Темные игры полуночи

Виктор Точинов

В Астрахани найдено тело неизвестного мужчины. Но удивительно то, что мужчина этот таинственным образом переместился на юг России из Санкт-Петербурга… А началось все с того, что принимая очередную партию цветного металла, Серегин обратил внимание на забавную пятиугольную вещицу неизвестного назначения…

Маленький пролог

— Нездешний, — сказал Серегин. — Вон, белесый какой…

«Белесый» относилось не к волосам трупа — к коже. Волос почти не было — реденький венчик вокруг купола лысины. Цвет жалких остатков шевелюры определить было трудно — залиты кровью. И на теле, и вокруг крови хватает… Почерневшей.

Но что нездешний — это точно. Под астраханским жарким солнышком даже к маю месяцу такой цвет кожи не сохранишь.

— Ну и чем его? — уныло спросил Зорич. Сейчас окажется, что это самая поганая бытовуха, что приехавший с севера родственник попал по пьяни под какой-нибудь сельхозагрегат, а незадачливый убийца, небось, спит сейчас здоровым алкогольным сном — и бродящие по поселку слухи к вечеру обязательно доползут до участкового, который и получит явку с повинной в обмен на возможность похмелиться… И на хрена они тащились семьдесят верст раскаленной степью с Верхнего Баскунчака?

— Ничем, — сказал доктор Серегин. — По-моему, это падение. Падение с высоты…

Он виновато улыбнулся, сам понимая, что сказал глупость. Падать тут было решительно не с чего — гладкая, как стол, степь. Лишь километрах в трех торчали паучьи лапы высоковольтки.

Серегин не стал настаивать на нелепом предположении, отделавшись затертой до прорех фразой:

— Вскрытие покажет… Но и без вскрытия скажу — все было здесь, ниоткуда его не тащили…

Вот так казус… Ни сельскохозяйственная, ни иная способная так разделать человека техника сюда подъехать не могла — следов никаких… Подъехать… А подлететь? Все же падение? Ага. Решил гость местного босса осмотреть с воздусей, как поля колосятся… И выпал со свистом из люка. А пилот не заметил, дальше полетел. Бред. С тем же успехом пассажир из рейсовика мог в унитазное отверстие выпасть… Да вроде те отверстия за борт не открываются. И пассажиры (как и гости местных боссов) на воздусях не парят в драных майках, вытянутых на коленях трениках и в шлепанцах на босу ногу… Вернее — в одном шлепанце. Вот и ключ к разгадке — на борту какого воздушного судна парный шлепанец завалялся — оттуда и сиганул этот парашютист-склеротик. Там же и парашют забытый валяется…

— Ну, что? Займемся писаниной? — сказал Зорич. — Чует мое сердце — «висяк» классический… А при «висяке», известное дело, лишних бумажек не бывает…

Как в воду глядел. Вскрытие подтвердило правоту Серегина — но разгадке отнюдь не способствовало. Неопознанный труп не пойми откуда свалившегося человека в одном шлепанце пролежал восемь месяцев в холодильнике морга — и был захоронен под табличкой с номером.

А в нескольких тысячах километров к северо-западу этот человек еще числился живым. Но — пропавшим без вести. Впрочем, на вокзалах, в опорных пунктах и отделах милиции Астраханской области не расклеивали объявления на розыск Василецкого Сергея Сергеевича, 1936 г.р., вышедшего из дома в далеком Санкт-Петербурге — и не вернувшегося.

К тому же в объявлении была одна ошибка.

Из дома Василецкий не выходил.

1

Увидев впервые эту штуку, Славик расхохотался. Смех вызвала, собственно, не она, а согнувшийся под ее тяжестью Зигхаль. Вид у него был, действительно, на редкость комичный: за спиной рюкзак, в длинных, обезьяньих руках две кошелки; а на шее было надето оно — металлический предмет пятиугольной формы и непонятного назначения.

Штуковина была довольно большая (свисая с загривка владельца, она нижним краем била его при каждом шаге по голеням) и, судя по всему, весьма тяжелая — лицо и шея сгорбившегося Зигхаля приобрели багрово-красный оттенок, он пошатывался и даже постанывал от натуги. Впрочем, этот индивид здоровым цветом лица и твердостью походки никогда не отличался.

Славику он напомнил давние, полузабытые картинки из совсем другой жизни — политические карикатуры в «Правде» и в «Крокодиле». Лет пятнадцать назад именно так изображали на них измученный тяготами жизни западный трудовой люд: изможденное лицо, рваная одежда и на шее похожий хомут, украшенный надписями «ПЛАТА ЗА МЕДИЦИНСКУЮ ПОМОЩЬ», «НАЛОГИ», «ПЛАТА ЗА ЖИЛЬЕ», «ПЛАТА ЗА ОБРАЗОВАНИЕ». А сзади обычно шествовал буржуй в цилиндре, с сигарой в зубах, не отягощенный ничем, кроме необъятного брюха. Иногда надрывающийся пролетарий был чернокожим — тогда хомут символизировал долги развивающихся стран, почему-то не пожелавших встать на путь строительства социализма; паразит-эксплуататор в таком случае щеголял в шортах и пробковом колониальном шлеме…

Славик, стоя в дверях своего вагончика, еще смеялся над неожиданной ассоциацией, когда подошедший угнетенный труженик вскинул руку со звякнувшей кошелкой и замученно прохрипел обычное свое приветствие: «Зиг хайль!» Резкое движение нарушило хрупкое равновесие неустойчивой системы «Зигхаль — неизвестная фигулина» — инерция повела в сторону, накренила, Зигхаль нелепо взмахнул другой кошелкой и с трудом удержался на ногах.

— Зиг ха-ха-хайль! — откликнулся Славик, еще больше развеселившийся от такого бесплатного цирка.

Не всегда подобная манера здороваться встречала благожелательное или равнодушное отношение окружающих — не так давно Зигхаль дней десять не выползал на улицу, сдуру поприветствовав таким образом старичка-ветерана, удивительно для своих лет крепкого и опиравшегося на толстую и весьма увесистую палку…

Славик отступил вглубь вагончика; Зигхаль с ношей протиснулся боком и грохнул хреновину (судя по оттенку — бронзовую) на загаженный пол.

— О-о-ух! Едва допер это гуано…

Хотя Зигхаля по виду часто принимали за бомжа, он им не был — в кармане у него имелся засаленный паспорт, а в паспорте штамп о прописке; имелась и однокомнатная квартира в близлежащей хрущовке (как подозревал Славик, совершенно пустая и изрядно загаженная). Зигхаля можно было бы назвать бичом, что некоторыми расшифровывается как «бывший интеллигентный человек». Одним из атавизмов интеллигентности была манера произносить некоторые ругательства в книжно-научном варианте, режущем слух русского человека: «гуано», «кондом», «педераст»…

— Что-то давно тебя не видно… — равнодушно начал разговор Славик, даже не глядя на весьма заинтриговавшую его штуковину. Такому только покажи свой интерес — сразу заявит, что принес не сдавать на вес, а продать как вещь… Хотя и на вес, если это действительно бронза, потянет немало…

— Ха! Я на той неделе опять контору учредил, во!

— И сколько заплатили?

— Сквалыги попались, три сотни всего, правда с обхождением — стакан перед подписанием, стакан после — культура, блин!

Зигхаль на бумаге числился весьма состоятельным человеком. Уставные документы по крайней мере полусотни фирмочек с очень ограниченной, просто микроскопической ответственностью, — именовали именно этого индивида своим учредителем и генеральным директором. Почти новый русский.

Ну да, все правильно, на «Льдинку», если дружки помогли, как раз до вчера ему тех трех сотен и хватило… А сегодня начал шустрить на опохмелку… Где же он надыбал эту штуку и что она, собственно, такое?

А Зигхаль стал тем временем вываливать на весы содержимое рюкзака, рассортированное по трем драным полиэтиленовым пакетам: медь, латунь, алюминий. Сплющенные мотки трансформаторной проволоки, старые латунные вентили, мятая крышка от кастрюли — обычный джентльменский набор. Славик привычно проверял кучки металла магнитом, гонял гирьку по рейке и с ловкостью пианиста-виртуоза брал аккорды на видавшем виды калькуляторе. И столь же привычно обсчитывал, немного, процентов на десять — в итоге это только компенсировало ухищрения иных его клиентов, умудряющихся шпиговать сдаваемый утиль начинкой, и близко не лежавшей от цветных металлов…

— Банки! — тоном мажордома Букингемского дворца гордо объявил Зигхаль, водружая на весы громыхнувшие кошелки.

— Банки не берем, — проникновенно и сочувственно сказал Славик. — Если хочешь, возьму как лом четвертой категории…

Тут Зигхаль должен был обреченно махнуть рукой — эх, бери, дескать, не тащить же обратно… Но не махнул, аккуратно снял кошелки, поставил к стенке у себя за спиной и нагнулся за хреновиной…

Вот так, значит. Банки как лом тебя уже не устраивают… И куда же ты с ними пойдешь, любезный? К Филе небось… Ну, Филя… Придется…

Мысль Славик до конца не додумал — бронзовая штука, представлявшая по форме правильный пятиугольник, на весы не помещалась, пришлось подкладывать доску. Лежа в горизонтальной плоскости, она напомнила Славику другой символ ушедшей эпохи — пятиугольник с буквами СССР внутри — знак так называемого качества. Нельзя сказать, что меченые таким клеймом товары были заветной мечтой рядового советского потребителя. Славик, как многие другие, предпочитал в те времена вещи, украшенные не знаком качества, а простой и непритязательной надписью «Made in…».

Пентаграмма, — вспомнил Славик иностранное слово. (Он ошибся — пентаграмма представляет собой самую обычную пятиконечную звезду, нарисованную так, как рисуют ее детишки — пятью пересекающимися линиями. Принесенная Зигхайлем фигура именовалась по-гречески пентагонон, или просто пентагон.) Но Славик не разбирался в таких тонкостях: пять углов — значит пентаграмма. И точка.

Пять сторон пентаграммы были толстыми, в руку толщиной, и тоже пятиугольными в сечении. Славик по привычке поднес к ним мощный магнит — черного металла внутри не было, наоборот, на какую-то долю секунды ему показалось, что штука отталкивает приближающуюся к ней руку с магнитом. Удивленно поднес еще раз — ощущение легчайшего сопротивления не появилось, видно и в самом деле почудилось…

— Ну ладно, сначала приятное, потом полезное. — Славик разорвал непочатую пачку «Беломора» и вручил Зигхалю папиросу. Это была обычная присказка и обычное, почти ритуальное, действие. Слева от входа у него висело коряво написанное на фанерке объявление (с почерком у Славика было не очень): «Каждому клиенту „Беломорина“ бесплатно!» Не то чтобы оно так уж привлекало желающих избавиться от излишков цветного металла, оно скорее позволяло мгновенно определить статус новых клиентов — к взявшим папиросу Славик тут же начинал обращаться на «ты» и держался благодушно-покровительственно, как белый торговец, благодетельствующий неразумных дикарей огненной водой и отборными стеклянными бусами в обмен на какие-то там захудалые слоновые бивни и золотой песок. Иногда дармовой канцероген брали граждане, вполне прилично одетые и держащиеся преувеличенно высокомерно — дескать, вот, обнаружили чисто случайно дома пару килограммов латуни и решили занести по дороге на презентацию в Доме Кино… Таких Славик не любил особо и старался ткнуть носом в дерьмо с мстительно-злорадным удовольствием…

Зигхаль жадно затянулся в ожидании расчета. Славик ждал, что он, по обыкновению, начнет хвастливо рассказывать, где и как он раздобыл эту увесистую геометрическую фигуру — и снова, как с банками, ошибся. Зигхаль молчал.

Ничего, сейчас ты у меня заговоришь, голуба… Мне совсем не в радость, когда рыщут по всем окрестным пунктам и разыскивают латунные причиндалы с могилки любимого дедушки. В конце концов, мертвым все равно… и мне тоже… но распиливать и прятать эту хреновину сейчас, на ночь глядя…

Почему-то пентаграмма показалась Славику похоронным аксессуаром, хотя никогда ничего подобного на кладбищах он не видел… Он неторопливо отсчитал самые мятые и грязные бумажки за принесенное в рюкзаке, демонстративно игнорируя лежавшую на весах пентаграмму; отдал Зигхалю и прямо, в лоб, спросил:

— Откуда это?

Тот начал было что-то мямлить о свалке возле Южного рынка — Славик с каменным лицом убрал перехваченную резинкой пачечку купюр обратно в ящик колченогого стола. Встревоженный Зигхаль резко сменил пластинку:

— Да вот, поминки справляли третьего дня по Сергеичу. Помнишь, пропал такой? По суду мертвым ровно год назад признали… Мы с ним корешами были, вот мне вдова на поминках… как другу, значит… на память… в кладовке у него лежала… — начал свое объяснение происхождения штуки Зигхаль довольно бойко, но чем дальше, тем речь его становилась сбивчивей; наконец он смущенно замолчал, словно сам недоумевая, как сей предмет оказался в кладовке пропавшего Сергеича…

Врет, — убежденно подумал Славик, — как пить дать врет. Ничего ему вдова не дарила. Напилась хозяйка в лежку, а Зигхаль в кладовке пошарился, чем бы на опохмелку прибарахлиться…

Но, в общем, истории появления у него штуковины Славик поверил. С Сергеичем он был не знаком, тот ни разу не заглядывал в вагончик; но про его исчезновение знал понаслышке. Случалось, и не так редко, что постоянные и одинокие клиенты приемного пункта исчезали, а в их квартирах (для которых зачастую могло служить образцом чистоты и порядка жилище свиней, страдающих жестоким поносом) начинали хлопотать делавшие евроремонт рабочие… Уезжают в деревню, — думал в таких случаях Славик, не допуская в голову иных предположений, — продают квартиры и уезжают к родственникам в деревню… Но Сергеич исчез необычно, оставив жену и квартиру — и история Славику запомнилась…

Ну ладно, пора заканчивать. Темнеет, однако… Больше сегодня никто уже не явится, приучил, что по пятницам не засиживаюсь…

— Тяжелая больно, похоже, свинцом внутри залита, — сказал Славик без всякого уже азарта, просто из привычки поторговаться (свинец был значительно дешевле бронзы).

Но Зигхаль, стреляный воробей, не первый год зарабатывал на выпивку визитами в вагончик. Не говоря ни слова, он наклонился, поднял валяющуюся под ногами железку и с размаху ударил по пентаграмме — в вагончике раздался протяжный не то гул, не то звон. Звон был чистый, как у камертона, и, казалось, продолжался где-то в области ультразвука уже после того, как уши перестали что-либо слышать — Славик передернулся, ему показалось, что спинной мозг заколебался в унисон со штуковиной и продолжает вибрировать до сих пор. И опять возникли мысли о кладбище…

— Во-о! — Зигхаль торжествующе посмотрел на него. — Малиновый звон, а? Какой там свинец, небось еще и серебра подмешали, для звука-то…

И он снова замахнулся железкой. Славик остановил его резким жестом и стал рассчитываться. Через минуту Зигхаль торопливо удалился в сторону станции с пустым, сморщенным рюкзаком за спиной и бренчащими кошелками в руках, а Славик Зарубин стал полноправным владельцем штуковины.

2

И где же покойный (или таки живой?) Сергеич разжился деталькой-то? И частью чего она, собственно, была?

Славик, поднатужившись, снял с весов и прислонил к стене пентаграмму. Порылся в углу среди всякого барахла, извлек пилу-болгарку (диск старый… долго корячиться придется…) и стал примериваться, как побыстрее распилить громоздкую штуковину, чтобы успеть к «Полю чудес», любимой своей передаче. Постоял, сжимая болгарку в руках и еще раз, гораздо подробнее, чем при Зигхале, осматривая непонятное приобретение.

Пентаграмма стояла у стены, тускло отсвечивая старой бронзой. Никаких надписей, рисунков или заводских клейм на ней Славик не заметил (правда, оставалась неосмотренной сторона, обращенная к грязному полу вагончика, но он был почему-то уверен, что она такая же ровная и гладкая…).

Не было на пентаграмме и следов крепления к ней других деталей. Ничего похожего на сварные швы, даже зачищенные и заполированные, в местах соединения сторон тоже не наблюдалось — конструкция была явно отлита целиком и не являлась частью чего-то большего — выглядела законченной, самодостаточной, даже совершенной. Больше того, несмотря на внешнюю простоту, она была просто красива…

Славик понял это, понял и то, что не хочет разрезать штуковину — и выключил вхолостую вращавшуюся болгарку.

Несколько раз на нынешней работе у него уже возникало такое чувство — и он припрятывал, а порой и уносил домой предметы совершенно непонятного назначения, про которые понимал только одно — разрезать и отправлять их в переплавку нельзя. В результате в невеликой трешке-распашонке Славика образовалась коллекция предметов, напоминающих на первый взгляд трофеи, вынесенные из какой-нибудь Зоны алчным сталкером, хватающим все попавшее под руку.

Конец ознакомительного фрагмента.