Метро 2035: Защита Ковача

Виктор Точинов, 2019

Идет война, жестокая и беспощадная, – правых и виноватых в ней нет. Военные, прожившие двадцать лет на подземном объекте, бьются за то, чтобы возродить хоть какое-то подобие прежнего мира, рухнувшего в Катастрофе. Их противники, выживавшие на поверхности и изуродованные мутациями, бьются за свое право жить как жили: их уклад и обычаи кажутся дикими и кровавыми, но именно они помогли спастись, уцелеть в постъядерном хаосе. И неизвестно, можно ли было уцелеть иначе. Однажды военные захватывают и доставляют на базу молодую девушку, на первый взгляд совершенно обыкновенную. Но в этом мире у всех есть свои секреты, и она не совсем та, кем кажется… Книга содержит нецензурную брань.

Глава 4

Народ и его слуги (короткая рокировка черных)

Они пришли впятером. Вся Лизкина гоп-компания, лишившаяся Лизки.

Стояли снаружи, у крыльца, переминались с ноги на ногу и не знали, с чего начать.

Попробовал начать Чупа. Но с речью его сегодня что-то случилось: легкое заикание, обычно почти незаметное, стало гораздо сильнее.

— З-з-з-наешь, М-м-м-марьяш… т-т-т-тут эта… в-в-в-в-в-в… — На очередном слове у него окончательно заело, и он отпасовал мяч приятелю: — Д-д-дрын, т-ты с-с-сам…

Дрын поскреб свою раннюю лысину, покрытую пятнами лишаев, и не стал тянуть резину, бабахнул, как в лоб из обреза:

— Лизу кровососы схватили. Вот.

Они не подозревали, что Марьяша все уже знает. Сестры никогда не афишировали связь между их головами, впервые проявившуюся в раннем детстве. К тому же поначалу сами не понимали, что такая связь существует, да и работала она по малолетству слабо. Например, если гулявшую вдали от дома Лизку кто-то обижал или колотил, у Марьяши, предпочитавшей держаться рядом с матерью, резко портилось настроение. Ну так мало ли от чего оно может испортиться…

Резкий и неожиданный скачок способностей произошел года четыре назад, когда у сестер синхронно случились первые месячные. Они кое-как разобрались в новых своих умениях (не до конца, конечно же, многое еще предстояло освоить), — и Лизка в первом же их состоявшемся мысленном разговоре ультимативно потребовала: «Не смей никому говорить! Застебут наши недоделки, скажут, что один ум у нас на двоих. По половинке, типа, у каждой. Охота тебе полоумной прослыть?»

Марьяша с ней согласилась. Хотя руководствовалась совершенно иными соображениями. В книжках, что она читала, ничего похожего у нормальных людей не встречалось. Значит, уродство… Никому не видимое, сидящее глубоко внутри, но все же уродство. А она-то, дура, гордилась, что все у нее по-правильному, все как у нормальных: и глаза два, и сисек две, и остальное все на месте и в комплекте… Украдкой поднималась на чердак, раздевалась там догола, сравнивала свое тело с картинками в анатомическом атласе, лежавшем в дедовом сундуке, убеждалась: да, она нормальная, в отличие от почти всех вокруг… И тут вдруг вылезло ТАКОЕ. Лучше помолчать… К тому же общество вполне может обнаружившийся талант себе на службу мобилизовать: разлучат сестер, будут использовать как живые рации… А она, Марьяша, не рация. Она человек.

В общем, скрывали, не говорили даже родителям. Хотя мать, похоже, в последний год перед гибелью о чем-то таком догадывалась… А Гунька знал точно. Но никому не рассказывал и не расскажет, на все происходящее наяву ему глубоко наплевать.

В результате Марьяша и сегодня никому не заикнулась о том, что произошло с сестрой пару часов назад, во время судилища. Спросят ведь первым делом: «Откуда знаешь?» — и что ответить? Мол, скрывали мы с сестрой много лет от общества свои умения? За такое, между прочим, могут крысятницей объявить и в Колодец наладить…

Теперь рассказать можно всем. Не об умениях — о схваченной Лизке. Отцу в первую очередь… Он, конечно, отморозок, но дочерей по-своему любит и порвет за них любого.

* * *

Ирка-давалка уже ушла, получив свое. А папаша не то при ее помощи прикончил канистру со свекольным первачом, не то добил потом в одиночестве, — и напрочь отрубился.

Марьяша трясла его, хлопала по щекам, терла уши — все впустую. Открывал на миг глаза, мычал что-то невразумительное — и снова в отключку.

Парни наперебой начали советовать проверенные способы протрезвления. Отцы у всех пили крепко, да и матери прикладывались. Жизнь вокруг такая, что если протрезветь и над ней призадуматься, то или в петлю лезь, или поскорее самогонкой залейся. Но так жили представители старшего поколения. Молодые другой жизни не знали, не ведали, считали эту нормальной — и квасили не в пример меньше родителей.

Поднимать папашу на ноги народными способами Марьяша отказалась. Даже если поднимут, какой с него прок, с такого синего… Сказала решительно:

— Пошли в управу. Расскажем все.

— А толку-то им рассказывать? — скептически спросил шестипалый Жуга.

— Они же власть… слуги народа. За людей должны вписываться, а как иначе-то? Для чего их общество назначало?

И Лизка, и ее сотоварищи власть всегда недолюбливали. Было за что, порой получали плетей за свои художества.

— Говно нынче у нас, а не власть, — припечатал Дрын. — Вот Мартын-смотрящий правильным человеком был. А нынешний… При нем таимся за болотами, как мандавошки в волосне, высунуться боимся.

Во многом он был прав: не герой новый смотрящий Семен, совсем не герой.

Марьяша выдвинула новый довод:

— Судья еще не уехал, если он прикажет — все мужики пойдут Лизку выручать.

Сказала — и тут же сама себе не поверила. Ходили как-то раз к Базе, и чем все закончилось?

— Х-х-х-хе… — начал было Чупа и опять застрял, махнул в расстройстве рукой и смолк.

— Хер Судья прикажет ему пососать, — вольно перевел Дрын попытку приятеля. — Думаешь, за кровососа пойманного нам хоть спасибо сказали? Ага, щас. Сами плетей едва не получили от судейских щедрот. Дескать, мы кровососов… как же он, хер безглазый, это назвал…

— Про-во-ци-ру-ем, — по слогам подсказал Хрюнчик, книжек он не читал, не имел такой привычки, но длинные и красивые слова коллекционировал, старательно запоминал и использовал в разговорах, но зачастую не к месту.

— Во-во… — кивнул Дрын. — Не подвиг, мол, совершили, а только обществу поднасрали.

— Так это вы?! — изумилась Марьяша. — Вместе с Лизой?

— А кто еще-то? Мы и броневик бы ихний захватили, уже придумали как… Сегодня должны были захватить, все готово было. Но они первыми успели, место нашей ночевки под утро обложили, ну и вот…

— И почему же вы все целые и вольные, а Лиза в лапах у кровососов? — напрямик спросила Марьяша. — Как оно так вышло? Бросили ее, а сами ноги унесли?

Все пятеро возмущенно загалдели, перебивая друг друга. Даже Щюлка, толком говорить не умевший, пытался что-то угукать своим маленьким круглым ртом, напоминавшим присоску пиявки.

История складывалась примерно такая.

Нет, никого они не бросали и никуда не бежали, да и некуда оказалось бежать, окружили их со всех сторон. Они дрались, они отстреливались, пока оставались патроны. Кровососов было совсем немногим больше, чем их, но Марьяша сама знает, как стреляют кровососовы тарахтелки и как эти гады боеприпасов не жалеют. У них тоже автомат был, трофейный, но всего один, и патронов к нему не так чтоб много. А тут еще здоровенный пулемет с броневика ударил, и совсем туго стало: от его пуль даже за самым толстенным деревом не спрячешься, насквозь прошивают.

В общем, перемочить могли их всех, и очень быстро. Но не стали. Не хотели, видать, — огнем заставляли в землю вжаться, а сами все ближе подбирались. Не иначе как затеяли живыми взять. Они не давались, стреляли, не подпускали. Потом патронов почти не осталось, по одному, по два на каждого, кто с ружей да с карабинов палил, а для автомата с половину рожка в лучшем разе… Лиза тогда прорыв затеяла. Все понимали: не уйдут, там и полягут. Но лучше так, чем кровососы на своей Базе проклятой заживо потрошить начнут, в требухе копаться и прочую внутренность изучать.

Изготовились в разные стороны побежать, вдруг да повезет кому, удастся с пулей разминуться… Но не успели. Кровососы стрелять перестали, в матюгальник начали орать: дескать, если девушка им сама сдастся, без оружия выйдет, то остальных не тронут, дадут уйти. А девушка с ними одна была, Лиза.

— И вы ее отдали кровососам, — нехорошим голосом произнесла Марьяша, прикидывая: если приказать Бобе, одолеет ли этих пятерых? По всему получалось, что одолеет.

— Никого мы не отдавали! — возмутился Дрын. — Сама к ним пошла. Но не сдаваться, разве ж она когда сдается?

Дальше он рассказывал один, остальные согласно кивали.

Лиза, по его словам, оставила автомат Жуге, а в ботинок ножик спрятала — и почапала к броневику. Там всего двое кровососов было, может трое, а остальные с других сторон стерегли. Уходя, своим сказала, чтобы прорывались, когда она дошагает и гадов резать начнет… Нельзя, мол, кровососам верить: как ее повяжут, так и остальных прикончат, никого не выпустят. Назначила, где встречаться потом, кто уцелеет. И она, если все пучком у нее сложится, тоже туда подтянется. Видать, не сложилось… Дрын и его приятели не видели, что у броневика случилось. Они рванули, как было договорено. А кровососы-то, странное дело, стрелять не стали, всем дали уйти. Одна только Лиза к месту встречи не пришла…

— Вот так все было, Марьяш, — подвел итог Дрын. — Могли б мы там все полечь, да хер ли в том толку? А так, если сразу кровососы Лизу не зарежут, мы спасти ее сможем.

— Спасти? С Базы? Не смеши… Туда ополчение с десятка деревень даже подступиться не сумело. А вы, значит, впятером придете и спасете?

Она совсем недавно говорила Бобе нечто схожее: пойдем и спасем, — но то было по горячке, не пришла в себя от шока. Нет, все же надо сходить к Судье, пока тот не уехал. Новый поход на Базу, понятное дело, никто из-за Лизки не объявит, но вдруг и вправду состоится обмен пленными, на который намекал Проня? Тогда непременно нужно вписать сестру в список тех, кого обменяют на кровососа. Это ж вам не мобиль захваченный, чтобы голову на голову сменять…

Дрын упрямо наклонил плешивую башку, зыркнул исподлобья. Сказал твердо:

— Спасем. Но не впятером. Если ты, Марьяша, нам поможешь, так вшестером точно спасем.

* * *

Смотрящий Семен квартировал при управе. Или, если глянуть по-другому, выделил под управу три комнаты в своем новом и большом, всем обществом построенном доме. В любом случае народному слуге далеко ходить к месту служения не приходилось.

Она пошла туда одна, Дрын и остальные не захотели больше иметь дело с «говном, а не властью». Вернее, большую часть пути отшагали вместе с ней, спорили, пытались убедить в своей правоте: самим, все самим надо делать, а на Судью понадеешься — Лиза, считай, покойница.

Марьяша в ответ им пыталась растолковать, что она не Лиза, хоть лицом и схожа: драться не умеет, стрелять не умеет, по лесу ходить не умеет, ну куда ей с кровососами воевать?

Короче, друг друга они не убедили, и парни к управе не пошли, остались в отдалении поджидать, чем дело закончится.

Перед тем как зайти, Марьяша попыталась восстановить оборвавшуюся связь с сестрой, разузнать, что с той и как. Не удалось. Или Лизка оставалась без сознания, или… О другом «или» даже думать не хотелось.

…Смотрящий трапезничал в компании Судьи, хранителя Выры и четвертого, Марьяше незнакомого. Здесь же была и Матрена-сухоножка, но ее за стол не звали, она сновала между кухней и горницей, приносила новые блюда, убирала грязные тарелки и опустевшие бутылки. Где Семенова жена и их дочери, отчего не они обслуживают застолье, Марьяша не стала озадачиваться. Есть проблемы поважнее.

Начало лета — время не самое сытное, старый урожай почти съеден, до нового еще долго. Но смотрящий расстарался, поляну накрыл роскошную. Мясо такое и мясо этакое, рыба, овощи, разносолы всех видов… В бутылках не мутноватое свекольное пойло — самая настоящая водка, прозрачная как слеза. Этикетки, фирменные пробки, все дела… Попадал этот напиток в Затопье в самых малых количествах от кровососов — от кого же еще — не напрямую, через посредников, через жителей замиренных деревень, ездивших к Базе на тамошний рынок. Стоила водка столько, что причащались ею местные любители кирнуть крайне редко, получив бутылку-другую как премию от общества за какие-нибудь выдающиеся заслуги. Видать, эти четверо ни времени, ни сил, ни крови своей для общества не жалеют, вон сколько уже вылакали…

Еще на столе хватало Матрениных пирогов, разных видов и с разными начинками, причем пирующие ими не пренебрегали. Марьяша поняла, что надо побыстрее решать вопрос и уходить, пока кишечники смотрящего и его гостей не сдетонировали от Матрениной выпечки, а то ведь вскоре не продохнуть в горнице будет.

Она начала объяснять, с чем пришла, но Семен махнул рукой:

— Да знаем мы уже, Марьяха, что с сестрицей твоей стряслось, о том и толкуем… Ты пока присаживайся, выпей, закуси… Матренка! Подгони-ка тарелку чистую, да стопку, да поживее! Шевели задницей подтощалой, шевели!

С Марьяшей тем временем приключился внутренний разлад. Желудок при виде заваленного снедью стола вспомнил, что ничего в нем не было со вчерашнего вечера, и требовал немедленно присоединиться к застолью. Разум же возражал: неправильно тут с ними пировать, пока другие последнюю гнилую картошку доедают да хлеб не пойми из чего пекут, из остатков муки, в амбарах подметенных, с мышиным дерьмом пополам…

Марьяша, в виде исключения, приняла сторону желудка. Оправдывалась перед собой тем, что в нынешних ее обстоятельствах не с руки смотрящему с порога перечить и от его угощения нос воротить. Она осторожно присела на самый кончик лавки, где уже сидел незнакомый мужчина. Был тот в годах, дородный, грузный, носил длинные волосы и бороду, тоже приличной длины.

— Молодца, не чинишься, стариковской компании не чураешься, — одобрил смотрящий, сально улыбаясь. И самолично набулькал Марьяше водки.

Была у смотрящего Семена такая особенность. Когда заговаривал о чем-то с Марьяшей (не часто, но случалось), то слова говорил вроде правильные, какие надлежало в тот момент говорить. Но улыбался при этом так, словно думал совсем о другом, словно представлял, как завалит Марьяшу, задерет ей подол, и… Ну, в общем, как Проня сегодня на пустоши. Может быть, она все навыдумывала, но казалось именно так.

— Ты ведь понял, отче, — обратился смотрящий к волосато-бородатому незнакомцу, — что это сеструха героини нашей новопреставленной… Даже близняшка, во как. Так что будет с кого икону написать.

— Правильных понятий девица, — одобрительно пробасил бородач, искоса глянув на Марьяшу. — Себя блюдет, простоволосой и в штанах не шляется.

Девица правильных понятий не понимала ничего. Ну то есть абсолютно. Что за «отче»? Поп, что ли? Почему тогда без креста, без рясы? Попов она отродясь не видела, повывелись попы как-то, но в книгах о них читала. Но это все ладно, поп не поп, хрен с ним, — но почему смотрящий Лизу назвал «новопредставленной»?! Или «новоприставленной»? На слух поди различи, но это ведь вроде свежепомершая, нет? Уже в мертвые ее записали? Не рановато ли?

Как бы поп тем временем со смаком залил в себя содержимое большой граненой стопки (из кружек здесь не пили, все по высшему разряду), в два укуса умял Матренин расстегай, потянулся за другим… Марьяша отодвинулась бы подальше, представляя, что с тех расстегаев скоро начнется, — но и без того сидела на самом кончике лавки.

— Что, девка, голова разом вспухла от услышанного? — обратился к ней Судья. — Большое дело мы затеваем и важное. У многих в мозгах смятение случится, зато потом по-другому станем жить, по-правильному.

Он тоже ухватил со стола стопку — уверенным движением, как зрячий. Черная повязка, пересекавшая лицо Судьи, сбилась чуть выше обычного, и, наверное, он мог бы видеть из-под нее, что и где стоит на столе, если бы имел глаза. Но глаз-то не было, и Марьяша в очередной раз подивилась координации движений слепца.

Конец ознакомительного фрагмента.