В неожиданном рейсе

Виктор Красильников, 2019

Воспоминания присущи каждому человеку. У тех, кто ходил по морям, они особенные. Во-первых, всё на противопоставлении: стихия и люди. Во-вторых, человеческие отношения в стальных скорлупках на кажущихся бездонными хлябях. В-третьих, неизбежные приключения на море и берегу, обострённость чувств, когда ты, наконец, вступил на землю. Со всем таким и знакомит эта книга. От автора остаётся пожелать читателям, хоть немного сопереживать за её героев. Они, ей Богу, достойны.

Покаяние во хмелю

После десятой четвертинки стакана все становятся честными. Сдадут себя без всякой пытки. Известный ключик: водка, двухместный номер да закуска на газетке. Прожитая жизнь и каков собутыльник — тоже имеет значение.

В питерской ведомственной гостинице на Гапсальской назревало неизбежное.

— Ну, будь здрав! — И вам не хворать!

Задвинувший тост держался важно. Как-никак начальник мутного отдела Мурманского пароходства. Яснее обозначая, номерного — первого. Должность лишь для архипроверенного партийца. Не биография чтоб, а сталь звенящая.

Откликнувшийся — моложе, из старших механиков, подкован в разном. Архангелогородец. Застрял надолго. Потому как мыкался на приёмке газохода с экспериментальной начинкой машинного отделения. Естественно, изнервничался, поиздержался. Только худа без добра не бывает. Не проходило недели, как менялся сосед. И всё по кругу: бутылочка за знакомство, за перипетии всякого дня, отвальная. Не то, что обрёл — обточил навык доверительного общения. В безвозбранных тихих пирушках стал он всем в доску свой.

Чуть-чуть поморщились. Зело! По колбасному кружочку. Требовалась минута осмысления. На какую ещё тему выйти?

— Вспомнил забавное про Щетинину, — начал судовой дед, — как пароход в подарок получала. Штатники спикают: там-то стоит ваш стимшип. Такси заказано. Принимайте и донт мэншэн ит^[14].

Вот суровая Аннушка подъезжает к трапу. Кроме часового, зачем-то с ярким кульчищем, никого. Повезло, думает, речь произносить не надо. Да и не мастачка она на это была. Напоминала собой знаменитую Марию Бочкарёву — командира женского «Батальона Смерти».

Ответственный товарищ сравнения не одобрил.

— Эк, куда тебя занесло. В империалистическую(!) войну.

Проще выражайся.

— Ладно. Берёт капитанша сунутый ей кулёк с надеждой на ликёр и сладкое. Приоткрывает. Как неинтересно! Сплошь ключи с бирками от кают и прочего. Караульщик тотчас слинял. Она в полном обалдении и руки заняты. Свою команду ждёт. За спиной огромный либертос без прилагающихся полсотни душ. Уязвлённо вслух рубит: «До чего примитивные. Сброд мировой. Души в кейсах. Шелупонь. И, вообще, ниже гальюнных комингсов ихние мужики».

Законно с вывертами она ругалась. Уцелела за редкостью в гибельном таллинском переходе в 41-м. Бой-баба!

Постарше нахмурился, в стаканы плеснул. Уже без тоста выпили. Черёд «выступать» ему. Всегдашняя привычка к чему-нибудь цепляться пригодилась.

— Что примитивные и сброд — согласен. Но, так сказать, где поправка еврея Брадиса? Поскольку мы пьяны и больше не увидимся — удивлю куда хлеще. Моё условие: сейчас полный шарахнешь. Так покойней будет. Забыл-де Гаврилыч по пьяной лавочке всё напрочь.

— Извольте, мне и полный не заржавеет!

— Люблю машинёров за лихость. С конвоев оценил. Хотя списываю вашего брата не жалеючи. Готов вздрогнуть?

— Начисляй!

Это вам не морсик в жару. На самом деле — жуть. Ретро-сталинский, о 16-ти гранях, ровно 250-миллилитровый осиль-ка! Сосредоточились, как за шахматами. Одному, по условию, двигать стеклянной фигурой. Степенно поднесённая ко рту, та, кренясь, обсохла. Мурманчанин в неслабака вперился. «Чё никак не съезжает в отключку? Не лопухнулся ли? Дай-ка походить направлю».

— Дует что-то, Геннадий Гаврилович, прихлопни форточку.

Испытуемый двинулся. Походка вроде строевой. «Надо же! Тренированный алкоголик попался. Дать обратный ход — поздно». Тайное полезло через рот само. «И на этот раз сдержаться — кончится психушкой. Стыдно-то как!» Кашлянул, приободряясь, была ни была!

— В конце сорок третьего то случилось. Я молодой, ретивый до борзости, настропалённый в органах помполит. Застращал на судне всех: от капитана до уборщика. Короче — власть!

Отдельный шифр. Наградной тэтэшник. Собственный сейф. М-да. Загрузились на внешних причалах Бостона. Во всех твиндеках^[15] взлёт по первому классу. Начинка для бомб и снарядов! Ждём дальнейшее.

Сознаюсь: под ложечкой заныло. И у всех так. Посуди, опять жирной целью становимся. Вида лишь никто не подаёт. Моряки — не чета нынешним. Наперёд у мамок заказаны. М-да. Вызывают капитана на портовую стрит. Я с ним, как нитка за иголкой. Попробовал бы не взять. Сам понимаешь.

Тут словесный удар! Трюк — не задание. «Спуститься южнее и встать в бухточке близ Сант-Яго де Куба. Более знать не полагается». Этак капитан мне перевёл. Исполнили. Карибы — тёплая ванна с синькой. Харч плотный, американский. Ананасами у всех углы губ проело. От бананов уже воротит. Некоторые с непривычки обдристались. М-да.

Как не шаяло в мозгах Гаврилыча, значение присловья истолковал: «Не иначе ограничители ставит, чтоб малым отделаться». И вновь в теме. Ловит повествующий голос соседа на недельку.

За причалом халупки с тростниковыми крышами. Разболтанность тамошнего народца видна полнейшая. А у нас всё по военке: политзанятия и вращение зенитных скорострелок. Штатники к нам — ни ногой. Ясный выкрутас — темнят. Заполучи поправку Брадиса! Скудоумные в секретность не играются. Скорее, сэмы по-змеиному коварны. Да и что тогда было им подарить пароход?! Тьфу! Каждая их верфь за неделю по либертосу спускала. С русской командой тем более не жалко. М-да.

Слушатель смекнул, чем помочь. Подпёр ладошкой подбородок и комично осовел. Подмеченное его состояние прибавило рассказчику образности.

Мало подкатывает на «Додже» подозрительный блондин в чёрных очках. Просит провести в каюту мастера. Я было туда сунулся. А этот в чёрных:

— Конфиденшен. Тет э тет.

Не привыкший к наглости и чужим наречьям, расчухал: про мой «тэтэ», что ль? Показать для порядка просит. Выпаливаю:

— Ес, — и кинулся к себе.

Возвращаюсь. Тот уже к трапу подался. Про какой-то лак на ходу буркнул. Ёшкин кот! Едва впросак не попал. Сердито потопал к капитану. Единственно всё понимающий, кто я на самом деле такой, навытяжку мне докладывает:

— Велено завтра прибыть по адресу, — и тычет в план города.

Остывая, поглаживаю стальную рукоять моей гордости. Нарочно в карман не досунул. Кэп с такого жеста правильно определился:

— Без вас ни за что не пойду. Просят: никаких кителей и фуражек. Э-э… пистолетик ваш грозный захватите. А с этим-то как? — И предъявляет задаренную парочку шотландских вискарей.

— Сами-то не знаете?! За Родину! За Сталина! Под чёртовы ананасы.

Воодушевившись близостью к тайнам, всё досуха выпили. По молодости я только пропотел. Утром свежим огурцом захожу к шикарно угостившему. С ним не так. Рожа отекла, морщинит, будто старые сапоги. В движениях разлад. Пришлось взбодрить, благодаря практике в НКВД с прицепом учёбы и питейному. М-да.

Цивильно оделись без выбора. Белые рубашки, чёрные брючата. На мне ещё одолженная у капитана костюмная жилетка. Идём уже дорогою. Темечко печёт, как увеличительным стеклом прожигает. Но это для нас, партейных, пока чушь собачья. За что вчера пили, осознаём на полном серьёзе.

Я всё прокручиваю: какие могут возникнуть опасности? Вроде, неоткуда им взяться. Нет-нет да ощупаю заткнутый за пояс родимый. Ни хухры-мухры. В 38-м наркомом(!) жалованный. Стыжусь лишь старобуржуйской нелепицы, одетой для маскировки тэтэшника.

Удача! В драный пригородный автобус влезли. Ни крыши у него, ни стёкол. Обдувает, как на крыльях мостика. Попутчики негры и разбавленные по цвету мулаты. Вот они, угнетённые, смекаю, классово нам близкие. Приятно. Успокоился. М-да…

Подкатили куда надобно. Опять, значит, инструктаж. На тот раз меня в холле отсекли. Наконец, капитан вышел и шепнул:

— Судам велено собраться. Точка рандеву на выданной карте нанесена. Ордера и другие бумаги со мной.

И всё это засунуто в странную сумку. Потом вызнал: для гольфа мудёж. Что мы не тянем на сумасшедших миллионеров, не трудно догадаться. В сером доме таких бы субчиков, не доведя до подвала, раскололи бы. Лишь настоящие сэры подходяще с теми торбами смотрелись. М-да.

На солнцепёке северянам хреново. Однако про таксомотор не помыслили. Лучше доллар сохраним Фонду обороны. Куда глаза ни скоси — барчики. За открытыми дверьми спасительный сумрак. Замано сигарным табаком, кофиём тянет. Мне то по фиг. Прём. Капитан вчистую не выдержал:

— Э-э, того, присядем в крайнем. Ситра пропустим с ромчиком.

— Ни моги, галошник, даже мечтать. Запрещаю!

К остановке притопали. Пот градом. К близкой пальме прислонились. Кэп лысину обтирает платком. Я правым рукавом рубахи сушусь. В кулаке левой — ремень сумки с сугубыми военными тайнами.

— Что вы так-то, — глаголет змей, — платок непременно у вас в левом жилетном карманчике.

— Нет бы раньше надоумил, энтелигент паршивый.

Ладонь вызволил. Точно! Сопливчик! Теперь мы на равных. Я даже посолидней, раз в безрукавном огрызке. Кроме нас подкопились местные. Своей группкой стоят. Неужто почитают за подлых эксплуататоров? Знать бы язык, врезал ликбез в стиле Маркса. Мол, отвоюем и вами займёмся. Не потерпим угнетения нигде. Ждите Зарю Освобождения. Осталось не долго. М-да.

Тут тот же драный из-за поворота. Эх-ма, битком! Кубинцы попятились. Сначала, стало быть, белые. Все остальные плотненько за нами.

Как-то меж двух шоколадок очутился. Ничего из себя бабёнки. Формами пышные. Драндулет в лёгкой раскачке. Их на меня по счёту вальса наваливает. Которая спереди аж прибалдела. Чувствует: во что-то упирается. Сообразила по ихнему женскому: дон со стальным стволом и вторым — деликатным. Глаза мучачи замаслились. Пухлые губки разлепились. Как есть, готовая. А по мокрой моей спине елозят буфера задней. Я же был заводной, горячий. Ещё пяток минут — и конфуз. Едва-едва сдержался. М-да-а.

Вылезли, где ближе до судна. Капитан с перегретости ноги волочит. Сам я от балдежа отходил. И как обухом: «Почему руки свободны?!» Вместо крика «Сумка, сумка» — хриплю. Рванули обратно. Я тэтэшником на бегу размахиваю. Сзади кэп воздух по-рыбьи глотает.

«Отстанет, сука, того хуже, повернёт — пристрелю. Не он ли, потрох, о платке в левой пряталке надоумил?! Помог врагу меня (!) эНКэВэДиста(!) объегорить. Те ****ищи — шпионская подстава. Поди, карту и бумаги сейчас засланный фриц фотографирует».

Со всех сторон мы в дерме. Может, удастся сумку отбить? По сякому раскладу — мочу капитана. Своих ли не знать? Станут на допросах мурыжить — расколется. Сам-то вывернусь. Все другие варианты — стенка. Жить осталось до Мурманска иль Архангельска. В разнюханных координатах ещё короче.

Честнее — его и себя грохнуть. Американцы наново тогда всё переиграют. Добегу — разберусь».

На последней стометровке узрел злополучную. По простецки покоится к пальме прислонённая. Вокруг ни души. Плююсь кровью с хрипом из сорванных лёгких. С десяток метров к ней уже полз. Кэп вообще живой мертвец.

Когда смог слова выталкивать, шиплю:

— Не ползал ли кто в сумку? Подмечай, как карта свёрнута?

Он ещё хуже изъясняется:

— Вро-о-де ни-и-кто.

Взгляд похожий — подвальный. Каким о пощаде там молили. Ствол ему в переносицу.

— Вроде?! Точняк?!

Молчит. Двинул ему в сердцах. Сам прокручиваю: «Для шпиона обратная уложка, что чихнуть. И нас натаскивали. Но откуда тут лишнему белому взяться? Охоту за нами тонко провести? Глупо рассчитывать на подобное раздолбайство.

Если так, помирать погожу. По другому раскладу: кто нас провёл, гад бывалый. Доподлинно знает: редки у нас автобусы. Каждый ломится к подножке диким кабаном. Таксей нет. А здесь их за презренное буржуйство почтём. Пособник ему — нещадное пекло. Отвлекаловка — две лахудры. Что ж получается? Пятьдесят на пятьдесят?! Впервые, как есть, я испугался. Сразу жить шкурно захотелось. Любой мразью, но жить! Привожу в чувство капиташу. Изумляясь себе, толкую:

— Дознание провёл. Наверняка никто нос не сунул. Теперь нам решать: стреляться?… забыть?

Понятно, чего жалкий кэп выбрал. Под маты ремень сумки ему на шею. Ткнул тэтэшником в бочину.

— Упаси тебя вновь барством блеснуть. Замочу падлу!

В том рейсе оба поседели. Несколько раз по дурному предчувствию на мостик врывался. Караван чинно в две косынки дымит. Конвойные фрегаты пасут овчарками. Тишина. Волнишки попутные. А меня всего внутренне трясёт. Расплаты ждал. Аукнется, решил, застрелюсь красиво. Первую тупую пулю слабодушному индюку. Большую часть мести ему почему-то отгрёб. Не совсем, понятно, справедливо. Этак всю Атлантику на срыве мозговых катушек. М-да.

Хорошо, подводные радары «асдики»^[16] изобрели. Штатовцы тут же принялись ими выбивать океан, как пыльное одеяло. Дальние их бомберы — чисто демоны против бородатых мальчиков Деница. Прячущейся лодке от точно сброшенных глубинных бомб пи… Три кляксы масляных на курсе попалось. Не иначе, посмертный росчерк вражьей стаи. М-да.

Близ норвежских берегов обязательные юнкерсы. Так фрицы со всеми «здоровались». Правда, уже в четверть силы. Сдулась до скелета их «26-я львиная эскадра». Хенкелей-торпедников с боевым счётом на хвосте под свастикой вообще не стало. Всё равно арифметику потерь немцы выправили. Тройку новых пароходов в минус. Лихо прорыв у «штук»^[17] получался. Чрез завесу огня в пике с воем. Чаще же разлетались сами дюралевыми щепками. Ну как со всех стволов разом и караван и охранение! Тра-та-та-та! Никто на пощаду не рассчитывал. Лишь мы, засранцы, тайно искусились…

Кающийся замолк. То ли собирал мысли, то ли ждал вопроса. На проблесках сознания удался деду оборот:

— Поди, прессовало на душе-то? Могло ведь прокладки выжать.

— Что-то ты разговорчив. Дай-ка ещё пропустим.

Кое-как налили, не сразу попадая горлышком в края стаканов. Скорым признаком вырубона пропала горечь. Закуски больше не требовалось. Под ту благодатную минуту рождался эпилог.

… Свою подлянку раздельно хранили пуще некуда. Нисколько не сблизились. Тяжела, гадка до чего ноша! Просто из нутра пригибает. Капитанишка ого-го(!) сиял каким заслуженным. Но это на людях. Во снах из прошлого мочился к тоске буфетчиц. Даже Сталина едва пережил по хлипкости. М-да.

И я в честь попал. Чин не малый. Наградами обсыпан. Доселе в почёте. Только жизнь волочу, как муку-мученическую. Ведь чем рискнули?! Нет нам прощения. Даже бы враги презирали. Всё оказалось рисовкой: и беганья с тэтэшником, и сидение в важных кабинетах. Сопли-то на горелом масле! Сколько раз себя приговаривал. Характер не позволил. Небось, поносный. На этом патетическом моменте потерялся контакт.

— Да ты что? Отрубился? Га-ври-лыч! Га-ври-лыч! Хрен с тобой. Дрыхни.

Сейчас главное поведаю: кранты будут советской власти. Страна перестала плодить дураков по вдохновению. За блага ещё наймутся. Да циникам грош цена. Ну, и верхнее начальство почти одними поганцами пополняется. Сдадут они Советский Союз с потрохами. С Кубой тоже зря напрягаемся. Тащим непосильным сундуком. Всё едино — кинем к позору. Вот увидишь. М-да.

Неоценённый красный Гамлет высек последние искры словес:

— Водка помешала вякнуть тебе: «Почему энта случится?» Я же давно, к несчастью, просветлел. Уразумей-ка в отключке: идея Марксова потонула в подвальной кровище. И всякой, всякой! Заметь, лучшего русского народа. Кого устрашать призвали — сами забоялись. С липкого страха перевелись фанатики и идеалисты. Без них любая система рассыпается.

Кроме того, мы целой страной у штатников в серьёзной разработке. Миллиарды на наш подрыв изнутри отпущены. Это я по закрытым каналам КГБ знаю. Да что толку, если о том же самом верхи слышать не хотят. Залипли мухами на заграничных визитах. Твари! Твари!

Ну, как тебе моё покаяние? Темна вода во облацех? Молчишь, Гаврилыч? Пить надо куда меньше.

Однако, чувствую, полегчало. Сподобился. М-да.

Значительный командировочный походил на битого. Властные, колючие глаза взбухли слезами. Локти разъезжались в пролитой водке. Неподдельно храпел его визави, откинувшись на спинку стула, будто на совещании комсостава. За стенкой нудил галдёж под пивко дожидавшихся прихода своего судна.

Невидимый из другого номера распаковывал чемодан. Первыми извлеклись банка и лезвие «Балтика» с припаянным шнуром. Ага, узкий умелец. Точнее — электромэн. Разжился водичкой из крана умывальника. Вилку в розетку. Минута — и клокотало сумасшедшее вскипание. Заварив скверного грузинского чаишка, тихушник оценил вид из окна.

Сумерки поглощали то, что обзывалось тогда Ленинградом. Близкий завод «Степана Разина» дымил старым клёпанным углярой. На сегодняшнее бы удивление, весьма просторно по Гапсальской неслись «Волги» и «Москвичи» шестидесятых годов прошлого века.

Примечания

14

Don't mention it (англ.) — не стоит благодарности.

15

Твиндек — разделённое грузовыми палубами пространство трюма.

16

АСДИК — название первых американских гидроакустических станций.

17

«Штука» — немецкое прозвище пикирующего бомбардировщика.