Багровое пространство

Виктория Строева (2025)

Воин-смертник не удержался в рамках дозволенного… Его сын молодой священник оказывается втянутым в жестокое сражение, и спасая своих губит себя…

Глава 1

Выбор?

Из Дела младшего офицера Гранда Русла Дея:

Комиссия Лояльности обнаружила в состоянии упомянутого воина следующие отклонения:

1 — эмоциональная нестабильность.

2 — сопротивление призыву.

3 — безответственность в принятии решений.

Особая отметка:

При последней процедуре воскрешения нестабильность воина-смертника усилилась до патологической, что со временем приведет к протесту против Системы Управления Империей.

Компьютер-координатор (код — 5) довел до сведения комиссии, что Гранд Русл Дей запланировал свой отпуск не в офицерском пансионате, как это принято среди военных, а предпочел лететь на планету Баска, где был рожден три века назад. Что, несомненно, является следствием деградации искусственных структур в пострадавшем разуме, и постепенном его возвращении к естественным биопроцессам.

Выписка о мере пресечения из протокола предварительного слушания:

Допуск к оружию массового уничтожения воина смертника с нестабильной нервной системой запрещен. Использовать его в другом качестве в системе возможным не представляется.

Гранд Русл Дей подлежит полному уничтожению.

Старший офицер Алек Сандр

Защита:

1 — Учитывая многочисленные воинские заслуги Гранда Русла Дея перед сообществом дронов, обязанных ему победой в последней войне с Цивилизацией Рака, прошу предоставить моему подзащитному возможность выбора между полным уничтожением его сущности и смертью, с последующим восстановлением его тела. Мы обязаны использовать тот шанс, что вновь пережитая более спокойная смерть устранит то искажение, которое возникло в искусственных структурах разума солдата во время последнего боя.

2 — Сопротивление призыву со стороны личности подзащитного опасным не представляется, так как призыв легко заменить координатами любого филиала Тарковской тюрьмы.

3 — Гранд Русл Дей способен жертвовать собою ради общего блага дронов, несмотря на неожиданный протест в отношении своего статуса бессменного солдата.

Выписки из личного дневника офицера Гранда Русла Дея прилагаются к рассмотрению:

………………

Выписка из протокола повторного слушания дела младшего офицера Гранда Русла Дея:

Изменение меры пресечения…

Из личного дневника офицера.

… Я помолился, бой предстоял тяжелый. Об успехе я не думал — незачем. Я должен! И это было единственное, с чем я был согласен. Хотя до конца и не понимал, что произойдет в результате моих эволюций. Что, впрочем, было уже неважно: я был в капсуле-корабле в расчетное время, на месте.

Взрыв!.. Руки бегают по клавишам, пытаясь предотвратить разрыв корабля. И все же я теряю контроль над его защитой. Времени осталось мало. Мое длинное тело, ощущая неимоверную тяжесть, снова тянется к пульту, чтобы включить аварийную связь, ибо та, что на мне, вышла из строя. Впрочем, как и я сам!..

Мы не имеем права просить о помощи, но обязаны отправить сигнал, что выбываем из строя, что больше нет нас в команде и все тут! Однако мысль, что надо успеть, мешает действовать достаточно быстро…

Взаимосвязи тела продолжают рваться, как и корабль. Какая… жуткая… боль!!!

И я, наконец, падаю в пустоту.

…Один!

…Темнота и бездна. Этот шок самый страшный для нашего разума!

…Неужели в этом и был смысл моего существования? Столько надрывных усилий, чтобы в итоге превратиться в обычный космический мусор?

Но какая легкость! Какая сладость свободы! И возможно моя судьба не так уж и плоха!

Эта мысль помогла мне примириться со своей бестелесностью…

И вскоре я вспомнил, что такое со мной не впервые…

… и сразу за этим сквозь бессмыслицу моего бытия я услышал призыв. И это значило, что чья-то воля чего-то от меня добивалась. Но вот незадача, я не желал ей подчиняться!

Свобода! Полет! Только это сейчас было ценно!

Ведь только я могу решить, каким мне быть и для чего существовать!

Однако несмотря на это свое неприятие назойливого призыва, мне все же хотелось выяснить, а кто же его отправил. Кто этот мой неуловимый противник?

И мое любопытство одерживает верх над моим же упрямством. Я все еще сопротивляюсь, но уже вяло. Мысленно опускаю руки и безвольно принимаю посыл. И сразу, как пощечина, в моем опустошенном сознании взрывается картина: черные дома тянутся ввысь матовыми крышами. Багровое зарево, отражаясь в глянцевой мостовой, заполняет все небесное пространство. Это видение совершенно статично, но оно меня манит. Манит пульсацией жизни, по которой, оказывается, я успел соскучиться. Я знаю, что это ловушка. Что некто или нечто играет на самом моем сокровенном, что я берегу в своей душе, стонущей от бремени прожитых лет. Да Бог с ним! Все мое в любом случае останется при мне! И у меня теперь есть огромное желание! Я хочу домой!

И я потянулся к видению, а значит к прошлому и очередному повтору… несчастий!

Жалящий поток снова терзает мое тело. Оно мне отвратительно! В нем нет настоящей жизни и не будет потом. Давящая тяжесть, которой я так не желал и страшился, снова обнимает меня, и тогда я захлебываюсь болью, которая приглушенной будет преследовать воина — смертника не только сейчас, но и потом, то есть все предоставленное время жизни. Я об этом знаю, я этого страшусь, но я на это уже согласился… Там! И я указал перстом вверх. Так как снова владел своим телом!

— Никогда не видел этакий многозначительный жест у оживленного с первым вздохом! — услышал я слова воскресителя. — Интересно, что этот парень имеет в виду?

— Не важно. Но сообщить об этом стоит! — ответил ему его помощник.

...

Мой друг и (так уж вышло) начальник Алек Сандр сидел за столом с бокалом в руке и просматривал какие-то записи. Казалось, он служит на этом посту уже целую вечность (ведь другом качестве я его знал, разве что в Академии, а живу я очень и очень долго). Мощь его интеллекта и молниеносность реакций не раз способствовали победе в наших сражениях. Ему не было равных в сноровке и силе. И все-таки главным в нем была не опытность солдата, а внутренняя чистота и особая надежность, из-за которых мы смело следовали за ним, даже если оказывались в самых горячих заварушках. Юнцом я его боготворил, (он был тогда недосягаемым для меня старшекурсником), а теперь уважал как никого.

Алек Сандр ждал меня, и был недоволен, что я задержался.

— Отлично выглядишь! — с дежурной вежливостью похвалил он, когда я продемонстрировал ему свое возвращение из мертвых. — Хочу поздравить тебя! Командованию известно, что это ты доставил массу для взрыва. И опасный сектор галактики, наконец-то, расчищен… благодаря твоей авантюрной выходке! Так что можешь проделать дырочку для ордена… — Алек ненадолго умолк, пристально вглядываясь в мое лицо, и, понизив голос, добавил: — Но есть одно «но», ты не посвятил меня в свои расчеты, а это дисциплинарный промах. Из-за твоих не скоординированных действий с общим планом ведения боя, мы понесли большие потери. Не всех удалось вернуть из-за устроенного тобой колоссального взрыва. Тела многих не подлежат восстановлению, а другие вообще сошли с ума. Вот и с тобой пришлось повозиться…

Я молчал, оправдываться было бессмысленно. Ведь я осознал себя раньше импульса и намеренно сопротивлялся призыву, кроме прочих своих грехов. Вот операторы, заметив это, и доложили куда следует.

Не дождавшись от меня объяснений, Алек сухо предупредил:

— Тебя ожидает проверка на лояльность Системе. Твоя реакция на возвращение всех озадачила. Но это все что я могу тебе сообщить, чтобы не позволить себе лишнего! — он криво улыбнулся и продолжил: — Однако у нас не только карают за грехи, но и охотно награждают за доблесть. Кроме ордена тебе назначена дополнительная неделя отпуска. — Он сделал паузу и неожиданно добавил: — Девочки и прочее, завидую…

Я вздрогнул. Алек натянуто рассмеялся:

— Не сверли меня взглядом, — попросил он. — Твои документы, как всегда, у пятого терминала. И удачи тебе!

— Спасибо! — сухо поблагодарил я и, как заправский школяр, с пафосом продекламировал одну из формул стандарта: — Мы сильны только тогда, когда полностью подчиняем себя задаче!

Алек Сандр посмотрел на меня с пониманием. Я выкручивался, потому что бездарно попался!

— Удачи! — искренно пожелал он.

Я шел к компьютеру. Каждый мой шаг отдавался болью. И я злился, что по собственной воле снова обрек себя на страдания. Что колебался и потому проиграл. И еще я злился на бездарную шутку «чистого душою» Алека. На самом деле в этом вопросе он ничем не лучше меня! Уже после первого воскрешения у солдат-смертников пропадает интерес к продолжению рода, что большинство принимало без проблем, а вот меня отчего-то до сих пор угнетало.

Компьютер голосом, лишенным эмоций, почти интимно спросил, где хотелось бы отдохнуть опытному ветерану? Это была шутка, потому что место отдыха всегда было одно — пансионат. Наш пансионат! И электронная шутиха еще больше выбила меня из колеи. И где же холодный разум, стальные нервы закаленного в боях воина? В общем, похоже я опять сплоховал. Со мной и раньше было не все в порядке, но до сих пор это не бросалось в глаза, да и мне самому не было так очевидно. По мнению школьных учителей, (ах как давно это было!), я больше гожусь для постного поприща священника, и мне не советовали служить в армии. И действительно, это оказалось правдой! Так что теперь и я знаю, что в Церкви был бы на месте! Но выбор сделан. Ничего уже не исправить! К тому же смертники не уходят со службы «живыми».

Я очнулся от своих невеселых дум, и заметил, что на меня посматривают снующие по коридору клерки, кто насмешливо, а кто неодобрительно. Значит, пока я жаловался себе на злую судьбу, привлек к себе опасное в моей ситуации внимание окружающих. А компьютер-координатор с бесконечным терпением машины все также ждал моего ответа. Эх, мне бы его машинная невозмутимость! Я заставил себя успокоиться, еще поразмыслил немного, и из упрямства, которое будто прилипло ко мне после последнего воскрешения, выбрал для отпуска родную планету и город, в котором я родился и когда-то жил. И это было неосмотрительно. Проявлять сентиментальность при тотальной слежке за мной, и проверке моей лояльности по отношению к Системе мне бы не следовало. Игра по старым схемам для разума воина — это изъян. Мой выбор говорит о сбое в обновленных после смерти искусственных структурах разума. Подумав об этом я снова замер на месте, с ужасом понимая, как недалеко я ушел в своих запрограммированных проявлениях от мыслящей машины.

...

Получив визу вместе с билетом, и прихватив с собой самое необходимое, я на спецмашине добрался до пассажирского межпланетного корабля, и спустя семь часов уже мог любоваться своим родным городом. И вынужден был констатировать, что видение-ловушка, какой бы совершенной ее не моделировали, не сравнима с настоящей реальностью! Тысячи деталей были утрачены в статичной картине призыва. Я шел по тротуару, и несовершенство его поверхности дарило мне ощущение близости к природному и изначальному. Последнее время меня все больше тянуло к простым вещам. Я смотрел под ноги, и думал, что меня никто здесь не ждет, потому что помнить меня просто было некому.

Наш дом был последним на этой улице. Квартира, где мы жили дружной семьей, по светским меркам была небольшой: комната да кухня с маленьким балкончиком, где по вечерам отдыхало наше семейство. И я надеялся, что мое родовое гнездо не тронули перемены. В нашей Системе, уже давно все строилось на века. И это значит, что я мог рассчитывать на этот подарок. Первым делом я решил осмотреть родительский дом, а потом уже думать, что буду делать с отпуском. Поднявшись по лестнице, я замер перед дверью, придумывая, что скажу новым хозяевам. И как всегда пришел к выводу, что лучше правды ничего нет. Я робко постучал. И вскоре передо мной предстала молодая особа. Таких, как она, красавиц я еще не встречал, разве только видел на мерцающих обложках модных журналов. Она ждала моих объяснений, а мои глаза все больше расширялись от восхищения. Взгляд ее васильковых глаз говорил о тонком ощущении мира. Она была трепетно эмоциональна. И это приз для любого живущего! Эмоции… как я по ним скучал! Мы тоже себе позволяем чувствовать их, но только слегка, ведь в оживленном теле чувства сопровождаются болью.

А хозяйка, оглядев меня с головы до ног, явно задалась вопросом, почему офицер внешних войск постучал в ее дверь. Молчание затянулось. Потому что я так растерялся, что не мог вымолвить и слова.

— Что-то случилось? — не выдержала она.

Ее вопрос вывел меня из ступора, и я, спохватившись, открыл рот:

— Простите за бесцеремонность! Однако я осмелюсь просить позволения осмотреть ваш дом.

Ее глаза расширились, она осторожно заметила:

— Неожиданно! А что за интерес Вооруженных Сил к частной жизни свободной женщины?

Я протестующе взмахнул руками, и поторопился ее успокоить:

— Вооруженные Силы здесь ни при чем! Это, знаете ли, моя личная просьба.

— И в связи с чем она? — уточнила хозяйка.

— Я жил здесь раньше, — просто и без затей ответил я.

— А… вы хотите сказать, что все еще привязаны к этому… — она кивнула в темноту своей квартиры и, помолчав, добавила: — привязаны, как ребенок! А насколько характерно для воина совершать паломничество по святым местам прошлого?

Отчего-то, услышав ее вопрос, я почувствовал себя увереннее.

— Вы совершенно правы! Это крайне необычно для, так сказать, неумолимого воинского сословия. И все же, я здесь! — добавил я с нажимом: — И прошу позволить мне взглянуть на обстановку, среди которой я когда-то рос!

Она надолго задумалась. А я переминался с ноги на ногу, и ждал ее приговора. Уже не веря в свою удачу, я открыл рот, чтобы вежливо попрощаться. Но женщина опередила меня, подняла голову, заглянула в невыразительные глаза воина и вдруг пригласила войти. От неожиданности я вздрогнул, чуть помедлили и шагнул за порог. Конечно, я был польщен! И весь подобрался, семеня за ней вглубь коридора.

«Что же ей удалось прочесть в моих глазах?» — в предвкушении чего-то неясного думал я.

Мы в несколько шагов миновали коридор, и я, с трудом оторвав взгляд от ее точеной фигурки, почти без интереса осмотрелся. Да. Все, как и прежде, как я и надеялся! Но несмотря на безразличие, которое я вдруг испытал к своим пенатам, все же родные стены на меня повлияли, заставив немного оттаять, и я переключился на то, что было более захватывающим: на легкую походку хозяйки. Внезапно я осознал, что любуюсь. И это было так невозможно, что я удивился! Меня отрезвила боль. Ведь смертнику дозволено удивляться, только лишь слегка обозначив чувство, то есть почти до ментального вывода. А я расчувствовался, как экзальтированная барышня!

Оправившись от приступа, я поглубже вздохнул, и решил, что пора начать разговор:

— Мы жили здесь втроем — мои предобрейшие родители и ваш покорный слуга!

Она кивнула и тихо заметила:

— А теперь вы одиноки! Это нетрудно почувствовать. Сожалею! Потеря близких всегда так печальна!

А ведь она меня не понимала. Что было естественно, ведь эта женщина жила в другом мире, совершенно отличном от моего собственного.

Я прочистил горло.

— Могу предположить, что ваше рождение состоялось позднее моего на два — три века, — я поклонился.

— Да будет вам известно, солдат, о возрасте женщины теперь говорить не принято. Косметология творит чудеса, и можно попасть впросак! — она засмеялась легким смехом.

— О! Вы правы! Конечно, у меня небогатый опыт в общении со слабым полом. Да у меня совсем его нет! — выпалил я и покраснел.

Она покачала головой, заметив мою неловкость и напряжение, и решительно сменила тему.

— Наверное, вам тесновато было в этой квартирке втроем?

— Я не замечал! — Ответил я, пожимая плечами. — Ведь я был счастлив!

— А что вы чувствуете, когда вспоминаете о родителях теперь?

— Ничего.

Она вздрогнула.

— Как? Совсем?

Я развел руками.

— Солдат не может чувствовать. Точнее, не может себе позволить…

Теперь ее взгляд показался мне отрешенно пустым.

— Как это может быть? — спросил она, с некоторым усилием заставив себя продолжить наш разговор.

Она была растеряна. Не горевать по близким было странным для ее мира. И, наверное, даже отвратительным! Я не знал, как объяснить, что означает быть солдатом в Системе. И пропасть, которая возникла между нами после моего честного ответа, начала расти от мгновения к мгновению. Мы молчали. Не зная, как оправдать себя, я снова чуть пожал плечами, и стал за собой наблюдать. И вдруг понял, что отвести от нее взгляда я просто не могу. Будто мои глаза мне больше не подчинялись. И ей стало совсем неловко. Но как ни странно, именно эта моя мужская бесцеремонность начала рушить возникшую между нами отчужденность.

Она снова подняла на меня глаза.

— Как вас зовут, солдат?

— Грандом, — охотно ответил я, — а вас?

— А меня Вей.

— Привет вам, Вей! — сказал я.

Вей смешливо хмыкнула.

А я подчеркнуто печально вздохнул, проявив нехарактерный для меня артистизм.

— Я опять насмешил вас, а, всего лишь, хотел быть вежливым. Я снова сел в лужу, да?

— Ну что вы! Все хорошо! — пожалела она меня. — Просто так приветствовать сейчас не принято. Но в старых книгах сколько угодно можно найти таких оборотов! Садитесь! Прошу! Да садитесь же вы! — приказала она, смеясь.

Я послушался и жалобно резюмировал:

— Увы! Я вижу, что я безнадежен! Я — обычный отсталый провинциал! Или отставной? — заколебался я, и покачал головой. — Нет, не различаю оттенков.

Круглый диван, на котором мы устроились, как брат и сестра (к несчастью не ближе), стоял, как и раньше в центре комнаты. Рядом, на столике, были аккуратно разложены информационные кристаллы. Компьютер, когда-то принадлежавший мне, все так же располагался у окна. И я удивился, что его не заменили новейшей моделью, однако в этот раз не забыл удивиться слегка.

Но все-таки Вей уловила мое чуть обозначенное удивление.

— Этот город, — объяснила она, — не представляет интереса для населения. Большинство предпочитает жить у моря, где больше рабочих мест. Поэтому квартира долго пустовала. А я живу здесь не больше недели. Если не считать вчерашнего посещения мамы, то вы — мой первый гость. Предлагаю перейти на «ты»!

— Буду счастлив! — с энтузиазмом выпалил я.

Она, обнажив великолепные зубы, звонко рассмеялась.

— Вашу учтивость да моим бы сверстникам!

Я снова смутился, но сделал попытку поддержать разговор:

— Большая честь для меня быть твоим первым гостем!

Она опять рассмеялась.

— Теперь, когда мы покончили с формальностями, расскажи о себе, — попросила Вей.

— Я дам ответ на любой твой вопрос! — с энтузиазмом пообещал я.

— А без вопросов, разве ты не можешь рассказывать?

Я буквально застыл, пытаясь сообразить, что может быть достойно ее внимания?

— Отвык… — наконец сдался я. — Да и растерялся…

— Может ты засекречен? — Вей прищурилась.

— Не больше обычного.

Теперь и она поняла, что без ее вопросов я не справлюсь и задала следующий:

— Ты из тех, кого уже восстанавливали?

Ее искренний интерес ко мне и моей судьбе неожиданно вывел меня из ступора и плотину прорвало:

— Я много умирал в этом теле. И мне чертовски надоело это занятие! Ведь смерть проживается, не только когда погибаешь, но и во время воскрешения, когда над солдатом колдует ангел оператор. Те же боль и страх. Две смерти в одной…

В глазах Вей блеснули слезы, и я вдруг пожалел сам себя вместе с нею. И поперхнулся от боли. Усилием воли я успокоил свои расшалившиеся нервы и продолжал:

— Для Системы дешевле восстанавливать воина, чем заново формировать тело новичка с помощью дорогостоящей фармакологии, ведь только так можно по-настоящему обучиться современному военному искусству. А после восстановления или воскрешения (это как вам будет угодно), из-за осложнения в виде остаточной боли, мы вынуждены сидеть на голодном эмоциональном пайке, взращивая в себе сдержанность и аскетизм. В результате вынужденной концентрации внимания наша власть над собой усиливается от жизни к жизни, и мы становимся способными к такому быстрому действию, о возможности которого обычные жители планет даже не помышляют. Да и опыт ветерана дорогого стоит.

В ее глазах стыл ужас. Значит, я сказал больше, чем следовало. Меня затрясло. Я был словно в тумане, и все же обуздал себя, чтобы не пугать ее еще сильнее. Я прислушался к себе с тщанием солдата в разведке. Вон оно как! Мне чертовски приятно, что кому-то не нравится, что со мной сделали. И что самое удивительное — само удовольствие мне приносило лишь только удовольствие и не более. Что было до странности непривычно, и просто для меня неправильно!

Набравшись смелости, я попросил покормить меня, потому что голод начинал мне мешать мыслить, мыслить по-военному: с высочайшей концентрацией и строго следуя логике. А я и так боялся разочаровать ее!

Она кивнула, и поднялась с дивана, а я потащился за ней на кухню, и занял там удобную стратегическую позицию, чтобы иметь возможность наблюдать за кулинарными священнодействиями хозяйки. О! Это было великолепное зрелище! Сильная, ловкая, хрупкая, нежная, притягательная. Мои глаза жадно пили мягкие изгибы ее тела, которые определенно обладали магией призыва. И я подумал, что уж эту-то ловушку я ни за что не упущу! Вей знала о моих проделках самца, и все же воздерживалась от колкостей, которые я, несомненно, заслуживал. Но может ей нравилось мое внимание? Я очень на это надеялся, правда одновременно с этим еще и недоумевал — зачем мне это понадобилось? Для очередного приступа лихорадки?

«Приятель, тебе не стоит думать о женской привлекательности!» — попробовал урезонить я себя.

Но это не помогло. И скорее всего по тому, что думать о женском теле вдруг оказалось для меня совершенно естественным делом. Вот именно, даже для такого, как я. Кажется, что в этот раз я ожил несколько больше, чем рассчитывали мои операторы. От Вей не ускользнула перемена во мне. Она точно знала о ней. С ее то чувствительностью! А дальше еще более странно! Ее интеллект возбуждал меня, как самца. И она действительно анализировала с восхитительной скоростью! И тут я так удивился, как не удивлялся целую вечность: я восхищаюсь, а меня не трясет! Может моя родина так на меня повлияла? Что я становлюсь прежним? Без изъянов! Таким, каким был, когда жил здесь! Или дело в женщине, которая так близко… что лечит своим осязаемым присутствием? Теперь святым присутствием для меня! Впрочем, какая разница, что меня меняет? Старые стены. Душевное тепло, свойственное ей, или манящие изгибы женского тела… Я еще раз с жадностью оглядел ее.

О да! О-го-го! Я! Испытываю! Восхищение!

По привычке я устроил себе интроспекцию, и пришел к выводу, что как только пропал мой страх перед проклятой болью, она исчезла. Ибо то, что от нее осталось не стоило принимать в расчет!

Я расслабился, и стал откликаться на каждое ее чувство совершенно естественным образом, как это происходит среди простых дронов.

И с большим трудом очнулся от грез, когда вдруг услышал:

— Офицер Гранд Дей! Очнись! Еда давно перед тобой!

Я посмотрел на стол. Действительно, стол ломился от яств. И я, пряча глаза, принялся за нелегкую трапезу. Ведь чтобы все это проглотить, придется потратить немало усилий, но я утешал себя мыслью, что ем впрок.

— Вкусно, — неразборчиво похвалил я.

— Верю! — вздохнув, ответила она.

Ее взгляд стал лукав, но вместе с тем он оставался все таким же теплым и мягким.

Покончив с едой, я вспомнил, что так и не приступил к осмотру родового гнезда.

— Спасибо тебе за теплый прием! Не возражаешь, если я просмотрю старые хроники на кристаллах? Компьютер — старый. Вдруг остались наши семейные записи…

Вей кивнула и поманила меня за собой. Грациозным гибким движением она развернулась ко мне, когда оказалась у дивана. Я замер и выжидательно на нее уставился. Она, что дразнит меня? Зачем? Дразнит меня, солдата? В каком-то смысле инвалида? У меня застучало в висках, ведь ее прекрасное лицо было так близко!

— Мне пора уходить, — проговорила она. — Вернусь только к вечеру. А ты оставайся, и разберись с кристаллами. А то у меня все руки до них не доходят.

Я не знал, что послужило тому, чтобы так доверять мне, ведь я практически свалился ей на голову, не имея рекомендаций.

— Я буду ждать тебя! — промямлил я, от бравого офицера не осталось и следа, и поплелся проводить ее до двери.

Все это было более, чем странно. «Так довериться совершенно чужому!» — подумал я.

Конечно, я мечтал стать частью ее жизни, и частью ее самой. И даже вроде бы она увидела во мне перемену. Ведь женщины как-то должны это чувствовать. Значит, и она почувствовала, и возможно ответит мне. Насколько я знаю, на этой планете заключение браков правительством не регулируется. Не надо делать запроса на дозволение, не нужно проверять генетический код. И я, со свойственным мне последнее время легкомыслием, решил, что это весьма кстати! Только надо придумать, как подступиться к этой рассудительной женщине (а она была именно такой).

Я прошелся по комнате, погладил стены. Их поверхность ощущалась идеально гладкой, впрочем, как и везде. И меня уже тошнит от этого однообразия. Я долго смотрел невидящими глазами на вмонтированный в стену мой старенький компьютер. Но, наконец, вспомнил о кристаллах, плюхнулся на диван, и приступил к проверке функционирует ли эта древность? Древность не подвела! Но просматривать кристаллы я не стал, так как интерес к прошлому вдруг улетучился. Сидя на диване, я ждал возвращения женщины, и пытался выбросить «неизбежный мусор из своей головы», как я называю процесс отключения мысленного потока. Но сделать этого не получилось. И когда я прекратил бесполезные попытки войти в медитацию, мысли о Вей полетели вскачь. Нет, я не стану сопротивляться своему намерению! Да это и невозможно! Его хватит с лихвой на все наши доблестные Вооруженные Силы. Да, у нас с Вей нет будущего, это я понимал. Ах, я эгоист!!! Но, надеюсь, достаточно обаятельный, чтобы…

Наконец, Вей вернулась. Она первая потянулась ко мне, зная, что самому мне на этот шаг не решиться. И она снова помогла мне. Я опять одержал победу над своим страхом перед мучительной болью, которая с новой силой вдруг взорвалась в восстановленном теле, заставляя купировать любой чувственный импульс. Но я не отступил, я упорно шел к Вей, проламываясь через боль, как сквозь стену. И все исчезло… Не было ни страдания, ни страха, лишь чувство целостности. Единство с женщиной. И мы растворились в потоке, который, ливнем хлестал в наши сплетенных телах, вызывая экстаз.

И вот мы снова сидим на кухне.

— У нас нет будущего! — виновато сказал я, накрывая ее ладонь своей рукою. — Я — малодушный болван!

— А я не жалею! — тихо отвечала Вей. — Меня потянуло к тебе, как только я увидела красного от смущения воина, бесцеремонно вламывающегося в мой дом. Ты — необычный. А твоя невинность просто покоряет!

Мой рот раскрылся от удивления, но, вспомнив, что он снова набит пирогом, я поспешил его захлопнуть. Сделав мощный глоток, я глупо спросил:

— Во мне хорошего только и есть, что моя невинность?

Вей залилась смехом, как звонкий колокольчик.

А я, все еще чувствуя неловкость, сообщил сдавленным голосом:

— У меня неприятная новость, через пять дней закончится мой отпуск.

Вей судорожно вздохнула.

— Что ж, будем наслаждаться мирной жизнью рука об руку хотя бы оставшиеся пять дней! Как на счет театра? Или изысканных блюд у световых фонтанов?

Я долго разглядывал свои пальцы. Мне боялся сказать Вей, что наша любовь с нею — мой первый сексуальный опыт. И я упорно искал аргументы, чтобы возразить в более выгодном свете для моей мужской самости. И, наконец, придав глубокомысленное выражение лицу, я объяснил: чего хочет от женщины любящий ее мужчина. Как мог!

— Я не смогу сосредоточиться на театральном представлении, когда ты рядом! — сказал я, потупив взор.

Она вопросительно вскинула брови.

И я решился на более подробное изложение моих предпочтений:

— Ты мне так желанна! Что мне еще? Рядом с тобой я не чувствую отвратительного назойливого страдания! И самое лучшее для меня сейчас — это провести все дни отпуска, не выходя из нашего дома. Так уж вышло, что эти комнаты в каком-то смысле принадлежат нам обоим.

— Не чувствуешь муки? — глаза Вей удивленно расширились и от того сделались только красивее. — Фантастика! А я все думала, как ты преодолеваешь… Значит, к тебе вернулась возможность жить полной жизнью! Со всеми ее красками! О! Теперь мы просто обязаны поужинать у световых фонтанов. Чтобы ты получил удовольствие еще и другого рода! Гулять, так гулять! — желая быть убедительнее, Вей воспользовалась армейской терминологией. — Ужин не помешает осуществлению твоих стратегических планов! — и, вздохнув, она деловито добавила: — Есть-то все равно надо.

— Что правда — то правда! — вынужден был согласиться я. — Я переживаю такой момент! И поэтому мне хочется сказать прямо сейчас что-нибудь разумное и достойное. Но, к сожалению, умные мысли предательски ускользают, и я лишь в отчаянной охоте за ними…

Вей рассмеялась:

— Вот что значит жаждать удовольствий! Изголодался по ним, да?

— От тебя ничего не скроешь! — проворчал я.

Вей фыркнула.

— Тогда одеваемся и выходим из дома! — она поднялась и направилась к шкафу выбрать себе наряд.

Настоящая женщина!

И я охотно капитулировал перед ее напористостью.

— Подчиняюсь, моя госпожа!

Это был настоящий праздник желудка! Изысканный вкус разнообразнейшей снеди усиливался под воздействием фонтана света. Свет, завораживая воображение, играл красками, рисовал линии, соединяя их в замысловатые фигуры. Каждая такая фигура соответствовала определенному блюду, и усиливала его вкусовые качества. Неким образом. Что даже хотелось причмокивать при каждом жевке.

— Я в раю! У — й-а! — я сосредоточенно жевал и наслаждался. Потом взглянул на Вей, на лице которой играли разноцветные блики. — Боже мой! Моя дорогая, в этом море света ты стала невозможно красивой!

— Не доверяй у фонтана своим ощущениям! — предупредила Вей. — Ты лучше под его воздействием расскажи о себе, — она издала смешок. — Мне хочется знать о своем любимом все!

— Невозможная задача… — отмахнулся я.

Вей вздохнула.

— Почему армия, Гранд?

— О-хо-хо… — запричитал я, словно старуха. — Да я уже, пожалуй, стыжусь своего выбора! Подвела мальчишеская самонадеянность. Возомнил, что смогу сделать самостоятельный выбор. И сделал ошибку с большой буквы! Задатки священника проявились во мне еще в детстве, и учитель, чтобы развить мои врожденные способности, рекомендовал родителям обучать меня по специальной программе. А я хотел другого и думал, что сам могу понять, к чему у меня природная тяга, невольно опираясь, на свои природные способности. Видишь ли, священник не нуждается в приборах, чтобы определить в каком состоянии находится сущность. Будь то дрон, или любой другой разумный. Адепт Церкви сливается своим разумом с разумом прихожанина, сопереживая ему и оказывая помощь корректировкой взаимосвязей.

— Не знала таких нюансов…

— О! Это работенка не для женщин. Хотя, кто знает. Но я отвлекся… Я думаю, что Священник может помочь солдату избавиться от остаточной боли после его воскрешения! И думаю, что и мне удалось преодолеть ее потому, что в детстве я тренировался, чтобы им стать. — Я помолчал, пытаясь осмыслить сказанное, а затем, ласково посмотрел на Вей. — Ты тоже мне помогла. Своей верой в мое естество. Параллельно разрушив искусственные структуры!

Я проглотил очередной кусок, снова восхитился, послушал его музыкальный полет по пищеводу в желудок, и не торопясь, продолжал:

— Я вырос, и от меня потребовалось согласие, чтобы стать Священником. Добрая воля — это обязательное условие. Но увы! Ни родители, ни учителя не смогли меня убедить, что я ошибаюсь. В юности я часто просматривал военные хроники, и заболел военной романтикой. Я думал, что неплохо прожить жизнь не один раз, сохраняя личность и обретенные навыки.

— Непостижимо! Отказаться от поприща Священника! — Вей покачала головой. — Ведь это огромная честь для любого!

— Я же не любой! — легкомысленно ответил я, чувствуя, что начинаю походить на петуха, красующегося перед курицей! — Да еще этот обед безбрачия…

Вей хмыкнула. Я стушевался и снова покраснел.

— Все было хорошо до первой смерти, — продолжил я, справившись с очередным приступом неловкости. — Скучать не приходилось. Мне казалось, что я на своем месте и честно выполняю свой долг. Правда, до первой гибели! Нашей системе часто приходится защищаться. В самые жестокие бои отправляют воскрешенных, как более опытных. Смертность среди смертников, прости за тавтологию, очень высока. Вот тут и началось… От восстановления к восстановлению у меня все больше и больше начали проявляться качества, которые, по молодости, в молодости, — (и опять тавтология, кажется, я пьян!) — я отказался развивать. Сопереживать во время боя некогда и нельзя, а я стал этим заниматься. И как следствие, стал хуже себя контролировать, и что еще отвратительнее спонтанно принимать решения. После последнего воскрешения мое несоответствие стандарту стало буквально кричать. Ошибку исправить уже нельзя. После участия в военных действиях нам запрещено переходить в мирные сферы. — Я прокашлялся. — Кажется, я оседлал своего любимого конька! Вей, да ты меня не слушаешь! А я так старался!

Вей оглядывалась по сторонам.

— Тебя что-то беспокоит? — полюбопытствовал я с подчеркнутым спокойствием.

— Мне кажется, или за нами действительно наблюдают? — уточнила она.

Я вгляделся в нее, что ж она опять меня удивила. Но пришлось сказать:

— Кому мы интересны? — и сразу сменил тему. — Как на счет спектакля, Вей? Который ты мне обещала?

— Идем! — просто сказала моя очаровательная спутница, и добавила. — И будь уверен, я слушала тебя очень внимательно.

Вей работала в семейной фирме в отделе финансов, и мать, сочувствуя нам, не загружала ее работой в эти короткие и одновременно длинные дни моего отпуска. Когда пришло время расстаться, прощались мы горячо. Вероятность того, что мы встретимся когда-нибудь еще раз, была безнадежно малой.

...

Вернувшись на службу, я сразу зашел к Алеку. Как всегда, он был загружен нескончаемыми делами. Он поднял глаза от бумаг, неодобрительно взглянул на меня, и, как всегда, предложил мне сесть в кресло против него. Он терпеливо ждал, пока я размещу в него свое седалище. А возился я долго. И даже испытывал извращенное удовольствие от его тренированного терпения. Я копошился, а он наблюдал за этим, с тем видом, с каким врач наблюдает больного. Наконец, я замер в расслабленной позе.

— Надеюсь тебе удобно! — ворчливо заметил он.

Я кивнул.

А Алек, забарабанив пальцами по столу, произнес в такт отбиваемому военному маршу то, что я и ожидал от него услышать.

— Проверка твоего соответствия стандартам закончена.

Его голос звучал сухо и почти равнодушно. Но это меня не задело. Я был слишком счастлив!

— Тебе провели тест после воскрешения, как и всем. И оказалось, что ты слишком сильно подвержен влиянию внешних факторов. Мы все в какой-то мере подвержены им, но твои реакции не входят ни в какие ворота. Тебе в пору в актеры податься с этакой подвижной психикой! В общем, у командования есть опасения, что твоя непредсказуемость в бою опасна для выживания личного состава. Последнее сражение — яркая тому иллюстрация. Поэтому и была предпринята дополнительная проверка. Ведь тебя рассматривали буквально под микроскопом, знаешь ли.

Я кивнул.

— Ну и как? Ты заметил, что за тобой наблюдают? — уточнил Алек.

Я снова кивнул и сухо сказал:

— Они не церемонились. Могли бы быть и поаккуратнее! Заметил не только я, к сожалению.

Алек вздохнул.

— С этим я разберусь. Спасибо, — он сделал себе пометку.

А я церемонно поклонился.

Мой друг продолжил свои увещевания:

— Эта твоя поездка в родной город! Что за бредовая идея! Сам понимаешь, то, что ты отправился туда, походило на драматизацию призыва твоего последнего оживления.

Я не ответил. Что толку было оправдываться? Ведь так все и было.

В нашем разговоре возникла пауза. Не дождавшись от меня даже междометия, Алек снова заговорил:

— Наш вынужденный аскетизм приветствуется, как ты знаешь! — И он ткнул пальцем вверх. — А ты воспринял мой совет на счет девочек слишком буквально! Мог хотя бы не демонстрировать свои похождения. Зачем ты потащился с ней к фонтанам и в театр?

— А нельзя ли повежливее? — вспылил я (и кстати, не поморщился). — Ты говоришь о моей жене!

— У-у как все запущенно… — протянул Алек Сандр, и мстительно добавил: — А ты не боишься, что скоро сделаешь жену вдовой?

Я беспечно улыбнулся, пытаясь скрыть, что он задел меня за живое.

— Несмотря на все мои несовершенства, я знаю, что мою жену ждет незавидная судьба вдовы. И не только я виноват в этом! — огрызнулся я уже зло. — Да не хочу я оправдываться! И признаюсь, что не жалею, что проявил упорство в столь мирном деле. Вей ждет ребенка!

— Как? — поразился мой друг. — Это же невозможно!

Я пожал плечами.

— Я очень счастлив, Алек! А шансов продолжить карьеру у меня в любом случае не было.

— Но возможно ли воскрешенному стать отцом? — не унимался Алек.

Я снова пожал плечами. Если так пойдет дальше, они у меня скоро начнут болеть.

Я ответил своему командиру:

— В последний день она проверила это с помощью специального теста. Наука ушла далеко вперед. И пока мы с тобой воевали, безнадежно отстали от жизни. Впрочем, наше жалкое существование и жизнью-то назвать нельзя, — добавил я, не щадя чувства друга.

— Ребенок от восстановленного! — пробормотал Алек, и поморщился от боли и, наверное, от зависти. (Надеюсь!) — Но как ты выдержал?

— А ты попробуй! Точно не пожалеешь!

— С чего ты взял, что я не знаю… — Алек метнул на меня страдальческий взгляд, но взял себя в руки. — Я не воспользуюсь твоим советом. Что за провокации, Гранд? — однако чувствовалось, что он интересуется темой больше, чем хочет показать.

— Очень жаль! — посетовал я, ибо меня уже несло. — Рождаемость в Системе падает. Ты мог бы внести свою лепту. Этот подвиг достоин солдата!

Я понял, что слишком увлекся. И целое мгновение, превратившееся в бесконечность, чувствовал себя животным, приготовленным для жертвоприношения мною самим же, любимым. Я представил это, как можно ярче, используя свое не на шутку разыгравшееся воображение. Как душераздирающе! О нет!… И я решил бросить свои извращенные фантазии, и думать лишь о будущем своего ребенка. Для родителя это должно быть приятно. Но и здесь моя радость была приправлена страхом. Я боялся, что в ребенке воина — смертника станут искать особые качества, мучая несмышленыша исследованиями. Возможно, как и Вей, пока она будет носить дитя под своим сердцем. А я не могу их защитить! Так какую жертву я приготовил? Себя или дитя с его матерью? Кажется, я превратился в проблему абсолютно для всех! Только и остается, что надеяться на хорошие связи семьи жены. Благо, они есть! Семья богата.

Мы поговорили о делах Алека и немного о планах Академии, как в старые добрые временна, отдавая дань нашей дружбе. Потому что о моих делах говорить больше не было смысла. Я сделал все, что мог! Но одна мысль все же доставляла мне удовольствие, я не сожалел о содеянном, и даже был горд собою!

Когда я уходил, Сандр уже снова смотрел на меня с приязнью. Он дежурно пожелал мне успехов, а потом еле слышно добавил, видимо все еще принимая близко к сердцу участь своего друга:

— Наш разговор ясно показал мне, что ты не изменишься. Сожалею, что спровоцировал тебя, зародив в душе мысль о девочках. Видишь ли, мне приказали… но ты… ты сопротивляйся, придет время, и ты поймешь, о чем я. Уж теперь-то точно поймешь! Нет и все! Нет, нет, нет! Запомнил?

...

Я не успел оглянуться, как предстал перед Комиссией Лояльности. Мне объявили, что в последнем цикле я слишком часто не соблюдал стандартные правила, обязательные для всех, и неверно трактовал воинский долг. Что мои личные показатели невысоки, в следствие чего командование не может доверить мне ведение военных операций. Главный мой недостаток был оглашен особо, и состоял в плохо осуществляемом контроле, как внутренних процессов организма, так и в отношении внешних обстоятельств. Медики отметили, что организованный мною взрыв оказал колоссальное воздействие на мое состояние. И отклонения, которые во мне возникли в результате оного выглядят очень скверно. Не сильно ли сказано? Но я не стал возражать. Ведь я лучше их понимал, что со мной. Это обнажились мои природные способности, моя первичная склонность. Но для Системы это существенным не было. Поэтому я просто слушал голос обвинителя и скучал. А говорил он долго. Список моих упущений был неприлично длинным, моя дисциплина ниже всякой критики. Но за особые заслуги в последнем бою, а также благодаря ходатайству старшего офицера (последнее было сказано почти с умилением) мне подарили возможность на свое усмотрение выбрать между двух зол:

— тотальная ликвидации, то есть небытие.

— и не такое неумолимое, а именно — пройти через смерть с последующим оживлением, которое, (они надеялись), подправит мои отклонения. Ну, а если мои недостатки снова проявятся с той же силой, мои структуры восстанавливать не станут. Потому что дорого. Так что пан или пропал. И так будет три раза, не больше. Веселенькое дело! То есть при тройной неудаче, следующим шагом будет возвращение к первому пункту…

Что и говорить! Выбор небольшой, и на том спасибо Алеку.

Только я точно знал: во мне ничего не изменится, сколько не пробуй! И это значило, что жизнь солдата подходит к концу. Впрочем, сейчас важнее для Вселенной не я, а мой ребенок. Надеюсь, Вей не позволит ему стать бессменным воином. Неправильно провести всю жизнь на войне.

— Восстановление! — отчеканил я, хватаясь за соломинку, ибо согласиться на небытие оказалось выше моих сил.

Конец дневника.

...

Ссылка.

Электронная запись, снятая с личности Гранда Русла Дея при его отправке к месту отбывания наказания:

Я снова без тела. И знаю, что у меня нет шансов хоть как-то вписаться в Систему. Организация нашего общества слишком жесткая, возможно в этом и кроется ее долговечность. Нарушение традиций в Системе не прощается, полноценная эмоциональная жизнь солдату запрещена. А я умудрился восстановить в себе запрещенное! Значит единственное, что мне осталось — продолжить умирать, чтобы снова и снова пытаться превратить себя в засохшее дерево. Если я, конечно, хочу остаться в Системе. А я уже не хочу! И дело не только в том, что я не хочу играть по ее правилам, просто у меня не получится взнуздать себя, чтобы вернуться в прежнее состояние. Похоже сия моя способность ушла в небытие раньше меня.

Гранд ждал. И все же картина родного города проявилась перед ним неожиданно. И он засмеялся, если бы мог. Но у него получилось лишь с отвращением констатировать, что самая богатая фантазия разумной сущности не может сравниться с творением Бога. Подумав о Боге, он начал творить молитву…

И тогда они ударили неумолимо и жестко. Чужая воля накрыла Гранда невидимой сетью, встряхнув до основания, если так можно выразиться. Его молитва угасла. И Гранд вспомнил совет Алека:

— Нет. Нет. Нет… — запульсировало в нем отрицание.

Алек явно знал больше него.

И чужая воля, превратившись на мгновение в подобие стоячей волны, бесконечно далеко отбросила Гранда, напоследок впечатав команду. Команда раскрылась, и трансформировалась в координаты. Он пожелал их, и они превратились в цель.

Очень скоро он приблизился к поверхности неизвестной ему планеты. Она была коричневой и рыхлой, ее покрывал зеленый ковер. В его сознание ворвался шум скользящих слоев воздуха. Этот звук оказался знакомым, и оттого приятным. Он знал, что это ветер. И Гранд постарался вобрать в себя все пространство, чтобы насладиться его новизной. Синева… И это место было определено наказанием? Так кто же из нас исказился, ребята, вы или я? Эта планета так хороша, что кажется раем! Картина багрового пространства вместе с его любимым городом медленно меркла, прячась в самом недоступном уголке его сознания вместе с координатами отправной точки.

Воспоминание померкло и исчезло.

Гранд огляделся, и у него возникло ощущение дома. Это было реальное ощущение, а не призыв или ловушка. На первый взгляд планета казалась приветливой. И он надеялся, что однажды, он станет здесь священником, если захочет, конечно, а его военный опыт ему не помешает, а даже поможет в святом деле, ведь по ощущениям у них здесь до крайности все запутано. Он будет выбирать, как мыслящее существо между добром и злом, истиной и ложью, между мастерством и неуменьем! Как это делается во Вселенной всюду, кроме Системы дронов. Выбор будет растить в нем что-то важное. Он это точно знал. Здесь можно ошибаться и при этом оставаться в живых. Что ж, он будет по мере сил исправлять свои ошибки. Его усилия, а не сухая комиссия будет определять его жизнь. Ах, какая комиссия эта комиссия!

И еще один подарок от неумолимых дронов: здесь такому, как он, не запрещено любить! И я попробую любить без оглядки…

(Передано на хранение в информационные банки кадрового учета Комиссии Лояльности.)

...

Шло время. Он, как и все на Земле, играл разные роли. В иные времена самозабвенно, а бывало и с неохотой. Но одно оставалось неизменным. Глядя на багровое зарево у горизонта, он чувствовал смутную тревогу, но не понимал отчего стеснено его сердце. Он метался. Что ему делать? Бунтовать? Или терпеть и ждать? Только вот чего ждать? Возможно, чего-то важного, родного…

В такой момент он не знал, что будет правильнее: молиться за этот мир или любоваться его красотой. Или быть может это одно и то же?