Щенки-медвежатники

Виталий Ерёмин, 2005

У нас крайне мало беллетристики для подростков. То есть книг, где главные герои – подростки. Поэтому «Щенки» могут отчасти заделать эту прореху. Хотя надо сразу оговориться, что в этой книге действуют подростки 60-х годов прошлого века, то есть 60-летней давности. Но время не властно над психологией прекрасного возраста. Подросток всегда подросток, в любом веке. Когда резвятся щенки-детеныши разных зверей – глаз не оторвать. А уж «щенки» из этой повести «резвятся» напропалую. Героям этой книги так же, как и некоторым сегодняшним ребятам, катастрофически не везет с родителями и учителями, с учебой и шпаной из соседнего враждебного района. Их одолевает тяга к большим деньгам и риску. В результате они попадают в предельно опасные ситуации, совершают умопомрачительные по сложности преступления. Содержит нецензурную брань.

Белый танец

Отец вошел в комнату, врубил на полную катушку радио и начал копаться в шкафах. Каждое утро он что-то искал, не находил, психовал, мешал спать. Есть такая болезнь — ангедония. Плохое настроение по утрам.

Диктор сказал сначала по-русски, а потом по-казахски, что время семь часов десять минут утра. И предложил послушать музыку Брусиловского. Из динамика полились звуки домбры.

«Какого черта этот Брусиловский сочиняет казахскую музыку?» — подумал Андрей и разлепил глаза. Рядом сопел на раскладушке девятилетний Славик. В кресле-кровати спал младший брат Валерка. Счастливый пукеныш, он еще не учился.

Андрей натянул одеяло на голову. Отец тут же сдернул.

— Вставай, хватит нежиться.

Славика, любимчика своего, пока не будил. Давал доспать.

В ванной Андрей продрал глаза. Глядя в зеркало, выпятил челюсть. Так он себе больше нравился, выглядел мужественней. Почистил зубы, поскреб отцовской бритвой щеки и подбородок. Эта чертова борода никак не хотела расти.

Отец распахнул дверь в ванную.

— Хватит рисоваться. Марш завтракать.

Андрей скорчил в зеркало рожу и дурашливо отдал честь.

Отец метал котлеты с картофельным пюре и шмыгал носом. У него было хроническое воспаление носоглотки. Мать ела, не поднимая глаз. Значит, уже поссорились.

— Почему композитор Брусиловский пишет казахскую музыку? — спросил Андрей.

— Нравится, вот и пишет, — сказала мать.

Отец поднял глаза.

— Видишь, что у него на уме вместо учебы? Следишь за ним? Дневник проверяешь?

— Проверяю, — отозвалась мать.

К дому подкатил автобус, отвозивший служащих на стройку. Отец торопливо допил компот и приказал матери:

— Глаз с него не спускай! — Тихо добавил, обращаясь к Андрею: — Завалишь экзамены — пеняй на себя. Снова на железку пойдешь шпалы ворочать.

Андрей перестал есть. Его мутило. Ну почему все вздрючки обязательно устраивать за едой?

Дверь за отцом захлопнулась. Стало легче дышать.

— Не превращай мою жизнь в ад, — с пафосом сказала мать.

— Для меня ад — школа, — ответил Андрей.

— Что ты себе внушил! — воскликнула мать. — Ты в такой школе еще не учился.

Кто спорит, новая пятиэтажная школа с высокими потолками, широкими лестничными маршами, большими классами была что надо. Только это ли главное?

Андрей подошел к окну. Вне дома отец был совсем другим: разговорчивым и добродушным. Вот и сейчас он стоял с мужиками у автобуса и, судя по их веселым лицам, рассказывал анекдот.

Рядом была стройплощадка, огороженная высоким забором с колючей проволокой. По углам на вышках уже топтались вертухаи, в основном «урюки».

Наконец-то, с большим опозданием, на машинах с высокими бортами привезли зэков. Лаяли овчарки, покрикивали конвойные. Люди шли мимо, никто не удивлялся. Зэки в городе были такой же частью жизни, как пыль или грязь.

В дверь позвонили. Пришла соседка Зойка Щукина. Глянула в зеркало в прихожей, вздохнула:

— Что-то я сегодня плохо выгляжу.

Поделилась последней новостью:

— Слышали? Хрустальщика убили.

— Кого? — не поняла мать.

— Приемщика стеклотары.

«Вот это да!» — удивился Андрей.

Мать всплеснула руками.

— Господи, что же это делается! За что его?

— Какое это имеет значение? — равнодушно обронила Зойка и вполголоса спросила Андрея: — У тебя сегодня снова гуляш по коридору?

Андрей почесал в голове.

— Хочешь, я тебя заложу? — прошептала Зойка.

— Валяй, — насмешливо отозвался Андрей.

— О чем шепчетесь? — спросила из кухни мать.

— Анна Сергеевна, — сообщила Зойка, — завтра 22 апреля, день рождения Ленина. А стенгазета не готова. Классная наша, Гипотенуза, рвет и мечет.

Мать появилась в прихожей.

— Не поняла юмора. Газета готова, Андрей вчера нарисовал.

— Покажи, — потребовала Зойка.

Андрей развернул лист ватмана. Зойка прыснула.

— Псих, ты зачем так Ленина изобразил? Он же у тебя на директора похож!

«И, правда, зачем я это сделал?» — подумал Андрей.

— Ты точно псих, — подытожила Зойка. — Сам неси свою мазню Гипотенузе.

Андрей вышел из дома и сделал вид, что идет в школу. На самом деле вошел в другой подъезд и поднялся на крышу.

С пятого этажа было видно полгорода. Мазанки, халупы, старые купеческие особняки. Только вокруг стояли такие же пятиэтажные дома. Это был единственный в городе современный квартал. И звали его Новостройка.

Небо было чистое, солнце ласковое. Андрей закурил сигарету и лег, положив под голову школьную сумку. Перед глазами была крыша соседнего строящегося дома. Вертухай на вышке дремал. Зэки в поте морды укладывали рубероид и заливали щели битумом. Тот, что помоложе, свистнул:

— Эй, фраерок, кинь пачечку чая.

— Откуда у меня? — лениво отозвался Андрей.

— Сгоняй домой.

— Мать не даст.

— Стырь.

— Я дома не ворую.

— А вообще тыришь?

Зэк развлекался. Но Андрею было не до шуток. Он огрызнулся:

— Ты кто такой, чтобы меня исповедовать?

В сторонке от работавших зэков сидел еще один. Как и Андрей, просто грелся на солнышке. И выделялся особенными татуировками. На груди — пасть тигра, на ключицах — звезды, на спине — крест с распятой женщиной. «Блатной», — определил Андрей.

Вертухай навел на Андрея винтовку.

— А ну, мотай с крыши. Мотай, кому сказал!

— Щас, разогнался, — процедил Андрей

— Правильно, пацан, не бойся его, — подал голос блатной. — Это он так, для порядка шумит. Он сам чифир любит.

Вертухай заткнулся и стал смотреть в другую сторону.

— Эй, дружок, тебя как зовут? Кликуха есть? — спросил блатной.

— Корень.

— Будем знакомы, Корень, — сказал блатной.

Голос у него был густой, властный. Себя он не назвал. Лег и прикрыл глаза зэковской кепочкой. Вроде задремал. «Расписной», — подумал Андрей. Так в городе называли зэков с наколками на всем теле.

Из чердачного окна вылез Генка Сорокин. В зубах у него торчала спичка. Генка увлекался английским, почти непрерывно учил слова. Спичка помогала отрабатывать правильное произношение.

— Хай! — поздоровался Генка.

Андрей презрительно посмотрел на приятеля. Белобрысый, сероглазый, вылитый фриц. Ну и учил бы немецкий.

— Хайль, — передразнил Андрей. — Нафиг тебе этот инглиш? Что ты с ним будешь делать? С кем разговаривать?

— С иностранцами.

— Где?

— За границей.

— Размечтался. Кто тебя туда пустит?

— Сбегу. Перейду границу. Попрошу политического убежища.

Андрей сплюнул.

— Зачем тебе это нужно?

Генка вздохнул:

— Надоело жить в дерьме. Вся наша жизнь, Андрюха, дерьмо. Старшеклассники в США ездят в школу на своих машинах. А ты, для того чтобы сходить в кино или на танцы, сдаешь бутылки. А я делаю ножи для чеченцев, которыми они потом режут русских.

Глядя на интеллигентную физиономию Генки, трудно было подумать, что он работает на механическом заводе простым токарем.

— С чего ты взял, что американские пацаны ездят на своих машинах? — спросил Андрей.

— Читал в журнале «Америка». Отец выписывал.

«Странно, вроде друг, а ничего не рассказывает о своих родителях. Значит, не друг, а так, кент», — подумал Андрей.

— Ну что, начнем? — предложил Генка.

— Давай, — согласился Андрей.

Генка достал из кармана пачку лотерейных билетов, Андрей развернул газетную таблицу. Стали проверять номера. Расписной наблюдал за ними.

— Что такое не везет и как с ним бороться? — возмущался Генка, отбрасывая в сторону один билет за другим.

Наконец, стало ясно, что не выиграл ни один из целой сотни билетов.

— Эх, надо было купить пачку, где номера идут подряд, — простонал Генка.

Он сгреб билеты и швырнул их с крыши. Они полетели, как листовки.

— Что, Корень, чахотка замучила? — насмешливо спросил Расписной.

Друзья переглянулись. Они петрили по фене, знали немало жаргонных слов. Но тут было что-то новенькое.

— Карманная чахотка, говорю, замучила? — переспросил Расписной. — Не морщи попу, Корень. Это дело поправимое. Сгоняй за коньяком.

Точным движением зэк перебросил груз с деньгами. Андрей подобрал, пересчитал деньги.

— Купи два пузыря, грелку, ну что тебе объяснять? — оживился Расписной.

Андрей пошел в магазин. Вообще-то спиртное продавали только после одиннадцати. Но за два рубля сверху продавщица без разговора полезла под прилавок.

В соседней аптеке Андрей купил грелку, влил в нее коньяк и поднялся на крышу.

— А ты нормальный пацан, — похвалил Расписной.

Андрей подмигнул Генке.

— С тальком будет пить.

Это их слегка развеселило.

Было девять утра. Пришло время спускаться с крыши.

Перед тем как войти в квартиру, Андрей на всякий случай позвонил. Тишина. Все нормально. Матери нет, отвела Валерку в детский сад и пошла по магазинам.

Андрей начал угощать друга.

— Хорошо тем, у кого есть дом, — со вздохом отметил Генка.

И набросился на котлеты. Он метал в рот, как в топку, будто его держали впроголодь. Отчасти, наверно, так и было. Генка что-то натворил на Брянщине и сбежал сюда, в Казахстан. Жил в семье родной тетки, а там хватало своих ртов.

Потом они закурили и стали обсуждать убийство хрустальщика. Генка уже знал кое-какие подробности. Оказывается, смертельные удары были нанесены длинным ножом. Но на теле оказалось еще множество мелких колотых ран. Значит, скорее всего, дело рук чехов. Так здесь называли чеченцев. Только они носили похожие на кинжалы длинные ножи. И только они, по слухам, давали потыкать тела убитых своим мальцам.

— Если это чехи, то получается, что они сами себя выдали, — недоумевал Генка. — Нет, не такие они дураки. Вообще тут что-то не так.

Андрей молча курил. Он был того же мнения.

— А если не чехи, то кто? — рассуждал Генка. — Только слободские, больше некому.

В городе было шесть районов и столько же группировок: вокзальные, затонские, абаевские (казахи), Гусинка (район компактного проживания чеченцев), центровые (смешанная кодла, поскольку русские и чеченцы жили в центре вперемешку) и слободские.

Самыми авторитетными были центровые. Их сила была в чеченцах, которые в любой момент могли призвать на помощь Гусинку. В сущности, Центр и Гусинка были одной группировкой. Но авторитет центровых держался еще и на умении держать фасон. Многие из них уже носили узкие брюки, твидовые пиджаки и яркие галстуки, отращивали длинные волосы. А отсталые слободские ходили в фуфайках, носили кирзовые сапоги с отворотами и стриглись наголо, под зону.

И вообще Слободка была полной оторвановкой. В последнее время там происходили жуткие вещи. Начали травиться и вешаться школьники разных классов. Даже те, кто не мотались, не входили в группировку. Чуть ли не каждый месяц мимо Новостройки шли на кладбище траурные процессии.

Родители били тревогу, утверждали, что это не простые самоубийства. Однако расследования ничего не давали. Что-то знал Костик Громов, партнер Андрея по баскетболу. До девятого класса он проучился в слободской школе, а потом почему-то перевелся в новостроевскую и бросил бокс. Но Костик не хотел говорить на эту тему.

Генке нужно было на работу. Андрею — на берег Иртыша. Им было по пути. Шли и обсуждали положение.

— Неважно, кто убил хрустальщика, чехи или слободские. Главное, что между ними вот-вот начнется война, — говорил Андрей.

— Первый бой может быть сегодня, — согласился Генка.

В Новостройке только что был построен широкоэкранный кинотеатр «Ударник». Значит, и держать его, по законам улицы, должны были новостроевские. Но они не были шпаной. Почти все — дети служащих строящегося тракторного завода. Они приехали из разных концов страны, только недавно познакомились. Их ничто не связывало друг с другом. Центровые и слободские считали их маменькиными сынками и дружно презирали.

Центровые держали парк с таблеткой — круглой танцплощадкой — и драмтеатр. У слободских был свой топтодром в зачуханном бараке под названием Дунькин клуб. Поэтому, по праву обделенных, они считали, что модерновый кинотеатр должен отойти к ним.

Сегодня вечером должно было состояться торжественное открытие «Ударника» и первый танцевальный вечер. В том, что придут слободские, никто не сомневался. Но было неясно, как поведут себя центровые.

— Зван так расставит своих троглодитов — не проскочишь, — сказал Генка.

Игорь Названов по прозвищу Зван был королем слободских.

— Пустить нас сегодня, — развивал свою мысль Генка, — значит, показать, что они не против, чтобы мы ходили в «Ударник».

— А если придут центровые? — спросил Андрей.

— Ну что, махаловка будет. Без боя слободские «Ударник» не уступят.

Они вышли на высокий берег Иртыша. Внизу, на песчаной косе, распластались первые загорающие. Перевозчики на двух лодках переправляли на другой берег людей с лопатами и тяпками. Там были огороды.

— Ты-то что решил? — спросил Генка.

— Лично я иду, — ответил Андрей. — Сейчас только подрублю бабок.

— Один пойдешь, что ли? — обиделся Генка.

— Если никто на надумает, то один.

— Ну да, ты ж у нас кибальчиш.

— Геныч, где наша не пропадала.

— Ладно, до вечера, — сухо бросил Генка.

Андрей спустился по склону вниз, взял у знакомого парня лодку, весла и начал перевозить через Иртыш огородников. Рубль с человека — туда, рубль — обратно. К обеду его карман был набит мятыми деньгами.

В приподнятом настроении он окунулся в Иртыш. Вода была еще холодная, но Андрей не мог нарушить свою традицию: первый раз купаться в апреле.

Он зашел в столовку, обменял мелочь на бумажные деньги, пообедал и пошагал домой. По пути купил пачку сигарет и бутылку водки.

Дома развернул ватманский лист, всмотрелся. Великий вождь действительно получился похожим на директора школы.

«Но это его проблемы, Карпыча нашего, темную бы ему устроить», — подумал Андрей. Он свернул газету в трубку, взял сумку с кедами и спортивной формой и пошел в школу.

Во второй половине дня занимались только младшие классы. Коридоры были пусты. Андрей поднялся на третий этаж, повесил газету на стену и спустился в спортзал.

Там уже стучали мячи. В пропахшей потом раздевалке находился один Костик. Похоже, он был не в духе. Молча протянул руку, даже «здравствуй» не сказал. Андрей искоса посматривал на него, не переставая удивляться, до чего ж здоров его приятель. Просто верзила.

Молчание затягивалось, и Андрей не выдержал, сказал про убийство хрустальщика.

— Я знаю, чья это работа, — буркнул Костик. Он хотел что-то добавить и осекся. В раздевалку входил Жорик.

— Привет! — жизнерадостно поздоровался Жорик.

Андрей и Костик ответили, хотя и не так приветливо. Они не любили Жорика. Вместо того чтобы отдать пас, он обычно норовил сам забросить мяч в кольцо и постоянно мазал. И вообще был скользкий тип. Но пацаны его терпели, он всегда был при деньгах, легко мог одолжить рубль-другой, угощал хорошими сигаретами. Никто не знал, что Жорик покупал хорошее к себе отношение очень просто — потихоньку тащил денежки из родительского кошелька. Папаша у него был шишкой на строящемся тракторном заводе.

Игра у Костика сегодня не клеилась. Мяч выпадал из рук и не летел в кольцо. Но тренер и бровью не вел. Он уважал Костика. Все-таки местная знаменитость, чемпион области по боксу.

Пришла Ленка, девчонка Костика. Стоя в дверях спортзала, она наблюдала за игрой. Ленка закончила восемь классов, выучилась на парикмахера, хорошо зарабатывала, стильно одевалась. И вообще была девочка хоть куда.

После тренировки они втроем пошли по «Бродвею». Так громко называлась среди ребят единственная улица в Новостройке, покрытая асфальтом. Костик был все так же угрюм. Он сказал Андрею:

— Хочу, чтобы ты знал: слободские совсем оборзели. Гнут своих, опробовали эту систему и вот-вот начнут гнуть вас, новостроевских. Всем заправляют Зван, Жгучий и Волдырь.

Андрей спросил:

— Если ты знаешь, кто убил хрустальщика, почему не скажешь?

Костик скривился.

— Кому? Мусорам, что ли? — Добавил после паузы: — Я знаю, почему могли его убить и кто на это способен. Но конкретных доказательств у меня нет.

— Жорик, по-моему, слышал наш разговор, — напомнил Андрей.

Костик нервно рассмеялся.

— Поэтому у меня и игра не шла. Помнишь, прошлым летом слободские громили вашу танцплощадку? Всем тогда досталось, а Жорика почему-то не тронули.

Андрей кивнул. Он помнил. Только, как и все, думал, что Жорик просто вовремя сделал ноги.

Спросил:

— Так вы идете сегодня в «Ударник»?

Костик переглянулся с Ленкой и пожал плечами.

— Еще не решили. Вообще-то — никакого настроения.

Андрей стоял и смотрел им вслед. На душе скребли кошки. Что-то будет сегодня вечером…

Дома Андрей поставил пластинку с 1-м концертом Чайковского. Слушал и гладил брюки, готовился к вечеру. И думал, что теперь, после убийства хрустальщика, он останется без мелкого заработка.

Покончив с брюками, Андрей почистил «гады», так назывались туфли с толстой подошвой, и начал гладить заработанные деньги. Он мечтал о хрустящих деньгах, а эти были будто жеваные. Гладил и смеялся, понимая, как смешно это выглядит со стороны.

Потом вспомнил свои первые заработанные деньги. Соседский пацан научил его грести и дал лодку. Андрей перевозил огородников целый день, пока не стер в кровь ладони. К вечеру карманы были полны денег. Сбывалась мечта купить большой набор акварельных красок. Но соседский пацан сказал, что с него, Андрея, причитается. Пришлось купить пол-литра водки и пачку папирос «Беломор». Тогда он впервые в жизни напился.

Андрей надел плавки. Подумал — и надел вторые. Так будет надежнее. Чего греха таить, у него не было благоговейного отношения к девушкам. Во время танца он крепко прижимал их к себе. Одним нравилось чувствовать его возбуждение, другие отстранялись и больше не хотели с ним танцевать.

Захотелось курить. Андрей зажег сигарету и начал дымить у форточки. Братьев не было. Доложить матери о том, что он курил, некому. Но все равно — береженого бог бережет.

Он любил быть дома один. Наверно, все уличные — вполне домашние пацаны. В кухню налетели первые мухи. Андрей начал их бить. Он обычно бил не мухобойкой, а ладонью. Мухи не успевали взлетать.

Потом лег на диван и стал смотреть на вбитый в стену гвоздь. Андрей где-то прочел, что, если подолгу смотреть в шляпку гвоздя, можно выработать тяжелый взгляд. Пригодится в уличной жизни.

Гвоздь торчал под фотографиями родителей. Было видно, что отец в молодости — вылитый Андрей. «Почему же он меня так не любит? — подумал Андрей. — Почему он больше любит Славика, который похож на мать?» У матери волосы в молодости были еще светлее, чем сейчас. Андрей слышал где-то, будто брюнетки — опасные женщины, а блондинки — мягкие и добрые. «Наверное, я тоже, как и отец, женюсь на блондинке», — подумал он.

В углу комнаты один на другом стояли чемоданы, покрытые скатертью и похожие на комод. «Только вот ездить по стране, как родители, я не буду, не дай бог», — подумал Андрей.

И как-то незаметно вернулись мысли о сегодняшнем вечере.

Андрей позвонил Димке Кульбакину. Вот с кем надо обсудить ситуацию. Димка сказал, что это не телефонный разговор, и позвал к себе.

— Подгребай, покумекаем.

Димка был старше Андрея на семь лет. Он работал в ресторане пианистом. Год назад вернулся с родителями из Маньчжурии, куда его дед и бабка эмигрировали после революции. Первое время жизнь в Казахстане казалась Димке несусветной дикостью. Но он быстро освоился. Приехал тощий, похожий на скелет в кабинете физиологии, но на ресторанных бифштексах и водочке с пивом быстро отъелся и даже отрастил брюшко.

Димка жил в соседнем доме. Через минуту Андрей уже был перед его дверью.

— Входи, мальчуган. Ну как? Бабки копишь? — Димка облизнул тонкие губы быстрым движением языка.

— Коплю, — подтвердил Андрей.

— Садись, закуривай.

Андрей с наслаждением погрузился в мягкое кресло. Он любил бывать у Димки. Здесь всегда можно было полистать изданные в Маньчжурии порнографические журналы и вообще почувствовать себя человеком. У большинства ребят в квартирах, кроме кроватей, столов и стульев, не было никакой мебели. А тут она была массивная, из темного дерева, похожая на ту, что стояла раньше в домах аристократов. Один недостаток — пахла старой, слежавшейся морской травой.

Димка открыл бар, достал бутылку коньяка, сел напротив, плеснул в рюмки и торжественно произнес:

— Мальчуган, я договорился с Любашей. Она согласна лишить тебя невинности. Но хочет, чтобы все было красиво. Ресторан, цветы и все такое прочее.

— Она всем дает? Или через одного? — деловито поинтересовался Андрей.

Димка снова облизнул губы змеиным движением языка.

— Не бойся, Любаша — девушка чистая. Официанток проверяют регулярно.

— Спроси, какие она любит духи.

— Я и так знаю. Она душится «Пиковой дамой».

Любашу Андрей видел не раз. Грудастая, с толстыми ляжками, правда, старая. Лет тридцати, не меньше.

— Мальчуган, самое лучшее соитие — жадное, неистовое, грубое, особенно в твоем возрасте, — просвещал Димка. — С красивой бабой это не получается. Красота парализует. Тебе нужен станок, на котором ты всему научишься. Потом будешь заводить себе красивых.

— Сколько нужно бабок? — спросил Андрей.

Димка усмехнулся.

— Пары червонцев за глаза хватит.

Теперь Андрей мог спросить о главном.

— Как считаешь, что сегодня будет в «Ударнике»? Как поведут себя центровые?

То, что Андрей только интуичил, Димка легко раскладывал по полочкам.

— Мальчуган, чехи застолбили «Ударник». Слободским не видать его как своих ушей.

Димка люто ненавидел слободских. Прошлым летом, когда новостроевские организовали на баскетбольной площадке свои танцы, слободские пришли огромной кодлой и устроили экзекуцию. Первым делом разбили проигрыватель. Димка бросился защищать свою собственность. Ему дали арматуриной по рукам и сломали палец. Многим новостроевским тогда досталось, но Димка пострадал больше других. Лишился проигрывателя и почти полгода не мог играть на пианино.

— Ты больше меня живешь в Казахстане, — сказал Димка. — Пора бы изучить чехов. Если им что-то плывет в руки, они своего не упустят. Считают, что им все разрешено.

— То, что центровые застолбили «Ударник», и ежу понятно, — важно сказал Андрей. — Но ты не учитываешь одну простую вещь: слободские — звери. У них головного мозга нет, только спинной. Совершенно отмороженные. Они из чехов окрошку сделают.

Димка покачал головой.

— Знаешь, почему чеченцы после сорока носят папахи? Каждый считает себя генералом. Помяни мое слово, Андрюха, чехи что-нибудь придумают. Слободка для них — не противник.

Димка поставил пластинку из рентгеновской пленки. Запел Вертинский. Послушали. На следующей такой же пластинке был рок-н-ролл. Врубили музон погромче и дергались, пока не взмокли.

Потом Димка принял душ, намазал волосы бриолином и зачесал их на прямой пробор. Предложил мазь Андрею, но тот отказался. Появиться на танцах в узких брюках еще куда ни шло, хотя и за это можно схлопотать от слободских. Но если еще и волосы намазать…

— Димыч, почему композитор Брусиловский пишет казахскую музыку? — спросил Андрей.

— Приспособился, — коротко ответил Димка. — А почему это тебя интересует.

— Ну он же не казах.

— Правильно, он еврей, — сказал Димка. — А евреи умеют приспосабливаться. Я не еврей, но, как видишь, тоже приспособился. Все должны приспосабливаться. Иначе не проживешь.

— К родителям тоже?

— К ним — прежде всего.

Андрей поднялся.

— Ладно, мне пора.

— Мальчуган, будь сегодня осторожен. Много не пей, — посоветовал Димка.

Андрей усмехнулся.

— Больше ста граммов не пью. Мы ж на эти танцы — как в бой ходим.

Андрей взбежал по лестнице на свой второй этаж и столкнулся с Зойкой. Эта коза необученная была не одна. Рядом стояла незнакомая девчонка. Андрей взглянул на нее, и у него перехватило дыхание. Такого явления природы ему еще не встречалось. Но он сделал вид, что твердо стоит на ногах и никакие женские прелести не могут вывести его из равновесия.

— Знаешь, что сказала Гипотенуза? — проблеяла Зойка. — Тебя не допустят до экзаменов.

Андрею словно поддых ударили. Но он отмахнулся, сделал вид, что ему все по фигу.

А Зойка продолжала:

— Гипотенуза сказала, что трижды делала записи у тебя в дневнике, вызывала Анну Сергеевну в школу. И трижды твоя мама не пришла. Может, ты завел второй дневник?

Так и было. Андрей мастерски ставил оценки и расписывался за учителей.

Зойка скривилась.

— Кого обманываешь, Корнев? Себя обманываешь!

Она была похожа на свою мать. Просто копия. Узкая нижняя челюсть, мелкие зубы, а когда улыбается, показывает десны. Вылитая коза.

И все же она была права. Получалось, что он действительно обманул самого себя.

— Отвяжись, — пробормотал Андрей, ворочая ключом в скважине замка.

Он скрылся за дверью квартиры. И только тогда понял, что вел себя глупо. Мог познакомиться с девчонкой, произвести на нее совсем другое впечатление. А его, как всегда, замкнуло.

Он поставил свою любимую пластинку, оперетту Кальмана «Мистер Икс», и начал подпевать Георгу Отсу:

Устал я греться у чужого огня,

Так где же сердце, что полюбит меня?

Живу без ласки, боль свою затая,

Всегда быть в маске — судьба моя.

Ему в самом деле было жаль себя. «Ну, не даются мне точные предметы, поэтому и не тянет в школу, кому охота выглядеть идиотом? — думал он. — Ну и что? Подумаешь, трагедия. Мало ли выдающихся людей плохо учились. А хоть одного не допустили до выпускных экзаменов? Не было такого. Не додумались. Права такого, наверное, не имели. Стоп, — сказал себе Андрей, — наши тоже не имеют права. Просто пугают».

Он набрал телефон Димки и поделился скверной новостью.

— Думаю, тебя берут на понт, — сказал Димка. — Но, старик, как бы то ни было, это последний звонок. Делай выводы. Остаться на второй год — знаешь, такой геморрой!

Пришла мать со Славиком. Пацан пыхтел, не смотрел в глаза. Мать с порога обрушилась на Андрея:

— Ты чему учишь брата? Зачем его портишь?

Андрей заорал в ответ:

— Что за манера?! Может, сначала скажешь, что произошло?

— Кто надоумил его завести второй дневник?! — кричала мать.

Андрей зашипел на брата:

— Паршивец, я тебе советовал?

— Я говорю маме, что сам придумал, она не верит, — оправдывался Славик.

— Почему я должен отвечать за него? — возмутился Андрей. — У него своя голова на плечах.

— Потому что порча идет от тебя. Я была в школе. Ты что натворил? Ты зачем вместо Ленина директора нарисовал? Как ты мог, в твоем положении? Ты же и без того на волоске! Знаешь, что тебе грозит?

— Знаю, — буркнул Андрей. — Они на это права не имеют.

— Они на все имеют право. Ты их достал. Пощады уже не будет. Смысла нет делать тебе снисхождение. Все равно не сдашь экзамены. Директор сказал, что уже согласовал с гороно.

Сердце у Андрея заныло.

— Что согласовал?

— Тебя не допустят до экзаменов. До тебя доходит, что это такое?

Могла бы не разжевывать. Андрею казалось, что земля уходит из-под ног.

Мать легла на диван и прикрыла глаза рукой.

— Накапай мне корвалолу семнадцать капель. И разбавь водой.

Андрей подал лекарство. Мать выпила. Андрею стало жаль ее. Хотя он догадывался, что это всего лишь маленький спектакль в воспитательных целях. Он присел на краешек дивана.

— Мама, я думаю, все можно поправить. Я возьмусь за учебу.

— Не верю я ни одному твоему слову, — слабым голосом проговорила мать. — Если бы ты только знал, как я от тебя устала. Идет по улице хулиганье, думаю: вдруг ты в этой куче? Подъезжает к дому милицейская машина, сердце сжимается: вдруг за тобой? Вижу у дома чью-то кровь — думаю: не твоя ли? Ты меня вымотал. У меня уже сердце не выдерживает. Правильно говорит Зинаида Гордеевна: либо с тобой что-нибудь случится, либо ты сам что-нибудь совершишь.

Зинаида Щукина была мать Зойки. Очень известная в городе судьиха. Партнерша родителей по субботним карточным играм.

— Сегодня вечером из дома — ни шагу, — приказала мать.

— Я сегодня — на танцы, — решительно произнес Андрей.

— Какие могут быть в твоем положении танцы? — возмутилась мать. — Ты же только что говорил, что возьмешься за учебу!

Андрей взвился:

— Ну да. Прямо сейчас кинулся терзать букварь.

— Вот ты себя и показал. Одни развлечения на уме. Но ничего. Не хочешь по-хорошему, отец придет — все ему доложу, он из тебя выбьет дурь.

— Спасибо, дорогая мамочка, что предупредила. Ласковая ты моя, а уж какая добрая! Добрее просто не бывает! — паясничая, Андрей скрылся за дверью комнаты.

— Попробуй только самовольно уйти, — пригрозила мать.

До прихода отца оставались считанные минуты. Но у Андрея все было на мази. Он шустро переоделся и выглянул в прихожую. Мать тихонько закрыла входную дверь на ключ и стояла, как часовой, готовая помешать ему выйти из дома. Андрей усмехнулся, подошел к окну, открыл его и вылез наружу.

Он вылез и замер. К дому подходил отец. Блин, вот невезуха!

Отец был навеселе. В их строительном управлении была традиция: выпивать в конце рабочего дня по сто пятьдесят и кружке пива и закусывать двумя бутербродами. И потом только идти домой ужинать.

Андрей спускался по пожарной лестнице, а отец ждал. От его веселого настроения не осталось и следа. Отец прошипел, когда Андрей спрыгнул на тротуар:

— А ну, марш домой!

— Мне надо, — пробормотал Андрей.

Отец задохнулся от гнева:

— Куда тебе надо?

— В одно место.

— Зачем?

— По одному делу.

Отец скрипнул зубами.

— Марш домой. Быстро!

— Мне надо, — упрямо повторил Андрей.

Он знал, что возвращаться нельзя. Отец намнет хобот, велит раздеться, а мать спрячет манатки в своей комнате. Такое уже бывало.

— Ладно, потом поговорим, — примирительно сказал Андрей.

— Ты еще будешь диктовать, когда мне с тобой говорить? — снова прошипел отец. Не мог же он орать возле подъезда на виду у соседей. — Последний раз говорю: иди домой.

— Я тоже последний раз говорю: не пойду, — твердо сказал Андрей.

У отца от возмущения задрожали губы. Он протянул руку и потребовал:

— Ключ! Дай сюда ключ!

Отец хотел выглядеть сильным в глазах сына. Он всего лишь стращал его, хотел подтвердить свою власть. Он мысли не допускал, что Андрей может отвергнуть ультиматум. Но нашла коса на камень.

Андрей положил ключ в ладонь отца.

— На.

— Нет у тебя больше дома, — сквозь зубы сказал отец.

— Нет так нет, — ответил Андрей.

Удаляясь от дома, он оглянулся. Отец уже скрылся в подъезде. Он не смотрел вслед сыну. «Ну и ладно, — подумал Андрей. — Я тоже не буду шибко горевать».

Андрей пошел в соседний дом к своему однокласснику Толе Хоменко. Родители Толяна работали где-то на Севере, в лесной колонии. А он жил в просто обставленной трехкомнатной квартире один.

Ребята были уже в сборе и развлекались быстрыми шахматами. Пытались выиграть у какого-то мужика.

— Это майор Храмцов Петр Палыч, — шепнул Толян. — Работал с моим отцом. Сейчас на пенсии. Приехал, хочет здесь осесть.

Андрей с интересом рассматривал Петра Палыча. Невзрачный баклажан. Старый, лет пятидесяти, не меньше. Много курит, заплывшие глаза. Сразу видно, поддатик. А как лихо играет. Ас.

Жорик, судак мороженый, конечно, проиграл и уступил место Генке. Но Петр Палыч в два счета разделался и с ним. Сменивший Генку Толян не продержался и минуты. В бой включился Мишка Левитин. Он играл посильнее других, но упал и его флажок.

— У вас какой разряд? — поинтересовался Мишка.

— Мастер спирта, — икая, ответил Петр Палыч. — Кто следующий?

Толян предложил Андрею:

— Сыграешь?

Андрей покачал головой. Ему было не до того. В голове стучало: где теперь жить, что есть?

— Ну, тогда я пошел непобежденный! — Петр Палыч скрылся за дверью. «Решил добавить», — догадался Андрей.

Пацанам тоже пришла пора слегка вмазать и что-нибудь пожевать. Такова была традиция. Толян открыл банку с солеными огурцами, нарезал хлеба и кусок вареной колбасы. Андрей поставил на стол бутылку водки.

— Ну, жопа всем, — сказал свой обычный тост Жорик. — Желаю Обществу Приятного Аппетита.

Вертлявый Жорик считал своим долгом развлекать компанию. Если бы ребята стояли в подъезде, он бы мог на спор издать любое количество пуков.

Толян и Мишка выпили по рюмочке. Чисто символически, чтобы поддержать компанию. Генка и Жорик выпили по большой рюмке. Генка поморщился и крякнул, Жорик начал икать. Андрей выпил мелкими глотками большой стопарь, у него не дрогнул ни один мускул.

— Чтоб ты так учился, как пьешь, — проворчал Толян.

Он давно уже был сам себе и мамой и папой. И по-серьезному, чуть свысока относился к приятелям.

— Меня тоже не допускают к экзаменам, — сказал Андрею Мишка.

У Мишки Левитина были печальные выпуклые глаза. Говорят, признак хорошей памяти. Как и Андрей, он до девятого класса учился неплохо. А потом стали мешать фантазии. Мишка мечтал разом разбогатеть. Сбежав с уроков, он ходил по городу и высматривал, где бы совершить крупную кражу. Сделав выбор, строил план, разочаровывался в нем и начинал высматривать заново. Мишка хотел украсть так, чтобы не погореть.

Конечно, он тоже был огорчен решением директора. Но не показывал этого. По-своему был даже рад, что в этом несчастье оказался не один. Вдвоем легче пережить удар.

— У вас еще не все потеряно, — проговорил Толян, уминая бутерброд с колбасой. — Оставлять сразу двоих Карпычу не с руки. Над ним тоже есть начальство. Скажут, плохо воспитывает. Сходили бы к нему.

— Пошел он, — выругался Мишка.

Генка предложил:

— Давайте еще по одной. Должна быть полная анестезия.

Пацаны вопросительно смотрели на него.

— Лично у меня после этих танцев-обжиманцев болит кое-где, — признался Генка.

Все дурашливо заржали.

— От этих целок всегда болит, — продолжал Генка. — И вообще должен вам сказать, кто в нашем возрасте много обжимается, тот может умереть от простатита.

— Что это? — заинтересовался Жорик.

— Железа такая, второе сердце мужчины, — с важным видом объяснил Генка. И повторил: — Ну что? Еще по одной?

— Надо знать меру, — сказал Жорик. — Ну выпил одну, выпил другую, ну литр, ну два. Но зачем же напиваться?

Пацаны снова заржали, чокнулись и выпили.

Генка взглянул на часы.

— Однако пора, орлы.

— Сегодня нам точно помнут перья, — проворчал Толян.

— Приглашайте тех жучек, которые не пользуются большим спросом. И никто вас не тронет, — посоветовал Мишка.

Генка взглянул на него с презрением.

— Низко летаешь, приятель. Лично у меня принцип: драть — так королев, красть — так миллионы.

— На танцах каждый ведет себя в соответствии со своей внешностью, — философски заметил Мишка.

Возле «Ударника» собралась тьма народа. Шел митинг. Одни взрослые гнали текст, другие говорили без бумажки. Про то, какие они хорошие — построили такой кинотеатр. Как там будет классно детям и молодежи. Все было чинно, благородно. Но после того как разрезали ленточку, слободские рванули ко входу. Хотели, на правах хозяев, встать у дверей и заворачивать чужих. Но их ждал полный облом. Появилась милиция и начала обыск. Слободские в панике попятились. В толпе началась давка. А центровые стояли в стороне и посмеивались. Неподалеку белела «Волга» Адама Куцуева, короля центровых. Можно было не сомневаться, что это он устроил шмон через своих мусорув и переиграл Звана.

Андрей огляделся. Вокруг было немало своих, новостроевских. И все спокойненько, как в Мавзолей, входили в «Ударник»

Под танцевальный зал был отведен первый этаж. Вдоль стен стоял ряд стульев. На них можно было положить верхнюю одежду.

А в кинотеатр уже входили центровые. Впереди шел младший брат Адама Алихан Куцуев. В его черной шевелюре было полно седых волос. Алихан улыбался ртом, полным золотых коронок. Зубы были сломаны или выбиты в уличных битвах.

Рядом с ним шел Крюк — Ленька Крюков. Про него говорили: шилом бритый. Лицо рябое, с длинным вертикальным шрамом от пореза бритвой.

Алихан был основным чеченской части центровых. За Крюком стояли русские.

Пришли Анжела и Райка Самохины. Анжела, подружка Адама, считалась королевой центровых. Ее сестра Райка, кадра Крюка, работала в парикмахерской вместе с Ленкой, подружкой Костика. Сама Анжела нигде не работала. Ее содержал Адам. Сестры были законодательницами моды: вместо юбок «колокол» носили платья в обтяг.

Центровые продолжали входить в зал. Их было не меньше сотни. Они завалили своими плащами и куртками почти все стулья. «Куда же будут складывать свои фуфайки слободские?» — подумал Андрей.

Подошли Костик с Ленкой. Костик оглядел Андрея.

— Ну и видуха у тебя! Опять надрался? Бледный, как покойник.

— Благородная бледность ему идет, — сказал Генка.

Андрей обратил внимание Костика, что центровые заняли своей одеждой все стулья.

— Слободским это не понравится.

— Не хрена им здесь делать, — отозвался Костик.

— На нас же потом зло сорвут, — сказал Андрей.

— Это точно, — поддакнул выросший как из-под земли Жорик.

Андрей повернулся к нему:

— А ты где пропадал?

— Принес еще горючее. — Жорик протянул бутылец с мутной жидкостью. — Первач. Хлебнешь?

— Давай.

Андрей сделал глоток, хотел еще приложиться, но Костик вырвал у него бутылку и вылил содержимое в кадку с огромным фикусом.

В зал вошли Зойка и та девчонка, на которую Андрей запал сегодня в подъезде своего дома. Черт! На этот раз нельзя было упускать момент.

— Что за чувиха? Кто знает?

— Катька Вебер, — сказал Жорик. — Немка из ссыльных. Работает в больнице, живет одна, снимает комнату в Слободке. Она тебе не пара, Андрюха. Она старше тебя и хочет замуж.

Зойка и Катя встали неподалеку, такие разные: доска — два соска и рюмочка. Андрей впился глазами в немочку. Теперь он понял, что его удивило в ней. Катя не пользовалась косметикой, но у нее все имело четкий рисунок: серые глаза, тонкие темные брови, яркие губы. А грива темно-русых волос была такой, что невольно хотелось потрогать.

В отличие от других девчонок, Катя не стреляла глазками по сторонам. Только однажды ее взгляд, как показалось Андрею, скользнул по его лицу, и он понял, что она его узнала.

— Я падаю. Держите меня! — дурашливо закатил глаза Андрей.

— Н-да, — признал Генка, отвесив губу. — Птичка что надо.

Мишка скривился.

— Чего в ней хорошего?

— Протри глаза, — процедил Генка.

Андрей прошептал ему на ухо:

— Я приглашу эту немочку, а ты Зойку, угу?

Генка фыркнул.

— На фиг мне эта плоскодонка.

Андрей вспомнил где-то слышанное:

— Чем меньше у женщины грудь, тем больше ума.

— Ну и бери эту умницу, — посоветовал Генка. — Смотри, как выпялилась. Сама нарывается. Я бы на твоем месте давно ее поимел.

— Нам не нужны те, кому нужны мы. Нам нужны те, кому мы не нужны, — изрек Мишка.

На сцену поднялся оркестр. Димка Кульбакин сел за пианино. По его знаку музыканты заиграли вальс. Андрей чертыхнулся: он не умел танцевать этот танец. Но он тут же утешился. Только двое-трое парней оттаптывали своим партнершам ноги. Остальные стояли, как и он, истуканами.

Но через минуту круг был уже полон. Девушки танцевали с девушками. Зойка — с Катей. Надо признать, у них это здорово получалось. Особенно у Зойки.

Танец заканчивался, когда в зал вломились слободские. Они не вошли, а именно вломились и встали у входа большой кучей, не снимая фуфаек и кепочек. Работницы кинотеатра и милиционеры предлагали им раздеться. Но у них было оправдание: негде положить фуфайки.

Среди слободских выделялся Жгучий — смуглый брюнет с васильковыми глазами. Красивый, но неприятный. Чрезмерно длинные ноги и руки делали его похожим на паука. Рядом с ним стоял Волдырь, пацан с огромной головой и лицом точь-в-точь Нерон из книги Плутарха «Двенадцать цезарей». Оба были года на два старше Андрея.

Танцуя, Катя и Зойка нечаянно налетели на Жгучего. Тот с пьяной улыбкой сгреб обеих. Он тут же выпустил Зойку, но цепко держал Катю. Хотел танцевать с ней следующий танец. Катя с яростью вырывалась. Наконец она все же отбилась от Жгучего.

Неожиданно оркестр издал барабанную дробь и ударил в литавры. В зал, играя четками, вошел Зван, парень лет двадцати пяти с залысинами, в длинном черном кожане, единственный из слободских не в сапогах, а в туфлях, похожий на артиста.

К всеобщему удивлению, следом в зал вошел Адам Куцуев. Его имя произносили с ударением на первом слоге. Он был постарше Звана, только совершенно седой. Седина в сочетании с молодой бело-розовой кожей смотрелась обалденно. К тому же он был в ослепительно белом костюме, а лицом был больше похож на француза, чем на чеченца. Все в городе знали, что Адам — ловкий спекулянт и жестокий бандит, но это не мешало ему учиться в пединституте.

По знаку Димки музыканты заиграли лезгинку. Адам выбросил руки в стороны, изображая кавказского горного орла, прошелся на носках по кругу и снова вернулся к Звану. Они стояли и мирно переговаривались. Показывали, что и центровые, и слободские, и милиционеры могут расслабиться. Кровавой драки, скорее всего, не будет.

Оркестр заиграл какой-то медлячок. Жгучий, не снимая фуфайки, пошел танцевать с одной из слободских чувих, Жанкой. Грубо накрашенная и вусмерть пьяная, Жанка буквально повисла на нем.

Андрей направился к Кате. Он шел и видел, что Зойка смотрит на него с кривой усмешкой. «Эта клизма что-то натрепала обо мне Кате, и та сейчас откажет», — мелькнуло у него.

Но он ошибся. Катя приняла приглашение. И Андрей как-то сразу успокоился. По привычке прижал девушку к себе, вдавил колено между ног.

Катя резко отодвинулась.

— Эй, полегче!

— Пардон, — извинился Андрей.

Ему бы лучше не раскрывать рта. По лицу Кати пробежала гримаса отвращения.

— Слушай, отведи меня на место. Поставь, где взял, понял?

— Зачем? — глупо спросил Андрей. Глоток самогонки сыграл с ним злую шутку.

— Не зачем, а почему, — отрезала Катя. — От тебя несет.

— Не понял, — едва разлепил губы Андрей.

Катя твердо сказала:

— Еще раз прошу, отведи меня на место. Или я уйду сама.

— Не позорь меня, — попросил Андрей. — Давай уж дотанцуем. Я буду дышать в сторону. Понимаешь, у меня неприятности.

Взгляд Кати немного смягчился.

— У тебя одна серьезная неприятность. Ты еще не вырос.

— Что ты предлагаешь? — спросил Андрей.

Катя округлила глаза.

— Почему я должна что-то предлагать? Ты мне кто? Мы даже незнакомы.

Андрей скривился.

— Что ты дурочку валяешь? Ты знаешь, как меня зовут, я знаю — как тебя.

— Что ты себе позволяешь? — возмутилась Катя.

— А я думал, ты не такая, как все, — разочарованно произнес Андрей.

— Ты ошибся. Я такая, как все, — ответила Катя. — А в отношении тебя только утвердилась в своем мнении. Тебе нужно то же, что и другим.

— А тебе нужно замуж, да?

Катя сбросила с себя руки Андрея и начала протискиваться в толпе к своему месту. Андрей, покачиваясь, пошел следом.

Неожиданно перед Катей вырос Жгучий.

— Он к тебе приставал?

— Отвяжись! — сказала Катя.

Жгучий схватил Андрея за грудки.

— Не приставал он ко мне, — сказала Катя.

— Я не слепой, — процедил Жгучий.

К месту скандала уже протискивались милицейские кокарды.

— В чем дело? — спросил сержант.

Жгучий успокаивающе поднял ладони.

— Начальник, я слова плохого не сказал.

— Я тоже, — заплетающимся языком проговорил Андрей.

Сержант ухватил его за рукав.

— Это мой братуха, — сказал Костик.

Если бы он не подошел, Андрея б точно повязали.

— Веди его под холодную воду, — посоветовал сержант Костику.

— Что происходит? — послышался голос Адама. — Новострой хулиганит?

Он подошел не один. Рядом был Зван. Адам обратился к Кате:

— Тебя никто не обидел?

— Никто. — Катя повернулась, чтобы уйти.

Адам движением руки остановил ее.

— Подожди. Мы должны разобраться.

Зван что-то сказал Адаму. Адам жестом подозвал Андрея.

— Новостроевский?

— Ну.

— Не нукай, — процедил Адам.

— Это он с перепугу, — сказал Зван, играя четками.

— Он бухой в ноль, — медленно произнес Адам. — Ну-ка, скажи мяу, — приказал он Андрею.

Андрей смотрел на Адама в упор, с трудом выдерживая тяжелый взгляд чеченца, и чувствовал, что трезвеет.

— Хороший кинотеатр, правда? — спросил Адам, окидывая взглядом зал.

— Ну, — отозвался Андрей.

— Но он никогда не будет вашим, — внушительно произнес Адам.

Он говорил по-русски чисто, но с характерным чеченским акцентом, а Зван молча кивал, ощупывая глазами Андрея.

— «Ударник» будет нашим: центровых и слободских. Мы так решили, — отчеканил Адам.

Зван с ухмылкой кивнул.

— А это, между прочим, уже беспредел, — сказал Костик.

— Разве тебя это касается? — спросил Адам. — Ты слободской. И в центре ходишь — никто тебя не трогает.

Костик громко, с расстановкой произнес:

— Сюда будут ходить все, кто захочет.

Адам поморщился.

— Ну что ты шумишь, как женщина? Смотри, обижусь и зарежу. Следи за помелом, знай свое место.

На лице Звана играла нехорошая улыбка, но он почему-то молчал.

— У вас ничего не получится, — сказал Костик.

— Правда? — деланно удивился Адам. — Зазнался махала, — проговорил он, обращаясь к Звану. — Зря вы дали ему отшиться.

Зван молчал, продолжая играть четками.

— Знаешь, как называют таких, как ты? — спросил Адам Костика.

— Не говори того, о чем потом будешь жалеть, — посоветовал Костик. Кажется, он здорово разозлился.

— Кто? Я буду жалеть? — удивился Адам. Глаза у него стали одного цвета с сединой.

Они стояли лицо в лицо, глаза в глаза. Все вокруг замерли: что-то будет! Все-таки Костик был на полголовы выше Адама и раза в полтора шире. Но и чеченец уже держал руку в кармане, нащупывая нож.

Новостроевские, сбившись в кучу, обсуждали положение. Одни считали, что пора, пока не поздно, сваливать. Другие уже направлялись к выходу. Но большинство ждало, что будет дальше.

Ленка оттащила Костика от Адама. И стала говорить, что настроение все равно испорчено. Чего тянуть, надо уходить. Но как уйти? Завтра все будут говорить, что лучший боксер города испугался Адама.

— Мы остаемся, — решил Костик.

Новостроевские, которые раньше других решили уйти, неожиданно вернулись. Оказывается, вестибюль забит слободскими. Пройти сквозь строй целыми наверняка не удастся.

Жгучий поймал взгляд Андрея и жестом приказал ему подойти. Андрей не сдвинулся с места. Тогда Волдырь сам подкатил к нему.

— Собери со своих по рублю, тогда не тронем.

Андрей усмехнулся.

— А хуху не хохо?

Волдыря перекосило.

— В рот компот. Ты че, Корень, не врубаешься?

— Ребят жалко. Может, все-таки соберем? — шепнул Андрею Жорик.

— Собирай, — ледяным тоном ответил Андрей.

У Жорика забегали глаза.

— Почему я?

— А почему я? — процедил Андрей.

— Потому, что все из-за тебя. Из-за вас, — сказал Жорик, переводя взгляд на Костика.

— А ты-то чего трясешься? — спросил Костик. — Тебе, по-моему, ничего не грозит.

— Думайте быстрее, — поторопил Волдырь.

— Вы за этот беспредел ответите, — сказал Костик.

Волдырь набычился:

— Перед кем?

Он был прав. Слободские (впрочем, и центровые тоже) чувствовали полную безнаказанность. От их террора и гнета можно было защититься только силой. Закон в их отношении бездействовал.

А новостроевские уже шептались, рылись в карманах. Кто-то уже заныл: мол, он бы откупился, но нет денег.

— Лады, сдадите завтра, — объявил Волдырь, будто дарил жизнь приговоренным. — И вообще учтите: будете теперь сдавать взносы каждый месяц по рублю с рыла. Кто не сдаст, в рот компот, того на счетчик. За вход в «Ударник», в кино или на танцы, плата будет отдельной. По полтиннику. Будем доить вас, чуханов! — Волдырь загоготал.

Костик сказал вполголоса Андрею:

— Что я тебе говорил?

Андрей с мрачным видом кивнул. Он чувствовал, что совсем протрезвел.

— Не слышу ответа, — задорно произнес Волдырь, обводя глазами ребят и стараясь не смотреть в глаза Костику и Андрею.

— Молчание — знак согласия, — вякнул Жорик.

— Ну вот и ладушки. Можете танцевать. В долг. И домой можете идти спокойно. Вы теперь — наши. А мы своих не трогаем.

Волдырь был доволен собой. Ему поручили морально изнасиловать новостроевских, и он с этим справился. Он смачно сплюнул и блатной походочкой пошел к своим.

Андрей оглянулся на новостроевских и увидел одни спины. Пацанам разрешили унести ноги подобру-поздорову, и они использовали этот шанс. Остались только Толян, Генка, Мишка и Жорик. Если, конечно, считать его своим.

— По-моему, ты не там стоишь, — сказал ему Андрей.

Жорик начал оправдываться:

— Андрюха, я просто не хочу крови. Надо прогнуться. Иначе нам хана.

Андрей повернулся к Толяну.

— А ты как считаешь?

Перворазрядник по вольной борьбе Толя Хоменко мог бы объединиться с боксером-перворазрядником Костей Громовым. Плечом к плечу с ними встали бы Андрей с Генкой. Тогда бы, может быть, и другие новостроевские не праздновали труса. Но этот вариант можно было рассматривать только теоретически. Потому что в уличных битвах требуется храбрость особого рода.

Прошлой осенью Толян и Андрей пошли в ДОСААФ записываться в парашютный кружок. Толяна приняли, он сдал все документы. А Андрея завернули, директор отказался дать хорошую характеристику. Зимой Толян совершил свой первый прыжок. Узнав об этом, Андрей спрыгнул с четвертого этажа, прямо из окна класса, в глубокий сугроб.

И они, и другие ребята из Новостройки были неробкого десятка. И все же слободским, привыкшим драться не голыми кулаками, а кастетами, ножами и арматуринами, могли противостоять такие же закаленные в уличных боях центровые. Только они, но никак не новостроевские.

Толян сказал в ответ, что со шпаной нужно бороться законными методами. Он, пожалуй, лучше вступит в оперативный отряд, что и другим советует.

Оркестр сделал перерыв. В танцевальный круг вышла женщина, массовик-затейник, и сказала, что теперь можно поиграть в «ручеек». Как ни странно, это развлечение любила даже самая отпетая шпана. Через минуту игра уже шла вовсю.

Андрей видел, как в «ручеек» встали Зойка и Катя. Катю тут же выбрал Жгучий. На лице слободского хулигана проступило выражение счастья. Он держал Катю за руку и не собирался никому ее отдавать. Все, кто пытались потянуть девушку за собой, оставались ни с чем.

Андрей потянул Генку в «ручеек». Через мгновение Генку выбрала какая-то чувиха. Это и нужно было Андрею. Оставшись без пары, он пошел, согнувшись под сводом рук, искать Катю. Он прошел «ручеек» до самого конца. Кати не было. Неужели он ее не заметил? Андрей в растерянности оглядел зал. Да нет, вот же она! Катя стояла в сторонке и что-то сердито говорила Жгучему. К ним подошел Адам. Похоже, чеченец не упускал девушку из виду. Он сказал Жгучему что-то резкое. Тот ответил сквозь зубы и нехотя отошел.

Оркестр вернулся на эстраду. Димка объявил белый танец. Сестры Самохины были начеку. Они мгновенно оказались рядом с Адамом и Катей. Анжела вертела оттопыренной попкой, пожирая Катю ревнивым взглядом. Кажется, Адам ждал, что Катя пригласит его. Он просто гипнотизировал ее пристальным взглядом.

— Как деньги идут к деньгам, так девки идут к бабнику, — заметил Мишка.

Он переживал за Андрея.

Анжела поняла, что медлить больше нельзя. Она взяла чеченца за руку и потянула в круг.

Андрей не сводил глаз с Кати.

— Скатай губу, — посоветовал Генка. — Она тебя не пригласит.

А Мишка добавил:

— Если и пригласит, ты будешь первым бифштексом с кровью в этом кинотеатре.

Андрей видел, с какой надеждой уставился на Катю Жгучий. А на слободского хулигана уже вешалась Жанка. Жгучий отодвинул ее с брезгливой гримасой.

Катя кого-то искала взглядом. «Неужели меня?» — подумал Андрей. Глаза Кати нашли его и остановились. Теперь она уже ни на кого не смотрела. Но и не шла к нему. Она приглашала его взглядом. Он спросил ее глазами: «Это правда? Мне не показалось?»

Они медленно пошли навстречу друг другу.

Катя сама прильнула к Андрею.

— Что-то меня знобит.

— Тебя уже позвали в ресторан? — спросил Андрей.

Катя усмехнулась:

— Я сказала Адаму, что лучше пригожусь ему в другом качестве.

— В каком же?

— В качестве операционной сестры травматологии.

— Тогда ты пригодишься и мне.

— Возможно, — согласилась Катя. — Между прочим, Адам сказал, что в тебе что-то есть. Того же мнения и Зван. Но ты страшно не нравишься Жгучему. По-моему, он тебя сегодня встретит.

— И не один, — с нервным смехом добавил Андрей.

— Ну, естественно. Вот я и думаю: не проводить ли мне тебя?

«Куда? У меня больше нет дома», — подумал Андрей и ответил:

— Хорошая мысль. А потом я тебя.

— Я живу в Слободке, Андрей. Тебе туда нельзя.

— До смерти, думаю, не забьют.

— Со мной, может, нет. А вот когда пойдешь обратно…

— А ты не отпускай меня обратно.

Катя покачала головой.

— Все-таки ты нахал.

— Я ни с кем еще не был таким нахалом, — сказал Андрей. — Я вообще… — Он не мог подобрать подходящего слова. — Не знаю даже, о чем говорить.

— Тогда давай помолчим, — предложила Катя.

— Давай, — согласился Андрей.

Он зарылся лицом в ее волосы. И она уткнулась носом в раскрытый ворот его рубашки. Андрей прикрыл глаза. У него кружилась голова. А Катя все сильнее прижималась к нему всем телом. Он был горячий, как печка. А ей надо было согреться. Хотя она понимала, что этот озноб — от страха.

Предчувствие не обмануло ее. Жгучий с висевшей на нем Жанкой толкнул Андрея плечом.

— Только не кипятись! — Катя потянула Андрея в сторону.

Но Жгучий продолжал наездку. Он снова приблизился и толкнул бедром. Катя что было сил вцепилась в Андрея и развернула его. Теперь она была рядом со Жгучим. Она рассчитывала, что уж ее-то он не тронет. Но она ошиблась. Жгучий демонстративно пихнул Катю своим тощим задом.

Это было уже слишком. У Андрея сорвало башню. Он врезал Жгучему так, как учил Костик. С поворотом, используя всю силу плеча. Такой тычки Жгучий не ожидал. Он как-то странно всплеснул руками и рухнул на пол. Танцующие шарахнулись в разные стороны. К месту драки не спеша пробирались два милиционера. Но их опередили не меньше десятка слободских. Они отшвырнули в сторону Катю, сбили Андрея с ног и начали пинать.

«Повезло», — подумал Андрей. Он знал: когда бьют ногами, то чаще всего не режут. Но он знал и другую особенность. Когда бьют ногами, то стараются попасть в определенное место. Чтобы взвыл и завился волчком. Поэтому лучше сразу согнуться в бараний рог и закрыть слабое место руками. Но как быть с головой? За то, что не даешь ударить т а м, начинают бить по голове. От одного точного удара можно выплюнуть сразу половину зубов. Или обнаружить потом, что нет глаза. А от удара в переносицу или в висок можно вообще откинуть кеды.

Глаза Андрея уже ничего не видели. Наполненный кровью нос уже не дышал. От ударов по животу, ребрам и почкам дыхалка почти не работала…

Обычно избиение прекращается, когда жертва перестает увертываться от ударов. Разбросал руки, замер — значит, либо потерял сознание, либо готов. В этом случае милиционеры вяжут того, кто ударил последним. Вот почему никто не хочет быть последним, даже если милиция только на подходе.

Слободские были опытные ребята. Одни били, другие стояли стеной, не давали протиснуться милиционерам. А когда избиение прекратилось, разбежались в разные стороны, смешавшись с основной массой зевак.

Когда Катя подошла к Андрею, она не узнала его. Вместо лица было кровавое месиво. Девушку тут же грубо оттеснили. Подошли милиционеры, привычно взяли избитого за руки и за ноги и потащили к выходу.