Седьмое чудо света. Морские рассказы. Для детей и юношества

Виктор Заярский

Эта книга рассказов о непоколебимом мужестве молодого героя, любителя морских странствий. Благородство его души и завидная воля к жизни подкупают. Во время достижения своей намеченной цели мужество и упорство этого неискоренимого моряка-романтика, которые пропитаны солью морей и океанов, заставляют удивляться.

Птицы вернулись

После окончания уроков я возвратился из школы к себе домой и сразу кинулся на балкон. А когда обнаружил свои птичьи клетки пустыми, бросил с горя в сторону портфель, заплакал навзрыд и долго не мог успокоиться.

Бабушка вышла ко мне из комнаты, глянула на мои пустые птичьи клетки и в изумлении ахнула. Потом она обхватила голову руками и, сокрушаясь, взмолилась:

— Это я, внучок, должно быть, наделала беды. Помню, покормила твоего Ворчуна и Белую Крапинку, а закрыть их клетки, наверное, забыла.

— Забыла… — упрекнул я бабушку и, пиная ногами пустые клетки, опять заплакал.

Бабушка всплеснула руками и начала, сокрушаясь, оправдываться:

— Дорогой ты мой внучек, не хотела я, пойми.

— Не хотела! — опять я упрекнул её, всё ещё не в состоянии успокоиться.

— Ну, не плачь, Сереженька, не плачь, внучек. Чего ж теперь… — взмолилась бабушка. — Вот скоро твоя мама возвратится домой на корабле из Италии и непременно новых птиц тебе привезёт. Не горюй, мой хороший.

Я закрылся в своей комнате и ещё долго не мог смириться с утратой.

Никакие бабушкины уговоры на меня не подействовали, когда я обнаружил свои птичьи клетки пустыми. Честно сказать, тяжело мне в тот день далось расставание со своими птицами, потому что я к ним привык и полюбил их.

Моя мама — морячка. В то время она работала буфетчицей на танкере дальнего плавания. Однажды ранней весною, после возвращения из заграничного рейса, мама привезла мне чёрного ворона, которого я назвал Ворчуном, и скворку, которую я тут же окрестил Белой Крапинкой.

Мама подобрала этих птиц в Чёрном море, когда они, обессиленные после трудного перелёта, опустились передохнуть на палубу танкера. Мама отогрела их в своей каюте, вдоволь накормила, напоила, а потом, когда вернулась домой из плавания, отдала их мне и сказала: «Подкорми сынок, этих птиц и, как только они окрепнут, обязательно выпусти их на волю».

Мама мне долго рассказывала, что ранней весной все перелётные птицы после зимовки в тёплых странах спешат побыстрее добраться до своих родных гнездовий. И тут на их пути, сразу за скалистыми турецкими берегами, встаёт трудно преодолимая преграда — огромное Чёрное море. Но птиц, которые устремились домой, уже ничем не остановить: ни ветром, ни снегом, ни дождём, ни морозом.

Ранней весной моих будущих питомцев Белую Крапинку и Ворчуна, как только они оторвались от турецких берегов, встретил сильный холодный ветер и снежный заряд вперемежку с дождем. Мама говорила, что в такую штормовую погоду многим птицам, обессиленным длительным перелётом, далеко не улететь. Более выносливые из них набирали высоту над грозным и опасным Чёрным морем и упорно продолжали свой тяжёлый путь к себе на родину. А слабых птиц жестокий ветер прижимал к свинцовой воде, и они стаями гибли среди разбушевавшихся морских волн.

Скворца и ворона от явной гибели спасла палуба маминого танкера, который случайно встретился на их пути.

— Российские моряки, — говорила мама, — такой уж народ, сынок, они всегда готовы помочь всем слабым и беззащитным.

За месяц я как следует подкормил Ворчуна и Белую крапинку, но на волю выпускать воздержался и стал обучать разным словам. Ворчун и Белая Крапинка оказались удивительно понятливыми, и мне стало жаль расставаться с этими забавными птицами. Ворчун в учёбе удивлял меня своими успехами, а Белая Крапинка немного от него отставала. Тогда я завёл тетрадь и стал каждый день проставлять каждому из них оценки за успеваемость.

Перед началом занятий я показывал своим воспитанникам их любимое лакомство — например, заранее приготовленного дождевого червя или ещё что-либо вкусненькое и говорил:

— Ну-ка, повторяйте за мной: «Привет, Сережа!»

Ворчун быстро усвоил это выражение и первым выкрикивал его, торопясь склевать честно заработанное лакомство.

Тогда я наставлял нерасторопную скворку и говорил ей:

— Вот видишь, Белая Крапинка, тебе никогда не достанется лакомство, если ты будешь такой несмелой и медлительной.

Обжора Ворчун, хитровато глядя на зазевавшуюся Белую Крапинку, каждый раз торопился с ответом.

Тогда я жестом руки его приостанавливал и просил:

— Помолчи, Ворчун, — и тут же советовал Белой Крапинке повторить следом за мной: — «Привет, Сережа!».

— Пр-р-и-ет, Сер-рёжа! — спешил опередить её невыдержанный Ворчун, торопясь заполучить очередную порцию лакомства.

— Ну и нахал же ты, Ворчун! Посмотри на свой клюв, какой он у тебя грязный, — стыдил я неряху ворона. — Не успел одного червя проглотить, как за следующим лезешь!

— Нахал! Нахал! — вдруг мне на удивление начинала верещать Белая Крапинка и торопливо склёвывала червя, которого я ей подсовывал.

В это время ненасытный и ревнивый Ворчун сердился на Белую Крапинку. Он всячески пытался своим грозным клювом отпугнуть скворку подальше от меня.

С большим трудом я пережил осень и длиннющую зиму. Наконец-то наступила очередная долгожданная весна. После её наступления я томился и не находил себе места в ожидании возвращения своих говорливых любимцев. Я почему-то надеялся, что мои любимцы этой ранней весной должны обязательно возвратиться ко мне назад.

Частенько по вечерам я выходил на балкон и, напрягая слух и зрение, всматривался в бездонное небо.

Однако мне приходилось улавливать только досадный шорох пожухлых листьев на земле, а высоко над землёй я слышал грустную перекличку журавлей, которые после зимовки за морем, в тёплых краях спешили к местам своих постоянных гнездовий. Мне становилось обидно, что Белая Крапинка и Ворчун никак не возвращались.

В середине весны я приметил, что из-за Чёрного моря потянулись к родным берегам совсем измученные перелётом огромные стаи птиц. Некоторые стаи подолгу кружили над моим приморским городом Новороссийском, но опускаться на землю не решались. Они с большим трудом набирали высоту над Маркотхским перевалом и летели дальше, вглубь России. Другие зависали над Колдун-горою и над Цемесской бухтой, похожей с высоты птичьего полета на огромную подкову, всё-таки садились на Малую землю передохнуть и подкрепиться чем-нибудь съестным. В Новороссийске, как это частенько бывает в зимнюю пору, хозяйничал свирепый ветер норд-ост. А последние холода ещё держали землю в цепких лапах и уступать весне свои права не собирались.

Однажды, когда за окном бушевал ветер, я возвратился из школы домой и, в расстроенных чувствах, присел за свой письменный стол. Потом размечтался, долго глядел в окно и думал: как там, в дальнем пятимесячном рейсе, чувствует себя моя мама на танкере среди грозных волн, в такую погоду? И тут я обратил внимание на телеантенну соседнего пятиэтажного дома, на которую присела небольшая стайка скворцов. Лететь им, беднягам, как видно, осталось ещё немало.

Возбуждённые скворцы то взлетали, то прыгали вокруг одного из сородичей, который сидел невозмутимо на своём месте. Мне показалось, что они бранили своего опрометчивого вожака и выказывали ему своим задиристым видом негодование за то, что привёл он их сюда, из теплых краев в такой холод. Оскорблённый вожак, видимо, сознавая свою оплошность, втянул голову в шею и молча сидел, нахохлившись, как будто не мог простить себя за то, что подвёл свою компанию.

Я не вытерпел, вышел на балкон и стал наблюдать за скворцами в морской бинокль, который подарила мне мама на день рождения. И вдруг увидел, как чёрный ворон, пролетавший над этой говорливой стаей, бесцеремонно опустился рядом, на занятую ими телеантенну. Большинство испуганных скворцов закричали и поднялись в воздух. Только один из них, как я понял, самый смелый, остался сидеть на месте, как ни в чём не бывало. Он, вроде бы извиняясь за не гостеприимство своих сородичей, кивал ворону головой.

Я боялся оторвать взгляд от птиц, оставшихся сидеть на телеантенне. И почему-то решил, что среди этих птиц и мои беглецы вернулись, поэтому раскрыл балкон настежь и закричал:

— Эй, вы, Ворчун и Белая Крапинка, летите сюда, ко мне! Я вас вдоволь накормлю и согрею!

Но разве перекричишь такой ветер, как новороссийский норд-ост.

— Серёжа, — вдруг позвала меня бабушка из другой комнаты. Потом она подошла ко мне сзади и, глядя на меня поверх очков, строго приказала: — Ишь ты, размечтался. Сейчас же иди обедать, а потом садись за уроки!

Я наскоро поел и нехотя сел за письменный стол, но голова моя то и дело поворачивалась к балкону. И вдруг, не веря своим глазам, я увидел, как сизый ворон залетел на балкон и уселся напротив меня на подоконник. Он повертел головой по сторонам и выкрикнул:

— П-р-и-ет, Сер-рёжа!

— Ура-а! Ворчун вернулся! — закричал я от радости, подхватился с места и бросился к балконной двери.

Испуганная бабушка, которая сидела за швейной машинкой в другой комнате, даже со стула подскочила.

Рядом с Ворчуном на подоконнике я увидел вдруг появившуюся Белую Крапинку, которая стучала клювом в стекло и, как прежде, верещала:

— Кашки, кашки, кашки!

Я щедро рассыпал по балкону сохранившийся с осени птичий корм и начал упрекать своих любимцев:

— Как вам не стыдно было на целую зиму улетать от меня! Разве я вам что-то плохое сделал, глупенькие вы мои?

А Ворчун, как будто не чувствуя своей вины, привычно кивнул мне своею сизой головкой и заученно пробубнил:

— Пр-р-и-ет, Сер-рёжа! Пр-р-и-ет!

Я смотрел на своих любимцев со слезами на глазах и был неописуемо счастлив.

Почти целую неделю над городом бесился свирепый норд-ост, а над моим балконом стоял весёлый гомон собравшейся стаи скворцов и картавые покрикивания счастливого Ворчуна. Несколько раз я пытался заманить едой Белую Крапинку и Ворчуна в их старые клетки, но птицы никак не хотели туда идти. Да и понятно, они предпочли сытой неволе свободу.

Когда над Цемесской бухтой установилась непривычная тишина, я раскрыл балконные окна настежь. Белая Крапинка пропела мне свою прощальную песенку и улетела вместе с подвернувшейся стаей скворцов. — видимо, туда, где родилась. Вслед за Белой Крапинкой неохотно поднялся в небо и Ворчун.

А я стоял на балконе и со слезами на глазах провожал своих любимцев до тех пор, пока они не скрылись из виду.