Буржуй ищет таланты

Вероника Терентьева, 2020

Друзья попадают в мир, где встречают самих же себя, но только нашедших свое предназначение.

Часть I

Глава 1

Был конец Нового года или конец света. В итальянском ресторане вечер напоминал поле боя: персонал сражался, сдавал территорию и нес потери.

— Нет… нет… к сожалению, мест нет. И в курящем тоже… Я вас уверяю… Ну куда же вы?!

— Извините, все зарезервировано… Может быть, часа через полтора… Подождите! Ну правда, мест нет!!!

У Веро́ прилипла к спине рубашка, от дыма слезились глаза, от тарелок немела шея. Ей срочно надо было принять заказ с десятого столика.

— Девушка! А принесите оливок!

— А чтобы с косточками?!

— Еще пармезана…

Вверх-вниз по лестнице, вверх-вниз… Она все время помнила про десятый…

Шестнадцатый стол ждал заказа, тридцатый вот-вот позовет, пятый просил чай, ах!..Черный или зеленый?!

Веро судорожно полистала блокнотик: ах, черт!..Черный или зеленый?!

— Принесите лимона!

— Два эспрессо!

Веро безуспешно старалась пробиться к десятому.

— Посчитайте…

Кофе машина единственная из персонала молча отрабатывала вложенные в нее средства и надежды. Бармен, как тигр, хищно высматривал тех, кто отвечал за доставку напитков: «Каппучино падает! Эспрессо оседает! Проклятые официанты!»

Веро трусливо вжала голову в плечи и постаралась прошмыгнуть мимо.

— Я тебя вижу, Веро!!!

Потом ее еще три раза дернули, и когда она, уже задыхаясь, добралась до десятого столика, то старалась говорить медленно и незаметно трясла головой — чтобы кровь от затылка отхлынула.

— Что-нибудь выбрали?

Веро умела быть вежливой — это был ее дар. Природа не слишком одарила ее талантами, но в искусстве «держать лицо» постаралась. Даже с лихвой отмахнула. Веро улыбалась, кивала, старалась не поддаться соблазну опереться рукой о стол, а лучше двумя, а лучше упасть на него, забыться и пролежать так два дня — только бы никто не трогал и счет не просил.

— Да-да, я запоминаю: оливки, карбонара. Что вы сказали? Соуса побольше?

(О, непременно. Вам не повезло, вы сидите далеко, а два столика рядом с кухней слышали, как недавно туда явилась Принчипесса¹ и попросила на разговор шеф-повара.

— Робертино, — сказала она, поправляя челку и показывая, что она здесь главный официант, и ей не требуется ни ума, ни такта, — гости попросили карбонару с двойным соусом. Уважь их… Сделай-ка по-быстрому.

— Я тебе сделаю, — ответил Робертино так, что даже жилки на лбу проступили. — Я тебе сделаю с таким двойным соусом, что сама в нем утонешь!!!

А потом зашвырнул в нее кастрюлей, крича, что он итальянец и кладет столько соуса, сколько нужно, и пусть она идет туда-то… раз она такая-то… не уважает итальянскую кухню! Потом вытер пот со лба и добавил, что впредь убьет каждого, кто явится с подобной просьбой. Веро сама едва успела убраться.)

— Может быть, я предложу вам пасту с грибами? Там много сливочного соуса и тоже есть бекон. Что? Аллергия на грибы? Да бросьте, какие там грибы… Это же шампиньоны.

— Девушка!

— Девушка?! Вы подойдете, черт вас дери?!

…Где-то у лестницы ее догнала Алессандра. Храброе сердце, верное плечо и стабильная нервная система. В руках у Алессандры был тяжелый поднос с бокалами, и в тот момент она особенно походила на гладкошерстную легавую — дрожала от волнения, оглядывалась, высматривала дичь. Увидела Веро с горой тарелок, проявила выдержку. Остановилась.

— Я только с кухни. Там Робертино… Мне кажется, он сегодня кого-нибудь точно зарежет. Веро, сходи, а? У тебя больше всех шансов выжить.

…На кухне шла своя война. Робертино кричал, ругался и обещал выбить дурь из официантов, которые не успевают забирать заказы.

— Idioti! Уже целая минута! Сколько можно ждать?! О, Madonna!

«Мадонна»… Когда Веро в первый раз услышала это слово, то с восторгом подумала: «Как красиво. Молится, наверное».

Оказалось, матерится.

Робертино не зря занимал должность шеф-повара — он мог в одиночку приготовить и отдать двадцать разных паст одновременно. А еще он был как медведь после зимней спячки — ударом открывал жестяные банки, гнул сковородки и мог убить сотейником. И хотя у него под кителем билось благородное (Веро в это свято верила), почти рыцарское сердце, он уже с утра был так не в духе, что, услышав его голос, Веро срывалась с места и мчалась как бешеная лошадь на кухню. На одном дыхании, перепрыгивая через ступеньки, здравый смысл и других официантов. К финишу, как правило, приходила первой, чем иногда заслуживала скупую похвалу шеф-повара.

— А?! Что?! Пасту отнести?! — заплеталась Веро в словах, держась за бок. — Так кричал… Думала, уже никому не спастись.

— Осторожнее, — с досадой бросал помощник шеф-повара Томми, торопливо раскатывая тесто для пиццы, — ты так себе шею сломаешь. И почему опять ты, Веро?! Кроме тебя еще кто-нибудь работает?!

Веро обожала Томми. Он был для нее самой важной птицей ресторана. Он был настоящим пеликаном, птицей — другом, птицей — мозгом и это проявлялось во всем — в оперении, в телосложении и, что самое ценное, в нравственном отношении. Он подкармливал Веро пармезаном, отказался научить ее курить, а когда все особенно ныли, научил посылать Принчипессу таким шикарным итальянским жестом, что Веро, обрадовавшись, еще долго тренировалась и однажды, показывая всем, как научилась, выкинула руку перед носом изумленного Удава, нового управляющего, и в неконтролируемом запале послала его так красноречиво, что все вокруг обмерли…

В умственном отношении Томми тоже превосходил своих сородичей. Когда Веро с ним познакомилась, он, как истинный итальянец, мог произнести без акцента только слово «лазанья», и то во время обеда.

— Давай я тебя русскому научу, а ты меня итальянскому, — предложила как-то Веро. — Я тебе, конечно, фору дам, ты не бойся. Итальянский — что там учить… Ха! Это не наши семь падежей… С понедельника начнем, да?

— Ой, Томми, давай со следующего понедельника?

— Что-то неохота сегодня. Давай с начала месяца, а?

И вот уже Томми выучил русский, немецкий и начал учить арабский, а Веро все бегала туда-сюда и досадливо морщилась:

— Тьфу ты, карбонара на trentaunо. Томми, я опять перепутала: это тринадцатый или тридцать первый?

Но тот день новогоднего побоища даже Томми выдерживал с трудом.

— Две пиццы — сорок первый стол! Эти три на десятый. Лазанья готова! Веро, готова!

— Томми, у меня только две руки!

— Еще пицца! Четыре салата! А-а-а, Веро! Ты знаешь, что твоя подруга Хорошая перепутала заказы, уронила пиццу и отнесла пасту не на тот стол?!

— Суп! Три пасты! Где эти проклятые официанты?! Опять ты, Веро!!!

Где-то у бара ее снова догнала Алессандра.

— Этот день никогда не кончиться. Три полных зала и два с половиной официанта на всех.

— Почему два с половиной? — не поняла Веро.

— Ну, как же?! Ты, я… и половина Хорошей.

— Почему половина?

— Потому что ее вторая половина, — разозлилась Алессандра, — витает в облаках, где гости сами за собой тарелки носят.

— А Принчипесса?

— Рыдает в подсобке. У нее стресс. Не правда ли, самое время поплакать?!

С Хорошей Веро столкнулась где-то между десятым и тринадцатым столами.

— Веро, у меня тут такое случилось. Ты не поверишь…

Веро на мгновение прикрыла глаза. После этих слов можно было спокойно готовиться к худшему.

— Понимаешь, я взяла заказ на девятнадцатый, засунула в штаны… и забыла про него напрочь.

В первый раз Веро встретилась с Хорошей, когда та пришла устраиваться на работу. Это было воскресенье — единственный день, когда Веро успевала позавтракать. Солнце радостно светило, посетители с утра не торопились, Принчипесса опаздывала. Никто не мешал выпросить в баре чашечку кофе, сесть подальше и, стараясь не накрошить на клетчатую скатерть, сгрызть печенку, припрятанную накануне. Веро в этот момент особенно замирала, стараясь продлить семь минут безмятежности, сладко представляя, что вдруг наступит чудо, и ей не надо будет следующие двенадцать часов бегать по ресторану с вытаращенными глазами… И вдруг к ней подходит новенькая официантка, по-свойски кладет руку на плечо и, как будто они уже век знакомы, спрашивает:

— А что это у тебя? С молоком, да?

А потом берет ее чашку и отхлебывает кофе. Ее кофе! В этот момент Веро почти впала в кому от мыслей, что она сейчас с ней сделает… А пока выходила из комы, ее новая подруга откусила печенье и по-хозяйски смахнула крошки со стола. После этого не было смысла в долгих реверансах. Томми еще плиту не нагрел, как новенькая уже две тарелки разбила, и поднос со стаканами опрокинула.

— Откуда она свалилась? — вопрошал Томми, с шумом хлопая дверцей холодильника, и на его лице читалось неподдельное: «Ну как так можно?! Как?!»

— А мне она нравится, — улыбнулась Веро, словно почувствовав, что в ресторане теплым ветром повеяло.

Новенькая, уже порядком освоившись, дала обалдевшей Принчипессе метлу, и та, пока дар речи не вернулся, стала послушно подметать осколки.

— Я и сама удивляюсь, — облокотившись о барную стойку, довольно улыбалась Веро, — но мне почему-то кажется, что она хорошая.

Томми еще раз фыркнул, но тоже обернулся посмотреть, как Хорошая подбадривает Принчипессу мести быстрее…

Как Веро и думала, Хорошая стала ее личным золотым фондом. Схватывала все на лету и за словом в карман не лезла. Даже Принчипесса с ней старалась не связываться. А если Веро не хотела обслуживать каких-то посетителей, она всегда просила Хорошую подойти — та могла найти язык с каждым клиентом, и ей цены не было, если бы она еще тарелки до столов доносила…

Особенно Робертино к этому был неравнодушен. Дважды в бешенстве срывал с себя фартук, чтобы пойти убить ее, и те несколько секунд, пока Томми держал извергающего проклятия итальянца, а Веро запирала Хорошую в подсобке, всем казались счастливой отсрочкой приговора… Но Хорошая это не ценила, гордо колотила в дверь, в благородном порыве желая нести ответственность за свои промахи.

Веро же, протирая вилки и параллельно слушая вопли из подсобки, задумывалась, что неизвестно на кого бы еще поставила. Уже через пять минут Хорошая вскрывала замок, и чтобы разнять свору, приходилось звать на помощь Алессандру.

Хорошую, как потом узнала Веро, воспитывала бабушка и улица. Хорошая знала все бары и с кем только знакомств не водила. Жизнь у нее обычно начиналась ночью. И Веро часто задавалась вопросом: «Когда Хорошая спит?» Ясно было одно: если на Хорошую выпадает утренняя смена, это катастрофа.

— Я так и говорю… Сунула в штаны и забыла.

Веро невольно посмотрела на часы при входе.

— Давно, говоришь, он у тебя в кармане?

— Минут двадцать… нет, минут сорок.

— Посчитаем… На кухне заказы опаздывают минут на тридцать, плюс сорок минут ожидания… Получается, Удав придушит тебя часа через полтора и даже гостей стесняться не будет, потому что, чего тут скрывать, он давно этого хотел. Что у тебя тут? — Веро быстро пробежала глазами по заказу. — Так… Две пасты, пицца… Еще одна пицца. Попробуем Томми упросить сделать твои пиццы вне очереди.

…Томми кричал, не слушал, говорил, что бараны умнее, но пиццу сделал.

— Вот повезло! — обрадовалась Веро, когда план почти не провалился. Они встретились с Хорошей у лестницы и пожали друг другу руки.

— Tu! Sempre tu! Cuarenta minutti!

Удав выполз из-за угла и дико довольный, что застал сразу обеих («занесем в простой, вычтем из зарплаты, выпишем себе премию»), загородил дорогу.

— Tu! No pizza! No pasta! Cameriera stupida!

«Вот черт, — соображала Веро, — как он узнал, этот гад? Не иначе как Принчипесса доложила. А она откуда? Если только… подслушала! Вот дрянь!»

Но больше всего Веро досадовала на себя, что потеряла бдительность.

Обычно Удав поджидал жертву где-нибудь в засаде, потом вылезал, подкрадывался и…оп! набрасывался, хватая добычу за горло. Потом шел выписывать себе премию. Веро это знала и с пониманием старого потрепанного воробья старалась держать местность в поле зрения, осторожно выбирая слова на враждебных территориях.

«Ну что ты орешь-то?! — с раздражением подумала она, к вечеру ей особенно было трудно держать себя в руках. — Что ты мельтешишь перед глазами, тунеядец? Хочешь сделать что-нибудь полезное — тарелку отнеси».

— Tu! Sempre problemi! Sempre cretina!

Хорошая вдруг вышла вперед и громко так, почти по слогам, как говорят обычно глуховатым людям, с явным желанием помочь, сказала:

— Я вас не понимаю. No capisco. Я не говорить по-итальянски. Ну, что ты хочешь? Веро, что он хочет? Что? — И участливо добавила: — Может, чая?

Примерно в двенадцать часов ночи Веро устало оглядела зал, машинально поправляя скатерть.

«Три стола, два посчитались, осталась большая компания. Каппучино — счет. Шесть бокалов пива — сдача. Еще пицца. Четыре пасты. Ну, что же вы, ребята, все жрете…»

Мимо, прихрамывая, прошла Алессандра. Принчипесса, притихшая, с темными кругами под глазами, несла тарелки вниз. Веро посторонилась пропустить ее к лестнице.

«Надо же, утром мы как серны гор, проворные и стремительные, а к ночи как три старые клячи, дохлые и изможденные. Ну ладно, последний поход в бар… Тут тоже трагичные лица. Держитесь, ребята, скоро спать. Осталась пара перевалов. Поднос. Оп…Взяла…А вот это зря они мне шесть бокалов поставили. Мадонна…Тяжело-то как!!! Несем… Несем… Вершина близка. Пришли. Думай о равновесии, думай… и улыбайся. Улыбайся, как дура, словно это самая большая радость в твоей жизни. Так, сначала девицам: берем, ставим бокал, держим равновесие. Хорошо… Берем, ставим… Эй! Справа! Не надо помогать! Не надо! Убери руки! Убери руки, говорю! Ах!.. Можешь не убирать. И ведь не на тебя, дрянь, на подругу твою. Все… Куртка, платье. Вскочила, кричит, мокро. Понимаю, шесть бокалов — три литра, мы сейчас все утонем. Господи, а смотрят-то как… Вот он, мой конец. Как там про серн? Мясо ценят за питательную ценность, а из кожи выделывают перчатки?»

Глава 2

Рестораном, в котором работала Веро, заправляла одна вдова — особа уже немолодая, но порывистая и импульсивная. Всегда взбудораженная, словно лошадь, учуявшая опасность, она никому никогда не доверяла, заставляла и других поминутно оглядываться. При виде ее даже чашки с буфета падали, переволновавшись, что их поставили, повернув ручкой не в ту сторону. За неровность и отрывистость персонал прозвал хозяйку Росомахой и всегда помнил, что Росомаха сначала нападает, потом зарывает, потом ест в три приема.

Не будучи злой от природы, но чувствуя власть, Росомаха сильно расслабилась, и граница между желанием, чтобы человек работал в ресторане, и тем, чтобы он там жил, у нее заметно размылась. Стандартная ошибка всех рабовладельцев: ты просто не знаешь, когда остановиться.

— Представляешь… — сказала однажды Веро Алессандре, — не могу теперь ходить в рестораны — ненавижу официантов.

— А за что их любить? — хмуро отозвалась та.

Они стояли у барной стойки, как два не вымирающих динозавра, и смотрели, как Принчипесса проводит очередное собеседование на место официанта.

— Как ты думаешь, сколько протянет? — с надеждой спрашивала Веро, думая о выходных. — Месяца четыре? Она с виду крепкая.

— Да нет, месяца два, — вздыхала Алессандра и тоже думала о выходных. — Ты посмотри, какая улыбчивая. А при нашей работе нужен или стержень, или полная апатия к жизни… Но улыбаться перестанет быстро. Это точно.

Так и было. Через три недели новенькие отползали от банкетного зала, как раненые с поля боя, и гвардия оставалась в прежнем составе. И когда стало совсем плохо, в ресторане появился Удав.

После этого все с ностальгией принялись вспоминать те хорошие времена, когда было плохо.

Откуда он свалился, еще долго никто не понимал. Ходили слухи, что у него в Италии был ресторан, он там случайно отравил местного мафиози, и, пока боссу в больнице промывали желудок, ему пришлось удирать на все четыре стороны. Но Удав не растерялся, побродил немного по свету и со своим талантом приспосабливаться нашел страну и работодателя. Сменил климат, сменил гражданство, но не поменял любимое занятие — жить за счет других и ничего не делать.

Росомаха его как-то быстро признала, даже доверилась, полагая, что он, итальянец, в еде и напитках толк понимает. И не прогадала, в этом Удав понимал — и пожрать, и выпить был не дурак. К тому же умел создать видимость работы — рвался в нетерпении, когда Росомаха была рядом, а в остальное время сидел за барной стойкой и мотал ногой.

— Я так устал, так устал, — жаловался он, откупоривая очередную бутылку вина, — я уже два года без отпуска.

За это время он откормился, располнел и почти посадил печень. Дело в том, что Удав любил выпить, но ему приходилось это скрывать, потому что Росомаха пьянства не переносила. Наверное, это была самая большая неудача Удава — отсутствие собутыльника и необходимость вечно прятать бутылку.

К персоналу он был пренебрежителен и зол, жизнь научила его не принимать людей близко к сердцу. Он даже язык не стал учить, обходясь итальянскими жестами, хотя был очень даже умен, все подмечал — недостатки, слабости — и умело ими пользовался. Наверное, он мог в правительстве занимать не последнюю должность (не зря же так интриги любил), но незаметно разменялся, и день и ночь думая о своем кармане…

А еще Удав не сохранил бы такую выдержку, выпивая по две бутылки вина за вечер и умудряясь каждый раз добираться до выхода своими ногами, если бы не прислушивался к своей интуиции, которая ему всегда подсказывала, где дверь.

И вот и однажды, похмельным утром, помятый, но бдительный Удав опрокинул две чашки эспрессо и окинул ресторан мрачным взглядом. Что-то неладное чудилось ему в воздухе, какой-то заговор. Удав закурил, поморщился, потушил сигарету. Неспешно слез со стула. Пошатываясь, незаметно прокрался на кухню. Открыл дверь, споткнулся обо что-то мохнатое, взвыл от ужаса, вскочил на табуретку, вспомнил любимую маму…

Потом орал на всех с таким сердцем, такие доводы приводил, что даже Робертино смолчал, отступил к персоналу и закрыл его широкой итальянской спиной. Удав еще раз чертыхнулся, слез с табуретки и торжественно пообещал, что всем головы оторвет. Потом направился к Росомахе смертные приговоры подписывать.

После этого Робертино медленно обвел притихший персонал прощальным взглядом. Чуть дольше задержался на Веро и Принчипессе. Принчипесса гордо голову подняла, готовая пойти в бой за свои убеждения. А Веро малодушно голову в плечи втянула, она в бой никогда не ходила. Она обычно в кустах сидела.

«А при чем здесь Веро? — недоуменно уставилась она на свои ботинки, стараясь взглядом с Робертино не встречаться. — Как что, так сразу Веро! Эту кашу, на минуточку, все заваривали. Каждый как мог себя проявил!»

Она как сейчас тот день помнила. На дворе стоял сентябрь. Дождь лил беспросветно уже третьи сутки, будто старался усилить обострившуюся осеннюю хандру. Веро выскочила из дома без зонта, возвращаться времени уже не было. Она очень опаздывала, понимала, что надо бы ускориться, а лучше пробежаться, но ноги и без того волочились с трудом. По дороге заглянула в аптеку посмотреть, сколько антидепрессанты стоят. Вышла в немом изумлении.

«Надо же… — подумала она, задрав голову и разглядывая затянувшееся черное небо, — те, кто могут позволить себе купить курс из расчета по две капсулы на четырнадцать дней, напрасно думают, что у них все плохо».

Но дойдя до ресторана, Веро поняла, что утро может быть еще хуже.

У ступенек сидел печальный, похожий на мокрого лисенка пес. Он был уже не щенок, а скорее подросток, и хотя с родословной были вопросы, но Веро сразу разобралась, что даже через год пес выше ее колена не вырастет. На груди у него светлым пятном выделялось белое, словно у аристократа, жабо, но сейчас оно уныло свесилось, так же как печальные мокрые уши, как несчастный рыжий хвост. Ручейки дождя, не останавливаясь, бежали по его шерсти, и озябший пес застыл с выражением полной безнадеги в глазах. Иногда он вздрагивал, отряхивался и вглядывался в прохожих, словно надеялся кого-то увидеть, но люди спешили, спрятавшись под зонтами, и пес снова опускал голову, все ниже и ниже.

На его носу повисла огромная, похожая на слезу капля. Заметив, что на него смотрят, пес поднял морду и исподлобья посмотрел в ответ. Капля, сорвавшись с носа, упала на мостовую.

Веро продолжала стоять как зачарованная, дождь усилился, на ее носу тоже повисла капля. Веро подумала, что это полный привет и лучше бы ее с утра пристрелил кто-нибудь.

Она вспомнила, что в холодильнике у Робертино были припрятаны котлеты. Сначала их, конечно, приготовили для посетителей, но срок годности не бесконечен и ходили упорные слухи, что сегодня ими будут кормить персонал.

Веро, конечно, любила Робертино, но иногда ее так и распирало спросить:

— Серьезно? Это наш обед? А ты сам-то это есть будешь?

«И все же, все же, — размышляла Веро, заходя в ресторан и затылком чувствуя взгляд собаки, — как бы достать ту котлетку».

В подсобке она натолкнулась на Принчипессу. Та, мрачно вглядывалась в зеркало, оправляя черную футболку. Веро подумала, что сегодня она особенно похожа на одичалую ворону — ту, что и рада к стае примкнуть, но гордость не позволяет.

— Опаздываешь, — бросила Принчипесса хмуро.

— А ты не опаздываешь? — огрызнулась Веро. — Сама меня на минуту опередила.

Принчипесса не ответила, зашвырнула в угол туфли и, пнув чью-то сумку, хлопнула дверью. Веро вышла следом, по-шпионски огляделась и направилась в кухню. От хандры не осталось и следа, мысль о котлете удивительным образом придала жизни смысл.

Утро на кухне было в самом разгаре — звон тарелок, хлопанье крышек, окрики Робертино. Тут вовсю жарили, варили, запекали. Робертино раздавал указания.

— Чеснока мало — больше чистите! Свежую зелень привезли? Почему до сих пор сыр не натерт?! Мяту не трогай! Кто взял мой нож?! Кому руки оторвать?!

Веро неуверенно потопталась на месте — храбрости у нее заметно поубавилось. До холодильника был один прыжок, но Робертино тоже одним ударом наотмашь бил.

«Не пойму, в каком он настроении, — щурилась она. — Попросить? Не попросить? О, Принчипесса! А она что здесь делает? И тоже к холодильнику. Оп! Уступаю… Робертино как раз свой нож нашел».

— Робертино, я котлеты возьму? Что? Что ты смотришь как бешеный, я тебе чек принесла. Я за них заплатила, говорю. Понимаешь, заплатила. Ну и взгляд у тебя. Тебе плохо? Веро, а ты почему не в зале? Мы открываемся.

Еще пару секунд Робертино приходил в себя.

— Что? — взревел он. — Да как ты смеешь?! Веро! Да как она смеет?! Ты видела?! Своими ручищами в мой холодильник! Без разрешения! Такая наглая… такая…

— Да, да, да, — закивала Веро, но в душе смутно шевельнулась надежда, — такая дрянь. Я тебе всегда об этом говорила. Но она уже убежала. Робертино! Я тебя прошу, не махай так ножом!

И, подобострастно улыбнувшись, Веро сделала два шага к выходу, почти вывалилась из кухни и помчалась за Принчипессой. Сама себе не верила, перескакивала через ступеньки, боялась все кино пропустить. Очень запыхалась, прибежала к самым титрам, но тоже понравилось. Пес стоял за окном и с блаженством на морде уплетал котлеты. Принчипесса потрепала его по загривку, улыбнулась, став на мгновение похожа на человека, и вернулась в ресторан.

— Уже пять минут, как открыться должны, — рыкнула она на застывшую у входа Веро. — Ты чего встала у прохода?! И пятно на скатерти. Почему не поменяли?!

— Да пошла ты, орать с утра, — бросила в ответ Веро… но как-то с уважением.

С тех пор пес повадился ходить в ресторан каждый день. Принчипесса показала ему вход у кухни, приказала ждать там и незаметно перевела на трехразовое питание. Назвала Буржуем.

— Имя какое-то дурацкое, — неодобрительно морщилась Веро, глядя, как белое жабо у пса на груди от сытой жизни расправляется, а сам он становится круглее, как колобок в лучшие годы его откормки у бабушки и дедушки.

Как только Принчипесса взяла опеку над Буржуем, Веро вмиг перестала терзаться его судьбой.

Поначалу, как обычно бывает в незнакомом обществе, Буржуй немного стеснялся, присматривался, всем спасибо говорил. Но потом пообвык, обнюхался, выбрал себе вожака. Стал по вечерам Робертино до помойки провожать.

— Что, опять со мной пойдешь? — усмехался Робертино, вынося вечером тяжелые мешки трудового дня. — Ну, пойдем-пойдем. Только под ногами не путайся.

И Буржуй, очень довольный, семенил рядом, украдкой поглядывая на усталого великана, который, наступив на него, мог запросто его прикончить.

После этого Робертино доставал из кармана что-нибудь вкусное, какую-нибудь особенную сахарную косточку. Буржуй повизгивал от удовольствия, осторожно брал ее из рук и, довольный, убегал куда-то спать. А уже утром поджидал у порога заспанного Томми — тот выходил с чашкой эспрессо, неторопливо закуривал и, потрепав пса по голове, угощал его ломтиком ветчины.

Так Буржуй стал общим любимцем. Алессандра, Хорошая и Принчипесса охотно делились с ним обедом, кидали мячик и чесали за ушком.

— Что это за клуб любителей Буржуя? — сердито недоумевала Веро.

Сама-то она с ним едой никогда не делилась. Правда, Буржуй подошел к ней однажды, когда она в обед уныло накручивала макароны на вилку. Сев на задние лапы, пес нетерпеливо шевельнул хвостом и по-хозяйски посмотрел в ее тарелку. Веро даже жевать перестала.

— Совсем обалдел?! Это единственный раз в день, когда я ем! Давай-давай, чеши отсюда! Принчипесса придет, вот у нее и попросишь.

Буржуй с первого раза все понял, и к Веро больше не подходил. Но однажды Веро беспокоясь, что отстала от коллектива, тоже попыталась быть милой — взяла мячик, неловко его покрутила и, пробормотав: «Ну, раз все…», бросила Буржую. Тот даже интерес не стал изображать — смерил Веро таким взглядом, что ей самой неудобно стало.

Но невольно они держали друг друга в поле зрения.

«Да я тебя насквозь вижу, — щурилась Веро, протирая стол у окна, — что ты пялишься? Я знаю, кто вчера сожрал лазанью, которую Томми себе на обед разогрел».

«А я вижу, что ты видишь, — спокойно отвечала собака, почесывая живот, — и я тоже знаю, кто умял в обед три куска пиццы, хотя всем по два полагалось».

И Веро вспыхивала от досады.

Одна надежда оставалась — на Росомаху, на то, что, узнав про Буржуя, она положит этому конец. Но план по укрывательству собаки у персонала был хорошо продуман: все в порыве лучших чувств объединились, временно отложив взаимную неприязнь. И как только на кухню собирался Удав или Росомаха, кто-то из официантов, суматошно махая руками, мчался предупредить Буржуя, и сообразительный пес бежал прятаться за помойку. Действовали сообща, и даже Принчипесса бегала активно.

Веро не бегала.

— А кто тогда будет тарелки носить? — огрызалась она. — Все теперь, вместо того чтобы работать, на кухню носятся.

Но однажды план по спасению Буржуя, как и все великие идеи, все-таки провалился. Удав как-то капитально напился, проснулся наутро с головной болью и обостренным желанием испортить жизнь ближнему. Пришел в ресторан, сел за барную стойку, и, опрокинув эспрессо, почувствовал что-то неладное. Помятый, но бдительный, он на цыпочках спустился на кухню, подкрался, выследил и в кромешной тьме наступил на Буржуя, у которого ночь тоже прошла так себе.

После этого оставалось только дожидаться решения Росомахи, и все почтительно присели на краешек стула.

Росомаха поразила всех. Оказалось, что она истинная женщина, которая может иногда размякнуть и побыть тряпкой. Она сломалась перед обаянием пса, все простила, а потом и вовсе пустила его жить в ресторан.

Но этому предшествовала другая, уже драматическая, история…

У Росомахи была кошка — толстое ленивое создание по кличке Туша. Росомаха в ней души не чаяла — кормила, баловала, и даже улыбалась иногда, когда кошка, отдавая дань уважения хозяйке, терлась о ее ноги.

Всю свою жизнь Туша только и делала, что шла на обед и возвращалась с обеда. Веро ее порой неделями не видела. Туша в коллектив не тянулась — не любила, чтобы ее гладили, ласкали, — и единственным человеком, к кому она охотно шла на руки, был Удав.

Он и сам поначалу не понимал такого внимания, морщился, переживал, раздраженно шерсть стряхивал. Но потом привык. Заметил, что Росомаха стала его больше ценить, и незаметно для себя втянулся — скучал, искал взглядом, если кошка долго к нему не приходила. Удав, конечно, полагал, что дело в его исключительности — он свято верил в свой успех у женщин. Но Веро подозревала, что это алкоголь. Вечерами от Удава так сильно разило, что Туша, надышавшись, впадала в транс, расслаблялась, и море ей было по колено.

Море в ресторане тоже имелось — небольшой декоративный бассейн, выложенный в одном из залов ресторана. В бассейне плавали золотые рыбки. Удав в них души не чаял. И если Тушу он любил, потому что начальница обязала, то рыбки ему были дороги по сердцу. То ли потому, что они были золотыми, то ли по другой причине, но только Удав как никогда был участлив — кормил их, заставлял воду менять. Купил за счет ресторана прибор для подачи кислорода, чтобы рыбкам хорошо дышалось.

— Вот гад, — материлась Веро, когда воду в туалет выливала. — Я так понимаю, любишь животных, сам воду в бассейне и меняй, а то, как ухаживать, так сразу другим поручаем.

Сначала Удав переживал, что Туша, которая жрала все без разбору, сожрет и его рыбок, но кошка равнодушно отнеслась к идее лезть в воду за тем, что ей и так дают без ограничений. Зато ей полюбилось после завтрака дремать под фикусом, что стоял у бассейна. Она лениво приоткрывала глаз, сыто вздыхала и прислушивалась, как где-то там плещутся рыбки.

А фикус был роскошным. Был милым, был зеленым. Стоял у бортика, впитывал влагу и имел безупречную репутацию. Росомаха сама этот фикус взрастила, взрыхлила — всю себя отдала, и теперь проходя мимо непременно останавливалась, с умилением наблюдала как одна ее радость, валяется у кадки другой ее радости — обе довольны, ничего не просят, никуда не увольняются. Росомаха цветы обожала. Горшки с растениями стояли повсюду — фиалки, бегонии, даже розы. Росомаха за ними ухаживала, поливала, делала это со страстью. Разрешала кошке полежать под каждым. Но Туша была непреклонна — только фикус.

Однажды Веро доверили закрывать ресторан — Принчипесса куда-то убегала, у Удава было очередное похмелье. Веро наконец-то почувствовала свою значимость. Очень переживала, все проверила, десять раз обошла ресторан. В раздумье остановилась перед бассейном. В полной тишине прибор для подачи воздуха тревожно бурлил. Веро постояла, посомневалась, вспомнила, что вроде бы Удав его на ночь отключал и вытащила шнур из розетки.

Наутро рыбки сдохли. Все ужасно расстроились.

Веро как могла держалась независимо: «Ну, сдохли и сдохли… все мы когда-нибудь…» — бормотала она храбро, но ладошки ужасно потели.

И как она себя ни настраивала, увидев на лестнице мрачного Удава, споткнулась, не удержалась и, пролетев два пролета, рухнула прямо к его ногам. Тот присел на корточки, приблизил к ней лицо и, пока у Веро сердце останавливалось, зловеще прошептал:

— Не пытайся ускорить свой конец…

Росомаху уверили, что рыбки умерли своей смертью. Другого ничего не сказали, потому что пришлось бы объяснять, почему Веро доверили ключи от ресторана. Но после этого Удав в журнале хозяйского инвентаря переписал Веро из графы «Терпимо» поближе к Хорошей, где несколько раз подчеркнул: «Ненавижу!!!».

Но Туша отдыхать под фикусом не разлюбила и по рыбкам не тосковала — сидела на кафеле, где приятно холодило, и смотрела на блики воды, в которых отражалось солнце. Воду в бассейне не спускали. Видимо, тоже в память…

В то незабвенное утро, незадолго до открытия, Туша хорошо позавтракала и даже немного переела. Ей требовалось срочно полежать. Кошка отправилась к бассейну, но, пока шла, передумала ложиться на кафель.

«Осень, — размышляла она по-женски, — продует». Притормозив, кошка по-хозяйски огляделась и запрыгнула к фикусу в кадку. Фикус покачнулся, было тесновато, но кошка была несгибаемой оптимисткой.

«Главное, найти правильный угол, — решила она, перекатываясь с боку на бок, — и все, нирвана».

Но фикусу не понравилось, что в его кадку залезли без приглашения.

«Рыбой воняет, — морщилось недовольное растение, — и шерсть лезет».

Кошка еще немного поворочалась. Фикус покачнулся.

«Мяу!» — тревожно сказала кошка. Фикус накренился.

Кошка насторожилась. В ее маленькой голове что-то медленно заработало, но так медленно, что, только она успела подумать: «Какой идиот не закрепил кадку, и зачем я в эту кадку полезла, дура!», фикус потерял равновесие и опрокинул кошку в воду.

Почувствовав холодное дно бассейна, Туша с надрывом оттолкнулась, всплыла на поверхность и, безуспешно стараясь зацепиться за скользкие края бассейна, с ужасом поняла, что одной ей не выбраться. Перепуганная, несчастная, нахлебавшись воды, Туша подняла к небу глаза и пообещала то, что всегда обещают в таких случаях: если выживет — бросит пить, курить и обжираться рыбой.

В это самое время Буржуй в ожидании завтрака обхаживал ресторан, томился под окнами и все видел. Сначала не поверил своим глазам, подошел поближе, припал к оконному стеклу.

— А-а-а, Туша. Знаем-знаем.

— Мяу! — горестно воскликнула кошка.

— Да-а-а. Мощно не повезло.

— Мяу! — проорала Туша.

— Так, а я то что? Я сочувствую, — Буржуй, как мог, старался быть честным, — просто подвиги — это не мое. Понимаешь?

Туша тоже собак не любила, но там, за окном, в лучах заходящей жизни Буржуй показался ей самым прекрасным парнем на свете.

— Мяу! — последний раз взмолилась кошка, и в ее огромных глазах Буржуй увидел отражение своей совести.

Его так перекосило, что от неожиданности он завалился набок.

Тут как раз Томми подошел ресторан открывать. Загремел ключами, подмигнул ловящей ртом воздух собаке.

— А-а-а, ты уже здесь, — зевнул Томми, спросонья пытаясь попасть в замочную скважину. — Лежишь? Я бы тоже сейчас полежал.

Буржуй мужественно поднялся.

— Голова болит, не представляешь, словно кто-то кувалдой по темечку стучит. Да-а-а…В бар вчера с мужиками ходили.

Томми все никак не мог попасть ключом в замочную скважину.

Буржуй, стараясь ничем не выдать нетерпения, сел на задние лапы.

— С такими девчонками познакомился. Они мне свои телефоны дали. Все три, представляешь? Опять же, эта проклятая проблема выбора.

Буржуй слушал, чуть склонив все понимающую морду, и размышлял про себя, откроет ли Томми эту чертову дверь или кошка сдохнет раньше.

Наконец, у Томми получилось. Буржуй не стал себя больше сдерживать, отдался на милость природы и рванулся спасать кошку.

Мчал вперед через ступеньки, через преграды, надеялся, когда уже примчит, помощь не понадобится — сколько же можно барахтаться! Но потом услышал душераздирающий вопль и, как ни замедлял шаг, расстояние до бассейна пересек в два прыжка.

Кошка, с остервенением наматывая круги по воде, вполне еще была живая. Буржуй подбежал к бортику. Лапой потрогал водичку.

— Бр-р-р… Холодная…

Туша что-то там стремительно прокричала.

Пес, морщась, лапа за лапой полез в бассейн. Туша с воплем счастья бросилась к нему на шею. Буржуй, не ожидая такого напора, сразу пошел ко дну, потом всплыл и стал оплевываться от воды.

— Это не выход, — хрипел он, отстраняясь от прижимающейся кошки. — Как вылезать-то будем, безумная?

Туша пожала плечами и блаженно навалилась всем весом. Буржуй, что есть силы, греб вдоль бортика.

— Шею не дави! Ты меня сама утопишь! Я вообще не понимаю, как можно нажраться до такой степени, что самой начать тонуть и других тащить на дно.

— Мур, — нежно отвечала кошка.

Лапы Буржуя стали неметь.

— Значит, так, мохнатая, отпусти шею. Я тебя так не вытащу.

Кошка испуганно замотала головой и прижалась сильнее.

— Отпусти, говорю, дура! — не сдержавшись, заорал пес.

Огромные глаза Туши наполнились слезами: «Он меня дурой назвал! Да как он посмел!»

Буржуй подергался. Оскорбленное женское начало заметно ослабило хватку. Воздав хвалу женской истерике, Буржуй вывернулся из кошачьих объятий, подплыл к бортику и выскочил на берег. Тут же упал, почувствовал, как отпускает судорога, благодарно лизнул кафель: «Земля…»

Пришел в себя, подполз к бассейну, примерился, схватил Тушу за шкирку. Собрав всю волю, стал тащить кошку на берег. Пока тащил, все думал: «Эти женщины, эти их концерты! И почему не любит, почему цветы не дарит! И каждой принца подавай, и каждая хочет, чтобы ее непременно спасли! Немудрено, что мы живем меньше».

А тут уже и Томми прибежал. Рассказывал потом, как у бассейна, почти обнявшись, лежали кошка с собакой — измученные, но счастливые. Росомаха больше всех растрогалась.

Воду в бассейне спустили. Буржую разрешили пожить в ресторане, пока не найдут ему хозяина.

А Веро, нет-нет, да и задавалась вопросом: «А стал бы Буржуй спасать Тушу, если бы не знал, что она хозяйская кошка?»

Глава 3

В тот день Веро сама не поняла, как к Робертино под руку попалась.

— Да не виновата я! — клялась она. — Ну, попросили они другую степень прожарки! Я как могла уверяла, что это классический «медиум»!

— Не буду переделывать! — кричал Робертино в бешенстве. — Я здесь повар! Они меня еще учить будут, как мясо жарить!

— Ну а мне что делать?! Сказать: дорогие гости, повар просил передать вам, что вы идиоты?!

— Вон! Пошли все вон!

Веро в сердцах хлопнула дверью.

— И если я кого увижу в ближайшие десять минут — убью!!! — донеслось вслед.

Потом о дверь что-то ударилось.

«Скалка…» — по звуку определила Веро и увидела Принчипессу.

— Ты чего такая убитая? — без интереса спросила та.

— Меня только что убили, — мрачно ответила Веро. — А ты куда? На кухню?

— Да… — засомневалась Принчипесса. — Думаю: идти — не идти?

— Сходи, — с жаром подхватила Веро и даже к двери ее подтолкнула, — непременно сходи…

В ресторане в тот день все как могли, проявили себя.

— Я просил апельсиновый сок, а не яблочный.

— Можно мне из салата оливки вытащить?

— А у вас вода тухлая.

Призвав всю свою терпимость, Веро как могла, постаралась достучаться до разума.

— Ну как? Как она может быть тухлой, если она бутилированная, с французских Альп, а бутылку я при вас открыла?!

— Нет, она тухлая. Сами понюхайте.

Вечером Веро поняла, что перешагнула порог терпения… Хорошо еще, что Константин пришел.

— Веро, что ты тут делаешь? — спросил он между делом. — Я как раз элитный санаторий открываю, иди ко мне работать, если тебе так нравится подносы носить. Там тоже ресторан есть. Только там бегать нельзя. Там пациенты солидные, у них вечный стресс и угроза инфаркта. Их пугать опасно, а если ты так же с вытаращенными глазами будешь бегать, то я всей клиентуры лишусь.

Веро уныло вздохнула.

…Константин был частым гостем в ресторане. Он приходил обычно к полудню, выпивал чашечку эспрессо, задумчиво бросал взгляд в окно, а потом, перекинувшись парой слов с обожающим его персоналом, шел спасать бедных больных знаменитостей. Константин был самым умным врачом на свете и знакомства водил разные, но все больше с теми, чьи фотографии в журнале HELLO! печатали.

«Константин…» — благоговейно разносилось по ресторану, когда он в своих желтых ботинках ступал в ресторан.

«Константин…» — передавалось из уст в уста. Персонал всю душу вкладывал и в очередь выстраивался, когда Константин садился у окна и делал знак, чтобы ему эспрессо принесли.

— Дай я ему кофе отнесу!

— Нет, я! Нет, я! Сегодня моя очередь! Ты ведь только подумай, он же этими руками, что чашку держит, градусник Билану встряхивал.

Но это были догадки, потому что если Константин кому-то и встряхивал градусник, то под большим секретом, а тайны пациентов он хранил, как Гиппократ обязал. И это только придавало загадочности Константину. Одевался он всегда модно, и особенно Буржуй от его желтых ботинок млел, ходил за Константином повсюду, а когда тот пил кофе, ложился у его ног, с обожанием глядел на ботинки и старался незаметно дотянуться, чтобы лизнуть краешек.

Константина все любили, все на него как на редкую птицу посмотреть приходили. Все, кроме Хорошей.

Это случилось, потому что Константин мало того, что сам был врачом, так он еще знал много других врачей. И однажды, зайдя вечером в ресторан, пока пил свой кофе, позвонил кому надо и спас персонал ресторана, ставший к тому времени вконец нестройным.

А началось все утром, только-только ресторан открылся. Хорошая тогда подошла к Веро и с загадочным блеском в глазах сообщила:

— Веро, а Веро, там на кухню целый ящик с лимонадом выставили. У него срок годности прошел, так что Удав его нам на разграбление отдал.

— Ну, не знаю, — с сомнением протянула Веро.

Соблазн, конечно, присутствовал. Лимонад модный и дорогой, и Веро уже второй месяц копила, чтобы его попробовать.

— Но вообще-то, — призналась она, — к сроку годности я отношусь с уважением.

— Да брось ты, — беспечно отмахнулась Хорошая, — он просрочен-то всего на неделю.

И Хорошая ее даже этим успокоила, но пока Веро с подносами бегала, лимонад благополучно без нее прикончили.

— Спасибо, — мрачно сказала Веро, допивая в обед то, что оставалось на дне бутылки.

— Спасибо, спасибо, спасибо, — благодарно лепетала она к вечеру, когда всем плохо стало, а Константин, ложечкой сахар помешивая, звонил куда-то — о групповой клизме договаривался.

— Нет! — бросилась тогда Веро к его желтым ботинкам. — Пожалуйста, умоляю, только не клизма! Пропишите мне что-нибудь. Ну, вы же можете. Меня и тошнит-то самую малость.

Константин с сомнением покачал головой.

— Ну, не знаю, Веро. Ладно, сделаю для тебя исключение.

А потом что-то нацарапал у себя в блокноте.

— Два дня поголодай и вот тебе рецепт. Два дня чтобы не ела. Я тебе серьезно говорю!

С того дня Веро стала его самой большой поклонницей. А Хорошей тогда хуже всех пришлось. Константин ее дольше всех в больнице продержал.

— Да что ты негодуешь? — удивлялась тогда Веро. — Ты знаешь, сколько одна его консультация стоит? А он тебя бесплатно в отдельную палату устроил, да еще навещал. Мне бы так отдохнуть…

Вспомнив это, Веро расстроено смахнула крошки со стола. Потом вздохнула, собрала всю силу воли и пошла на кухню мириться с Робертино. Тот, увидев ее, демонстративно отвернул голову, схватил нож и стал разделывать курицу, громко разговаривая с Буржуем.

— Ну, кто у нас всегда молодец? Не хамит, не спорит? Слушает и молчит, когда шеф-повар замечание делает!

Буржуй кивал, соглашался и алчно смотрел на курицу.

Веро в растерянности постояла на пороге и, ни слова не говоря, вышла, прикрыв за собой дверь. Проскользнула тихо в подсобку и, забившись в угол, села на ящик.

«Пойду к Константину работать, — удрученно подперла она голову, — только бы их всех больше не видеть. Хотя, что это меняет? Подносы везде одинаковы.

Надо будет только Алессандре сказать. И Хорошей. Одна радость — Максимильян вечером обещал заехать».

Максимильян был братом Веро, и он был чудо-братом. В придачу ко всей своей другой одаренности он умел доносить плохие новости так, что они уже не имели большого значения. Забыв обо всем, все смотрели только на Максимильяна. Ах, как он говорит, а какой у него костюм, а умница какой. Если требовалось кого-нибудь расстроить, Веро всегда пропускала вперед Максимильяна.

Он работал в крупной финансовой компании — носил дорогие костюмы и по пятницам навещал Веро в ресторане.

— Осторожно! Меня не заляпай. Руки-то не жирные? Галстук-то французский.

В этом была трагедия непонимания. От него пахло туалетной водой, от Веро — едой.

— У меня на работе внизу чебуречная, — иногда говорил Максимильян, целуя сестру, — так запах от них, и от тебя один и тот же.

— Это пицца! — оскорблено восклицала Веро.

В ресторане Максимильяна тоже знали. Он как-то заехал перед самым закрытием, взглянул на сестру и резюмировал:

— Я смотрю, ты еще больше отощала. Позор. Это работая-то в общепите!

Вернулся через двадцать минут с пакетами из «Макдональдса». На кухню тогда все пришли. Весть о добром человеке разнеслась быстро — Максимильяна теперь всегда ждали.

В тот день Максимильян обещал принести бутерброды. Буржуй его уже с шести вечера у входа караулил.

— Расселся тут, — огрызалась Веро, бегая с тарелками.

Но Буржуй упрямо нес вахту.

К одиннадцати часам посетители почти разошлись, Максимильян привычно опаздывал, Принчипесса с утомленным видом курила. Алессандра, сбросив рабочие тапочки, убежала пораньше. Хорошая болтала с Томми на кухне, Буржуй меланхолично смотрел в окно. Веро, склоняя на все лады персонал, бегала, убирая посуду со столов.

В двенадцать с пакетами заявился Максимильян.

— Неужели? — процедила Веро.

Буржуй, взвизгнув от радости, завилял хвостом. Принчипесса, потушив сигарету, проявила участие.

— Я тебя к Томми провожу, — ласково улыбнулась она Максимильяну, — он уже два раза о тебе спрашивал. Веро, скатерти поменяй, Буржуй, дверь покарауль. Я за ключами схожу. Закрываться будем.

Веро с Буржуем рты открыли. И если во взгляде у собаки, всегда полном нежности, в первый раз шевельнулось сомнение, то у Веро просто слов не было.

— Я тебе поменяю, — сбрасывала она рывком скатерти, — я тебе так поменяю — будешь скоро как страус по ресторану носиться. Где Веро, где Веро? А нет Веро! А ты чего уставился? Сожрут они бутерброды! Только зря ждал.

И тут погас свет. Веро вздрогнула и прижала к себе скатерть. В ресторане часто выбивало пробки. На этот случай всегда были наготове свечи и инструкция: «Чтобы включить свет, надо зайти в каморку рядом с баром, открыть электрический щиток и поднять второй рычаг справа». Веро это знала. В теории это все знали.

Прислушиваясь к тишине в ресторане и понимая, что на помощь бежать никто не собирается, Веро достала зажигалку из фартука и спешно чиркнула огонек — как-то не по себе было в темноте. Вытянув перед собой руки, медленно, шаг за шагом, Веро зашла в бар и нашарила ключи. Снова прислушалась. Никого. Совесть там, на кухне, видно, окончательно разменяли на бутерброды.

Веро снова чиркнула зажигалкой. Крохотное пламя осветило четыре шага до каморки и, неожиданно, Буржуя, который стоял у ее ног и геройски выпячивал грудь, вызываясь быть ее компаньоном.

— Неужели? — процедила Веро, но в душе была благодарна. — Давай это… шагай первым.

Веро хорошо помнила, что те четыре шага показались ей вечностью. Она и в более счастливые моменты в панику впадала, а тут в наличии все атрибуты фильмов ужасов. И, главное, Веро слышала, как пол скрипит и дышит кто-то. Дышит, дышит. И холодом потянуло. Хорошо еще, что собака спокойна. А с другой стороны… Веро, медленно подняв зажигалку, посмотрела под ноги. А если это не собака?

Но Буржуй уже дошел до каморки, в ожидании уселся у двери и стал чесать брюхо, терзаясь о бутербродах. Он так его чесал, так сопел, прикладывая усилия, что с Веро вся блажь сошла. Она сама на мгновение забылась, села на корточки и, подняв двумя пальцами собачье ухо, с деланным участием спросила:

— Слушай, я тебе не мешаю, а?!

…В каморке было пыльно и душно, и был рай для санэпидемстанции. Веро переступила порог, снова подняла зажигалку и увидела электрический щиток. Торопливо потянулась, открыла металлическую дверцу, а там: кнопки-кнопки-кнопки. И значок с черепом. Это, конечно, да. Это специально для Веро повесили.

— Гав, — многозначительно сказал рядом Буржуй, напомнив про рыбок.

— Да, сама знаю, — с досадой протянула Веро и, пожав плечами, огляделась. — Старалась как могла, дальше пусть другие разбираются… А вот мне интересно… Там что такое?

В самом углу, в двух шагах от нее, на полу у стены пробивалась едва заметная полоска света. Веро подошла и, посветив зажигалкой, увидела очертание двери. В задумчивости перевела взгляд на Буржуя.

— Сказку про Синюю Бороду читал? Там тоже все так же начиналось. А с другой стороны…. Если там Удав отрубленные головы прячет, то разговор о зарплате можно уже совсем в другом тоне вести.

Немного робея, но уже не в силах совладать с любопытством, Веро тихонечко толкнула дверь. Та тут же поддалась вперед…

Медленно-медленно дверь приоткрылась, впуская в пыльную темноту каморки теплый луч солнца. Веро встала как вкопанная. За дверью раскинулась зеленая поляна.

Возникло странное чувство, словно она шагнула из черно-белого ресторана в жаркое июльское лето.

Сознание стойко отказывалось принять увиденное — с головами Синей Бороды было как-то все логичнее.

«Ну, все… Полный привет…»

Веро медленно перевела взгляд на Буржуя. Тот сам был изумлен не меньше, но природа брала свое. Перепрыгнув через порог, пес осторожно принюхался и, по лапы утопая в траве, сделал несколько шагов. Остановился. Еще раз в удивлении огляделся. Ему на нос села бабочка, и сразу же вспорхнула. Буржуй прыгнул за ней следом. Сначала неуверенно, потом все смелее, смелее, побежал, побежал и, оп! — Веро насторожилась — упал куда-то в кусты.

— Вот гад… — выдохнула Веро.

Но сердце не камень. Гад он, конечно, гад, но ведь и к плохому привыкаешь. Не очень соображая, что делает, она переступила порог и изо всех сил закричала:

— Буржу-у-й!!! Скотина. Где ты?!!

Трава ласкала ноги, солнце согревало душу, шелест листвы успокаивал нервы. И если брать в расчет, что на улице ночь, холод, а к утру обещают заморозки, то Веро искала причину остаться здесь подольше.

Из-под куста вылез запыхавшийся Буржуй.

— Что кричишь-то? — спросил он радостно. — Я уже везде сходил, все узнал. Там впереди домик с садиком. Из трубы дым идет.

Веро уставилась на собаку.

— Иди ты…

Буржуй радостно задышал.

— Я же говорю, уже везде сходил, все узнал. Там впереди домик с садиком, из трубы дым идет.

«Теперь точно приехали».

Веро опустилась на траву, было сухо. Она невольно провела ладошкой по земле.

«Ну, допустим, поляна… Теперь еще собака говорит. Что это, мох? Такой приятный, шелковистый… Я как чувствовала, надо было раньше из ресторана уходить. Все, вконец спятила. Интересно, я долго смогу это скрывать? Нет, Максимильяну, конечно, расскажу, не все же в себе держать».

Буржуй перестал вилять хвостом.

— Ты чего?

Веро пристально посмотрела на Буржуя, убедилась, что говорит все-таки он, и, еще больше теряя веру в себя, попросила по-человечески:

— Заткнись, а?

И вдруг услышала голос Максимильяна:

— Веро! Веро, ты где?! Ты чай идешь пить?!

У Веро слезы из глаз брызнули, но подняться с травы сил уже не было.

— Чай?! — крикнула она в ответ. — Чаем здесь не обойдешься!!!

— Пусть еще бутербродов захватят, — попросил под руку Буржуй.

— Иди отсюда… — зашипела Веро страшным голосом.

В дверях показался потрясенный Максимильян.

— Что?! Как?! Как ты это делаешь?!

— Максимильян? — всхлипнула Веро и вдруг стала самой счастливой на свете. — Максимильян, прости меня за все. Помнишь, те конфеты в детстве, которые родители подарили и которые потом пропали, ты их еще долго искал? Это я… И вообще все конфеты… это я.

— Да я знал, — отмахнулся Максимильян.

Следующим на пороге появился дико счастливый Томми.

— Ребята! Я знал, что вы не забыли о моих именинах! К концу вечера, правда, стал беспокоиться, но вы молодцы, такой сюрприз устроили!

«Тьфу ты, — отвлеклась на минуту Веро, — обалдел, что ли, именины ему еще отмечать? Со дня рождения брешь в бюджете не затянулась».

Максимильян морщил лоб, старался оценить обстановку — было непросто, приходилось отбиваться от растроганного Томми.

— Максимильян, хитрая морда, признавайся, это ты все устроил?!

«Почему как что, так сразу Максимильян? — снова отвлеклась Веро. — А может, это я?!»

–Выглядит все как настоящее. А кто декорации рисовал?

— Да не я это! Не я! Скажи, Веро! Нет, ты скажи, что ты здесь устроила — на пять минут оставить нельзя! Ты чего в траву уселась? Давай поднимайся. Все, иду к тебе. Не вляпаться бы только — коровы, надеюсь, здесь не пасутся?! Что это, объясни мне — солнце, аромат леса, чувствую, дождь недавно был. Хлоп. Комар, опять же, скотина.

— И я! И я к вам иду! — закричал Томми, перемахнул через порог, подбежал и, едва Веро успела встать, сгреб всех своими большими ручищами. Удовлетворенно резюмировал: — И это все для меня.

Тут Буржуй не выдержал, взвизгнул и тоже полез обниматься.

— И я! И я с вами хочу!!!

Дальше события развивались неровно. Парни орали, Буржуй бегал вокруг, старался их успокоить, от этого они орали еще больше, а Веро, уже пообвыкшая, снова уселась в траву и стала думать о том, что женщины в непростых жизненных ситуациях ведут себя более хладнокровно.

— Ребята, где вы? — снова послышалось у двери.

В проходе появились Принчипесса с Хорошей.

— Да заходите, — обернулась Веро и слабо рукой махнула. — Что стоите как неродные?

Она, конечно, предпочла бы, чтобы Принчипесса не приходила, но с другой стороны, когда их всех потом лечить будут, пусть и эта мучается.

— Вы одни? Там больше нет желающих?

— Все разошлись, — медленно, почти по слогам произнесла Принчипесса, словно ей лошадиную дозу транквилизатора вкололи, — там больше никого нет. Я ключи принесла, чтобы закрываться. Только от этой двери у меня ключей нет. Я эту дверь не открывала.

Хорошая не знала, с какого вопроса начать, но потом взяла себя в руки:

— Веро, а Веро… А почему у тебя волосы дыбом?

Максимильян с Томми к тому времени уже откричались, стояли под елкой, поддерживали друг друга. Силы копили.

— Что это? — поминутно оглядывалась Принчипесса. — Что здесь творится?! Росомаха знает?!

— Алле! Девушка, сойдите уже, наконец, с моей лапы!

Принчипесса с Хорошей закричали. Томми с Максимильяном, накопив силы, тоже закричали. Тогда и Веро закричала:

— Дверь! Дверь! Держите дверь!

И тут началось.

— А зачем?! — кричал Максимильян. — А почему?!

— Буржуй! — захлебывался в восторге Томми. — Буржуй, скажи что-нибудь! Ну, скажи!!!

— Гав!!!

— Он разговаривает! — вопили в голос Принчипесса с Хорошей. — Он разговаривает!

Веро вскочила, рванулась к двери. Протянула руки, так хотела стать героиней. Поскользнулась на траве. Ощутила на щеке прикосновение чернозема. Увидела, как захлопнулась дверь. Еще чуть-чуть полежала…. Но потом все равно пришлось вставать.

— Вы вконец обалдели?!

Все вдруг затихли и посмотрели на закрытую дверь.

— Говорил я, — с досадой пробормотал Буржуй, — надо было бутербродов захватить.

Все перестали смотреть на дверь и посмотрели на Буржуя…

Примечания

1

Принцесса (итал.).