В пламени (Избранные новеллы)

Виктор Гребенюк

Виктор Гребенюк, член Союза христианских писателей Украины, – автор, в частности, двух сборников малой прозы: «Тетрамерон», «„Эффект Вертера“ и другие новеллы». На украинском оба опубликованы в Мультимедийном издательстве Стрельбицкого. Из этих книг писатель перевел сорок произведений, составляющих, по его мнению, больший интерес для русскоязычных читателей, особенно вне Украины. Это короткие динамичные рассказы, яркие, жизненные и поучительные, расположенные в хронологическом порядке – от Первой мировой до наших дней.

Пожирание детей

Бывает нечто, о чем говорят: смотри, вот новое;

но это было уже в веках, бывших прежде нас.

Книга Екклесиаста, 1:10

Священника вкинули в камеру первым. Сквозь решетку яснел солнечный день, и немного придя в себя и вытерши кровь с лица, он взялся рассматривать свое временное пристанище. Уж вовсе временное, ведь это камера смертников, отец уже знал.

На всех четырех стенах не было живого места от надписей. «Умираю за правое дело, товарищи». «Будьте прокляты, палачи!» «Помилуй нас, Господи». «Да здравствует Мировая революция!»… Множество этих предсмертных криков выцарапаны, а некоторые, должно, написаны кровью — от пола и выше человеческого роста. А еще выше едва виднелась глубоким шрамом заштукатуренная пятиконечная звезда: верно, кто-то еще до революции отчеканил, а новая власть заштукатурила.

Ближе к вечеру, когда решетка уже не отбрасывала тени, дверь тяжко заскрипела вновь и в камеру толкнули еще двоих. Это были юноши; их, похоже, изрядно молотили, так что не скоро пришли в себя. Отец помог им подняться и усадил на скамью.

Сперва они смотрели — один вверх, другой перед собой — тупыми бесцветными взглядами. После во взгляды стали возвращаться мысли, хаос мыслей.

— Никогда бы не подумал… — с трудом выдавил наконец один. — В страшном сне бы не приснилось…

— Гольдман… Он, видите ли, революционер. А мы — «петлюровское охвостье».

— А как вместе красного петуха под графское имение подложили? А как с Врангелем воевали? А как гетманцев расстреливали? И саботажников? Всё ж были вместе! Что же за сволочь нас оббрехала?

— И почему Гольдман поверил?

— Простите, братья, — вмешался в разговор отец. — Я так понимаю, вашим следователем тоже был Соломон Гольдман? И вы были боевыми товарищами?

Только сейчас юноши заметили, что их сокамерник — душпастырь: и с виду, и по речи. Так что один вяло ответил:

— Поп… О чем нам с тобою балакать? Мы и церковь однажды за дымом пустили…

Второй присмотрелся:

— Это же наш гимназический. Что Закон Божий преподавал. Забыл, как зовут…

— Я вас тоже узнал, но как зовут — забыл. Вы скверно учились. То, что безбожники, — так эта камера нас помирит, в ней нет времени на вражду. Но должен вам кое-что напомнить с истории. Не священной, а просто с истории, вы с ней тоже, помнится, сбегали.

Ребята улыбнулись: видимо, что-то вспомнили с гимназических шалостей.

— О том, что произошло с вами (да и далеко не с одними вами), а со многими другими еще произойдет, есть знаменитое изречение: «Революция пожирает своих детей». Речь не о каннибализме, как вы понимаете. Это воскликнул Жорж Дантóн, основатель революционного трибунала во времена Великой французской, когда по приговору того же трибунала везли на казнь уже его. И в этих словах — вся революция. Любая, и эта наша тоже. Потому что есть законы природы и есть законы общества, пожирание же своих детей — неотвратимый общественный закон.

— Дальше, — заинтересованно придвинулись юноши, сразу какие-то собранные и сосредоточенные.

— Всякая революция начинается с борьбы против общего врага, и это объединяет, какие бы ни были оттенки между революционерами. Затем борьба переходит между своими, ища врагов, потом — между еще более своими, и так далее. Расстрелы, расстрелы, расстрелы… Наконец приходит Наполеон, недавний революционный генерал, восседает на трон (трон же пустой, короля казнили), и изрекает: «Граждане, революция окончилась». Тоненькая прослойка новых приобретает власть. Ну а народ, как всегда, остается в дураках. Так будет и в этот раз. Пусть Троцкого там, или Ленина, или кого там еще и не назовут царем-батюшкой, — не в этом дело. Снова будет монарх и снова — дворянство… Как всегда после революции, так и теперь. Только ваших горячих голов жалко. Ибо до горячих сердец — надо холодных голов. Не нужны вы уже новой власти, вы ей уже опасны.

— А Гольдман?

— Гольдману тоже не позавидуешь. Вас революция пожирает на завтрак, ну а его пережует на обед, или на ужин — так уж наверняка. Хоть у него и холодней голова, чем у вас, но — «суета сует, всё суета», как писал Екклесиаст.

Так они говорили о революции и о многом еще — целый вечер за полночь. А когда проскрипела дверь, как-то так неожиданно, — почувствовали, что главного чего-то и не успели сказать.

— Ваше последнее слово? — спросил Гольдман юношей, прочитав приговор.

— Исповедаться в Отца, — ответили оба в один голос.