Дороги, которые нас выбирают

Виктор Точинов, 2018

Гимназист Боря Чечевицын, он же Монтигомо Ястребиный Коготь, вождь непобедимых, сумел воплотить свою детскую мечту, – и после многих приключений попал из российского уездного захолустья в прерии Техаса… Вот только цена у той мечты оказалась непомерной и неподъемной.

2. 1918

Бешеная скачка перевалила на шестую милю, когда лошадь Боба Лагарры поскользнулась на мшистом валуне и сломала переднюю ногу.

Лагарра пристрелил ее, и бандиты занялись каждый своим делом: Боб снимал с кобылы упряжь, Акула Додсон о чем-то размышлял, поигрывая рукоятью кольта. Боливар, каурый жеребец Акулы Додсона, тут же принялся щипать траву, благодарный за недолгую передышку.

Грабители остались вдвоем: третий член шайки, индеец-полукровка Джон Большая Собака, лежал далеко позади, у водокачки, не разминувшись головой с пулей, выпущенной из винчестера охранником почтового вагона.

Затылка у Собаки не стало, а его мозги расплескались пятном не менее ярда в длину. Собачья смерть во всех смыслах… Но компаньоны покойного не грустили о нем ни секунды. Едва лишь душа Собаки полетела к Маниту, а его мозги к рельсам и шпалам — доля каждого из двоих уцелевших выросла на одну шестую.

Не стоило бы разоблачать застреленную кобылу, снимая с нее уздечку, седло и прочие лошадиные путы и вериги, достаточно было бы отвязать брезентовый мешок с добычей. Но оба понимали: лучше потерять немного времени, но не оставить следов.

Лагарра, как истинный мексиканец, отличался склонностью к позерству, к трескучим фразам и эффектным жестам… И к безвкусно-роскошной лошадиной упряжи: пышная бахрома, золоченые бляшки, наклепанные повсюду. И его, Лагарры, многочисленные серебряные монограммы, из множества переплетенных букв. (Боб, как и прочие мексикашки, являлся носителем целой грозди имен: Борхес-Антонио Ледехас ла Гарра Делькон; Акула Додсон выслушал, хмыкнул и тут же забыл, сократив до Боба Лагарры.)

Боб закончил возиться с упряжью, зашвырнул всю богато изукрашенную сбрую подальше, в заросли чапараля. Лошадь стала неопознаваемой, мало ли дохлятины валяется в предгорьях на радость воронью и грифам-стервятникам?

Акула Додсон принял решение.

— Очень мне жалко, Боб, что твоя гнедая сломала ногу, — произнес он негромко, выжидая: потянется ли к мешку мексикашка?

Потянулся… Не мог не потянуться… После стольких трудов и тревог даже не посмотреть, за какой же куш шла большая игра?

Додсон и впрямь жалел о сломанной ноге кобылы, но лишь поначалу. Теперь перестал жалеть. Лошадка у Лагарры была на редкость резвая, а сам он худ и невелик ростом. К тому моменту, когда с ней приключилось несчастье, гнедая вместе со всадником (и с брезентовым мешком!) оторвалась от Боливара уже на три десятка корпусов и помаленьку наращивала отрыв. Может, и к лучшему, что больше ей бегать не придется, как знать…

Боб Лагарра распустил завязки, перевернул мешок — и с детским счастливым смехом высыпал из него пачки новеньких кредиток и мешочки с золотом.

— А ведь ты не промахнулся, старый пират! — радостно обратился он к Додсону. — Ты вообще не промах и шаришь в чужих деньгах получше любого банкира-янки! Кому угодно дашь сто очков форы — что здесь, в Техасе, что там, на Уолл-стрит!

— Что же мы придумаем с лошадью для тебя, Боб? Медлить нельзя, погоня еще сегодня сядет нам на хвост.

— Проедем недолго вдвоем на твоем жеребце и отберем первую же лошадь, какую повстречаем… Но, клянусь честью, мы сорвали-таки банк! Если надписи на пачках не врут, здесь тридцать тысяч! По пятнадцати тысяч зеленых спинок на каждого!

— Меньше, чем я ждал, — сказал Акула Додсон, думая о другом, и задумчиво поглядел на своего взмокшего и уставшего коня.

— Старина Боливар нынче битая карта, — медленно произнес он. — Как бы я хотел, Боб, чтобы твоя гнедая не пострадала…

— Кто б не хотел? Да что уж теперь… У этой лодки крепкое днище, — кивнул он на Боливара. — Она вывезет на тот берег, где мы сменим лошадок… Черт возьми, Акула, вот что смешно: ты чужак с Востока, а мы здесь, в приграничье, у себя дома, — и все-таки ты сумел поучить здешних людишек, как играть в покер шестизарядными картами… Из каких мест ты приехал?

— Приехал из штата Нью-Йорк, — ответил Акула Додсон, присев на валун. — Но родился я еще дальше… Мальчишкой сбежал из дому, дошел до развилки дорог и не знал, куда свернуть… Пошел налево, но иногда задумываюсь: как повернулась бы жизнь, если бы я выбрал другую дорогу?

— Думаю, жил бы так же… Со своей дороги, куда ни сворачивай, все равно не сойдешь, Акула, вот какая штука… Выбираем не мы, понимаешь? Это они, дороги, нас выбирают.

Акула Додсон поднялся с валуна.

— Я сожалею, что твоя гнедая сломала ногу, Боб, — сказал он с печалью.

— Кто ж радуется? — кивнул Боб. — Разве что воронье, хорошая им пожива будет… Но Боливар выдюжит… Думаю, лучше нам двигать дальше, Акула. Сейчас я упакую обратно этих бабушек в буклях — и вперед, в лес, в предгорья.

Боб Лагарра ссыпал в мешок картинную галерею президентов, и впрямь чем-то напоминавших благообразных старушек, начал завязывать. Услышав негромкий щелчок, Боб поднял голову и увидел кольт сорок пятого калибра, уставившийся на него немигающим взглядом.

— Не шути так, Акула Додсон… Дернется рука — и пропишешь невзначай мне свинцовую пилюлю.

— Сиди спокойно! — приказал Акула. — И держи руки, где держишь… Ты останешься здесь, Боб. Мне очень неприятно это говорить, но шанс остался лишь у одного. Боливар изрядно утомлен, и он не выдержит двоих.