Первая. Восемнадцать сцен о счастье

Виктория Валерьевна Дергачёва (2020)

Виктория Дергачёва выросла в Екатеринбурге. Окончила исторический факультет и потом получила литературное образование. Публиковалась в сборниках пьес, литературном журнале "Сибирские огни". Участница Форумов молодых писателей России, СНГ и зарубежья, финалистка драматургических конкурсов Москвы, Санкт-Петербурга и Екатеринбурга. Это первый сборник коротких рассказов автора, в которых одна девушка делала маникюр, а потом за ночь обнаружила, что весь мир — музыка, и сразу превратилась в композитора. Другая героиня раскрыла тайну жизни и смерти, и поэтому влюбилась. А третий герой узнал, кто такие настоящие вампиры, и даже обнаружил в себе редчайший "вампирский талант".Всего восемнадцать самых разных историй. Их герои иногда перебивают друг друга, а где-то ясно можно различить голос каждого. Весь вопрос в том, кого вы услышите.

ДЕЖАВЮ

Сцена 1

И.

Здравствуй, осень, вот и я.

Здравствуй, моя юность, витающая в воздухе. Сколько дорог, сколько улиц прошла, чтобы разыскать, чтобы вспомнить меня.

Помнишь ли?

Я помню лопоухого мальчика, который смешно краснел каждый раз, встречаясь со мной взглядом в студенческом театре. Ты приходил к какой-то круглой горластой девушке, и она дергала тебя за локоть, каждый раз, когда ты смотрел не на нее.

Посвящаю эту осень тебе, мой хороший. Каким бы ты потом серьезным и большим человеком не стал, я помню тебя таким.

Этой осенью ты умер.

Осень, осень. Перелистывает страницы.

Мимо бежит девчонка на свидание к скучающему хоккеисту, в глазах уже страх: “А, вдруг, уйдет? Вдруг, не успею? На меня только раз в жизни так смотрели. Вдруг, больше никогда-никогда никто не посмотрит”.

И я думаю ей вслед: “Такие мужчины встречаются в жизни сколько захочешь. Встретишь еще, главное, будь собой. Гори, будь зажигалочкой, музой, женщиной, а не пустой куклой с надутой попой”.

Золотые слова. Кто бы мне их сказал в мои девятнадцать лет?

Самая главная ошибка юности — выбор. Не повторяй моих ошибок, девочка.

Она опять боится: “Сложность в том, что они в процессе ведь все становятся… Так подружка сказала, а я, тьфу-тьфу-тьфу, не сталкивалась пока особо, точнее не вляпывалась, и, надеюсь, не столкнусь, то есть не вляпаюсь”.

Хоккеист хмыкнул, и отвернулся от потянувшихся к нему губ.

“Но от рассказов знакомых, конечно, иногда прямо волосы шевелятся, вот как”, — девчушка дотянулась до отполированной щеки.

А я шепчу ей на ухо — плевать на всех, живи! Будь с теми, кто с ума сходит от тебя, кто жаждет. Они горы свернут для тебя. Если хочешь, просто с ними спи, тебя зарядит по самую макушку только это. Любовь — бешенная энергия. И она, вот она твоя на блюдечке. От жаждущих тебя глаз. Не корми собой скучающих.

Услышала. Нахмурилась. Вижу, что она поняла. Призадумалась, глядя на своего хоккеиста. Куда-то потянулась на зов. И я иду дальше спокойная.

Помню-помню много лет назад пришла в театр на какую-то читку и встретила там тебя. Ты опять покраснел, сжался в кресле, уставившись в перевернутую тетрадку. Я подумала: “О, я знаю тебя, странный лопоухий мальчик”. А ты был уже главным режиссером в этом театре. Ты смотрел на меня поверх тетради, пыхтя от напряжения, а я (ну и ладно, подумаешь, очень надо) пошла поболтать с знакомым театральным критиком.

И знаешь, я вчера ночью себе пообещала, что в жизни не буду с теми, кто смотрит на меня иначе.

Ржавые тропинки в парке. Белый памятник Маяковскому. Красно-жёлтые кабинки колеса обозрения уперлись в окна строящегося дома.

Все не так. Не о том. Ты искала меня, юность. В этом парке, в этих черных деревьях, в этой ржавой листве. Летом, осенью, весной и зимой ты жила под скамейками, выискивала меня в беличьих схронах. Дождалась. Узнала. Бросилась мне навстречу, обвила шею. Разве ты простила меня?

Насколько память о той девочке, заходящей в студенческий театр, поселилась глубоко в твоем сердце? Скучал? Нашел? Довольствовался? Сравнивал с женой? Был счастлив? Сколько раз разводился? Стал папой? Успокаивался? Боролся? Проигрывал? Влюблял? Был слаб? Жаловался? Выбрасывал всё в искусстве? Свыкался? Жалел? Краснел ты еще перед кем-либо? Думал ли, что “ах, если бы”?

Ах, если бы я рисовала картину. Если бы я умела рисовать. То это был бы сюжет в модном нынче стиле, где ты бы прятался за спинами сочувствующих. Которые помогали бы тебе закатать в ковер еще дышащий тимбёртоновский труп невесты. Потому что, они знают, так проще:

— Послушай совет, юное дарование, закатай полусгнившее сердце в ковёр, или…

— Или?

— Или, сам понимаешь, сам понимаешь, в очереди много таких. Ты гений, конечно, но заменить тебя проще некуда. Никто не позволит тебе оставаться со своим сердцем. У нас так не принято. Живое сердце сложнее продать. И корову можно научить танцевать балеты. Ремесло. Раз-два-три. Делись. Вот посмотри, корова на первых страницах газеты, она говорит “му!”. Задай ей вопрос.

И ты спрашивал:

— В чем смысл Вашего творчества, уважаемая корова?

— Му!

— С чего Вы начинали? Опишите Ваш путь, чтобы молодое поколение могло по Вашим стопам, то есть, простите, копытам?

Конец ознакомительного фрагмента.