Искушение

Виктор Ремизов, 2016

У молодой девушки из небольшого сибирского городка тяжело болен отец. В семье острая нужда, в поисках работы она с двоюродной сестрой уезжает в Москву. Судьба как будто благосклонна, у Кати много новых друзей, и жизнь начинает налаживаться… но неожиданным препятствием оказывается любовь, и сразу перед несколькими героями встают непростые вопросы. Кому-то трудный выбор героини покажется несовременным, «трагедией на пустом месте», а кому-то непростым, но единственно возможным. Николай Александров, литературный критик. «Роман финалиста русского Буккера и Большой книги Виктора Ремизова «Искушение» можно считать отечественным вариантом сказки о Золушке, которая, как известно, столь значимую роль играет в американской культуре, в концепции американского успеха. Различия, впрочем, тоже показательны. Две девушки, две кузины Катя и Настя живут в городке Белореченске на берегу Ангары. И в один прекрасный день отправляются в Москву, в город благополучия, денег и успеха. В Москве с ними происходят события отнюдь не всегда радостные, а иногда и вовсе драматичные, и если Настя поддается столичным искушениям (радости, впрочем, от этого не испытывая), то Катя остается верна себе. В результате ее ждет награда – настоящая любовь. Впрочем, в финале обе героини возвращаются в Белореченск (и обе – беременные, надо сказать). Таков неожиданный итог российской Золушки. Понятно, что смысл этой истории совсем не американский, и уж точно это не роман об успехе. Еще два слова о романе. Он написан намеренно простым, бесхитростным языком, то есть как будто озвучен голосом Кати или подстраивается под этот голос прямого, простодушного, красивого человека.» Юлия ЩЕРБИНИНА, филолог, профессор. «…роман Ремизова выводит читателя из "зоны комфорта", заявляя две болевые проблемы: выбор человека между успешностью и подлинностью… Реалистичность изображения мастерски соединяется с неоднозначностью обстоятельств, в которых вообще сложно принимать какие-либо решения не только героям, но и читателям. Несомненное художественное достоинство "Искушения" по-настоящему живые, полнокровные персонажи, которым искренне сопереживаешь, за которых болит душа и с которыми не хочется расставаться в финале. Именно такого – предельно эмпатического, почти наивного – читательского восприятия сейчас остро не хватает многим произведениям.» Роман вошел в лонг-лист премии «Национальный бестселлер» 2017 года.

2

Они ехали на рейсовом автобусе из Иркутска. Был вечер субботы, солнце впереди низко висело над степными пологими холмами. Федеральная трасса М-53 «Байкал», связывающая два края бескрайней России, устало извивалась вдаль, превращаясь в нитку, по которой двигались точки машин. Автобус качало и подбрасывало на разбитом, каждый год латаемом асфальте, ехать было три с половиной, а то и четыре часа, и большинство пассажиров уже спали, только на заднем сиденье хохотала и дурачилась компания молодежи.

Мать сидела у прохода, она подсчитала выручку и задумчиво глядела то куда-то вдоль автобуса, то себе под ноги. Катя щурилась в окно, но ничего не видела, а воображала, как сдает экзамены. Два года подряд она готовилась в мединститут в Москву, и это стало у нее привычной игрой. Когда нечего было делать, как сейчас, или когда не спалось, она выбирала предмет, мысленно входила в аудиторию, брала билет, сосредотачивалась и отвечала сама себе.

Учиться она хотела, ей всегда нравилось, и давалось все легко, и биолог и школьная химичка были в ней уверены, но, видно, не суждено было попасть в институт. В год окончания школы в мае родился Андрюшка, хлопот прибавилось, а в июле искалечило отца, и жизнь стала совсем трудной. В этом году она опять готовилась, но уже по привычке, ни на что особо не надеясь, а скорее, стараясь развлечь отца, который лежа экзаменовал ее. Ситуация в семье становилась все хуже, и Катя никуда не поехала. Даже и разговор с матерью об этом не зашел.

Мать рядом неудержимо и нечаянно зевнула, так что слезы навернулись на глаза. Повернулась к Кате, вытираясь:

— На семь тысяч наторговали сегодня… — она опять сдержала зевок, — пятьсот отдала за место, шестьсот — сержанту, тысячу на автобус. — Мать нагнулась ближе к Кате и, улыбаясь, зашептала. — Да этот поддатый парень пять тысяч дал, а сдачу взял с тысячи.

Катя кивнула, но радости, что была на лице матери, не поддержала. Чуть растерянно на нее смотрела. Мать это увидела и нахмурилась:

— Он сам так… я ему сдачу даю с пяти, а он: «Проторгуешься, тетка!»… взял триста рублей и пошел… — мать, поджав губы, посмотрела на дочь, потом нагнулась к ее уху. — Ты видала, сколько у него в кошельке было?! — Она машинально пощупала-прижала к себе черную мужскую барсетку с деньгами и документами. — Ему ничего, а у нас больше десяти тысяч получилось в этот раз. В следующий выходной килограмм тридцать возьмем, даст Бог. Омуль с икрой весь… цены на рыбу везде растут, мы только, как дуры.

Катя согласно кивала головой. Замолчали. Мать опять о чем-то тяжело задумалась. Возможно о том, что дочь ее никогда не разделяла этих ее мелких радостей. Ездила покорно с ней на рынок и за прилавком стояла с такой вот тихой улыбкой. Она покачала головой и, вздохнув, повернулась к Кате:

— Иван Данилычу хочу хоть половину отдать. Он не спрашивает, а мы с зимы должны. — Мать замолчала, глядя мимо Кати куда-то в степь.

— Он позавчера приходил утром, двести рублей отдал, — вспомнила Катя.

Мать смотрела на нее, закусив губу, потом сокрушенно качнула головой:

— Мы ему сорок тысяч должны полгода, а он ходит у нас занимает… и потом отдает. Просит тут у меня взаймы… Я прямо красная сделалась, говорю, как же Иван Данилыч… а он — не переживай, Ириша, то деньги стратегические, если, говорит, околею, а эти тактические — в лавку пойду за поллитрой. И смеется еще.

Мать помолчала, продолжая думать о терпеливом соседе и рассчитывая свои возможности. Потом сказала решительно:

— В следующие выходные рыбу продадим, сразу отдам ему… сколько смогу. Надо отдать и все. — Она опять задумалась, нахмурившись. — Отцу анализы первого августа должны были сделать, уже сентябрь…

Солнце село, в автобусе стало темнеть, его все так же подбрасывало и качало из стороны в сторону, толстый мужик перед ними храпел громко и переваливался с боку на бок, молодежь сзади притихла. Устали, видно. Или пиво кончилось.

— Ты когда-нибудь о деньгах мечтаешь? — спросила мать, глядя мимо Кати.

— Нет.

— А я… — мать доверительно склонилась к щеке дочери, — я только о них и думаю. Представляю, будто у нас их много… Вчера засыпала и увидела, как будто поплыла за грибами за реку, и прямо в лесу, на краю болота «Уазик» стоит, а в нем мешки с деньгами. Пятитысячные все. А водитель убитый. И я стою и думаю, куда же этого водителя девать… А потом долго уснуть не могла, придумывала, что соседям сказать про эти деньги. — Мать с искренним удивлением посмотрела в глаза дочери. — По-настоящему придумывала, как людям наврать. Так и не смогла потратить. Их так много было, что я не понимала ничего… привыкла — сто рублей да пятьсот, ну тысяча, а там много было… целый мешок с красными пачками. — Мать растерянно потерла подбородок. — Даже отцу за операцию не смогла заплатить. Заграница какая-то привиделась, и меня спрашивают: откуда у тебя, тетка, столько денег? И смотрят! За Федора понесла, они деньги взяли и хохочут: ворованные, говорят, хочешь, тебя рядом с сынком определим! Очнулась от этого сна — мокрая вся! Я, наверное, с ума уже схожу. А? Утром проснулась и вспомнила про мужика убитого в том «Уазике». Я ведь его в болото утащила, и он там утонул. А у него дети, наверное, жена…

— Мам, — Катя чуть заметно улыбалась, — это же сон, ты, наверное, сериал смотрела…

— Может, и сон… а может, я на самом деле такая… деньги уже дороже людей стали…

Она закрыла глаза и откинулась на спинку. Но видно было по лицу, по рукам, напряженно сжимавшим потертую барсетку, видно было, что не спит. Катя отвлеклась от своей биологии, солнце село, за окном стало серо и холодно. Мать вдруг открыла глаза:

— Два года назад все было нормально, Федя в Иркутск поступал… он такой умница, он бы поступил… тебя в Москву собирали… Мы с отцом горевали, что вдвоем останемся с Андрюшкой. Где все это?

К дому подходили уже ночью. На бряканье калитки отец открыл дверь летней кухни. Выглянул радостно и виновато:

— Девушки наши… как раз мы вам нажарили!

Ирина подозрительно посмотрела на мужа.

— Ты зачем это? — спросила тревожно. Из кухни на весь дворик вкусно разносился запах жареной картошки с луком.

— Да ничего, Ира, мне Андрюша помогал… — Руки отца крепко сжимали колеса каталки, на лбу выступили капельки пота, — устали?

— Что случилось? — Ирина остановилась и в упор смотрела на мужа. — Говори, Жора!

— От Федора приезжали… опять письмо тебе, — лицо отца из нарочито-веселого каменело.

На газовой плите еще шипела картошка в сковородке, картошка же была разбросана вокруг конфорки и на полу у плиты, видно непросто далось отцу жарить из каталки. Мать машинально замела все веником в одну кучку, села к столу и раскрыла письмо.

«Мама, здравствуй, я под следствием, обещают добавить пять лет и перевести в другую колонию. Приезжай, поговори с начальником, он триста тысяч обозначил, он злой на меня, а тебе должен сбавить. Приезжай, поговори сама с ним. Привет Кате, Андрюшке, бабуле и отцу. Федор»

Мать одна сидела в летней кухне. Письмо на коленях. Взгляд в темном окне. Катя занесла осторожно сумки. Дверь прикрыла.

— Вот и отдали Иван Данилычу… — немые слезы текли по мокрым щекам.

Появление Кати вывело ее из оцепенения. Она склонилась к столу, закрыла ладонями глаза, еще сильнее нагнулась, втянула голову в плечи. Давила тяжелые рыдания, но они прорывались и вскоре мать уже ойкала непроизвольно, задыхалась, рука судорожно комкала бумагу:

— Ой-й, за что такое? Ну, за что-о-о?! Что я не так делаю?! — Она выронила письмо и вцепилась себе в волосы. — Я морду этого начальника видеть уже не могу, ну откуда у меня деньги! Они же сами наркотики в зону приносят! Федор говорил, ты же помнишь?! Помнишь?!! Господи, ну к кому я могу пойти?!

— Мама! — Катя сделала шаг к матери, но не дошла.

Замерла неловко среди кухни с сумками в руках, в такой же нелепой позе, как и вся эта неразрешимая и дикая история. Возможно, что Федор и нарушил какие-то тюремные правила, но скорее, он опять проигрался в карты, и ему нужны были деньги. Федор жил одной жизнью с теми, кто его охранял — они использовали его, а он — их. Это было давно понятно, но с матерью это нельзя было обсуждать. Ирина сидела, чуть склонив голову и глядя бездумно в угол кухни, где валялись Андрюшкины игрушки. Подняла на дочь тяжелый некрасивый взгляд:

— Видела этих сегодня на рынке? — Она пристально и почти зло смотрела на дочь, продолжая серьезно думать о чем-то. — Можно было б пойти блядовать, я бы пошла! Я давно уже всю душу со всеми потрохами продала, о чем уж жалеть…

Катя осторожно села на стул. Они долго сидели молча. Ирина думала о чем-то напряженно, потом с интересом посмотрела на Катю. Взгляд осмысленный вдруг сделался. Она отвернулась в сторону, на стол оперлась, посидела так и сказала тихо и твердо:

— Уезжай отсюда, Катька. Мы здесь хуже скота! И ты такой станешь. Родилась ты, умница такая… нельзя тебе здесь.

— Мам, ну что ты говоришь? — Катя присела к коленям матери, заглянула ей в глаза.

— Я серьезно! — Мать решительно нахмурилась сквозь накатившиеся слезы, положила руку на голову дочери. — Учиться езжай!

— Ладно, мам, в этом году уже поздно, вот полегче станет…

— Легче не станет! — отстранилась мать. — Управимся как-нибудь, мать помрет, дом ее продадим. — Ирина замолчала, задумалась на секунду. — О Федоре не думай, это моя беда! Да не в Иркутск, в Москву езжай, может, хоть там люди как люди живут…

Петух неурочно проорал коротко в ночи и замолчал, снова тихо стало, только муха билась и билась, и жужжала по стеклу.

— Я когда-то так гордилась твоим отцом… — задумчиво проговорила Ирина. — Все девчонки завидовали, что я вышла за Жору Рождественского. Он активный был, в комсомоле чем-то руководил, спортсмен, во всех сборных играл. Школу с золотой медалью окончил! Потом университет… — Ирина будто очнулась, — и дети умные получились, я так радовалась всегда! И ты, и Федор, считай, на одни пятерки учились… — усмехнулась горько, — а тебя еще и любят все.

Ирина замолчала. Потом подняла на дочь грустные глаза:

— Вдруг выбьешься. Нам больше и надеяться не на кого…

Дверь тихо скрипнула, это был отец, он шире распахнул ее и вкатился через порог. Достал очки из очешника. Надел.

— Я прошу прощенья, но я все слышал… езжай, Катя, это правильно, на следующий год поступишь. Мы тут с матерью перебьемся. — Отец пытался улыбаться, но смотрел твердо.

Замолчали. В кухню вошел Андрюшка. Тер кулачками глаза, зевая сладко, лег к матери головой на колени.

— Что с Федором, думаешь? — спросил отец.

— Поеду завтра в колонию, упаду в ноги, может, отступится… — Ирина замолчала, раздумывая о чем-то, гладила Андрюшку по голове, — а скажет… подол задрать — задеру! Прости, Жора, такая уж жизнь! — она прямо смотрела на своего мужа.

— Не сделаешь ты так! — нахмурился отец, — зачем это?!

— Сделаю! — мать смотрела серьезно, — этот начальник давно на меня косится.

— Мама! — Катя опять присела и прижалась к матери, обнимая Андрюшку.

— Калтоска! — Андрюшка вспомнил, видно, бросил мать, отпихиваясь, освободился от рук сестры, подтащил табуретку к плите и, ловко забравшись, показал всем сковородку и объявил радостно и звонко: — Калтоску залили! Десять стук! Лас, два, тли, четыле…

Катя не спала всю ночь, а утром, уставшая от слез, позвонила Насте.