Cоло

Виктория Александровна Миско

В мире, где главным преступлением считаются чувства, людям всё так же нужно взрослеть, любить, прощать и прощаться. Как это делать, если разговоры с незнакомцами запрещены и очень страшно быть в ответе за эмоции друг друга?Филипп, Надя, Лиза, Саша и Леон Соло будут бороться за свою честность, чтобы однажды встретиться в доме на океане.Что они скажут друг другу?

Надя и Филипп

Мужчина с поседевшими волосами взглянул на жену поверх горлышка бутылки. Она смотрела во двор и держалась за подоконник, будто бы боясь упасть.

— Я делал это недавно, — хмуро бросил он.

— Но почему тогда качели скрипят?

В дождливых сумерках внутренний двор представлял собой особенно грустную картину. Детский городок, для которого Надя специально выбрала место под окнами кабинета, был похож на забытые декорации к детству: покосившаяся горка, пустая песочница и качели, которые так назойливо, так жестоко скрипели. Надя так хорошо помнила, как они с мужем выбрали для площадки этот жёлтый цвет, который со временем потерял сочность и превратился в грязно-коричневый.

***

— Цвет солнца, — Филипп показал жене малярный валик. — В детстве я мечтал о собственной площадке!

— В твоём детстве почти ничего не было, — ответила Надя, продолжая покачивать коляску.

— Тогда мы ходили на общественные, а у них будет своя. Это удобно!

— И безопасно, — кивнула Надя.

— И безопасно, — он потрогал карман куртки и оглянулся на дом. — Только посмотри, какой он!

Двухэтажная серая коробка возвышалась над ними, бросая большую тень.

— Мама безумно рада, что мы успели, — улыбнулась Надя. — Говорит, участки под дома так быстро разобрали, и уже ничего не осталось.

— А на океане?

Надя удивлённо посмотрела на мужа.

— Им не осилить эту покупку. Бешеные деньги!

— Это да, — Филипп задумался. — Я бы для Лизы…

Надя посмотрела на мирно спящую девочку, укрытую разноцветным пледом.

— Ей всего три.

— До четырнадцати ещё много времени. Может быть успеем?

— Что успеем, Филипп?! Это бешенные деньги! Как ты собираешься их заработать?

— Ради неё, — он повёл плечом. — Ради её безопасности.

Надя расстроено покачала головой.

— Думаю, она справится!

— Надя…

— Она справится, говорю тебе. Она сильная.

***

Диван скрипнул. Женщина отвела взгляд от окна, отгоняя грустные воспоминания. Филипп стоял рядом с ней и тоже смотрел во двор, крепко держа початую бутылку за горлышко.

— Надя, — взгляд его бледных глаз был как всегда прямолинеен, — я же сказал, что смазывал качели недавно. Не нужно делать это каждый день, особенно в такую погоду. Это глупо.

— А разве не глупо всё это? — она ткнула пальцем в прохладное стекло. — Для кого мы всё это бережём? Для чего нам это напоминание?!

Филипп удивлённо посмотрел на жену, громко хмыкнул и ткнул бутылку ей в бок.

— Выпьешь?

— Ладно, Филипп, я поняла, — раздражённо мотнула головой Надя. — Я просто, знаешь, вспомнила нас молодыми. Лиза была маленькой, и мы красили этот городок в ярко…

–… и тогда-то, — мужчина театрально поднял указательный палец к потолку и задрал голову, — тогда-то я был совсем другим!

— Мы, — поправила мужа Надя и отошла от окна. — Всё было другим.

— Прошу, — его ноги в старых клетчатых тапках шаркнули по полу, и он медленно опустился на диван. — Просто закрой шторы и не выглядывай во двор, а на днях я вызову рабочих, и они уберут этот городок, если он так на тебя влияет.

— И таким способом ты решаешь все проблемы.

Надя наклонилась к его ногам, и Филипп напрягся, подтянул колени к груди. Женщина собрала пустые бутылки и посмотрела на мужа снизу вверх.

— Думаешь, если будешь пить, то забудешь, что ты всё это начал?

В её глазах вспыхнула яркая, звонкая обида.

— Ты что, никогда мне это не простишь? — пробурчал мужчина.

— Главное, чтобы ты себе это простил.

Её взгляд скользнул по рабочему столу в углу кабинета. Филипп выпрямил ноги.

— Мне неудобно, Надя, прошу, встань, — он потянул её за руку.

Его прикосновения отзывались в теле яростным желанием причинить ему боль.

— Ты много выпил…

— Я в отличной памяти, — он посмотрел на кипу бумаг на столе. — Завтра выходной, и я в кои-то веки имею право выпить без твоих упрёков. Конечно, руки тянулись ознакомиться с завтрашним делом, но я себя остановил. Я устал.

— Ты что… — её голос дрогнул, — не ознакомился с делом?..

— Надя, прошу… — мужчина с тяжёлым вздохом облокотился на подушки, — не трогай меня. Я и в руки не брал этих бумаг. Они лежат там с утра. Не наше дело и не наше слушание. В конце концов!

— Просто это дело с окраины страны…

— Надя, — он строго отчеканил каждое слово, — пожалуйста.

И тогда она сделала то, что умела лучше всего, то, чему её научили все предыдущие поколения женщин, — замолчала. Ей хотелось сорваться, но она себе не позволила. Снова. По крайней мере никто не запрещал ей причинять боль тем, кого не знаешь, как любить.

Филипп раздражённо закатил глаза.

— У меня давно не было выходных. Вечно то заседания, то бумаги, то проверки! — он поднялся с дивана и подошёл к окну. — Почему я не имею права…

Дверь захлопнулась.

Филипп не любил, когда она так делала: вся сжималась, прятала глаза и уходила. Он не любил, когда она молчала и делала вид, что его не существует. Ему хотелось броситься следом, заговорить первым, рассмешить её, напомнить, что любовь должна быть сильнее, выше, милосерднее. Но сил на это не было. Тем более он правда был виноват, а она продолжала быть рядом. Это много для него значило.

Мужчина пошире открыл окно и сделал глубокий вдох. Небо было пасмурным, но одна яркая звезда подсвечивала контур облаков, делая их объёмными. Пахло сырой землёй и листьями. Головная боль начала понемногу отступать, и он окинул взглядом качели, которые так не нравились его старшей дочери. Он пытался усадить её в них сотни раз, но она стояла на своём.

Лиза родилась серьёзной, и ещё младенцем смотрела на родителей рассудительным, внимательным взглядом. Филипп сразу разглядел в ней это: открытость чувствам, беззащитность, уязвимость. Она казалась равнодушной, но он видел, как внутри эта девочка переживает всё в тысячу раз сильнее. Он пытался её остановить, переделать, запретить чувствовать то, что не положено, но, как и с качелями, дочь не хотела ему уступать.

Филипп закрыл глаза и постарался отогнать воспоминания.

— Нужно выключить свет и уснуть, — он подошёл к столу и потянулся к лампе.

Тень упала на толстую папку с завтрашним делом. Филипп так и не понял, зачем им привезли эти документы, но по профессиональной привычке потянулся к документам.

Чёрная обложка указывала на то, что преступник прибудет издалека. Насколько Филиппу было известно, только недавно до окраины страны добралась автоматизация контроля за эмоциями, и теперь людей оттуда доставляли в Суд всё чаще и чаще. Понадобилось больше пяти лет, чтобы детекторы чувств прошли контроль и стали поставляться в другие точки страны.

Он дотронулся до папки.

— У меня выходной, в конце концов! — он раздражённо отдёрнул руку и ударил по выключателю лампы.

В кабинете стало темно.

Надя была права: он так и не простил себе веру в то, что контролировать эмоции — это путь к безопасному и деятельному существованию. Всё оказалось гораздо сложнее. Филипп устал получать эти папки с делами как доказательства того, что он участвовал в создании мира, где людям нельзя делиться своими чувствами. Он верил, что это поможет, пока не стал отцом.

Его неправильно поняли, а потом он уже не смог ничего остановить.