Яблоко от яблони

Виктор Александрович Подъельных

Мистика, фэнтези и реальность так тесно переплелись между собой, что порой сложно отличить одно от другого. А нужно ли это делать? Ведь главное – увидеть суть и подлинный смысл. И не менее важно – услышать зов души и голос сердца.

Тепло души

Светлой памяти бабушки Тамары

В лесу

— Ну, здравствуй, Горбунок! — Бабушка подходит к большому валуну, обросшему мхом, и гладит его, как живого.

Он и правда похож на конька-горбунка из сказки — «уши» — веточки, «широкая спина», вытянутая «морда». Перед тем, как зайти в лес, мы всегда прикасаемся к нему. Бабушка уверяет, что он не даст заблудиться, выведет из леса, силу придаст. Я прикасаюсь к нему опасливо, но, почувствовав мягкий мох, глажу, как соседскую кошку, и даже обнимаю в порыве чувств.

— Ну, пойдем давай, ягоды ждать не будут, — Бабушка поднимает большую плетёную корзину, берет сухую палку, оставленную рядом с «горбунком», и мы, раздвигая разросшиеся кусты дикой малины, заходим в лес.

Еле заметная тропинка петляет между деревьями, но я не боюсь заблудиться: бабушка впереди, да и хозяин леса нами обласкан, чего бояться? Но через пару шагов шарахаюсь в сторону, испугавшись лесной птицы, вспорхнувшей из-под ног. Бабушка улыбается. Она чувствует себя как дома в этом необъятном пространстве под названием «лес». Она бодро идёт по тропинке, временами находит редкие ягоды и с удовольствием ест, успевая при этом разговаривать со мной.

— Я ведь весь район объехала в своё время, где только ни побывала, каких только ягод ни брала! Без компаса ходила — не боялась. Лишь бы солнышко было видно…

Мы пробираемся через лес. Птицы поют на все голоса, где-то надрывно кукует кукушка, и бабушка весело приговаривает:

— Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось?

Мы задорно считаем, сбиваемся, начинаем снова, потом бабушка машет рукой:

— Ну, насчитала… Куда мне столько!

Бабушка называет себя «выморной». Все братья-сёстры её давно умерли, кто — от болезни, кто — погиб. У каждого своя участь.

— Вот, оставили меня доживать за всех! Ещё бы болезней не было, дак пожить моожно, — протягивает она и задорно поёт частушку собственного сочинения:

«Все старухи умирают, скоро очередь моя,

Отдала бы все пожитки, кто бы умер за меня».

— Бабушка, хватит, — пугаюсь я и хватаю её за рукав, — живи подольше, не умирай!

— Да я ведь в шутку, — улыбается она и обнимает меня. — Ох, ты, испугался как, до слез, не бойся! Сколько отпущено — всё моё!

Мы молча идём дальше. Каждый думает о своём. Лес начинает редеть, огромные сосны и ели пропадают вдали, вместо них появляются чахлые и кривые сосенки, порой сухие, похожие на чьи-то костлявые руки. Мне они не нравятся, и вместо того, чтобы собирать чернику в ведёрко из-под майонеза, я начинаю ломать эти сухие стволы, которые падают с громким чавканьем и хрустом на болотные кочки.

Бабушка уже далеко, я вижу её белый платок, мелькающий впереди, и тороплюсь к ней, по пути хватаю спелые, крупные ягоды и отправляю их в рот. В ведёрке — пара ягод, они сиротливо перекатываются по дну и ждут своей участи. Вскоре и они отправляются в рот.

— Нуу, ты так долго будешь собирать, — досадует бабушка и показывает мне корзину, где дно скрыто под плотным рядом черных, крупных ягод.

Мне становится завидно, очень хочется похвастать своими успехами, и я начинаю собирать ягоды в ведро. Собираю двумя руками, чтобы успеть наверстать время. Руки вскоре становятся чёрными, как и рот, недаром ягоду назвали черникой. Я вспоминаю сказку про дудочку и кувшинчик и проговариваю тихонько:

— Одну ягодку беру, на другую смотрю, третью примечаю, а четвертая мерещится!

Четвертая ягода, как самая пропащая, сразу же отправляется в рот.

Солнце сильно припекает, и я снимаю куртку, повесив её на обломок сухой ветки. Бабушка делает то же самое, она кладёт рюкзак около сосны, куртку — вешает на сучок, а потом ходит вокруг этого места, собирает ягоды и изредка окликает меня.

Солнце ненадолго прячется за облака, и на мгновение становится пасмурно. Я окликаю бабушку и бегу на её голос, крепко прижимая к себе ведёрко. Бабушка, словно фокусник, ловкими движениями срывает ягоды и бросает их в корзину. Я присаживаюсь на корточки и наблюдаю.

— Есть-то не хочешь? Может, пообедаем? — говорит она, и тут же у меня просыпается аппетит, словно до этого времени он притаился за кустом и ждал сигнала.

Мы садимся на поваленное дерево, и бабушка достаёт из рюкзака порезанную на части булку, вареные яйца и термос с чаем. В этот момент нет ничего вкуснее этой еды, и я смачно, за обе щеки, уплетаю, почти не жуя, яйца, закусывая хлебом и запивая крепким, сладким чаем. Мы сидим около большого куста черники, и я попеременно срываю ягоды и ем их, как конфеты. Хорошо. Спокойно. Такое ощущение, что ты находишься в раю. Есть в этом что-то мистическое, что ум не может для себя определить, вывести логическое объяснение. Ты словно попадаешь в другое измерение. Измерение добра и света, радости и счастья. Измерение детства.

После трапезы мы снова идём собирать ягоды. Мне становится скучно, и я снова валю сухие деревья, дразню эхо, наблюдаю за деловыми муравьями, пинаю поганки.

— Вольница! — улыбается бабушка. У неё полная корзина черники, а у меня только половина ведёрка. Мне горестно, настроение пропало, и я уныло топаю домой, ничего не замечая вокруг.

Бабушка видит моё состояние, подходит и щедро отсыпает мне ягод до верха. Я в восторге. Снова вокруг весело поют птицы, ласково светит солнце, радостно улыбается «горбунок», встречая нас у кромки дороги. Мы снова ласково треплем его «морду», оставляем «волшебный» посох и медленно, стараясь не обронить ни одной ягоды, идём к реке.

Шумная, ворчливая река приветствует нас издалека. Мы идём через луг. Трещат кузнечики, жужжат шмели, трава и цветы тихо качаются от легкого ветерка, словно прощаются с нами до следующего раза.

В деревне нас встречает тетя Валя и удивляется шумно, радостно:

— Витя! И у тебя полное ведро! Молодец! Надо же!

Радость и гордость распирают меня изнутри, я с благодарностью смотрю на бабушку и скромно замечаю:

— Мне бабушка помогла.

Тетя Валя с бабушкой понимающе перемигиваются, и мы все вместе идём пить чай. Где-то мычит корова, блеют овцы, кукарекает петух. Я сижу на диване, хрумкаю сушку, запиваю её чаем и слушаю неспешную беседу бабушки и тети Вали. На душе у меня тихо и хорошо…

Последний разговор

В тот день мы сидели с ней на лежанке и неспешно беседовали. Обо всём понемногу. О том, что скоро лето, и мы поедем за земляникой, о соседях, о работе, да много ещё о чём. Было тепло, лежанка исправно грела, а ещё теплее было от того, что рядом сидел человек, которого ты знаешь с детства, и который тебя любит. Просто так любит.

— Вот как мы поедем за ягодами? Я ведь ничего не вижу. — Бабушка горестно вздыхает, и у меня щемит сердце от этой фразы.

— Просто посидишь на полянке, я ведь знаю, как тебе хочется. — Я успокаиваю её, но знаю, что даже с плохим зрением она умудрится набрать ягод хотя бы чашку. — А про зрение ты зря, помнишь про чек в магазине?

Она вспоминает и улыбается. Мы тогда выбрались с ней в город, давно просила свозить в магазин, да всё не получалось. А в тот день получилось. Я аккуратно веду её от машины до магазина, поддерживая за локоть, а она всё спрашивает:

— Тут ровно? А тут? — ступает осторожно, чтобы, не дай Бог, нога не подвернулась.

— Ну всё, дальше я сама, здесь ровно. — Бабушка решительно отпускает мою руку и идёт маленькими шагами через торговые ряды. Ей приятно, что в свои восемьдесят восемь лет она может ещё самостоятельно ходить, да и память не подводит, вот только зрение…

— Вот ничего ведь не вижу! — громко говорит она. — Мне нужны подушки из бамбука, на старых совсем спать неудобно, перо извалялось, грубые стали.

Её слова для меня как бальзам. Ещё совсем недавно говорила про похоронную подушку, а тут вдруг заговорила про бамбуковые. Значит, жить сильнее хочет, чем умирать! Я быстро обегаю все ряды и нахожу пару недорогих, мягких подушек из бамбука. Бабушка мнёт их со всех сторон и остаётся довольна.

— Ну вот, одно дело сделали, сейчас ещё «заречным» внукам по обновке нужно купить. — Так бабушка называет внуков, живущих на другом берегу реки, в поселке Заречный.

Мы снова обходим ряды, продавца нет и в помине, и вместо него я сам предлагаю на выбор товары.

— Вот футболки есть, носки, платье для Элины можно взять. — Размеров я не знаю и ориентируюсь на возраст.

Наконец мы выбираем то, что нужно. Я уже порываюсь идти к кассе, но бабушка разошлась не на шутку и ещё раз обходит полки с товаром:

— На 8-е марта хочу купить нашим подарки, вот полотенышки красивые, давай возьмём?! — Она подслеповато рассматривает полотенце, выбирает несколько, спрашивает у меня цену и прикладывает к остальным покупкам.

И вот мы у кассы. Бабушка горделиво достаёт кошелёк и протягивает кассиру купюры. И я понимаю, что значит жить «здесь и сейчас», что значит жить — играючи. Бабушка проживает этот миг от души — шутит с кассиром, пересчитывает сдачу, подмигивает мне, разговаривает со знакомой, бесхитростно перечисляя покупки. И я понимаю, что дома она раз за разом будет вспоминать эти мгновения и радоваться им, как ребёнок.

Мы переходим в продуктовый отдел, и у самого входа я вижу аккуратно разложенные пачки с халвой. А рядом бумажка — акция. Халва всего лишь за полцены! Бабушка обрадованно берёт сразу пару пачек, и мы идём дальше. Закупив то, что нужно, подходим к кассе. Выкладываем из корзины продукты. Несколько пачек маргарина — для выпечки тонких пирогов, булка с маком — любимое лакомство бабушки, халва, десяток яиц. Кассир отрывает чек и протягивает его бабушке. Я, нагружённый покупками, жду её у выхода. Но бабушка не торопится:

— Ужо, ужо, погоди, я посчитаю. — Она, прищурясь, всматривается в цифры на чеке и ведёт подсчет. Бабушка всю жизнь проработала бухгалтером, и цифры — её любимый конёк.

— А ведь халву-то нам продали по полной цене! — недовольно говорит она.

Я беру чек, чтобы самому убедиться в ошибке, и вижу, что она права. Зову продавца и объясняю ситуацию. Продавец краснеет, оправдывается, снимает бумажку с акцией и исчезает. Мы возвращаем халву обратно и получаем деньги.

— Всё надо проверять! — назидательно говорит бабушка, когда мы выходим из магазина.

— Ну ты даёшь! — Я не могу сдержать восторга, а бабушка, довольная собой, добавляет:

— Ну ты даёшь стране угля! Мелкого, но много, — и радостно смеётся своей любимой поговорке.

И сидя на тёплой лежанке, вспоминая этот случай, я понимаю, как много доброго и радостного она раздавала просто так, от всей души. Где ещё встретишь таких людей?! И внезапно, словно предчувствуя скорое расставание, рвутся из груди слова:

— Как же я, бабушка, без тебя жить-то буду?! — И горечь такая, что выть хочется.

— — А я без тебя?! — негромко вторит она, и мы замираем ненадолго, думая каждый о своём.

В печке ласково потрескивает огонь, о чем-то пустом и ненужном бубнит телевизор, а мы сидим на лежанке. Бабушка и внук. И никто бы не подумал в тот момент, что мы прощаемся и в этой жизни больше не увидимся. Никогда.

Яноама

Бабушкин дом похож на поезд. Кухня напоминает вагон-ресторан, следующая комната, в которой всегда полусумрак — тамбур, за ней идёт светлая комната — спальный вагон. Я — в спальном вагоне. Двери в остальные комнаты плотно прикрыты, чтобы не разбудить нечаянным звоном посуды. Лежу на диване и улыбаюсь. Мне пять лет. Возраст, когда не думаешь о кредитах и коммуналке, о предстоящем ремонте и генеральной уборке и уж тем более о том, чтобы вставать и идти на работу к восьми часам. Всё это будет гораздо позднее, а сейчас… Я слышу, как потрескивает огонь в печке-лежанке и размеренно тикают ходики. Чувствую аромат тонких пирогов, который пробивается через все закрытые двери и неудержимо манит, зовёт к себе. Вижу, как солнечный зайчик игриво скользит по обоям, перебирается на большой узорчатый ковёр на стене, затем прыгает на кресло и замирает там, свернувшись клубком. Мне не терпится потрогать его рукой, ощутить тепло. Выскакиваю из-под ватного одеяла и в два прыжка оказываюсь около кресла. Но зайчик уже убежал, его не проведёшь! Вздыхаю и начинаю одеваться. За окном пошёл снег. На мгновение замираю, прислонившись к стеклу — деревья стоят, словно сказочные великаны, а над ними слегка провисают белые паутинки проводов. Пушистые снежинки кружатся в танце, и я напеваю песенку, услышанную в детсаду:

«Кружится снежинок,

Кружится снежинок хоровод.

На часах старинных,

На часах старинных полночь бьет».

Дверь в комнату открывается с лёгким шорохом, и входит бабушка.

— Проснулся, вольница? С добрым утром! Каша готова, иди завтракать.

Мою наспех глаза из рукомойника и вытираюсь маленьким махровым полотенцем. На столе дымится в тарелке геркулесовая каша, чай в кружке, рядом тарелка с пирогами и блюдце с дольками лимона. В кухне тепло и уютно — ярко горит огонь в русской печи, большой чугунок с водой притулился сбоку, греется. Хватаю тёплый пирог и надкусываю — с черникой! Съедаю один пирог, потом второй…

— Ну-ко, давай кашу сначала, а то пирогами не наешься! — бабушка садится рядом и наливает себе чай в любимую кружку с красным горошком. Потом берёт сахар, раскалывает его щипцами и пьёт чай вприкуску, поглядывая на меня хитро.

Разделываюсь с кашей и пирогами, пью ароматный чай с лимоном и, наконец, встаю из-за стола.

— Спасибо! Баушка, а можно альбомы посмотреть? — мне нравится так её называть — баушка, тёплое такое слово, ласковое.

— Смотри. Сам достанешь? — бабушка достаёт большую миску и, не откладывая на потом, споласкивает посуду, убирая её на сушилку.

— Достану! — я бегу в комнату, выдвигаю нижний ящик шкафа и достаю альбомы с фотографиями. Сажусь в кресло и начинаю разглядывать. В комнату входит бабушка и подсаживается ко мне. Спрашиваю её про каждого человека на снимках, и она обстоятельно рассказывает мне, где со смешком, а где и серьёзно. Для меня это лучше сказок — настоящие истории про моих предков. Я внимательно слушаю её, стараясь всё удержать в памяти, но потом путаюсь и вновь переспрашиваю:

— Это твой дядя? А где он работал?

— Я ведь тебе уже говорила! — бабушка притворно сердится и снова терпеливо рассказывает, словно прядёт невидимую нить, связывающую меня с родом.

Мы рассматриваем все фотографии, и я вижу, как бабушка на глазах молодеет, воспоминания греют её душу. Она заново переживает счастливые моменты, грустит по утраченным близким. Бабушка здесь, со мной и вместе с тем она там — с другими людьми, словно в параллельной вселенной. Я пугаюсь этого и захлопываю альбом. Бабушка удивлённо смотрит на меня, словно видит впервые.

— Капость!* — говорит она, улыбаясь, и берёт в руки вязание.

Подхожу к ковру на стене и вожу пальчиком по узорам и вижу, что они становятся светлее. Когда это занятие надоедает, я достаю с полки книжки и разглядываю картинки. Одна из книг мне нравится больше всего — «Яноама». Это любимая бабушкина книга, она часто пересказывает мне её содержание:

— Так зовут девочку, которую похитили индейцы. Она выросла среди них, родила детей, а через несколько лет сбежала и написала о своих приключениях книгу.

Смотрю на фотографии индейцев, их разукрашенные лица, выпяченные губы, проволоку в ушах — мне страшно и вместе с тем интересно. Я представляю себя у индейцев — иду с ними по охотничьей тропе, внимательно оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к малейшим звукам, ем на ходу ягоды и коренья, переговариваюсь знаками. Старый сундук у печи становится огромным кабаном, а большой тёмный шкаф в углу — слоном. С замиранием сердца я подползаю к «кабану» поближе и с громким криком вонзаю в него своё копьё — потрёпанный веник. Бабушка, наблюдавшая за мной, заразительно смеётся, и я хохочу вместе с ней. Солнечный зайчик снова возвращается и веселится вместе с нами, снег уже перестал, и мне хочется на улицу. Бабушка протягивает мне шерстяные носки:

— На-ка, вольница, примерь, должно быть в самый раз.

Тёплые носки приятно согревают ноги. Я обнимаю бабушку и спешно одеваюсь, впереди длинный зимний день, полный радости и открытий…

…Бабушки нет уже полгода. Я смотрю на обгоревшую, слегка потрёпанную книжку со звучным названием «Яноама», которая стоит на моей полке, и вспоминаю дни, наполненные теплом и любовью. Бабушка, как и та девочка из книги, прожила трудную жизнь, со смирением принимая все невзгоды и радуясь каждому счастливому моменту. А самое главное — она донесла до меня тепло души, согрела добротой и любовью. Благодарю тебя за детство, баушка! Уверен, что у тебя всё хорошо, и ты наконец-то вернулась из индейского плена. Домой.

*Капость — проказник (диал.)