, быстро, не рассуждая, разуться — и по кругу бегом. Пять кругов. Живо!

Почему-то Назару и в голову не пришло возмутиться. Вот чувствовал, что где-то напортачил, виноват, упустил или забыл из того, чему наставник поучал… А что забыл, что упустил — не мог сообразить. Однако, несмотря на жару, после колодезной воды его так и трясло, и, чтобы быстрее согреться, он ринулся бежать, как и велено. Прикажи кто другой — может, и заартачился бы, а тут — наставник… Ещё Али приучил: или доверяешь Учителю во всём и слушаешься безоговорочно — или уходи. Третьего не дано. Спорить будешь, когда получишь хотя бы первую степень посвящения.

К тому же, бежать было не в пример приятней и проще, чем отсиживать зад на тощем тюфяке, раскорячив ноги в неудобном «цветке» и то и дело отслеживать спину — чтобы не горбиться, и вместе с тем «тянуться макушкой в небо», следуя указаниям Тука. Бегать Назар привык ещё с поры вечных поручений при эфенди и госпоже, главное, что думать при этом не требовалось, а если и прилетали на бегу какие-то мысли — то ненавязчивые, лёгкие… и так же быстро улетали.

На пятом кругу он, кажется, просох.

Но вскоре рубаха на нём вновь намокла — на сей раз от пота, потому что брат Тук, не дав опомниться, погнал его сперва к перекладине, установленной для тренировок местной братии. Решил проверить, сколько раз доставшийся ему растяпа сможет подтянуться… Результатом остался доволен и тотчас заставил мальца приседать. Сперва просто так, потом, нагрузивши на плечи мешок с песком, который пацана чуть не придавил, когда тот под ним растянулся. Потом заставил пинать и лупить большую кожаную дуру, подвешенную к балке на цепь и набитую опилками; хорошо, что та подавалась под ударами, а то и отбить всё недолго… И снова отжиматься, уже от земли, и прыгать в длину, и лезть через какой-то забор, потом через каменную стену… На которой Назар, в конце концов, так и повис тряпочкой.

— И вот что мы имеем, — прогудел монах, сдёргивая ученика с учебного препятствия. — Ноги у тебя крепкие, дыхалка хорошая. Руки тоже сильны. Ловок, быстр. Но выносливости маловато, к большим нагрузкам пока не привык. Будем работать.

«Зачем?» — по глупости чуть не ляпнул отрок. Но вовремя вспомнил тренировки старших воспитанников в Эстрейском аббатстве, а заодно и тяжёлый дорожный посох смиренного наставника, выточенный не иначе как из железного дерева, и… благоразумно промолчал. Тук лишь ухмыльнулся, явно прочитав на измождённой роже его мысли. Показательно нанёс кожаной колбасе несколько ударов, после которых та затрещала по швам, и скомандовал:

— В мыльню. Переодеться в сухое — и полдничать.

…Назару сперва казалось, что он и ложку не удержит, так тряслись руки. Но перед тем, как сесть за стол, брат Тук осенил его крестным знамением, да ещё этак дружески ткнул костяшками пальцев в лоб — и тотчас полегчало. На миг даже обидно стало: зачем надо было купать, срамить у всех на виду, ежели достаточно так вот… благословить? Но потом понял: это чтобы лучше проняло. И сразу.

— Mens sana in corpore sano, — возвестил наставник в трапезной, принимаясь за восхитительно пахнущую гречку с обжаренным лучком, грибами и крутым яйцом. Назар решил было, что это новая молитва, но Тук выразительно сощурился… Кажется, чего-то дожидался от крестника-подопечного.

— Э-э… В здоровом теле… — неуверенно начал Назар.

— Здоровый дух, — подхватил Тук и одобрительно кивнул. — Молодец, латынь тоже воспринимаешь, даже без образов. Ты ешь, отрок неразумный, ешь вволю, а заодно подумай, от чего недавно уберёгся.

Вкусная горячая каша сама в рот лезла, сметаясь с удивительной скоростью, и Назар даже не заметил, как уплёл две добавки. Думать не хотелось. Мешал стыд.

Увлёкся. Забыл о предупреждениях…

— Ведь я говорил, — напомнил о себе Тук, не спеша отодвигая тарелку и принимая от подавальщика необъятный кувшин с морсом. На кружки этот святоша богатырского сложения не разменивался. — Не лезь в то, чего не знаешь, и не потому, что, де, не по чину, а просто силёнок не хватит. Надорвёшься. Ты вот братушек наших хорошо помнишь, что в показательных боях бились? А то, что они уже на четвёртом году обучения — забыл. А что первые полгода с духовными практиками очень аккуратны, да и к боёвке их не подпускают — не знаешь… Разве можно жеребёнка впрягать в неподъёмный плуг? Нет, сперва надо мышцы нарастить, укрепить дух, а потом уже впрягаться в орало. А мне доложили, что ты всё молишься да просветляешься, да три дня, почитай, не ешь, духовность постигая… Дело ли это?

Запунцовев, Назар угукнул и уткнулся в кружку с холодным морсом.

— Так-то, брат… Дух и тело — они и расти, и кормиться должны вместе. Плох тот подвижник, что на ногах не держится и от ветра падает: много ли он паствы обойдёт, многим ли поможет? Но и тупая сила без разума — всего лишь тупая… Дар, выгоревший по излишнему усердию, вернуть со временем можно, но ославишься при том торопыгой, доверия недостойным.

Назар покивал, раздираемый желанием поделиться, ради чего он, собственно, он так надрывался, и мучимый опасениями наговорить лишнего. Раскрывать его с Пьером общую тайну не хотелось. Но честно ли это по отношению к наставнику?

А ведь он даже выговаривал ему наедине, не на глазах у всех. Не хотел, чтобы у дурака уши лишний раз горели, подгадал, чтобы в трапезной никого, кроме них да подавальщика, не было!

— Добро, — словно не замечая его терзаний, кивнул брат Тук. — Вижу, понял. Ты, Назарий, не пользуйся тем, что я, при занятости своей, не всегда рядом. Обязанности мои таковы, что редко когда на одном месте я ночую дважды. Но всё исправимо, и тебя я без присмотра не оставлю. Договоримся так: с утра я даю задание — вечером ты мне отчитываешься. Нет меня — пишешь отчёт подробно. Знаю, что пока не шибко грамотен, но уж как получится, я разберу. Ошибку свою понял?

Заставил ученика повторить основные правила чтения особых молитв, а главное — в какое время и сколько раз читать каждую, и не более! не зря же в чётках, что у каждого молящегося всегда при себе должны быть, сорок бусин нанизано: четыре раза по десять, да хвостик из семи отдельных, чтобы, не отвлекаясь на счёт, нужное число повторений отслеживать пальцами… Попенял за потерянные чётки и отдал свои, из тёплого янтаря.

— Вижу, что осмыслил…

Брат Тук, наконец, благодушно усмехнулся.

— Что ж, вот тебе задание на сегодня. Не так уж устали твои крепкие ноги, пусть ещё побегают. Пойдёшь в новый дом твоей хозяйки, она из монастыря уже съехала…

Назар вдруг отчётливо увидел небольшой двухэтажный особнячок, с мансардной высокой крышей, с углами, обвитыми пышно цветущими плетьми, забравшимся аж до черепицы; с садом, проглядывающим за невысокой оградой… Мигнул — и видение исчезло, оставив после себя аромат цветочных лепестков, нагретых солнцем, и отчего-то — сдобы. Будто тянуло из одного из приоткрытых боковых окон свежими булочками.

— А добираться туда вот по этой улице.

Мелькнули перед глазами фасады домов, входы в лавки и кофейни, приметный собор с двумя колокольнями.

— Потом через мост Менял…

Ух ты, да это набережная! Широкая река, баржа, лодки под парусом и челноки, а главное — мост с выстроенными прямо на нём домами! Это, что ли, и есть Мост Менял?

— И немного дальше, свернуть вот сюда. Улица не слишком заметная, госпожа Ирис пожелала место поспокойнее… Запомнил?

Отрок вновь сморгнул.

Легко вызвал в памяти самое первое видение. Белостенный домик будто дружески подмигнул — и потянулся к нему цепкими невидимыми ручонками, словно говоря: не бойся! Я тебя отовсюду учую и поманю!

— Ага. Кажись, понял.

— Погоди, торопыга, куда! Сперва выслушай, за чем посылаю. Напомнишь госпоже, что она обещала дать мне на время некий предмет для изучения. Она знает. Получишь его и принесёшь, а я уж им займусь при ближайшей возможности. Да не облопайся там угощением, сын мой, а то Мэгги уже достаёт из печи пироги, тебя порадовать.

— Тётушка Мэгги тоже здесь?

Обрадованный Назар наконец сорвался с места.

— Жду тебя к вечеру, сын мой! — крикнул вслед брат Тук.

Монах-подавальщик поставил перед ним миску с чистой водой.

— Не боишься, что заплутает? Он ведь в столице впервые, из кельи все три дня не выходил. Мы уж, грешным делом, решили, что побаивается деревенский отрок большого города-то.

— А что ему бояться? Чай, Лютеция не более Константинополя будет, брат. Уж османскую-то столицу этот малый оббегал вдоль и поперёк, оттого и ноги крепкие, — усмехнулся Тук. — А хозяйка его сказывала, что очень уж он хорошо всё находит, даже незнакомые места разыскивает с лёту. Вот я и хочу эту его способность проверить.

— Дашь взглянуть? Очень уж любопытно.

— Отчего же? Смотри, брат Пётр…

И оба монаха склонились над ожившей водной поверхностью.

* * *

Своего первого гостя Ирис сама проводила до садовой калитки.

В доме всё сейчас было перевёрнуто верх дном: мылись окна и зеркала, чистились трубы и камины, натирались полы, ввозилась мебель… Граф де Камилле прислал столько служанок, что с грандиозной уборкой должно было быть покончено не позднее, чем к вечеру. Однако на предложение дождаться идеальной чистоты и въехать лишь на следующий день восточная гостья наотрез отказалась. Она своими глазами хотела видеть, как в новом жилье наводят порядок, и если нужно — отдать необходимые распоряжения сразу же, чтобы потом ничего не переделывать. А главное — чем быстрее она познакомится со стенами, в которых ей предстоит жить, пусть и временно — тем лучше они её примут. И подружатся. Ибо у каждого дома есть душа.

Таковое языческое утверждение Филипп де Камилле предпочёл пропустить мимо ушей, но добавил к сонму прислуги ещё и помощника своего дворецкого: дабы направлять усердие и трудолюбье множества женщин в нужное русло и проследить, чтобы работы были закончены в срок.

А потому — Ирис встретилась с молодым друидом в саду, немного запущенном, но, возможно, оттого-то уютном и располагающем к дружеской беседе.

И, провожая молодого человека, ничуть не жалела об их знакомстве.

— Где бы я ни была, вы всегда желанный гость в моём доме, — сказала с улыбкой. — Здесь ли, в Эстре — двери для вас открыты.

Молодой ирландец не стал уточнять, касается ли гостеприимство хозяйки его одного. Ясно было, что на старого Брана сия привилегия не распространяется. После всего, что старик натворил…

Тогда, после бесславного поражения под монастырскими стенами, Райану стоило большого труда угомонить его. Даже обессилев после бесплодных попыток подчинить фею, друид не мог успокоиться. Но потом затих. Безропотно позволил увести себя подальше от места роковой встречи. И как только он умудрился в огромном городе почувствовать магию феи, разыскать её? Или… на самом деле, всё проще, чем думает Райан, и дед воспользовался слухами и сплетнями, как и собирался?

Побеждённый едва волочил ноги. Казалось, с каждым шагом он, с виду сухонький и немощный, становится всё тяжелее. Но вот его свободную обвисшую руку закинул себе на плечо чернокожий верзила в восточном одеянии, тот самый, что сопровождал Ирис О’Рейли при сходе на марсельский берег, а совсем недавно, появившись, как из-под земли заслонял собой госпожу. Телохранитель? Но почему сейчас он здесь, рядом?

— Я помогу, — коротко сказал мавр.

Райан не возражал. Хоть от рождения силой был не обижен, но часть её сейчас уходила на удержание деда в полусонном, вялом состоянии. Главное — благополучно довести, уложить в постель и погрузить в сон суток на двое-трое, чтобы он окончательно угомонился. Хоть бы выветрилась, наконец, эта фейская магия, что действовала на него, как перебродивший мухоморный настой на берсеркера! За то время, что они провели в Лютеции, внук несколько раз незаметно пытался навесить на деда амулет-накопитель, чтобы оттянуть переизбыток Силы, но ушлый старик умудрился как-то переработать чуждую энергетику: она укоренилась в нём, и оттягиванию извне не поддавалась. И молодой О’Ши не без основания волновался, что так и не узнает последних секретов деда и наставника, ибо тот сдавал на глазах. Похоже, для нападения на фею он использовал сугубо свои резервы, а украденная чужая магия, хоть и держалась в нём, но бунтовала. Отказывалась подчиняться. И если не остановить этот конфликт — рано или поздно беды не миновать.

Поэтому помощь со стороны он принял с благодарностью. Тем более — от человека О’Рейли. Телохранитель вряд ли оставил госпожу самовольно, скорее всего она послала его вслед за ними. А это значит, что есть шанс хотя бы объясниться.

Но что она говорила о проклятье и изгнании из рода? Неужели дед скрыл что-то постыдное?

Тем более стоило встретиться.

Вряд ли он успел навредить самой Ирис; кажется, речь шла о её матери. Так или иначе, а они с феей — последние представители своих родов, и какие бы ни были счёты у старшего поколения, им с рыжей воевать не из-за чего. Надо держаться друг за друга. И так бы славно — вернуть её на остров, пусть ненадолго! Демоны с ним, с этим дедовым Барьером; откровенно говоря, молодой О’Ши не верил в идею вытеснить бриттанцев с острова навсегда, ибо у королевы Бесс всегда найдутся и флот, и пушки, и маги. А вот приучить бриттанцев, заставить их посмотреть на Изумрудный остров другими глазами, понять, что с ними лучше сотрудничать, чем загонять в пустоши — другое дело. Хорошо, что королева собралась замуж за короля Генриха. Хорошо, что фея благословила своим присутствием Франкию. А если она откроет для себя ещё и родину предков, с её зелёными холмами, колдовскими дубравами, сказочными замками… с неисчислимыми богатствами земных недр, магией кельтов, секретами рас, считавшихся давно умершими… полюбит их маленькую страну и согласится стать посредником в переговорах… Говорят, король благоволит к ней. Значит, не откажет в содействии. Франкии не интересна кельтская магия, зато нужны серебро и свинец, пшеница и ячмень, ткани и шерсть. Его Величество, в отличие от Брана О’Ши, человек практичный и выгоды для своей страны не упустит.

Понемногу, лавируя между хозяйками, спешащими на рынок и задевающими их своими корзинами, отшучиваясь от дозорных — дескать, вот, хоть и старик, а погулял ночью хорошо, приходится на руках домой нести! — они с нежданным помощником благополучно довлекли старого друида до гостиницы в тупичке. На ходу, пересекая гостевой зал, Райан бросил заметавшемуся перепуганному хозяину: «Приболел дед, что поделать. Хорошо, что я его нашёл вовремя. Не волнуйтесь, дружище, лекаря не надо, я его приступы и сам лечить умею».

Брана уложили в постель, едва сумев разжать вцепившиеся мёртвой хваткой в посох пальцы. Даже в почти бессознательном состоянии он не расставался с символом былого могущества. Сейчас, глядя на враз одряхлевшего старца, трудно было представить, что это он когда-то останавливал штормы и гигантские волны, грозящие разрушить побережье, и именно он однажды, чтобы запугать бунтовщиков-гномов, пробудил вулканы Эйяфьядлайёкудль и Мирдальсёкудль; это под его заклинаниями раскалывалась земля, увлекая в разломы первых пришлых бриттов и англов… Благоговея перед его мощью, внук, тем не менее, не жалел, что родился оборотнем, а не стихийником. Возможно, почти безграничные возможности вкупе с безнаказанностью и взрастили в Бране О’Ши пренебрежение к человеческим жизням, к «людишкам вообще», как он их презрительно порой называл…

Потом они долго беседовали с Али, и молодой друид никогда ещё так много не рассказывал: о себе, о деде и погибшей семье, об Изумрудном острове, об их замыслах… Он не скрывал ни дедовых надежд, ни своих сомнений и планов. И дождался награды за откровенность.

— Расскажу о тебе госпоже, — сказал мавр. — Всё, что слышал; а она сама пусть решает, видеться ли вам. Не беспокой её пока, лучше приглядывай за своим родственником. Решит она с тобой встретиться или нет — я сообщу в любом случае.

…А сегодня утром он явился за ним, чтобы проводить в дом Ирис О’Рейли.

Хорошо, что они встретились. Лучше говорить — и разъяснять недоразумения, чем годами накапливать обиды. Им, Райану и Ирис, нечего было делить: когда бы они успели навредить друг другу? Но после обменов воспоминаниями у обоих стало удивительно тепло на душе. А главное — фея согласилась посетить Ирландию, пусть не скоро, не сразу, но приехать на Изумрудный остров. И теперь с чистой совестью можно возвращаться домой, сразу же, как дед очнётся, придёт в себя… Дороги сейчас не в пример лучше, чем в конце апреля, когда им пришлось отбывать с родины, ехать до побережья — одно удовольствие. А там уж ждёт невеста, и надо готовиться к венчанию и рождению сына…

Она была просто красавица, эта последняя ирландская фея. И Райан О’Ши мысленно, не вслух — дабы не привлечь злых сущностей, налетающих на людские надежды и разбивающих в прах — пожелал ей доброго и любящего мужа, а главное — побольше детишек. Глядишь, хоть кому-то передастся благодатный дар, и, возможно, фей или фея захотят, как и мать, побродить средь изумрудных холмов, да, может, и останутся, приживутся. Ведь зачарованный замок Эйтн всё ещё ждёт хозяев.

Прижав руку к сердцу, он склонился в прощальном поклоне, не куртуазном, столичном, а старинном: простом, но уважительном. Фея поклонилась в ответ. А матушка Мэгги, украдкой подглядывающая за ними из кухонного окна, даже головой покачала: вот уж красивая пара! Даже жаль, что родственники: хоть и дальние, а жениться Святая церковь, поди, не позволит. Впрочем, что-то этот синеглазый упоминал о своей девушке, кажется… Мэг ведь не только подглядывала, но и послушать старалась, когда приносила молодым людям кувшин прохладительного в сад. Только не очень-то поймёшь. По-валлийски Ирис говорила пока, запинаясь, поэтому беседа велась на франкском, а в нём уже Мэг сама не очень-то пока была сильна.

Прощаясь с хозяйкой, молодой человек чувствовал на себе испытующий взгляд этой не слишком молодой женщины. Хоть и соотечественница, хоть и простила деда и зла вроде бы не держит, но проводить его не вышла: должно быть, до сих пор побаивается. Что ж, можно понять. Хорошо, что тогда, в Эстре, он сумел ей помочь, поддержав своей Силой и вовремя уведя старика от дома, где изо всех углов так и тянуло вкусной фейской магией…

Не успел он сделать и нескольких шагов, как мимо, стуча башмаками, промчался мальчишка-подросток с сияющей физиономией, голубоглазый, с забавной отросшим льняным «ёжиком» на недавно бритой голове. Он так торопился, что едва не сбил с ног уходящего гостя. Тот с любопытством обернулся вслед. Показалось, или эту физиономию, хоть и немного смуглее, он уже видел?

— Ханум! — в восторге завопил мальчишка, размахивая руками и от нетерпения подпрыгивая возле недавно закрывшейся калитки. — Госпожа! Я тут!

Не успевшая отойти, Ирис порывисто обернулась — и всплеснула руками:

— Назар! Назарка!

И, кинувшись навстречу мальцу, обняла его от всей души. Закричала по-османски:

— Мэг, иди сюда, скорее, смотри, кто пришёл! Назарка, какой ты молодец, что отыскал нас! Тебе Тук рассказал, как нас найти? Ну, проходи же скорей!

И так радостно и сердечно звучали её слова, что младший О’Ши не удержался от улыбки. Да уж, хорошо, что домик неприметен, в самом тупичке улицы, вроде их гостиницы; да и селятся здесь горожане средней руки, не вельможи, а то кому-то показалось бы странным, что богато одетая госпожа обнимается с простецким мальчишкой — наверняка слугой или посыльным… Выбери она для проживания улицу богаче — отбоя не было бы от зевак и карет.

Несмотря на то, что жили О’Ши скромно, это было отнюдь не от недостатка средств, нет. Потомки древнего королевского рода, они не нуждались, и были вхожи во многие дома высокородных семейств; оттого-то Райан знал, каково порой отношение к слугам в богатых домах. Люди везде устроены одинаково; вот он и порадовался сейчас и за мальчишку, встреченного с теплотой, и за его хозяйку, невольно приоткрывшую ещё один кусочек прекрасной души.

Да это же арапчонок, вдруг узнал он и улыбнулся ещё шире. Точно. Тот самый, что был в свите, следующей за долгожданной восточной гостьей. Только посветлел отчего-то…

Райан О’Ши ушёл с миром и залеченными ранами на сердце. А обрадованные Ирис и Мэг всё ещё хлопотали над смущённым Назаром.

* * *

От новостей голова шла кругом.

Назар уминал пирожки с курагой и изюмом — и куда в него столько умещалось? — слушал женщин, глядящих на него одинаково умилённо и с затаённым восхищением… и, хоть сидел в совершенно незнакомой кухне — чувствовал себя так, словно только что вернулся домой. Он, наверное, как верный пёс: те, говорят, привязываются к человеку, а вот коты — к месту, к дому… Вспомнив о котах, завертел головой, отыскивая взглядом Кизилку, но, к удивлению, не обнаружил поблизости знакомого рыжего хвоста: ни на коврике у тёплого очага, где кот, бывало, любил полежать, не страшась подпалить шкуру; ни среди кастрюль на высоких полках, где любил дрыхнуть средь бела дня…

Оказывается, наглая морда до сих пор гостит в аббатстве. Не захотел, видите ли, следовать за хозяйкой, всё крутился в саду, охотился за кем-то. Монахини шептались — он, де, подолгу сидел на тропинках, замерев, наклонив голову совершенно по-человечески, будто прислушиваясь к кому-то невидимому. Понаблюдав за ним, матушка Констанция попросила Ирис оставить своего питомца ещё на несколько дней. Ибо есть подозрение, что общается он не с кем-то, а с самой Святой Гертрудой, покровительницей не только монастыря, но и домашних животных, а особенно котов и кошек. Такой вот великой любовью к ним она отличалась ещё при жизни. Даже на церковных витражах и в летописях сия благочестивая дева, отказавшаяся когда-то ради служения Жениху Небесному от брака с самим королём и основавшая монастырь, изображалась в компании целого сонма кошачьих, изгоняющих крыс и мышей. Пусть Кизил остаётся, плохому святая не научит!

Узнав о таком, Назар только покачал головой, а про себя подумал: ну, ничего себе! Он-то считал, что чудеса только в Инквизиции случаются!

Женщины наперебой потчевали нового гостя, а заодно охотно сообщили, с кем он совсем недавно разминулся. Обомлевший парень рванулся было вслед, бить ненавистного О’Ши, но его в четыре руки удержали — и объяснили разницу между внуком и дедом. Даже Али, присутствовавший тут же, кивком подтвердил и одобрил, что, дескать, с младшим можно иметь дело, он мужчина правильный и надёжный, а вот старший, хоть и родственник, но пусть держится от их дома подальше, это уже оговорено.

Да и защитный барьер вокруг дома с садом хозяйка установит. Так оно спокойнее. Не слишком сильный, временный, это же не как в доме эфенди — на много лет, а на месяц, не больше… Но сколько бы ни простоял — пробраться через него будет нелегко. Надо только дождаться, пока разойдутся все пришлые слуги, чтобы магический контур «запомнил» тех, кто останется внутри, и определял бы потом, как «своих», свободно впуская и выпуская. Так что хорошо, что Назар пришёл именно сейчас, дом и его запомнит.

И даже жаль, что милый маленький особнячок не собственный, а лишь снятый на какое-то время. Но если хозяева его не продадут кому-то ещё — возможно, Ирис его со временем выкупит, чтобы останавливаться здесь, потому что Лютеция ей нравится уже сейчас, хоть она мало чего успела пока увидеть. Хочется узнать больше, и побывать в местном соборе Нотр Дам и сравнить с Роанским, и заглянуть в университеты на лекарские факультеты, и посмотреть картины здешних художников, потому что в Османии живописи нет, и скульпторов тоже… А скоро в Зелёном театре Лувра будут разыгрывать новую пьесу господина Шеакспера. Труппа приехала по приглашению покровительствующей комедиантам королевы Бесс, из Лондона, но все роли переведены на франкский язык, и даже для низших сословий будет несколько представлений — разумеется, уже не во дворце.

А пока — Ирис благополучно прячется от косяков поклонников, которые рыщут по городу, проведав откуда-то, что Рыжекудрая вот-вот покинет монастырь. Из-за этого она и попросила Тука и Бомарше, подыскивающих ей жилище, выбрать скромный домик в неприметном месте. Вот они и нашли.

А пока что — в доме хлопочет прислуга, присланная графом. И, разумеется, во время работы судачит, судачит… Это же женщины, они по-другому не могут! Вот так походишь между ними, вроде как присматривая — и наслушаешься всякого. О том, что в доме графа творятся интересные вещи: де Камилле, представьте, стал видеть простых людей, и даже не брезгует иногда спросить о чём-то, и не только о делах. Мало того: откуда-то из глухомани выписал больную старуху, говорят, ослепшую, пристроил в лечебницу при монастыре гертрудианок, и велел приготовить для неё после лечения две комнаты в закрытом ранее крыле покойной матери. Само крыло недавно приведено в порядок: отмыто, отчищено после десятилетнего-то пустования, проветрено, мебель обновлена, цветы во всех комнатах… Не надумал ли граф жениться? А та старуха оказалась вовсе не старухой: пожилая, да, но ещё крепкая и почти и не седая, только, говорят, бельма на глазах были, но монахини чем-то их промывали-промывали, молились — да и отмолили. Наннет, оказавшаяся бывшей графской кормилицей, прозрела. Эх, не иначе Господь его сиятельство вразумил, или где-то к чему-то граф сильно приложился головушкой, ведь на пустом месте человек так не меняется…

Хозяйка Назара просто млела от таких разговоров. По всему видать — радовалась за графа. Назар и сам покрутил головой: вишь ты! Что ж, за хорошего человека грех не порадоваться.

Из угощения на кухне, пахнувшей ванилью и кардамоном, всего-то и было, что на скорую руку состряпанные пирожки, но Назар всё-таки облопался и лишь тогда вспомнил дружеское предостережение наставника. А заодно и его поручение.

— Я ж совсем забыл! — вскочил со стула. — Ирис-ханум, брат Тук просил напомнить, что вы ему какую-то штуковину обещали на время, чтоб изучить. Он меня как раз за ней послал!

Хозяйка наморщила лоб, вспоминая.

— Ах, да! Конечно. Сейчас он мне ни к чему… Погоди, только найду, во что завернуть, чтобы в глаза не бросался.

Она исчезла в дверном проёме, а тётушка Мэгги покачала головой:

— Эх, всё-то им игрушки да науки… Большая уже, о чём серьёзном думать пора, а у неё одна премудрость на уме. Да это… искусство, да книги. Ну, как ей посоветуешь что путное, если она о женихах и слышать не желает?

Назар поперхнулся тёплым молоком.

— Да ты что, тётушка? Она же вдова, зачем ей опять замуж?

— Вдова… — Мэг сердито нахмурилась. — Бога гневить не буду, эфенди золото был, а не муж; да только пожил вместе с ней совсем недолго… А женщине опора по жизни нужна, да и детки не помешали бы. Что ж пустоцветом-то быть! А из неё хорошая мать получится: видела я, как она Айлиновых малышей нянчит, а сама на подругу глядит аж с завистью. Эх, что там, хватала бы хоть этого графа, пока другим не достался, да и дело с концом! Он-то, поди, за приданым не охотится, сам не из бедных!

Назар фыркнул.

— Скажешь тоже, тётушка Мэг, замуж!

— Ты только… — Ирландка поменялась в лице и приложила палец к губам: — Молчи! Она страсть как не любит такие разговоры! И ты, Али, помалкивай!

А Ирис уже летела в кухню, довольная, разрумянившаяся.

— Уже заканчивают, осталось ковры настелить и в кладовых прибраться, и будем всё смотреть, смотреть! — Она радостно покружилась. Видимо, то, что успела увидеть на ходу, ей уже нравилось. Выложила перед Назаром свёрток. — Вот, держи. Отнесёшь брату Туку и передай, что мне не к спеху, до возвращения в Эстре не понадобится.

Какой-то твёрдый продолговатый предмет был завёрнут в кусок синего бархата, скреплённого витым шнуром. Назар прощупал под плотной тканью характерные очертания, выпуклости и грани и… догадался.

И даже возгордился. Ему доверили такую ценную вещь!

— За пазуху сунь, — посоветовала госпожа. — Мэг, да не смотри так, никто у него ничего не отнимет и не украдёт, я заклятье на ткань закрепила.

* * *

От вкуснейших пирожков, мягких, пухлых, нежных, так и просящихся на зуб, Назар малость потяжелел, а потому возвращался уж не бегом-спехом, а неторопливым шагом, здраво рассудив, что наставник-то наказал обернуться до вечера, а сейчас — гляди-ка! — ещё и сумерки не схватывались. Можно пройтись да на город поглазеть. И на Мост Менял подивиться — как же выдерживает этакую тяжесть? Ишь, сколько домов и лавок на него налеплено! И глянуть на собор с величавыми башнями и колокольнями, с каменными химерами-стражами и горгульями на крышах. И на высокие дома с грозно нависающими верхними этажами, и на горожан — пеших, в повозках и портшезах, и на кареты, изящные и раззолоченные, хоть встречались и попроще. Приходилось уворачиваться от настырных нищих, каким-то чутьём разглядевших в неброско, но добротно одетом парне человечка состоятельного — хоть у того при себе, вроде бы, и медной монетки не завалялось; и перепрыгивать через нет-нет, да попадающиеся кучки конских яблок. Лошадей, запряжённых, под одиночными всадниками, под дозорными, под свитами вельмож и важных лиц оказалось в городе полно. Как, впрочем, и в Константинополе. Много схожего, да. Вот только женщины здесь были непривычно раскрыты, и на первых порах Назар едва не шарахался от крепких румяных дев в чепчиках, спешащих по хозяйственным надобностям с корзинами да узлами, от кумушек, без стеснения обсуждающих местные сплетни — причём, одна могла высунуться почти по пояс из окна второго этажа, другая отвечала ей с мостовой, при этом каждая старалась кричать позычнее, дабы перекрыть уличные шумы… Но, несмотря на открытые лица, на крепко сбитые фигуристые тела, на не драпируемые, как на Востоке, чадрами и никабами груди и бёдра, хоть и прикрытые одеждой, но достаточно выпуклые и привлекающие внимание — никто не спешил обвинять этих женщин в распутстве или приставать с непристойными предложениями… во всяком случае, прямо на улицах. Всё вокруг было чинно и благородно, а порой — весело, с шуточками и прибауточками, но шумливее и многолюдней, чем в Эстре. Впрочем, Назару нравилось. Он скоро почувствовал себя, как рыба в воде.

Одно не давало ему покоя. Нет, не ценная вещь при себе: завёрнутая себе в бархат, она спокойно дожидалась своего часа у него за пазухой, да и хозяйка, раз уж сказала, что заворожила — не скрадут. Тревожило ощущение молчаливого присутствия ещё кого-то… или чего-то. Само многообразие уличных звуков, перемешанное с колокольным звоном, шипениями уличных жаровен, стуком копыт, поскрипыванием колёс, звяканьем шпор, шелестом юбок — привычно сливалось для Назара в единый голос — глас, если можно сказать, самой Лютеции, огромного столичного города. Его он хорошо знал и по Константинополю, только в то время не задумывался над определением, а теперь вдруг твёрдо сказал сам себе — Глас… Но всю дорогу, от дома Ирис-ханум до замка Инквизиции он временами слышал ещё один, неуловимо тихий, не голос, а так, шепоток, доносящийся откуда-то снизу, словно из-под ног. И не мог понять — что это?

Надо бы спросить у наставника.

Подходя к особняку, с виду неприметному, разве что ухоженному больше, чем остальные на улице Сен-Мишель, Назар вдруг задумался ещё над одной закавыкой. В день, когда Тук привёз его сюда и познакомил с Пьером, вьюноши обошли несколько корпусов — кое-куда их не допустили, как непосвящённых, но всё же разрешили заглянуть и в Зал заседаний Совета, и в библиотеку, и в громадное книгохранилище. Находились тут собрания редких артефактов и странных предметов, и оружейная; раскинулся обширный двор, по которому совсем недавно Учитель гонял Назара, а в недоступных обычным людям двух крылах здания таились допросные, особые камеры для магов и ведьм, какие-то лаборатории… Но вот сейчас, глянув снаружи на величественное, но относительно небольшое строение, Назар задумался. Как в нём столько всего помещается? Снаружи — дом, изнутри — настоящий замок…

Тоже какая-то магия.

Задумавшись, он собирался прошмыгнуть мимо монахов-часовых возле высоких входных дверей, но один его остановил. Не ощупывая даже, а окинув каким-то особым, пронзительным взглядом:

— Погоди, юный брат, не торопись. Оружие-то тебе разрешено проносить?

— Ему можно. Это брата Тука воспитанник, — вмешался второй. — Он предупредил, что парень принесёт с собой кинжал, единожды пронести может. С отцом Дитрихом согласовано.

— Проходи, брат, — коротко ответил часовой.

Подивившись, но просто кивнув, не задавая лишних вопросов, Назар просочился в просторный холл. Вот оно как! Насквозь видят! Завернул в коридор к кельям, где и столкнулся нос к носу с Пьером.

Тот поспешно отскочил. Обрадованный встречей, Назар довольно потряс узелком с пирожками тётушки Мэг, что снарядили ему в дорогу — для себя и для хорошего товарища, о котором он Мэгги и Ирис-ханум все уши прожужжал — и озадаченно замер. Отчего-то Пьер виновато отвёл глаза и попытался прошмыгнуть мимо, держа руку за спиной.

— Ты что? — даже растерялся Назар. И чуть не ахнул, осенённый внезапной догадкой: — Сбежать хочешь, да? Без меня? Очумел? Мы ж договорились — вместе Мари искать!

Друг упрямо набычился.

— Нельзя тебе, — сказал глухо. Вскинул голову. — Мне всё про тебя рассказали! Ты едва не выгорел; думаешь, не знаю, из-за чего? Хотел мне помочь, и чуть не надорвался. Не дело это. Не могу я, чтобы из-за меня другой загнулся, сам пойду искать.

— Вот дура-ак… — протянул Назар. — Ну, дурачина, что сказать… Молодец, хорошо придумал. А я тебя потом ищи по всему городу, ещё больше надрывайся. Нет, так не годится. А ну, пошли!

Пьер только покачал головой и двинул к выходу. Друг попытался перехватить его за плечо, но получил чувствительный тычок в грудь. И так бы им и подраться, кабы не какой-то монах, заглянувший для чего-то в коридор, а заодно и решивший уточнить у отроков, не встречали ли они тут некоего брата Арнольфини. Ответ он получил вежливый и отрицательный, спокойно удалился искать собрата, а ребята к тому времени остыли.

— Ты вот что, — обеспокоенно сказал Назар. — Ты горячку-то не пори. Есть у меня одна мысль…

— Пойду я, — хмуро ответил Пьер, уже не скрывая узелка с сухарями. — Спасибо за всё, брат.

— Вот ты говоришь — брат, брат… — В отчаянье Назар перехватил друга за руку. — А мы с тобой даже не побратимы! Давай сперва побратаемся!

Пьер подумал.

— Зачем? — спросил не враждебно, просто интересуясь.

— Как зачем? У нас говорят: побратим побратима всегда учует, даже издалека. Случись с тобой беда — я узнаю, на помощь приду. Ты пойми, я теперь человек не вольный, не сам по себе: у меня и наставник, и хозяйка, они такую бучу поднимут, ежели я пропаду! Так просто не уйти, подготовиться надо. А если я тебя всё это время чувствовать буду, так и нагоню потом быстрее!

Брякнул-то больше для того, чтобы хоть как-то друга придержать, а сам вдруг понял: да ведь так оно и есть!

Пьер усмехнулся.

— Отыщешь ты меня, как же… Мари вон до сих пор не нашли. А я и подавно никому не нужен. Разве что… хорошо, если похоронят потом по-христиански, не дадут косточкам пропасть. Ладно. Давай побратаемся. А ты знаешь, как?

…На всякий случай Назар сперва заглянул в собственную келью. Надо же отчитаться! Но наставника там не обнаружил. Видать, ходит где-то по своим важным делам. Вот и ладно, а то, неровен час, опять отругает, скажет: «Не дело это, отрок неразумный; что ты задумал? мы и без того все — братья во Христе, а твоё братание очень уж на языческий обряд похоже». Чуть не наяву услышав знакомый укоризненный бас, он поёжился. А ну как, в самом деле, натворит он сейчас что-то запретное?

Но что плохого в том, чтобы помочь другу?

Однако вершить обряд они всё же направились к Пьеру. К нему-то уж точно никто не заглянет, не помешает.

— Главное в этом деле что: кровь смешать нужно, — заявил Назар. — У нас в монастырской школе отроки постарше рассказывали, что так испокон веков друзья-побратимы делали, когда в дорогу или в битву отправлялись. Чужая кровь в тебе завсегда подскажет, ежели с другим что не так. Да ты не бойся, там совсем немного нужно. Всего-то ладони разрезать и мне, и тебе — и соединить, чтобы кровь смешалась.

— А-а, — с облегчением выдохнул Пьер.

Он, очевидно, побаивался, что Назар начнёт творить сейчас что-то запретное и опасное. Но если просто порезаться — это не так уж страшно. Можно ведь несильно чиркнуть, главное — чтобы этой самой крови хватило… Спохватился:

— У меня и ножа-то нет, придётся в трапезной просить. А руку… можно левую? А то долго заживать будет, а мне, может, драться придётся!

— Не бойсь, — отозвался его будущий побратим, выуживая из-за пазухи продолговатый свёрток синего бархата, затейливо перевитый шнуром. — И ножичек найдётся, вот, хозяйкин; да он ещё и особый, для нежити опасный, а человеческие раны заживляет, вот уви… Ты что?

— Что это? — выдохнул Пьер. — Откуда ты взял?

Заворожённо протянул руку. Коснулся подрагивающими пальцами золотых ножен, прошёлся по выпуклым изумрудам, по россыпи алмазов на рукоятке, сверкнувших вдруг нестерпимым светом… Назар запоздало понял, что вряд ли его друг видел вблизи оружие, как таковое, да ещё и в золоте и драгоценных камнях.

— Ты это точно не украл? Тебе не влетит? — торопливо уточнил Пьер. — А то неси назад, пока не хватились! Моя хозяйка за пропавший гребешок с камушком полдома велела перепороть, а тут…

Ох ты ж… Назар даже сглотнул. Ну и порядки здесь в богатых домах!

— Да что ты, Ирис-ханум мне сама его дала! Для брата Тука. Но его, сам знаешь, нет пока, а на стороне нож просить — расспросов не оберёшься. Брось, брат. Сейчас всё потихоньку сами сделаем — а нож потом завернём, как было, и отдадим, будто и не трогали. Крови на нём не остаётся, я видел. Он зачарован.

— А-а…

Преодолев соблазн зажмуриться от страха, Назар резанул позолоченным лезвием по своей ладони. Болью обожгло, но терпимо. Перевёл дыхание.

Протянул кинжал товарищу, рукояткой вперёд.

— Если быстро — ничего и не почувствуешь. Давай!

А у самого отчего-то зашумело в ушах. Хоть и крови-то проступило не так уж и много…

Они скрепили руки в цепком пожатии — да ещё сдавили сильнее, энергичнее, чтобы кровь и впрямь смешалась. Перед глазами у Назара всё поплыло, да и друг его заметно побледнел — похоже, ему тоже несладко. Непонятно только, отчего: порезы-то неглубоки… Впрочем, нельзя отвлекаться. Нужно доделать начатое.

— Клянусь, — Назар с трудом разлепил немеющие губы. — Быть рядом и в беде и бою, прийти на помощь, и жизни не пожалеть побратима ради. А ты?

— Кля… нусь… — прошептал Пьер. И, вскрикнув, зажмурился, будто ослеплённый.

Его голос потонул в целой какофонии звуков, обрушившихся на Назара.

* * *

Уже разошлись по домам усталые хлопотуньи-служанки, довольные щедрой наградой и угощением; уже Али проверил на прочность магический барьер, невидимый глазу, но плотным кольцом опоясавший дом и сад; и в ясном небе всплыл месяц, жёлтый, как обрезок сыра, а цикады завели нестройную многоголосую песню, обещая грядущий тёплый день; и взбивались подушки и перины, обещая сладостные сны и негу на новом месте, и углы спальни окуривались жасмином и амброй, дабы навеять любимый хозяйкин аромат… когда деликатно, но настойчиво застучало под чьей-то рукой одно из медных, начищенных до блеска колец на входных дверях.

Ночные гости?

Ирис несказанно удивилась.

Но, поскольку, за собственной защитой, которую она чувствовала и могла усилить в любую минуту, можно было не страшиться нападений, она отправила Али глянуть, кто это там пришёл в неурочное время. Даже ей, не слишком сведущей в столичных обычаях, показалось, что слишком уж поздний час для визитов. Но вот нубиец вернулся — и почтительно доложил, что прибыла её подруга, маркиза де Клематис, и не одна, а в сопровождении герцога Эстрейского-старшего. Впрочем, господин Арман, убедившись, что его спутницу встретили, как полагается, сослался на назначенную ему важную встречу и откланялся, пообещав навестить хозяйку на следующий день.

— Аннет! — радостно вскрикнула Ирис, обнимая подругу. Но тотчас отстранилась в недоумении. Несмотря на тёплую июньскую ночь, молодая женщина куталась в меховую накидку. И не оттого, что её знобило, нет! Пушистый холодный мех сверкал капельками подтаявшего инея. Да и руки подруги оказались ледяными.

— Перчатки забыла, — виновато пробормотала Аннет. — Кто ж знал!.. Арман предупредил, что в полёте будет холодно, а я вот… не сообразила.

Ирис округлила глаза.

Не очень-то она верила слухам о второй ипостаси Старого Герцога, но теперь… волей-неволей пришлось поверить.

— Вы прилетели вместе? — восторженно уточнила. — О-о! Расскажи! Нет, постой… Мэгги, готовь немедленно горячий чай, нашей гостье надо согреться! Сейчас, Аннет, мы разожжём камин…

Домашнее волшебство, установленное ею заранее, повинуясь щелчку пальцев, объяло пламенем заготовленные в каминном проёме дрова.

— Садись ближе, — Ирис подтянула кресло к разгорающемуся огню. — Я так тебе рада! Но почему ты здесь? Случилось что-нибудь?

Аннет с наслаждением рухнула в кресло, обложенное подушками. Протянула озябшие руки к огню.

— Надоело сидеть в клетке. Решила: хватит. Пора ехать домой и приниматься за дела, там без меня Хью и Джон с ног сбились. Да вот напоследок загорелось тебя навестить, посмотреть, как ты тут устроилась, да рассказать кое-что — так, о нашем, о женском…

Она помолчала. Дождалась, когда Мэгги наскоро накроет на стол — благо, чайник с кипятком у хлопотливой ирландки, пристрастившейся к травяным чаям, был всегда наготове. Сомкнула ладони вокруг горячей пиалы, помедлила. Обвела взглядом уютную гостиную.

К бледным щекам её постепенно возвращался румянец.

— Хорошо у тебя, мило… Настоящий дом. Ты и впрямь волшебница: только заселилась — а уже всё обжитое, будто с младенчества. У меня долго такого не было. Гостиница первого мужа так и не стала мне родной, трактир он и есть трактир, одно слово — проходной двор. А Шато-Клер пришлось долго приводить в порядок, по комнатушкам, по кусочкам, но уж в него я вложила не только деньги… Хорошо у тебя.

— Энн… — Ирис заботливо укутала ей ноги шалью. — Я счастлива, что ты здесь. Но я же вижу — у тебя сердце не на месте. Ты ведь сбежала тайком, да? Иначе чинно-мирно приехала бы в карете, как знатная госпожа, и белым днём. Ну, давай, рассказывай.

— Что с тобой поделать…

Маркиза со вздохом осушила пиалу, сбросила, наконец, меховую накидку и отстегнула пелерину с платья.

— Теперь жарко… Слушай же. Ты так восторгалась Генрихом, и всё не верила, когда я тебе говорила, что король — не мужчина. — Она смешалась. — Я хотела сказать — в первую очередь он государь, а потом уже рыцарь, кавалер, и прочая, и прочая. Такие, как он — люди особого вида, они и на мир, и на остальных людей смотрят по-другому. Не сказать, что плохо, просто иначе. Для страны это, может, и хорошо, а вот для нас с тобой…

Ирис переполошилась.

— Он тебя оскорбил? Унизил?

— Ах, нет. Почти нет, если не считать унижением разговоры о предстоящей женитьбе на Бриттании и этой рыжей Бесс. Но с этим я давно смирилась, и знаю, как жить дальше. Речь сейчас не обо мне.

И вот, собравшись с духом, Аннет выложила подруге все подробности разговора в Лабиринте, подслушанного ими со Старым Герцогом.

— Я подумала: ты должна это знать, — добавила после паузы. — Ужасно быть куклой, за которую всё решают. Да, случается, что женщине порой просто некуда деваться; тут-то и выходят за того, кого предложили, будь он даже старый, больной и горбатый. Смиряются, и терпят, и живут. Но мы-то с тобой свободны! По какому праву эти мужчины решают за нас? Мы свободны, Ирис!

— Вот и матушка Камилла говорит о том же, — пробормотала феечка и спрятала лицо в ладонях. — Ох, как это всё…

Щёки горели, и не из-за тепла камина.

Так вот для чего, вернее, для кого обихаживалось женское крыло в доме де Камилле! Не для гостьи — а для будущей жены.

А ведь она было совсем простила Филиппу его бестактность, решив, что он приглашает её в свой столичный особняк всего лишь от избытка гостеприимства! Возможно, даже набравшись восточных обычаев, где для почётного гостя не жалели самого лучшего… А оно вот как, оказывается. И его постоянное, хоть и ненавязчивое, внимание, и прогулки по Роану, и интересные беседы…

И странное нежелание стать её крёстным… Разумеется, ведь тогда он не смог бы на ней жениться!

— Ну почему они все… — начала с горечью. — Все думают о себе, будто настолько неотразимы, что женщины сами на них виснут и за счастье почитают быть им подаренным… Аннет, неужели они все — павлины? И даже твой Генрих? Ой, прости!

Маркиза фыркнула.

— А что — Генрих? Он и есть главный павлин среди всех. Наверняка возле каждой цыпочки хвост распускает.

— Не скажи. Говорят, у него уже давно нет фаворитки.

— А-а, не верю. Возможно, он слишком хорошо её прячет. — Аннет дёрнула плечом. — Не хочу больше о нём… Но ты — ты не удивлена? Я-то думала, моя очередь отпаивать тебя чаем и чем-нибудь покрепче.

— Я не привыкла к вину, да и не хочу привыкать, — слабо улыбнулась Ирис. — Печально, конечно, что всё так складывается, неприятно, но… Да, не удивлена. Было бы странно, если бы меня не попытались использовать в политических целях. А я-то удивлялась, почему султан разрешил мне, наконец, называться настоящим именем…

Задумавшись, повертела в руках фарфоровую чашку.

— А ведь Филипп, в сущности, неплохой человек. И очень сильный. Столько лет сопротивляться привороту, да ещё постоянно подпитываемому, не каждый сможет. Я лишь недавно поняла — или мне показалось, что поняла — отчего он такой бесстрастный. Он настолько привык держать в узде чувства, что теперь, когда сбросил оковы чужой воли, остаётся таким же по привычке. Это уже часть натуры. Но он оттаивает, правда, Аннет, я вижу!

Она смешалась, опустила глаза.

— Он тебе нравится? — прямо спросила подруга.

Ирис покачала головой.

— Не более остальных. Мне нравится и маршал Винсент, и герцог Жильберт — вот прекрасные образчики мужчин; отчего-то кажется, что уж они никогда и никому не позволят распоряжаться женским сердцем и судьбой. Я, должно быть, наивна, да?

— Так, самую малость. Помнишь, я рассказывала, что, по приказу Генриха, мне должны были подчистить память, а затем выдать за достойного человека? Так вот, этим «достойным» назначили Винсента, и он уже чуть было не посватался… — Она фыркнула. — Матушку Аглаю сразил бы удар! К счастью, ни до первого, ни до второго не дошло.

Ирис вздохнула.

— Что это мы всё чай да чай пьём? Ты, наверное, проголодалась. Давай, попросим Мэг принести что-нибудь на ужин. Должно быть, лететь от Эстре до Лютеции долго и утомительно…

Ей удалось сохранить лицо и не расплакаться при Аннет. Давно её так не обижали. И даже то обстоятельство, что Филипп в конце концов отказался от навязанной женитьбы, мало того — рискнул головой, переча королю, не утешало. Согласился же он изначально с приказом государя, и был готов жениться на безродной вдове, хоть и небедной — но ведь она прекрасно помнит, каков он сноб! Ага, значит, стоило ей стать признанной принцессой, дочерью Баязеда — и сиятельный граф тотчас воспылал к ней великой любовью, не побоявшись заговорить о её свободе выбора!

Теперь она понимала, что значит — быть пешкой в чужой игре.

Она ещё выплачется. Но не сейчас. Позже.

…Отправляясь в тайное путешествие со Старым Герцогом, но стараясь скрыть своё отсутствие втайне от возможных соглядатаев короля Аннет разыграла недомогание. Анри с двумя верными горничными поддержат видимость, будто мама-маркиза занемогла, слегка простудилась, и желает провести в постели два-три дня, никого не принимая: причуда, вполне естественная для благородной дамы. Поэтому ничто не помешает ей побыть здесь с Ирис подольше и дождаться Армана д’Эстре, отбывшего на какую-то важную встречу. Правда, есть у неё в Лютеции ещё одно небольшое дельце…

Упоминая о деле, она отвела глаза. Ирис женским чутьём поняла — лучше не спрашивать.

Конечно, для маркизы нашлась в этом доме чудесная маленькая спальня, такая же уютная, как и хозяйская. Но почти до рассвета подруги секретничали — то за очередным чайничком зелёного чая, то за крошечными рюмками травяного ликёра — подарка матушки Констанции; и говорили, говорили… О негодяях мужчинах и о том, что глупые женщины им всё прощают; о женской гордости и о вещах, которые всё-таки прощать нельзя, о несправедливости судьбы, сводящей не тех, не там и в не то время. Конечно же, плакали. И утешались, говоря себе: может, не такие уж они и павлины? Есть в них что-то хорошее…

Такова уж женская дружба, редкая, но на века. Выговоришься — и исцелишься сердцем и душой. И вновь прекрасна и безмятежна…

Заснула Ирис лишь под утро. И снились ей на новом месте три прощальных письма эфенди, в которых, как казалось, она упустила что-то важное, дикий, заросший буйной зеленью остров в океане, и суровый разноглазый взгляд Хромца.