Последняя роза Шанхая

Виена Дэй Рэндел, 2021

1940 год. Айи Шао – молодая наследница и владелица некогда популярного и гламурного шанхайского ночного клуба. Эрнест Райзманн – еврейский беженец без гроша в кармане, изгнанный из Германии, аутсайдер, ищущий убежища в городе, опасающемся незнакомцев. Он теряет почти всякую надежду, пока не пересекается с Айи. Когда она нанимает Эрнеста играть на пианино в своем клубе, ее неповиновение обычаям вызывает сенсацию. Его мгновенная слава снова сделала клуб Айи самым популярным местом в Шанхае. Вскоре они понимают, что их объединяет не только страсть к джазу… От зажигательных джаз-клубов до бедных улиц осажденного города, «Последняя роза Шанхая» – это вневременная, захватывающая история любви и искупления.

Глава 18

Эрнест

После нескольких месяцев игры на фортепиано он больше не мог игнорировать боль в руке. Зажившая рана снова разболелась; мышцы руки сводило судорогой, пальцы немели, и ему стало трудно попадать по клавишам. Эрнест отправился в больницу Святой Марии, чтобы получить порцию морфия и поболтать с пожилыми католическими монахинями. Он поинтересовался у них, как можно поддерживать связь с людьми в Европе, поскольку хотел бы знать, когда приедут его родители. По словам седовласой монахини, в Поселении работало немецкое почтовое отделение.

Он поблагодарил их. Позже он собирался найти это почтовое отделение.

Благодаря морфию боль в руке ослабла, и он снова смог играть на фортепиано. Каждое утро оглушенный джазом он вваливался в свою квартиру и каждый вечер перед закатом возвращался играть, наслаждаясь улыбками толпы. Люди угощали его местными сигаретами — «Гаррикс», «Ред Пиони», «Франт Гейт» — изготовленными из табака грубой нарезки, часто промокшего от непрекращающегося летнего дождя. Его больше не называли «гуизи» или призраком, теперь за ним закрепилось более дружелюбное прозвище «лаовай», что в переводе означало «старый иностранец», и оно ему нравилось.

Он жил словно во сне, где его окружали деньги, обожание и друзья. Где его любили, ценили и принимали, как джазового пианиста. Айи подняла ему зарплату до сорока фаби в день, и он начал откладывать сбережения.

На заработанные деньги он купил пару туфель для Мириам. С их последнего разговора несколько месяцев назад она стала более замкнутой и раздражительной и даже перестала проситься на улицу. Эрнест считал это хорошей переменой.

И вот однажды в июне, когда он вернулся домой, комната была пуста.

* * *

— Мириам? — Он покрутится в их квартире. — Мириам!

Он провел руками по волосам, чувствуя, как сердце опускается в пятки. Он должен был понимать, что просить подростка оставаться в квартире весь день — это слишком. Мириам было одиноко и скучно, и она сбежала. Он никогда бы не простил себе, если бы с ней что-то случилось.

Обыскивая переулок за переулком, улицу за улицей, он кричал во все горло:

— Мириам!

Только начало светать, улицы были пусты, а магазины еще не открылись. Он расспрашивал продавцов угля, торговцев лапшой, уборщиков ночных горшков, рикш, покупателей и даже водителей санитарных фургонов, собирающих брошенные тела. Они не могли его понять.

Никто не хотел помогать. Китайской полиции не существовало, а японским солдатам было наплевать. Он помчался в Поселение, возле ворот с колючей проволокой он стал умолять о помощи двух огромных полицейских-сикхов в черных чурбанах. Один схватил его.

— Я отпустил тебя, и теперь ты вернулся!

Эрнест не сразу сообразил, что это был тот самый сикх, который арестовал его возле отеля.

— Вы — хороший полицейский, — взмолился он. — Пожалуйста, помогите мне. Пожалуйста, найдите мою сестру — девочку в бежевой овечьей шапке-ушанке.

В ответ полицейский-сикх повернулся к нему спиной.

Пошатываясь, Эрнест добрался до своей квартиры, его глаза болели от недосыпа, правая рука пульсировала от боли после почти двенадцатичасовой игры на фортепиано. Внезапно он понял, насколько невнимательным был по отношению к Мириам. Учитывая теплую погоду, она не надела бы свою шапку-ушанку. Но он этого даже не заметил. Она хотела поговорить с ним, но он отказался. Он уделял ей слишком мало внимания, был бесчувственным. Он не был хорошим братом.

От запаха горелого арахисового масла его затошнило, а голова разболелась. Наступил полдень. Скоро ему предстояло вернуться на работу в клуб, но он не мог играть на фортепиано, пока Мириам отсутствовала. Он без сил опустился на камень перед своим многоквартирным домом и уронил голову между ног.

Перед глазами возник образ Лии, ее окровавленного, безжизненного тела, и он заплакал. Он никогда не рассказывал Мириам, как умерла Лия, и молча оплакивал ее вместе со своими родителями. Эрнест был полон решимости уберечь Мириам от любого зла в этом мире, потому что у Мириам, его невинной, мягкой сестры — книголюба, должна была быть жизнь, полная радости и справедливости. Но что он наделал? Если что-то случилось с Мириам, если ее избили, или похитили, или изнасиловали, или убили, как Лию, он никогда не смог бы себе этого простить.

— Эрнест.

Он резко вздернул голову. Перед ним словно во сне стояла Мириам, обхватив себя за плечи и прикрывая руками свою обнаженную грудь. На ней не было ни юбки, ни обуви, только нижнее белье. Кровь текла из ее носа.

— Мириам! Слава богу! Ты здесь! Где ты была? Что случилось? — Он бросился к ней.

Ее огромные глаза наполнились слезами.

— Какой-то головорез отобрал мои вещи, Эрнест. У него был нож.

— Боже милостивый. — Он заключил ее в свои объятия. — О, боже. Я думал, что потерял тебя. Я думал… Я так беспокоился. Я же говорил тебе не выходить из дома. Говорил же.

— Прости меня. — Мириам зарыдала, положив голову ему на плечо. — Я хотела найти работу, как и ты. Почему я не могу быть такой, как ты? Но никто не хотел меня нанимать. Люди плохо ко мне относятся. Я пыталась. Я так старалась. Я так напугана. Я не знаю, что делать.

— Теперь все хорошо. Я тут, Мириам. Я рядом. Я придумаю что-нибудь, чем бы ты могла заняться, хорошо? Я найду для тебя школу.

Ее глаза расширились.

— Здесь есть еврейская школа, Эрнест. Я проходила мимо нее. Ты запишешь меня туда?

Он снял с себя рубашку и обернул ее вокруг сестры. Он прижал Мириам к своему сердцу, чтобы никогда не забыть, как она дорога ему. Благодарность и облегчение снова вызвали у него слезы.

— Я так и сделаю. Я сделаю для тебя все, что угодно.

* * *

На следующий день после работы он отвел Мириам в шанхайскую школу Еврейской молодежной Ассоциации. Основанная сэром Горацием Кадури, богатым евреем из Шанхая, школа располагалась на западе, в конце Бабблинг-Уэлл-роуд, в нескольких милях от того места, где он жил. Это было одноэтажное здание с внутренним двором, окруженным высокой кирпичной стеной. В школе преподавали с первого по восьмой класс, включая уроки религии, музыки, китайского и английского языков. Мириам недостаточно хорошо владела английским, поэтому ее должны были зачислить в шестой класс. Но поскольку весенний семестр почти закончился, ей нужно было подождать, чтобы быть зачисленной на занятия осенью. Для приема в школу необходимо было оплатить регистрационный взнос, затем вносить ежемесячную плату в размере пяти американских долларов и платить принимающей семье, которую находила школа, потому что детям было слишком опасно добираться до школы самим. Все это выливалось в двадцать американских долларов. Учитывая растущую инфляцию и колебания обменного курса между национальной валютой и американскими долларами, Эрнест подсчитал, что это будет эквивалентно шестистам китайским фаби.

Ему повезло, так как после всех этих месяцев работы он как раз накопил эту сумму.