Муля, кого ты привез? (сборник)

Виктория Токарева, 2015

«Что такое молодость? Бездна энергии, легкое тело. Мы поглощали жизнь горстями, и казалось, что за поворотом нас ждет новое, неизведанное счастье. Любовь, например, или слава, или мешок с деньгами. Или то, и другое, и третье одновременно… Всегда считалось, что, переступив через шестьдесят лет, женщина переходит в статус бабушки-старушки и должна сидеть со спицами в руках и вязать внукам шерстяные носочки… В шестьдесят лет что-то заканчивается, а что-то начинается. Начинается свобода. А свободой каждый распоряжается по-своему». В. Токарева

Размышления по поводу

Однажды, в советские времена, меня пригласили в сад «Эрмитаж» на встречу с читателями.

Я согласилась и приперлась в сад «Эрмитаж» в полном боевом оперении: платье от спекулянтки, прическа от парикмахера Жана — армянина из Франции.

Встреча происходила на свежем воздухе. Читателей собралось немало, человек сто, а может, двести. Они сидели на скамейках, а я перед ними за отдельным столом.

Читатели, как правило, женщины от сорока до шестидесяти, но попадаются и мужчины. Редким и драгоценным вкраплением. Для меня это означало, что меня читают не только женщины, но и все люди.

Я читала свой последний рассказ. Отвечала на вопросы. Атмосфера сложилась дружественная. Я нравилась читателям, а они — мне.

Неожиданно от читателей отделилась объемная фигура, прошествовала не торопясь и остановилась возле моего стола. Далее последовал монолог минут на тридцать.

Я не стала ее перебивать и слушала вместе со всеми.

Прежде всего, я ее узнала. Это была довольно известная журналистка Надежда Сидорова. Она часто мелькала в телевизионных передачах и была интересна своими «НЕ»: НЕ-молодая, НЕ-красивая, НЕ-изящная. Весила полтора центнера. Ходила в длинных юбках, носила шляпы. Этакий носорог в шляпе. Она ничего не стеснялась: ни своей формы, ни содержания. И это содержание она охотно выкладывала перед желающими послушать.

В сад «Эрмитаж» ее никто не приглашал. Она воспользовалась случаем. Ей хотелось внимания и успеха. Вдобавок ко всем «НЕ» можно прибавить еще одно: НЕ-скромна.

Я ничего не имела против ее появления. Наоборот. Я устала. У меня открылась возможность помолчать и отдохнуть. Я сидела и с удовольствием слушала ее историю.

История такова: она поехала в дом отдыха и познакомилась там с мужичком и у них завязался роман. Когда они вернулись в Москву, захотелось роман продолжить, но негде. У Надежды дома муж, у него примерно то же самое: семья.

Надежда договорилась с подругой, та дала ключи от своей квартиры. Квартира находилась на выселках в спальном районе, не то в Выхино, не то в Братеево. У черта на рогах. Надежда тщательно готовилась к встрече: купила бутылочку, приготовила мясо с приправами, взяла магнитофон (тогда это была кассетная бандура, довольно неподъемная) и со всем этим, нагруженная как осел, поехала в Выхино или Братеево. Своему любовнику она продиктовала адрес по телефону, и после работы он поперся на зов любви на трех видах транспорта: троллейбус, метро с двумя пересадками, автобус шесть остановок. Добравшись до нужной остановки, он долго бродил между одинаковыми домами. Никаких указателей, прохожие тоже путались.

Все плохое кончается когда-нибудь. Мужичок нашел наконец нужную квартиру.

Надежда включила свой магнитофон, полилась тихая музыка, танго тридцатых годов, музыка забытого ныне композитора Строка.

Надежда была в длинной юбке и в шляпе с широкими полями. Она поплыла на кухню, чтобы подогреть мясо. Любовник скинул ботинки, лег на диван. И заснул. Устал, бедный. Рабочий день, плюс дорога, плюс возраст. Не много, но и не мало, пятьдесят два года.

Когда Надежда появилась из кухни с выпивкой и закуской, ее любимый храпел как заведенный трактор. При выдохе его губы отдувались и получался звук «пу-у»… Носки были чистые, но с дырой на большом пальце — минус жене. Его живот лежал рядом с ним, как отдельный. Нужна ему эта любовь? И сколько хлопот вокруг такого простого дела…

Надежда рассказывала ярко, смешно. Вышучивала себя, не стесняясь. Только талантливая и сильная личность может вышучивать себя прилюдно. Однако есть действия, которые делать можно, а говорить о них нельзя. Туда же относится грех прелюбодеяния. Люди — не собаки, у которых соитие бывает раз в год. Человек делает это много чаще, но сие личное дело каждого и не выносится на коллективное обсуждение.

Содержание выступления было сомнительное, но форма — выше всех похвал. Рассказывала Надежда замечательно.

Я писатель, ценю слово. Для меня очень важно, как человек звучит. Но зрители не смеялись, скорее недоумевали.

Надежда окончила монолог и ждала реакции. Поднялась женщина средних лет, похожая на учительницу, и сказала:

— Вы выдаете свои недостатки за достоинства…

По рядам прошел одобрительный гул.

Надежда Сидорова воочию убедилась: ее не поняли и не приняли. Подумала, наверное: «Ну и хрен с вами» — и удалилась восвояси. Обиделась. Она старалась, хотела как лучше, для них же и старалась, метала бисер перед свиньями…

Я потом долго думала: зачем она вылезла? Хотела внимания, это понятно, но это не все.

Надежда — талантливый человек. Этот талант давит на крышку, как пар у закипевшего чайника. Нужно выпустить пар. И она его выпускает. Рассказывает и сама упивается своим рассказом, и ради красного словца не пожалеет мать и отца, и тем более себя. Что касается ее «НЕ», она не может стать моложе, изящнее, поэтому не прячет недостатки, а стилизует их: юбка, шляпа. Ее прием, ее оружие — эпатаж. Она будоражит людей. Они только успевают вздрагивать.

Через какое-то время я увидела Надежду по телевизору в обществе молодого любовника. Это была желтая сплетническая передача, а обыватели обожают сплетни.

Любовник Надежды Сидоровой — мальчик двадцати четырех лет, похожий на Джорджа Клуни, облегченный красавец, пустой и бедный. И дурак, судя по всему, иначе бы не лез на всеобщее обозрение в обнимку с носорогом.

Первое, что я подумала: а где его родители? Куда они смотрят? Во что превратится его душа после такой откровенной продажи?

А вдруг он ее любит? А вдруг…

На другой день после желтой передачи я пошла гулять. Мой путь лежал мимо детской песочницы. Дети сиротливо ковырялись в песке, а няньки сбились в кружок и горячо обсуждали «Джорджа Клуни» с Надеждой.

— Позорище! — заключила домработница Люба.

— А почему? — не согласилась Другая.

— Потому, что он ей внук. Поэтому.

— Ну и что? Сидорова — молодец. Она взломала стереотип. Я тоже себе молодого заведу.

— Не с ровесником же ей спать! — поддержала Третья. — Ей сколько? Шестьдесят? Значит, ее партнеру должно быть семьдесят. Дед.

— Почему обязательно семьдесят? Можно и сорок. Мордюкова тоже молодых любила…

— Мордюкова была с магнитом, — заметила Люба. — Сколько угодно молодых, которые никому не нужны, а есть старухи — с магнитом, в них до старости влюбляются. Лиля Брик, например.

— Эдит Пиаф, — подсказала Другая.

— Анна Ахматова, — добавила Третья.

«Какие образованные домработницы», — подумала я и пошла мимо. Неудобно стоять и подслушивать. Надо либо подойти, либо двигаться дальше.

Я услышала мнение народа: «Сидорова взломала стереотип».

Всегда считалось, что, переступив через шестьдесят лет, женщина переходит в статус бабушки-старушки и должна сидеть со спицами в руках и вязать внукам шерстяные носочки… В шестьдесят лет что-то заканчивается, а что-то начинается. Начинается свобода. А свободой каждый распоряжается по-своему.

Надежда Сидорова умерла вскорости. И магнит не помог. Но она так и осталась в моих глазах: круглолицая, лукавая, неповзрослевшая.

Хорошо, что она была.