Девочка с косичками

Вильма Гелдоф, 2018

1941 год, Нидерланды под немецкой оккупацией. Фредди Оверстеген почти шестнадцать, но с двумя тонкими косичками, завязанными ленточками, она выглядит совсем девчонкой. А значит, можно разносить нелегальные газеты и листовки, расклеивать агитационные плакаты, не вызывая подозрений. Быть полезными для своей страны и вносить вклад в борьбу против немцев – вот чего хотят Фредди и её старшая сестра Трюс. Но что, если пойти на больший риск: вступить в группу Сопротивления и помогать ликвидировать фашистов? Возможно ли на войне сохранить свою личность или насилие меняет человека навсегда? 5 причин купить книгу «Девочка с косичками»: • Роман написан по мотивам подлинной истории самой юной участницы нидерландского Сопротивления Фредди Оверстеген; • Книга переведена на семь языков, вошла в шорт-лист премии Теи Бекман и подборку «Белые вороны»; • Рассказывает о взрослении в бесчеловечное время; • Говорит о близких и понятных ценностях: семья, дружба, свобода, справедливость; • Показывает, как рождается сложный нравственный выбор во время войны. О ГЕРОИНЕ КНИГИ: Фредди Оверстеген родилась 6 сентября 1925 года в городе Харлем недалеко от Амстердама. Фредди было всего 14 лет, когда она присоединилась к движению Сопротивления. Фредди вместе со старшей сестрой Трюс и подругой Ханни Шафт участвовала в минировании мостов и железнодорожных путей (подкладывая динамит), а также они помогали спасать еврейских детей. Но основной её задачей было соблазнять немецких офицеров и завлекать их в укромное место в лесу, где в засаде уже поджидали старшие товарищи группы, которые ликвидировали врага. Фредди не стало 5 сентября 2018 года, за день до её 93-летия. Она не дожила до выхода книги, рассказывающей о её подвиге. О смерти Фредди Оверстеген писали не только в газетах Нидерландов, но и в The Guardian, The Washington Post, The Daily Telegraph, The New York Times, а также в датских, чехословацких, индийских, португальских газетах. «Её война никогда не прекращалась.» The Guardian «Это был источник гордости и боли – опыт, о котором она никогда не сожалела.» The Washington Post «Мать дала сёстрам только один совет: «Всегда оставайся человеком.» The New York Times

6

— Вы прекрасно можете посидеть дома одни.

Мама говорит это беспечным тоном, но выпросить у нее семьдесят центов мне удается легче обычного. Теперь я могу осуществить свой план!

— Знаешь, что мы будем делать? — говорю я Трюс, пока мама наверху собирает вещи.

— Что?

— Пойдем в кино.

Трюс мотает головой.

— Да-да! На какой-нибудь романтический фильм, учиться искусству соблазнения, — самодовольно объявляю я.

— Какой дурацкий план! — Трюс грустно смотрит на меня и со вздохом пожимает плечами.

Днем того же дня мы удобно устраиваемся в мягких креслах кинотеатра «Рембрандт» на Гроте Маркт, главной городской площади. Как только на экране появляется немецкий новостной киножурнал, в зале начинают хрустеть пустыми пакетиками и пронзительно свистеть. Дежурный полицейский не слишком-то старается восстановить порядок. И мы с сестрой хрустим и свистим так громко, что вопли нацистских пропагандистов не долетают до наших ушей и мы едва замечаем жирдяя Геринга. С нас довольно и табличек «Евреям вход воспрещен», что висят у входа.

— Я знаю один анекдот, — говорит сидящая перед нами женщина соседу.

Я тычу Трюс в бок, и мы наклоняемся поближе.

— Встречаются как-то фриц и член НСД. Фриц говорит: «In Deutschland haben wir einen Führer». А тот ему: «Wir auch, aber wir sagen Leider». А фриц: «Das ist zufällig, das sagen wir auch»^[15].

Мы с Трюс разражаемся хохотом. Сидящий позади парень стучит мне по спине, выдыхает в лицо дым от сигареты и кивает на экран. Начинается Dreimal Hochzeit^[16]. По сюжету главные герои — русский князь Александр и простая девушка Вера — любят друг друга, но не могут обвенчаться, потому что она недостаточно высокого происхождения. (У нас с Петером с этим все в порядке, удовлетворенно думаю я. И сразу начинаю по нему скучать.) Князь со временем теряет свое положение в обществе и состояние, а Вера становится известной певицей, но и теперь они не могут вступить в брак: Александр стыдится своей бедности. Позже они встречаются снова. Князь работает в баре, а Вера стала манекенщицей. Наконец они могут пожениться. (Как мы с Петером когда-нибудь, после войны, думаю я. И тут же хочу прямо сейчас оказаться рядом с ним.)

Мама расплевалась бы от отвращения, увидев такую идиотскую историю, которая только подтверждает классовые предрассудки, — да, именно так она бы и выразилась. Но я смотрю с удовольствием.

Каждый раз, когда героиня принимает соблазнительную позу, вертит бедрами, хлопает ресницами, я сжимаю руку Трюс. Теперь ясно, что нужно делать: вовсю улыбаешься, немного прохаживаешься, покачивая бедрами, потом останавливаешься, уперев руку в бок, и заглядываешь мужчине глубоко в глаза. У меня бы получилось. А вот у Трюс… я кошусь на нее. Сложив руки на груди, сестра хмуро взирает на экран.

Сеанс закончен, князь женился на своей возлюбленной, и я довольно вздыхаю. Трюс тоже вздыхает, но по-другому.

* * *

В штаб-квартире на Вагенвег я рассказываю Франсу, что мы сходили на Dreimal Hochzeit.

— Поучиться, как это делается.

Он смеется.

— Хитро придумано!

Я сияю.

— Да, правда же?

Но я быстро стираю улыбку с лица. Ему необязательно видеть, как меня радует всякий его комплимент.

— Очень хитро, — повторяет он. — Ведь о политике с этим типом ты говорить не будешь? Слышишь меня, Трюс?

— Нет, пожалуй, не буду, — отзывается сестра.

— Ни слова о политике! — повторяет он. — Только флирт, больше ничего. — Смягчившись, Франс спрашивает: — И чему же ты научилась, Трюс? Изобрази-ка.

Трюс снова вздыхает, но все-таки встает. В тот же миг раздается воздушная тревога. Франс только что показал нам просторный подвал, но никто из мужчин не двигается с места.

— Здесь бомбить нечего, — объясняет Тео.

Пока ревет сирена, Трюс с вымученной улыбкой прохаживается туда-сюда вдоль стола. Ее бедра дергаются, будто она хромает. Я прикрываю рот рукой. Может, если она еще недельку потренируется, но это… У меня вырывается смешок. Потом икает Абе. И тут уже грохаем мы все.

Вигер хлопает себя по коленям от хохота.

— Задница что надо, — говорит он сквозь смех. — Этого не отнять.

Хохот старика Виллемсена переходит в приступ кашля.

— Да провалитесь вы! — кричит Трюс. Она останавливается, широко расставив ноги и уперев руки в боки. — Сами бы попробовали!

Вигер встает и неожиданно ловко и вызывающе принимается вилять бедрами, вызывая очередную волну хохота.

— Смейтесь-смейтесь. — Лицо Трюс нервно подергивается. — Я думала, дело серьезное. Что этот тип… что его нужно скапутить.

— Чего-чего? — переспрашиваю я.

— Грохнуть! — рявкает Трюс.

— Пойдем-ка. — Франс мягко берет ее за локоть и ведет в прихожую.

Мы все еще трясемся от смеха.

Через десять минут они возвращаются. Сирена умолкла, и в комнате внезапно воцаряется мертвая тишина. Рука Франса бережно покоится на плече Трюс. Бедная моя сестра!

— Мать честная! — вырывается у Вигера.

Остальные молчат. Пылающее лицо Трюс покрыто слоем пудры, на веках лежат синие тени, губы — ярко-красные, как у клоуна. Понятия не имею, где Франс раздобыл косметику. Госпожу Андриссен я как-то раз видела — не думаю, что она красится. Мою сестру окутывает облако навязчивого приторно-сладкого аромата. Так пахнут только шлюхи. Мне ли не знать: за углом нашего дома узкий переулок, где работают несколько ночных бабочек. Рука Франса на плече у Трюс напоминает о покровительственном жесте сутенера.

Виллемсен кашляет и отворачивается, но я успеваю заметить промельк удивления в его глазах. Абе закусывает губу и прикрывает рот рукой. Только Вигер лыбится безо всякого стеснения.

— Ты такая красивая, Трюс, — говорю я, потому что остальные молчат — и потому, что мне, как ни странно, действительно так кажется.

— Ой, закрой варежку, зараза! — огрызается она.

Как объяснить ей, что я ничего плохого не имела в виду?

Трюс вырывает из рук Франса зеркальце, подносит к лицу и впивается в него взглядом. Потом поворачивается ко мне. И мы одновременно разражаемся смехом. Трюс падает на соседний стул, хватает меня за руку и визжит от хохота. Из нее выходит столько напряжения, что смех едва не превращается в плач.

* * *

Пока я высматриваю нашу «мишень», Трюс не поднимает грустных глаз.

— Эй, цыпочка! — дразню я ее.

— Никакая я не цыпочка! — яростно шепчет она.

— Задница что надо, этого не отнять! — подражаю я басу Вигера. Про меня он такого не скажет, у меня и зада-то нет.

Трюс зло щурится. Ее пылающее от гнева лицо блестит под слоем пудры.

— Выше нос! — подбадриваю ее я. — Ты красивая. Все будет хорошо.

Мы пару раз прохаживаемся по улице. Трюс неуверенно покачивается на каблуках, потом говорит:

— С меня хватит! От этого никакого толку, Фредди.

Чуть погодя мы усаживаемся рядышком за столик в «Мужском клубе». Нашего фрица пока не видать. За стойкой бара сидят несколько пожилых мужчин. В углу собралась группа шумных, перевозбужденных немецких солдат — молодые парни без оружия. За соседним столиком сидит еще один парень с девушкой, голландкой. На вид ей лет восемнадцать, миловидная, ненакрашенная. Не сводит со своего немца блестящих глаз. А тот отвечает ей не менее влюбленным взглядом. Неужели это любовь? Если да, то в башках у них, должно быть, совсем пусто!

Трюс толкает меня в плечо.

— Чего? — бурчу я, сверля ту потаскушку самым презрительным взглядом, на который способна. Но все ее внимание поглощено кавалером.

И тут я вспоминаю, что пьеса, в которой играю я, требует другого взгляда, и быстро изображаю улыбку.

— Ты только погляди! — говорит Трюс.

Перед этой девчонкой стоит розовый сорбет — огромная порция. Вот везучая! Солдат берет ложечку и подносит к ее губам.

— Она уже у него из рук ест! — фыркает Трюс.

— Тсс!

— Может, и нам попробовать? — предлагает сестра. — Деньги есть.

Да, Франс дал нам десять гульденов, чтобы мы могли что-нибудь заказать. Десять гульденов! Мамино пособие за неделю не намного больше.

— Да нет… — нерешительно отвечаю я.

Мы пожираем взглядом десерт.

— Или… все-таки?

— Нет, — так же неуверенно говорит Трюс.

Она сбрасывает туфли и, морщась от боли и тихо ворча, массирует себе пятки.

— Кофе для молодых барышень? — спрашивает официант. Ему лет пятьдесят. Тесная белая рубашка обтягивает живот, узел галстука распущен.

— Нет! — рявкает Трюс. — Два малиновых сорбета.

Мороженое холодное, сладкое — в жизни не пробовала вкуснее! Я пытаюсь как можно дольше держать во рту каждую ложечку. Закрываю глаза и наслаждаюсь. Чувствую, как сорбет медленно тает на языке.

Но вот угощение кончилось, а нашего фрица нет как нет.

У Трюс в уголках рта остались капельки мороженого. Пока она, чего доброго, не утерлась рукой и не размазала по щекам помаду, я протягиваю ей салфетку и строго говорю:

— Промокни губы!

Теперь, когда мороженое кончилось, часы за стойкой бара снова начинают равнодушно отсчитывать минуты.

— Можешь пока попрактиковаться в искусстве соблазнения, — предлагаю я сестре.

— Да, отличная идея! — с издевкой шепчет в ответ Трюс. — А если кто из фрицев на это поведется?

— Отошьем его, и все.

— На ком практиковаться-то?

Кто бы мог подумать: я даю указания старшей сестре! Ближе всех к нам — тучный немец за стойкой. Я коротко киваю в его сторону.

— Ладно, — к моему изумлению соглашается Трюс.

Она поворачивается к нему, расправляет плечи и выпрямляет спину. Ее груди откровенно выпячиваются. Обычно их не разглядеть. Трюс вечно сутулится, но грудь у нее есть. Настоящая, полная. Нечестно: мне ничего не досталось, а ей на такое наплевать.

Трюс растягивает губы в улыбке. Завлекательно ходить на каблуках она не умеет (да и без каблуков тоже), но сейчас вдруг превращается в настоящую женщину. Не то что я.

— Фу-ты ну-ты! — ахаю я, разглядывая ее бюст. — Смотри не перестарайся, Трюс.

Она притворяется, что не слышит и выпячивает грудь еще сильнее. Будто раздевается у всех на виду. Фриц реагирует незамедлительно. Да, прикидываться соблазнительницей Трюс может отлично. Почему же она была такой неуклюжей, когда мы упражнялись?

Фриц вздергивает брови и внимательно оглядывает ее, будто ощупывая взглядом: сначала лицо, потом — долго — эту скандальную грудь и снова лицо. Затем отворачивается.

Вскоре официант возвращается.

— Желают ли барышни еще чего-нибудь?

— Нет, спасибо, — говорит Трюс.

Официант не двигается с места, и я спрашиваю:

— Вы хотите сказать, это тот господин интересуется? — Я киваю в сторону толстяка за баром.

— Я ничего не хочу сказать, — отвечает официант.

Я краснею как рак.

— Чуть позже, — холодно говорит ему Трюс.

В ресторан то и дело заходят новые посетители. Но не наш фриц. От вызывающей позы сестры не осталось и следа. Грудь снова исчезла, плечи и спина ссутулились. Всякий раз, когда открывается дверь, мы вглядываемся в улицу, где становится все тише и темнее.

Снова подходит официант.

— Давай еще по сорбету? — предлагаю я Трюс.

— Нет, — говорит она, — это уже слишком.

— Нет так нет, — соглашаюсь я.

Но мы съедаем еще по одному. Уже совсем поздно, и нам начинает казаться, что дольше здесь оставаться нельзя: это вызовет подозрения. Наш фриц уже не появится, это ясно. Трюс с видом уверенной в себе женщины подает знак официанту.

— Счет, пожалуйста! — кричит она.

Официант приносит чек.

— Двенадцать гульденов шестьдесят центов. — Он замирает в ожидании.

— Двенадцать шестьдесят? — переспрашивает Трюс.

Я обмираю. Двенадцать шестьдесят! С пылающими щеками Трюс кладет на стол десятку, полученную от Франса.

— Мне добавить нечего, — бормочу я. — Это была ее идея.

— Двенадцать гульденов шестьдесят центов, — отчеканивает официант.

— Да-да, минуточку.

Трюс вскакивает на ноги, копается в одном кармане пальто, в другом, во внутреннем кармане. Кладет на десятку монету в двадцать пять центов. Испуганно глядит на меня.

Теперь вскакиваю и я. Роюсь в карманах. Двадцать центов! Я кладу их на стол. Трюс тем временем находит еще двадцать пять. Во внутреннем кармане я нащупываю две монетки: пятачок и один цент. Качаю головой: у меня все.

Трюс беспомощно смотрит на официанта.

— Простите, пожалуйста, — по-девчачьи писклявит она.

Потупившись, я изучаю носки своих туфель, но чувствую, что на нас направлены взгляды всех мужчин в ресторане.

Официант хватает Трюс за правое плечо, меня — за левое и сквозь собравшуюся у бара толпу толкает нас к выходу.

— Грязные шлюхи! — кричит он. — Вон отсюда!

Вокруг хохочут и присвистывают. На пороге он отпускает нас. Трюс торопливо распахивает дверь, и я выскальзываю за ней на улицу. Вообще-то, теперь надо в лес, сообщить Франсу о провале, но я сажусь на велосипед, Трюс запрыгивает на багажник, и в темноте мы молча едем домой.

Без мамы дома пусто. Из единственного крана — на кухне — капает вода, подчеркивая тишину. Стены неприветливо холодные. Дом словно умер, когда его бросили прежние жильцы.

Я замечаю, что Трюс пробовала платком снять с лица макияж. Щеки все в пятнах, а кожа вокруг глаз синяя, будто ее побили. Она выглядит устало, помято, дешево.

— Дай-ка сюда. — Я плюю на платок и пытаюсь стереть черные разводы у нее под глазами, пока сестра не увидела себя в зеркале. Помаду можно не стирать: съедена вместе с сорбетом.

— Вот так, — говорю я. — Теперь ты снова Трюс.

Примечания

15

«У нас в Германии есть фюрер». А тот ему: «У нас тоже, только мы говорим: Leider». А фриц: «Вот и мы так говорим»! (нем.) Führer по-немецки «вождь», как и Leider по-нидерландски. Шутка в том, что по-немецки leider означает «увы, к несчастью». — Прим. пер.

16

«Свадьба с третьей попытки» — немецкий фильм режиссера Гезы фон Больвари 1941 года.