Я, Иосиф Прекрасный

Виталий Конеев

Исторический роман о реальном авантюристе Древнего Мира Иосифе Флавии, который был другом Нерона, любовником его жены Поппеи, сражался в цирке, был Главнокомандующим Галлилейским фронтом и предал свой народ. Был усыновлён Веспасианом Флавием, командиром карательных легионов

Глава третья

— Он решил убить тебя, — тихо сказал Сенека Агриппине, сидевшей на своих носилках.

Агриппина громко рассмеялась, жестом руки привлекла к себе Октавию, мягко обняла её голову. У Агриппины в последнее время появились материнские чувства к Октавии и к её старшей сестре Антонии. Она начала искренне заботиться о дочерях Клавдия. И они потянулись к ней, особенно Октавия.

Народ стоявший в почтительном отдалении от носилок Августины, при виде её материнского жеста, прослезился. Октавия прижалась к мачехе, ставшей мягкой и доброй. Никогда юная императрица не испытывала на себе любви тех, кто её когда-либо окружал. И вот теперь Октавия смотрела на свою мачеху, как на воплощение Геры.

— Нам нужно поговорить наедине, — сказал Сенека.

— О чём!? — смеясь, воскликнула Агриппина. — О том, что Луций Агенобарб решил перебить всю семью, как он убил Британика? Но об этом, наверное, известно всему городу. — Она грозно нахмурилась и заговорила свирепым голосом: — А ты, пакостник, испугался за себя. Потому что ты знаешь, что пока я живу, он не решится убить тебя, предатель!

Сенека не боялся, что «любопытствующие», которые, конечно, сейчас стояли в толпе людей, должны были рассказать Нерону о беседе его бывшего наставника и матери. Полчаса тому назад Нерон утвердил план убийства Августины, придуманный Сенекой. Иронично улыбаясь, император назвал его «государственным планом по спасению империи».

Обладатель состояния в полтора миллиарда сестерциев не собирался отказываться от борьбы за власть. Но более всего он боялся умереть. Сенека хорошо знал, что организаторы убийства высокопоставленных людей всегда уничтожались правителями или выдавались ими на расправу народу. А Сенека уже организовал убийство Британика. Вчера к нему во дворец приходил сенатор Натал и сразу, едва они возлегли за пиршественный стол, заговорил о том, что есть заговор Пизона с целью убийства императора.

— Остановись, друг мой. Я плохо слышу в последнее время, да и говорю только о поэзии.

Сенека указал взглядом в сторону рабов, а потом пригласил Натала погулять в саду. Молча слушал сенатора и друга. Презрительно улыбнулся.

— Если заговорщики решили поставить Пизона императором, то неужели я, родственник клана Юлиев-Клавдиев, стану помогать ему?

— Сенека, я хотел сказать тебе о твоей выгоде.

— Пока не вижу её.

— Вот она: после убийства Нерона ты вместе с Октавией и Антонией пойдёшь в лагерь претория, где дочери божественного Клавдия объявят тебя императором и мужем Антонии.

— Хм… — криво усмехнулся драматург, — Антония знает об этом плане?

— Да. Она согласна. Она готова на всё, чтобы уничтожить Нерона. А ты, Сенека?

— Есть ещё Августина.

— Мы запрём её во дворце. Но помни, Сенека, что Октавия и Антония любят мачеху.

— Да, — задумчиво протянул драматург. — Знаю… странно… Вот загадка человеческой души.

Сенека остановился. Его мозг, изощрённый придворными интригами времён Тиберия, Калигулы, Клавдия, заработал, как всегда, эффектно и быстро. Он не мог возглавить заговорщиков, потому что их было много, сотни. А это означало, что после убийства Нерона вся империя должна была узнать имена убийц и вожака заговора. Полководцы и легионы будут возмущены, что убийца стал императором.

И вдруг в сад вбежал посланец Акты и протянул Сенеке клочок папируса. В записке Акта сообщала, что Нерон решил ограбить его банк на Сабуре. Сенека протянул клочок папируса Наталу. Тот вздохнул и сокрушённо покачал головой.

— И этого человека мы называем «божественным».

— Натал, ты не понял.

— А что я должен был… — Натал умолк, потрясённый догадкой, что для Нерона можно было устроить ловушку.

У него дух перехватило от мысли, что задумал Сенека. А тот уже метнулся в дом, громовым голосом окликнул десяток рабов, которым полностью доверял. Собрал их в кружок и решил назвать имя главаря банды, потому что его рабы знали императора, и могли напугаться.

— Это будет Нерон. Как только он войдёт в банк, закройте двери и убейте его. Каждый из вас получит миллион сестерциев, свободу, достоинство «всадника».

Неумный человек остался бы дома, но Сенека знал, что лучше находиться в банке вместе с Наталом. Тогда народ будет думать и говорить, что Нерон хотел убить Сенеку.

Вельможа послал вперёд чернокожих африканцев, а сам с Наталом неторопливо пошёл следом за рабами. Двое сенаторов поднялись на верхний этаж, откуда хорошо просматривалась кривая узкая улица, что поднималась вверх. Ожидание было долгим. Но вот на улице появилась группа людей. Впереди шёл длинноволосый раб. Сенаторы из-за приоткрытых штор внимательно следили за ним. А когда Нерон приказал преторианцам ограбить банк, они отступили от окна и сели за стол, улыбаясь друг другу. Сенаторы ждали шум борьбы на первом этаже банка, но он прозвучал на улице. Когда они осторожно посмотрели из окна вниз, то увидели убегавшего по улице Нерона и хрипящего на земле Тегеллина со смятым на груди панцирем.

— Его хранят боги, — с огорчённым вздохом сказал Натал.

— Боги здесь ни при чём, — задумчиво проговорил Сенека, внимательно глядя вниз. — Насколько мне известно, в древние времена был принят закон: за спасение жизни правителя республики, человека любого звания и места рождения сенат обязан был наградить достоинством патриция.

— О чём ты говоришь, Сенека?

— Так, рассуждаю на отвлечённую тему.

А утром Сенека увидел в пустой приёмной императора двух евреев.

Сенека, излагая Нерону план убийства его матери, в то же время мысленно обдумывал план спасения Августины. Но Августина не хотела спасаться от своего сына, потому что была сильной женщиной с мужским характером. Она верила Сенеке. Внимательно посмотрела на его напомаженное лицо и спросила:

— Есть план убийства?

— Да. Сейчас ты получишь приглашение от него приехать в приморское поместье Бавлы…

— Вот ты и выдал себя! Ты придумал план, потому что у Луция Агенобарба в голове мусор.

— Августина, ты можешь думать что угодно, но пожалей Октавию, если она тебе дорога. Нерон решил отправить её на остров Пандатерию после того, как убьёт тебя. Более того, он обещал Поппее голову Октавии.

Божественная мать ощутила, что её сноха задрожала от ужаса.

В это время стал звучать грохочущий бег воина. Все посмотрели вдоль улицы, в ту сторону, где был дворец императора. Оттуда бежал центурион с поднятой над головой табличкой. Он протянул её матери Нерона.

— Август просил дать устный ответ.

Уже в этой просьбе заключалась некая опасность, потому что Нерон, обладая удивительной памятью, обладал и скудостью ума, и всегда требовал от всех письменных ответов, чтобы потом обсудить их с Сенекой, друзьями или с вольноотпущенниками.

Агриппина прочитала то, что продиктовал Нерону Сенека, и перевела взгляд от таблички на центуриона.

— Да, Августина, — принуждённо улыбаясь, заговорил Сенека, — я вынужден признаться при Октавии, что это правда, что мы с тобой действительно занимались любовью, прячась от Ливиллы и Калигулы.

Она, красивая женщина, холодно посмотрела на лысого крепкого старика с морщинистым лицом, изжёванным многими удовольствиями жизни.

— И напрасно, Сенека, ты вынудил самого себя признаться… Центурион, передай сыну, что я сейчас же еду в Бавлы.

— Так точно, божественная мать. А ты, Сенека, вернись во дворец. Так приказал Август, — громыхнул тяжёлым голосом центурион и побежал по улице на Эсквилин.

— Мама, я тебя прошу останься со мной. Он стал зверем. Он не пощадит тебя!

Но Агриппину смешило то, что её трусливый сын вызывал у людей страх и ужас.

Едва Нерон получил ответ матери, как весь затрясся и сиплым, сдавленным голосом приказал приготовить для него и для его друзей верховых коней, громко жалуясь на внезапную немощность, на необходимость принять морское купание. Его крупное тело била нервная дрожь, руки тряслись, изо рта текла тягучая слюна, а взгляд непрерывно метался из стороны в сторону. Нерон выглядел больным человеком.

Во дворце началась бешеная беготня рабов, слуг, преторианцев. А император уже вскочил на подведённого к нему коня, со всей силы ударил плетью по его крупу и галопом помчался впереди своей огромной свиты.

Внизу Эсквилина мечущийся взгляд императора выхватил в толпе людей носилки с патрицианкой Поппеей. Он узнал её только по повязке на лице. Красавица закрыла царапины, нанесённые ей божественной рукой Нерона. Поппея шла к Нерону во дворец, чтобы обрушить на него свой гнев за то, что он забыл её.

— Опять нарушение закона, — проворчал Тегеллин, который ловко скакал на коне рядом с Нероном. — Носилки запрещены.

В голове императора царил хаос, поэтому он, задержав свой безумный взгляд на Поппее, закричал:

— Бу! Ба! Бу! — А хотел он крикнуть: «Не смей нарушать закон! Я его охраняю!»

Нерон был уверен, что он так и крикнул.

— Что он сказал? — удивлённо спросила Поппея своих клиентов.

— Будет в Бавлах. Будет ждать тебя.

— За ним бегом, — приказала патрицианка рабам.

Всё это было смешно и забавно, но у Сенеки, неуклюже прыгавшего на коне, холод струился в груди и подбирался к сердцу от предчувствия беды для себя.

— Ещё одни носилки, — сказал Тегеллин. — Весь город в носилках. Это вызов закону.

Во вторых носилках сидела Акта.

Как ни хитрила юная Акта, не остерегалась, но один человек знал, что она ненавидела Нерона. Её тело трепетало не от вожделения, а от ужаса, когда к ней в спальню рано утром врывался Нерон, держа в руках огромную четырёхфутовую вилку и ещё более длинный нож, свирепо крича:

— Открой двери! Вырежу кусок!

Акта с хохотом расставляла ноги. Взвизгивала озорно, когда Нерон кусал её тело или, нарочно стараясь причинить любовнице, которую он искренне любил, сильную боль, щипцами захватывал не один волосок, как это делали цирюльники, а пучок. И рвал изо всех сил, любуясь её интимным местом. Акта смеялась и щурила глаза, прикрывала их длинными ресницами, чтобы Нерон не заметил, как её зрачки расширялись от боли и ужаса. А когда он уходил, умоляемый Актой остаться и продлить её счастье, она, как сломанная кукла лежала на полу, мысленно и только мысленно повторяя: «Чтоб ты подох». Но, зная природу рабов, она с огорчёнными вздохами говорила в их присутствии.

— Божественный малыш вновь сделал меня несчастной своим уходом.

Только одна рабыня знала, что творилось в душе Акты, когда к ней приходил Нерон. Это была Эпихарида, вольноотпущенница Акты и её подруга.

— Однажды у меня сердце не выдержит. Он так замахивается вилкой, вкладывает в замах столько силы, что едва удерживает её передо мной… Ну, что они там медлят?

— Они всё решают: кому стать императором, как будто Нерона уже нет. Делят провинции, должности, деньги, а про убийство боятся говорить.

— Ах, мне уже семнадцать лет. Юность проходит. Хочется любить и быть любимой, — со слезами на лице сказала Акта.

Эпихарида всхлипнула и с твёрдостью в голосе ответила:

— Уж я постараюсь.

Когда Элиазар и Тиберий Александр, разгорячённые и радостные, подступили к Иосифу, торопя его выдать девушку Нерону и тем самым добиться освобождения смертников, он с такой яростью крикнул: «Нет!», что они попятились от секретаря посольства. Такого Иосифа посол и всадник не знали.

— Вот оно в чём дело! — горестно воскликнул Элиазар, хлопая в ладоши. — Ещё Соломон предупреждал, что нет на свете горше горя, чем женщина.

Тиберий тихо шепнул послу:

— Нужно подождать. Авось, к утру его чувства поостынут. Утром в Риме холодно.

— Да, — с досадой в голосе заговорил Элиазар, — начитался греховных книг. Аристобул говорил мне, а я не верил, что бесы, крепко сидящие в греческих книгах, настороженно ждут верующего, чтобы проникнуть в его мозг и управлять им. Я не верил, а теперь вижу: правда. Иосиф, ты идёшь против Бога.

— В Писании нигде не сказано, что Богу угодно предательство.

— А во имя народа?

— Акта дороже мне всего на свете.

— И матери?

— И матери, — спокойно и твёрдо ответил Иосиф. — Не требуй от меня, Элиазар, того, что я никогда не сделаю.

— М — да, женщины в Риме сложные, — протянул Тиберий.

— Между прочим, знай, — задумчиво глядя на Иосифа, сказал Элиазар, — Аристобул предупредил меня, что ты не крепкий в вере.

— Оно и хорошо, — добродушно прогудел Тиберий. — Тем проще и свободней Иосиф будет говорить с Поппеей. А уж она, если скажет: да, то может и кулаками выбить у Нерона милость для смертников. — И он рассмеялся, мысленно представив драку между патрицианкой и императором.

В Остии вельможу ждали галера и военная эскадра кораблей сопровождения, а он решил задержаться в Риме, предчувствуя какие-то важные события. Что-то носилось в воздухе величайшего города мира.

Небольшой конный отряд Нерона вихрем промчался по площади, свернул на улицу, что вела к Тибуртинской дороге, и только тогда всадник Тиберий выступил вперёд из круга своих друзей и клиентов. Он пошёл впереди них навстречу Поппее. И так как люди, при виде вельможи, начали приветствовать его, он красивым величественным жестом поднял вверх и вперёд левую руку. Дело в том, что красивый жест рукой всадника вызывал у Нерона приступы сильного раздражения, потому что он сам хотел обладать таким жестом, но не смог овладеть им, несмотря на долгие тренировки. Через друзей Нерон предупредил Тиберия, чтобы он не смел приветствовать народ по-римски. И тогда всадник начал поднимать левую руку. Горожане знали, почему он так делал, смеялись и хлопали в ладоши, всегда кричали ему: «Привет тебе, лучший всадник Рима!» Они и сейчас приветствовали его, не без умысла. Он скупо улыбался и щедрым жестом правой руки приказывал казначею раздавать сестерции народу, бормотал идущему рядом с ним Иосифу:

— Сколько слышу, а привыкнуть не могу. Приятно, как в первый раз. Хорошо быть эллином. Слабый я на лесть людскую.

У всадника был штат «любопытствующих», и они знали, где находилась Поппея.

Иосиф думал о словах Аристобула, которые сказал ему раздражённый Элиазар. Некрепкий в вере, значит, не верующий. Идя рядом с Тиберием, Иосиф не решился читать мысленно защитительную молитву против блуда и против женщин. Это было бы кощунственно. Бог огорчился бы и сказал бы: «А к сему человеку я подходить больше не буду». Иосиф мысленно увидел, как Бог, огорчённый Иосифом, медленной поступью уходил прочь и уносил с собой всё светлое, всё прекрасное, что было в мире, уносил от Иосифа. «Боже, не покидай меня! Не во имя блуда я творю сие, а во имя дела!»

Город поразил Иосифа своим великолепием, обилием людей на улицах, свободными нравами. Всё удивляло секретаря посольства, всё интересовало его. Он влюбился в Рим, как можно было влюбиться в женщину с первого взгляда. Его смущало, а в то же время ему было приятно, когда римские женщины, благородные матроны заступали ему дорогу, обращаясь с приветствием к Тиберию. Они пылко смотрели в лицо Иосифа и раскрывали одежды, чтобы показать ему интимные части тела. У Иосифа перехватывало дух, а Тиберий хохотал и тихо говорил:

— В Риме — красота: дорогой товар. Будь осторожным. Бойся вон тех. — И он взглядом указал на обильно накрашенных молодых женщин, — Они мужчины. Их любовь опасная, потому что они ревнивые, всегда готовые идти на крайность.

А между тем, группа накрашенных мужчин шла сбоку от колонны Тиберия и делала знаки Иосифу. Мужчины томно вздыхали, поднимали одежды, показывая Иосифу свои мускулистые бёдра, принимали сладострастные позы. Они чуяли исходившую от Иосифа женскую чувственность. Их глаза горели от вожделения. Телохранители Тиберия замахами дубинок отгоняли накрашенных мужчин от колонны.

Клиенты Тиберия преградили путь носилкам Поппеи. Она уже готова была разразиться бранью, как перед ней появился любезный вельможа и сразу заговорил, указав пальцем на грузовые носилки:

— Здесь тайные египетские омолаживающие, врачующие средства, внушающие красавицам и только красавицам особливую страстность с мужчиной, даже на большом расстоянии. А так же пятьдесят талантов золота. Это подарок для тебя, Поппея, от Иосифа. Он приехал из Иерусалима с просьбой к императору.

У красавицы лицо было закрыто повязкой до глаз. Её гнев утих, когда она услышала о тайных средствах, а взглянув на Иосифа, Поппея сняла с лица повязку. Её лицо было холодным, надменным и властным, его пересекали царапины, загримированные пудрой, но всё равно заметные. Она устремила пронизывающий взгляд на Иосифа и заговорила голосом, в котором звучали и холод, и металл:

— Тиберий, я не от каждого человека могу принять подарок. А про еврейских мужчин мне говорили, что они скромные. Тиберий, ты же знаешь, что я не люблю скромных людей. Скорей всего я не приму подарок.

В последних словах холодной красавицы был намёк. Тиберий сильно наступил на ногу Иосифа и негромко сказал Поппее:

— Я готов открыть тебе тайну, но боюсь, ты усомнишься…

— Говори немедленно.

— Иосиф нескромный, — почти шёпотом ответил Тиберий. — А вчера… — и он многозначительно замолчал.

— Тиберий, не раздражай меня. Говори.

— Он ударил того, имя которого я не смею назвать по причине его божественного бытия.

— Да?! — смеясь, вскрикнула Поппея.

Выражение её лица изменилось. Оно стало мягким и тёплым. Красавица улыбнулась Иосифу скромной улыбкой. Нужно было действовать, а Иосиф молчал. Тиберий, взъярённый поведением Иосифа, вновь наступил ему на ногу и заговорил, скупо жестикулируя руками:

— Иосиф делает левой рукой так, а правой — так. А ногой так. А потом — вот так.

Красавица рассмеялась и целомудренно прикрыла глаза ладонью.

— Неужели он так делает? Евреи скромные.

— Он почти эллин.

— Но почему Иосиф молчит?

— Он готовится для особливых отношений.

— Да, Поппея, — заговорил Иосиф нарочито греховным голосом. — Я хотел бы говорить с тобой таким языком. Но понравится ли он тебе?

— Не знаю, — мягко ответила Поппея, покачав в сомнении красивой головой. — Попробуй убедить меня своим красноречием, если оно есть у тебя. Я хочу тебя послушать. — Она указала жестом руки на место против себя в носилках, а рабам властно приказала: — Домой.

Тиберий торопливо шепнул на ухо Иосифу:

— Она ждёт от тебя другое. Запомни. Иначе посмеётся над тобой.

Едва Иосиф поднялся в носилки, как быстрая рука задёрнула занавески. Поппея откинулась на спинку кресла, чуть раздвинула ноги и, холодно глядя на Иосифа, сказала ледяным голосом:

— Я слушаю тебя. Не разочаруй меня разговором.

Иосиф придвинулся к Поппее и, обняв её узкий пояс, правую ладонь погрузил между ног молодой женщины. Лицо Поппеи дрогнуло. Она удивлённо посмотрела на Иосифа, мягко отстранила от себя его правую руку и удержала в своих пальцах.

— Мне показалось, что меня обняла девушка. У тебя объятия женские. Знай. Я в сомнении.

— Поппея, позволь мне разрушить его.

— Не здесь, — ответила Поппея нежным задушевным голосом. — Я хочу подождать и посмотреть на тебя.

Он не верил ей и порывался продолжить то, что начал. Поппея крепко сжала его руки в своих руках. Она влюбилась, поэтому природа заставила её вести себя сдержанно, что было удивительно для самой женщины. Она не знала себя такой.

Вдруг чьи-то пальцы появились на занавеске и резко, разрывая материю, отдёрнули её в сторону, открыли носилки. Иосиф увидел лицо того преторианца, которого он в прошлый день ударил в пах. Но это был не преторианец, а патриций, друг Нерона Отон. Рядом с ним стоял второй друг Нерона, Афраний Квинциан, сенатор. За их спинами лицом к стене стоял ещё один сенатор Флавий Сцевин. Он напряжённо вглядывался в стену, не понимая, куда девался дверной проём, через который только что прошли его друзья. Он слышал их голоса. Ощупывал рукой стену, не веря своим глазам. Увы. Рука не находила проём. Сцевин был трезвый. У него ослабел разум от обжорства, пьянства и разврата. Он мог есть и ел по два-три дня непрерывно, запивая еду огромным количеством вина. И если каждый его друг, любой патриций извергал содержимое желудка через тридцать минут, то Сцевин выблёвывал пищу сразу после её приёма. Рабы с корытами в руках колонной стояли перед его ложем. От неестественного напряжения желудка разум Сцевина быстро слабел. Он часто забывал, где находился. А чтобы прояснить своё сознание, Сцевин по привычке совал в рот перышко. Вот и сейчас он сунул в горло перо, облил стену, но проём почему-то не открылся перед ним.

Трое друзей были участниками заговора Пизона. Во время неторопливой беседы они решили вовлечь в заговор и Поппею. Ждали любовницу Нерона в её доме.

— О, боги! — закричал громовым голосом Отон, свирепо глядя на Иосифа. — Моя жена держит руки еврея! Где моя палка?!

Иосиф, продолжая стоять на коленах перед Поппеей, перевёл взгляд на патриция и негромко ответил:

— Твоя палка болтается у тебя между ног. Что ты хочешь с ней, сломанной, сделать? Показать людям?

Поппея озорно взвизгнула и, смеясь, сказала:

— Так вот почему ты, Отон, вчера хромал. А говорил, что, спасая жизнь Августа, остановил взбесившегося коня на скаку. — Её лицо стало холодным, она угрожающим голосом добавила: — Не смей сюда приходить.

— Но ты моя жена.

— Я дала тебе развод.

— Когда?! — воскликнул изумлённый Отон.

— Сегодня, по пути домой. Пошёл вон. И не утомляй мои глаза своей хромотой. Я не люблю калек.

Боясь, что Поппея могла накинуться на него с кулаками, Отон сдержал своё страстное желание сказать ей вслед, уводившей за собой Иосифа, что немедленно решил донести Нерону о человеке, который посмел ударить божественного Августа.

Страдая в душе от унижения мужского достоинства, оскорблённого холодной красавицей самолюбия, тяжело дыша, прищурясь, он в ярости смотрел на соперника, на неверную Поппею, цедил сквозь зубы, словно хрипел перед смертью:

— Ну, ладно… Дело этим не закончится…

Сцевин, совершив странные движения руками, похожими на магические пасы, нащупал вход, отошёл от стены, спросил друзей, облегчённо вздыхая:

— Что, она согласилась убить Нерона?

— Хм, — криво усмехнулся Отон, глядя на то, как раб закрывал за хозяйкой дверь дома. — Нужно что-то создать из этого.

Афраний с досадой плюнул себе под ноги. Он надеялся на Поппею. Несколько дней тому назад в зал сената вбежал запыхавшийся с тёмными кругами под глазами Нерон, потрясая над головой табличками. Отдышавшись, он начал читать свои стихи. Вначале все решили, что развратный донельзя герой поэмы — вымышленный. Но по чертам характера и поступкам вскоре стало понятно, что речь шла об Афрании Квинциане, о ближайшем друге Нерона, который превзошёл Нерона развратом и пьянством, и тем обозлил его. Несколько дней и ночей Нерон работал над поэмой. Сенаторы начали хохотать, указывая взглядами на Афрания. А потом они наградили Нерона шквалом аплодисментов. Афраний, качаясь из стороны в сторону, как пьяный, вышел из сената. Когда он вернулся домой, то, в ярости рыча и изрыгая проклятья, схватил тяжёлый молот и начал крушить мраморные статуи императора. А медную статую он превратил бешеными ударами молота в груду металла, долго сминая ту её часть, где была голова Нерона с милостивым, улыбающимся лицом. Потом собрал мраморные головы и аккуратно швырнул их лицом вниз в отхожее место. После чего он направился к сенатору Пизону и попросил его принять себя в ряды заговорщиков.

Другие заговорщики были не лучше Сцевина и Афрания.

Только сейчас, идя рядом с Поппеей, чувствуя, как она мягко пожимала пальцами его руку, Иосиф понял, почему Аристобул сказал, что он некрепкий в вере. Бывало не раз, когда Иосиф и Аристобул шли в Храм вдвоём, то девушки, коих всегда было много в такие минуты, изменяя направление, проходили мимо них. Оторвав взгляд от дороги, они на секунду — другую переводили его на Иосифа. Он в такие моменты почему-то ощущал нехватку воздуха. И этого воздуха с каждым годом становилось меньше и меньше в Иерусалиме, как будто бесы убирали его от Иосифа. Аристобул хмурился, глядя себе под ноги, тихо говорил:

— Молитву против блуда и женщины надо читать непрерывно, едва выходишь за порог дома.

Порой он просыпался ночью весь в поту, потому что видел во сне девушек. Сердце бешено колотилось в груди. Он наказывал себя стоянием на одной ноге и долгим чтением молитв, но это почему-то не помогало. Он стал нервным. У него появилась бессонница. Даже держа в руках Святое Писание, Иосиф мысленно видел девушек. Он сильно прижимал Писание к глазам. Всё равно видел…

Идя рядом с Поппеей, Иосиф чувствовал, что Бог смотрел на него. Иосиф смутился и мысленно сказал: «Боже, не следуй за мной. Сейчас Элиазар поёт угодные Тебе псалмы. У него красивый голос. Послушай его пение, Боже». Иосиф прислушался и ощутил, что Бог покинул его. Это было и плохо и хорошо.

Они вошли в баню. Рабыни тотчас раздели их. Поппея указала Иосифу на стол, а сама спустилась в бассейн с горячей водой, коротко приказав:

— Уберите с него это.

К Иосифу подступили голые улыбающиеся девушки, умастили его пах, а потом щипцами начали вырывать волосы.

— Ну, что так медленно? — тихо спросила подрагивающим голосом Поппея.

— Ему будет больно.

— Ради меня можно потерпеть, — едва слышно проговорила Поппея.

Она сидела в кресле, плотно сжав розовые ноги, и медленно тёрла колено о колено, глядя на Иосифа наполовину прикрытыми глазами и облизывая пересыхавшие губы кончиком языка. У Поппеи дрожали мышцы на бёдрах, и она недовольная тем, что её тело становилось непослушным, давила на мышцы кулачками. Они продолжали дрожать. Поппея сердилась и улыбалась Иосифу. Рабыни завели его в горячую воду и начали мыть. Для Иосифа девушки были только вещью, но они были юными, всё чувствовали, видели и многое хотели, трогая своими пальчиками тело красивого еврея. Потом девушки начали умащать Иосифа благовонными маслами, нарочно потряхивая грудками и обнажёнными бёдрами, слыша сердитый шёпот хозяйки:

— Гера, не трогай его за это место. Я вижу. Знаю, зачем ты тронула.

— Я умащаю.

— Не надо. Я соединю тебя с Гераклом.

— Нет. Я хочу Аполлона, из Африки, загорелого.

— Хорошо. Дам Аполлона.

— Он тоже мне не нравится.

Поппея чисто женским чутьём поняла, почему Гера отвергла двух завидных мускулистых рабов, потому что девушка говорила всё это для Иосифа. Возмущённая тем, что её вещи заигрывали с её любовником, Поппея топнула розовой ногой, топнула скорее для того, чтобы мышцы бедра перестали дрожать.

— Гера, между прочим, Персей мне говорил, что ты готова соединиться с ним.

— Нет, я не готова. Я терпеть не могу Персея. Косой, хромой, да ещё горбатый!

Поппея хитро улыбнулась и мягко сказала:

— Персей говорил мне, что ты назвала его Аполлоном Олимпийским.

— Но как он мог говорить тебе, если он немой!

Девушки смотрели на один предмет, возили ладошками и пальцами вокруг него и становились непослушными воле хозяйки. Поппея внимательно следила за руками рабынь, сердилась.

— Ну, что, закончили?

— Нет, — быстро ответила Гера, указывая пальчиком на предмет. — Вот здесь ещё много работы.

— Довольно. Идите, посмотрите египетские подарки.

Какая-то особая интонация в голосе патрицианки насторожила юных рабынь. Они быстро переглянулись, бросились к ногам хозяйки и заговорили:

— Поппея, дай нам свободу!

Вся розовая, как младенец, с пылавшими ярким румянцем щеками в предвкушении и в ожидании любовных мук, блистая глазами из-за целомудренно опущенных длинных ресниц, Поппея не хотела прерывать своё алчное состояние из-за хитрости рабынь. Но ответила тихим голосом:

— Хорошо. Идите. Вы свободные. Возвращайтесь… — Она вдруг озорно улыбнулась и покрутила руками перед грудью. — Возвращайтесь в леса, о которых вы так часто говорили мне, чтобы до конца своих дней крутить хвосты коровам и быкам!

Но девушки, уже не вещи, не хотели покидать Рим, свою хозяйку и жить в землянках.

— Нет, — пискнула Гера. — Сделай нас своими клиентками.

— А кто меня будет умащивать? Кто будет мыть?

— Мы сейчас же пойдём с Персеем на рынок, купим замену, подготовим.

— Хорошо, — милостиво сказала патрицианка. — Вы мои клиентки. Идите на рынок.

Бывшие рабыни, а теперь вольноотпущенницы, клиентки любовницы императора, вихрем выскочили из бани, что и хотела Поппея. Она вновь погрузилась в сладостное ожидание.

— Не разочаруй меня своим разговором, — слабым голосом прошептала Поппея.

Она боялась разочароваться в Иосифе, в которого влюбилась, боялась увидеть его неуклюжесть, неумение обращаться с её сладким телом.

Он осторожно, мягким шагом подошёл к Поппее и начал делать пасы руками над её трепещущим телом, чуть прикасаясь к нему кончиками пальцев. Она желала задержать их на себе, но они ускользали. Её это злило. Она тянулась, подставляла себя под его руки. Дыхание Поппеи было прерывистое. Её целомудренно сжатые колени, помимо желания хозяйки, начали раздвигаться в стороны. Хотя она отдавала приказ им соединиться. И они короткими толчками возвращались в прежнее своё положение. Но тут же останавливались и вновь медленно открывали Иосифу то, что было спрятано ими. У Иосифа кружилась голова от бурного тока крови. А тот предмет, что понравился девушкам, сейчас был неприлично вздыблен. Иосиф понимал, что он выглядел не только греховно, но и безобразно. Ему было стыдно. Однако стыд ничуть не уменьшал его чувства, его страсть к Поппее. Он был влюблён в неё. И показывал ей всё то, чему научила его Акта.

Было ли движение руки Поппеи, которую все называли развратной, проявлением скромности или желанием показать себя с выгодной стороны — трудно сказать. Она закрыла ладошкой то, что открыли её ноги.

— Руки — смирно, — жестко и тихо приказал Иосиф.

— Не смей так говорить со мной, — ответила Поппея, но ей очень понравился приказ Иосифа.

Она отдёрнула свою ладошку. К сердцу патрицианки подступала сладость, хотя ещё ничего не было сделано из того, что она ждала.

— Не мучай меня. Я могу сойти с ума.

— От этого женщины не сходят с ума, — голосом опытного мужчины ответил Иосиф, продолжая делать руками ещё более утончённые пасы и слегка прикасаясь губами к особливым местам розового тела.

— Твой разговор меня поражает. Ты, наверное, изучал философию? — трепетным голосом спросила Поппея.

— Да, я изучал философию у сведущих риторов.

Она изнывала от желания. Её рука сама собой поднялась и указала на то, что она старательно показывала Иосифу.

— Что говорит твоя философия, при виде сего предмета? Или ты его не видишь?

— Я приступлю к его созерцанию в своё время.

— Но, по-моему, оно наступило.

Поппея чутко прислушивалась к его прикосновениям и немедленно выполняла приказы его рук, торопливо перемещалась на ложе. Её сердце трепетало в груди. Она уже не осознавала саму себя. Как вдруг патрицианка вскрикнула от неестественного состояния своей души, как если бы она летела с огромной высоты вниз. Она забилась в объятиях Иосифа.

— Я разобьюсь! — Испуганно вскрикнула Поппея.

— Чтобы этого не произошло, схватись за меня.

Патрицианка сильно обхватила его тело руками и ногами.

— Поппея, я удержал тебя?

— Не надо. Мне нравится этот полёт. Я никогда не летала, — ответила она с такой нежностью в голосе, как если бы он лишил её невинности.

Чтобы продолжить хитрую игру, он делал движения, словно хотел прекратить свои действия, и Поппея, смеясь, быстро говорила:

— Нет — нет. Не смей. Не прерывай мой полёт. Я приказываю.

И он греховным голосом шептал на ухо красивой женщине, шептал тихо-тихо:

— А разве не я тебе приказываю?

— Да, ты мой повелитель.

Иосиф говорил с Поппеей двусмысленно, и этот разговор, учёный, ей очень нравился. Она озорно смеялась, по-прежнему находясь в полёте, удивляясь тому, что разговор усиливал чувство полёта. Её тело трепетало в руках Иосифа. Он поворачивал Поппею мягко и осторожно, чтобы видеть, как его предмет входил в роскошное тело женщины, входил то медленно, то стремительно. Поппея сладко стонала, говорила глупости невероятные, подавалась к нему, быстро переступая коленами, боясь, что он мог лишить её полёта, когда он отодвигался от неё. Но он это делал для того, чтобы смотреть на сокровенное место женщины, которое имело огромную власть над мужчиной, которое всегда превращало мужчину в слабого человека, низвергало его вниз, в ничтожество. Однако сейчас Иосиф любовался им.

Только потом, когда они забрались в бассейн, Поппея вспомнила, кто она, и холодным голосом спросила, надменно глядя на Иосифа:

— Какая у тебя просьба к Луцию Агенобарбу? — Она внимательно выслушала его и властно сказала: — Сейчас поедем в Бавлы. Но не на повозке, а верхом. Он что-то придумал, а я хочу знать. Беги за мной.

Спустя десять минут, ворота дома быстро открылись, и на улицу галопом выскочила группа всадников. Впереди скакали телохранители Поппеи и трубач, который непрерывным сигналом трубы предупреждал праздно гулявший народ об опасности быть раздавленным конями. Но люди спохватывались поздно и получали по головам удары плетью. Они с проклятиями отскакивали в сторону и кричали, поднимая вверх руки:

— О, Юпитер, не допусти, чтобы она стала императрицей!

Патрицианка слышала эти крики. Её надменное лицо чуть кривилось презрительной улыбкой. Конечно, Поппея надела на себя короткую тунику для верховой езды, её бёдра были обнажены. Она была великолепной наездницей, любила стремительную скачку. О, если бы Поппея родилась в то столетие, когда хищные галлы терзали Италию, убивали несчётно мирных людей и ежегодно уводили в рабство десятки тысяч, а римские мужчины, оставляя после себя нехорошие следы в воздухе и на земле, убегали в леса, то Поппея смогла бы остановить позорный бег трусливых римлян.

Тот неторопливый разговор, который вели пролетарии, о том, где, что показывали в цирках и театрах, сменился, когда мимо них промчалась патрицианка. Люди заговорили о ней, как если бы она уже была императрицей. В толпу вперёд прошёл знающий человек и, остановив движением руки оратора, громко сказал:

— В ночь на день травли Юпитер пришёл к Поппее, держа в левой руке три молнии, вот так, — знающий показал. — Потом он сказал ей: «Обнажись». Она обнажилась. Тогда Юпитер сказал: «Прими немыслимую позу». Она приняла. Юпитер нахмурился. Повернулся к ней спиной и сказал: «Сия женщина развратная». И удалился на Олимп.

— Так она развратная? — спросили в толпе.

— Да, — ответил знающий, — так сказал Юпитер. Или вы не верите Юпитеру?

Люди верили, однако кто-то спросил знающего:

— А что такое «немыслимая» поза?

— А вот ты о ней мыслишь?

— Нет, ничего.

— Вот она и есть.

— А — а — а, — понимающе протянул ничего не понимающий пролетарий, кивая понимающе головой. — Я сразу понял, да проверял тебя.

Люди плотнее придвинулись к знающему человеку и попросили его рассказать что-либо о соединении мужчины и женщины.

— Я всё знаю о сём предмете. — Он подумал и охотно заговорил: — Три дня назад после того случая, когда на Форуме статуя божественного Августа сама собой заговорила, я возлежал за столом в харчевне у Гектора. Вошла Венера Олимпийская. Приблизилась ко мне. Сказала: «Обнажись». Я обнажился. Вы можете спросить у Гектора. Он подтвердит мои слова, тем более что он стукал кулаком мне в бок и нехорошо шептал: «Опомнись, Максим, что ты творишь. Люди вокруг».

— А ради чего она так сказала? — спросил нетерпеливо понимающий.

— А ради того, чтобы показать мне три божественные позы.

— А Венера тебе позволила принять себя?

— Нет! — жестко ответил Максим и принял героическую позу. — Она заставила меня взять её. Я не решился идти против воли Венеры.

Толпа так и ахнула, потрясённая рассказом Максима, внимая ему с открытыми ртами.

— С богами знается, — сказал кто-то завистливо, трудно сглотнув слюну.

Лица мужчин стали задумчивыми, толпа потянулась в одном направлении. Вместе с толпой пошли Максим и понимающий. Пролетарии один за другим подходили к окошечку банка, называли свои имена, получали по списку деньги и спешили через дорогу в лупанар, в логово волчиц. Конечно, в лупанаре были комнаты, где жили проститутки, но они принимали посетителей в центре здания, в зале. Он освещался тем светом, что проникал вниз через квадратный проём на крыше. В зале на стенах в четыре этажа, один над другим тянулись ряды тёмных, узких дыр, в которые можно было войти только на четвереньках.

Проститутки радушно встретили пролетариев, забрали у них деньги и развели их по зловонным дырам. Многим хотелось посмотреть три божественные позы, подаренные Венерой Максиму. Но в тесной норе третьего этажа звучали только хрип, тяжёлое дыхание, да иногда мелькали стоптанные сандалии на грязных ногах. Вскоре в тёмной глубине дыры прозвучал раздражённый голос проститутки:

— Не хитри. Ты заплатил за два сношения, а хочешь получить больше. Пошёл вон!

— Меня не отвергала и Венера.

— Да какое мне дело до твоей девки! Пошёл вон!

Максим неуклюже выбрался из дыры, осыпаемый бранью проститутки, и спрыгнул вниз, в зал. Тяжело дыша, не потеряв уважение своих товарищей, утёр мокрое лицо рукавом туники и направился вместе с понимающим в бесплатные термы. Там они получили овечий жир в горшках, раба для умащения. Долго мылись, плавали в горячем и холодном бассейнах. Максим, стоя в воде, окружённый огромной толпой, подробно и охотно глаголал о соединении мужчины и женщины. Немногословно, скупо двигая губами, рассказывал о своих частых встречах с богинями. Затем они пошли в харчевню Гектора, взяв по дороге на пункте раздачи хлеб, овощи и фрукты. В харчевне раб поставил перед ними на стол запотелые кувшины с холодным вином и водой. Они пили, ели, время от времени, извергая из желудка содержимое в корыто, что держал раб, и внимательно изучали таблички со списками спектаклей в театрах. Выбрали «Кровавую тайну второго фараона» и с мешками еды направились в театр.

Спектакль шёл весь день, скучноватый, но крови было много. Одна группа актёров сменяла другую, и как ни старались актёры, не смогли закончить действие до сумерек, оставили продолжение для следующего дня. Зрители начали укладываться спать на каменных лавках, обсуждая детали зрелища.

Максим и понимающий вскоре захрапели, улыбаясь своим снам, потому что увидели Олимпийских богинь, которые предлагали им себя. Максим начал похохатывать во сне, потому что увидел то, что хотел увидеть. Венера Олимпийская, взволнованная донельзя и по этой причине забывшая накинуть на себя одежду, то есть фиговый листок, нашла Максима спящего на каменной лавке театра. Она торопливыми толчками разбудила его и сердито воскликнула:

— Юпитер порицал меня за то, что я была недостаточно чувственной с тобой, Максим! — Она рывком сбросила с шеи цветы, что прикрывали её божественную грудь, и добавила, страстно глядя на Максима: — Скорей соедини меня с собой посредством сего предмета. — Богиня указала пальцем.

Но Максим повёл себя так, что возмутил и озлобил спящего Максима. Он повернулся спиной к богине, принял героическую позу и холодно ответил:

— Нет! Слишком многие богини просятся ко мне для соединения.

— Эй! — озлоблённо прохрипел спящий Максим, так, что эхо заметалось над театром, и посыпалась щебёнка с колонн. — Возьми её. Ты что творишь?

— Не возьму, — жёстко ответил Максим, продолжая стоять спиной к Венере, которая умоляюще протягивала к нему свои руки, а потом опустилась на колени. — Тут в прошлую ночь приходила Диана. Стояла на коленях два дня. Не взял!

— Возьми! — заревел Максим, яростно сжимая кулаки.

— Не возьму! — крикнул Максим и от своего крика проснулся.

Взволнованный, тяжело дыша, весь в поту он сел на лавку, слыша громовое эхо, звук щебня, что сыпался с колонн, сонное бормотание людей: «Землетрясенье, что ли? Как бы не задавило». Максим удивленно осмотрел тёмные ряды каменных лавок, заполненные спящими пролетариями. Многие из них тоже улыбались, что-то бормотали. Скорей всего разговаривали с богами. Иные из них кушали хлеб, не просыпаясь и не отрываясь от сладких сновидений.

До поздней ночи режиссёр и сценарист театра, где выступал Нерон, бегали по улицам города, искали Пирра Грека, злились на него, восклицая:

— Пригрели! Дали славу! И вот благодарность. Сорвал все спектакли. А зрители требуют его!

Они обошли десятки театров, предполагая, что Грек соблазнился деньгами и подписал контракт с другим театром. Режиссёр, потрясая над головой кулаками, ревел:

— Убью!

Постановка многодневного спектакля «Смерть Пирра» провалилась, потому что исчез актёр, который должен был играть главную роль — греческого полководца.

Глава четвёртая

Императорская вилла Бавлы находилась в Кампании на берегу чудесного озера. Своим противоположным концом оно сообщалось с морем. Вдоль восточного побережья Италии постоянно курсировал Мизенский флот, что охранял приморские города от пиратов и перехватывал корабли с германцами, которым было запрещено переходить пограничный Рейн. Схваченные на море, германцы становились рабами.

От Эсквилина начиналась прямая Тибуртинская дорога. За городом Тибур шла Валериева дорога. Она пересекала полуостров и заканчивалась на побережье. Там всегда стояла готовая для путешествий военная трирема Августины.

Император Нерон стоял, широко расставив длинные ноги, впереди свиты на каменном причале и немигающим взглядом смотрел на эскадру кораблей, что быстро скользили по тихой глади озера в сторону огромной виллы Бавлы. Над озером звучал ритмичный звук гонга, что задавал гребцам темп. Впереди шла трирема Августины. Длинный бронзовый рог на носу корабля разрезал воду. Три пары рядов вёсел своими ритмичными гребками поднимали в воздух водяную пыль. Она сверкала в лучах солнца. Мать стояла на верхней палубе и смотрела на сына. Она не видела то, что хорошо было видно с берега. Два корабля эскадры, что сопровождали Августину, в тот момент, когда её трирема начала замедлять ход, резко увеличили скорость и начали быстро сокращать расстояние до корабля матери Нерона. Они выскочили из-за высокой кормы триремы и вплотную прошли вдоль её бортов, ломая вёсла свои и триремы. Воздух наполнился тяжёлым хрустом. Длинные брёвна ломались, как лучины. Нерон закричал, закрыв глаза растопыренными пальцами, и внимательно следил за матерью. Она не растерялась во время столкновения кораблей. И её спокойствие напугало сына. Он метнулся к подошедшей к причалу триреме, прыжками поднялся по трапу на высокую палубу, к матери. Нарочито дрожащим голосом воскликнул:

— Всё ли с тобой в порядке, лучшая мать!?

— Да.

Она внимательно смотрела ему в лицо, верила и не верила словам Сенеки. Но за причалом с двух сторон от виллы стояли сотни людей, прибежавших сюда из окрестных городов, чтобы встретить мать императора. Когда трирема была повреждена кораблями, цепочка преторианцев, что удерживала горожан на месте, спустилась вниз, и народ с двух сторон бросился на причал, приветствуя Августину. Это успокоило мать.

Сын шёл сквозь толпу людей и злился, что люди приветствовали только мать, а не его, словно не видели своего императора. Но улыбался, делая наивные мальчишеские жесты руками.

Женщины выскакивали навстречу Агриппине, порывисто бросались ей на шею и торопливо целовали её лицо или прижимали её одежду к губам, к глазам. Люди просили дозволения Августины прийти к ней в её приморскую виллу, что находилась в Байях. Зацелованная людьми, она согласно кивала головой и обещала всех принять у себя. Она была красивой, мягко, чувственно улыбалась всем, отвечала на поцелуи поцелуями, и люди любовались ею, и не замечали рыжебородого, безобразного императора, который с трудом удерживал на лице простодушную улыбку.

В пиршественном зале император указал матери на ложе, что находилось выше его ложа, скромно потупясь, сказал:

— Я помню, откуда я вышел. Не смею находиться выше той, которая в муках родила меня.

Мать и сын возлегли за столы, заполненные едой и напитками. Рабы, телохранители, друзья императора стояли по сторонам от божественной семьи, внимательно слушая их разговор, внимательно следя за их лицами, потому что все знали, что это был последний день жизни божественной матери. Знали, что Нерон вызубрил все слова, написанные для него Магном и Сенекой. Знали, что он играл роль сына, как всегда, плохо, потому что был бездарным актёром.

Тот, кто владел стенографией, быстро записывал на вощёных табличках разговор матери и сына.

А в это время, как в плохом спектакле, коих было большинство в сотнях театрах Рима, со стороны моря по озеру медленно без звука гонга двигалась бирема, скоростное судно с двумя рядами вёсел. Медленный темп гребцам, военным матросам, задавал негромкий голос кормчего. Рядом с ним на корме стоял адмирал Мизенского флота Никита. На нём был золочёный панцирь легата, на жилистой шее висели большими лепёшками государственные знаки наград. На поясе адмирала был меч с золотой рукояткой. Широко расставив ноги, он смотрел, прищурясь, на виллу и скалил в улыбке гнилые зубы. Тихо посмеивался, в предвкушении убийства матери Нерона.

За лень, злобность характера Никита часто был бит своей хозяйкой, и она же приставила его воспитателем к младенцу. И вот теперь наступил час, когда подлый раб мог отомстить хозяйке за побои, за своё рабство, за свой страх перед ней. Плечи Никиты подрагивали от беззвучного смеха.

Все, кто участвовал в заговоре убийства матери Нерона и сам Нерон были уверены, что море могло легко скрыть ту трагедию, что должна была разыграться на военном корабле.

Агриппина, конечно, приняла противоядие, направляясь к сыну, но, видя вокруг себя много людей в пиршественном зале, поверила, что сын пригласил её только для того, чтобы показать всем свою почтительность к матери.

Он внимательно слушал её мнение о модных театральных спектаклях, порывисто перебивал её и тут же смущённо говорил:

— Августина, соизволь, умоляю тебя, продолжить. Я не вправе останавливать тебя.

И он, не дожевав кусок, с открытым ртом, в котором лежала пища, подняв вверх указательный палец, сосредоточенно внимал Августине. Он упоённо играл, как если бы находился на сцене театра. Ведь на него смотрели сотни глаз. Он вошёл в роль и забыл, что жизнь — это не театр, хотя всегда помнил, что спектакли, книги никогда не отражали реальной жизни. Он играл. А люди зачарованно смотрели на его игру, как если бы смотрели на театральную сцену. Тем более что играл император, под рукой которого находилась вся цивилизация, вокруг которой бродили хищные дикари. Воспитанный рабом и в душе раб, Нерон упивался своей игрой.

Приближались сумерки, и Нерон пошёл провожать свою мать на подаренный ей военный корабль. На причале в окружении сотен людей он обнял Августину и долго смотрел ей в глаза, изображая мальчишеское простодушие, несвойственное ему, то грусть, а потом — весёлость и озорство. Он клятвенно и очень громко обещал матери приехать к ней на виллу, завтра. Когда Августина поднялась по трапу на палубу биремы, сын поднял вверх правую руку, долго смотрел, на корабль, что быстро удалялся в сторону моря. Тихо смеясь, император сказал Сенеке:

— Вот и всё. Конец. Идём пить.

Озеро было длинным, и когда военный корабль медленно прошёл его, наступила ночь, звёздная, тихая. За дамбой кормчий Прокул направил бирему в сторону приморской виллы Августины, в то же время удаляя корабль от берега.

Адмирала била лихорадка. Пот заливал его глаза, и он раздражённой, трясущейся рукой смахивал его с лица. Не заметил, как разбросал по телу, висевшие на шее награды. Он напряжённо осматривал море, берег, высчитывал пройденное кораблём расстояние. Хлопнул по плечу кормчего.

— Начинай.

В центре корабля была каюта, где находилась Августина с двумя вольноотпущенниками — Ацерронией и Креперием Галлом, который ранее по приказу хозяйки нацепил себе на пояс под тогу меч. Ацеррония сидела в ногах возлежавшей на ложе Августины и непрерывно говорила о том, что её сын изменился, стал очень добрым. Внезапно рухнул вниз потолок каюты. Это была свинцовая плита. Она раздавила Галла и повисла на высоких спинках ложа. Только в этот момент Агриппина поняла, как сын решил убить её.

Свинцовая плита быстро сминала своей тяжестью спинки ложа, и обе женщины бросились на пол. Они услышали крик Никиты и узнали его:

— Скорей в каюту!

Агриппина подползла к Галлу, выдернула меч из ножен. Ацеррония выскочила первой из каюты. Она не умела плавать, в ужасе завопила:

— Спасите меня! Я, Августина!

На корме прозвучал громовой голос адмирала:

— Убейте её баграми!

Корабль не распался на части. Механизм не сработал. Ночь была светлой, и Августина увидела стоявшего на корме адмирала с разбросанными по телу золотыми лепёшками наград. Борт корабля был рядом с женщиной, а матросы были заняты Ацерронией. С баграми они бросились на вольноотпущенницу и, торопясь, неловко, мешая друг другу и промахиваясь, начали убивать служанку.

Агриппина рывком сбросила с ног сандалии и помчалась на корму с мечом в руке. Адмирал увидел её, отступил за спину кормчего Прокула и завопил, указывая пальцем:

— Вот она! Всем наверх! Убейте её!

На бегу Агриппина выхватила левой рукой спрятанный на её груди кинжал. И когда перед ней появился с багром матрос, она отбила удар кинжалом, и сильно вонзила меч в пах матросу. Тот душераздирающе завопил и замолчал, получив второй удар в горло. Кровь фонтаном брызнула из его вены на шее.

При виде этого страшного удара и фонтана крови, адмирал затрясся всем телом и откликнулся на крик матроса:

— Всем на палубу! Скорей! Если вы мужчины! Это говорю я, ваш адмирал!

Вооружённые матросы один за другим выскакивали через кормовые люки с нижней палубы наверх. Они преградили дорогу Агриппине. Но она не остановилась, бросилась с мечом на предателей, зная, куда бить и как бить, вонзая клинок в лицо, в горло, в пах. Она молчала, сметая с ног одного за другим матроса, а они непрерывно вопили и криками взбадривали себя, и пятились, заливая своей кровью палубу.

Адмирал дрожащими руками сорвал с шеи лепёшки наград, потом стянул тяжёлый панцирь, сбросил одежду и отступил к борту судна, громовым, властным голосом хрипя:

— Вперёд! Вы не мужчины! Отступаете перед бабой! Это говорю вам я, сильный, крупный мужчина!

Его хрен мелко дрожал.

На палубе уже было более тридцати матросов, а они отступали перед женщиной, потому что никогда не были в бою, потому что боялись смерти. А смерть летела им в лицо. И они в страхе, крича, отпрыгивали назад, запинались, и в последний момент своей жизни видели свирепый короткий замах меча, а потом наступало небытие.

Голый адмирал уже находился по другую сторону борта, висел на нём, готовый в любое мгновенье прыгнуть в море, забыв, что он не умел плавать, продолжал осипшим голосом руководить боем.

— Что вы творите?! С одной бабой не можете справиться! Всем наверх!

Палуба наполнилась гребцами, и тогда Агриппина пробилась к борту и бросилась в море. Но даже в это напряжённый момент рассудок не покинул её. И она, погрузившись в воду, прошла под плоским днищем корабля на другую его сторону, так как матросы могли расстрелять её из луков. И они стояли у борта, и ждали, когда Августина появится над водой. Она в это время тихо плыла к берегу.

Когда в пиршественный зал, заламывая над головой руки, вбежал голый с одной набедренной повязкой адмирал, все вскочили на ноги.

— Ты почему голый? — спросил Нерон, растерянно глядя на адмирала и предчувствуя беду.

— Всё утонуло… Я потерял… о, боги! Все награды!

— А мать?! — закричал Нерон. — Ты утопил!?

— Нет. Она… — Никита в полной растерянности развёл руками в стороны. — Она убила девять матросов и исчезла.

В зале наступила тишина. И в этой тишине стал звучать странный звук. Это стучали зубы Нерона. Он мысленно видел, как его мать, возглавив рабов, народ, шла сюда, на императорскую виллу, чтобы наказать его за попытку убийства матери. Он видел, как его вниз головой сунули в мешок, где уже сидели обезьяна, собака, петух и змея. А потом живой, но уже покусанный зверями, Нерон полетел со скалы в море.

Кто-то рядом с императором пронзительно завопил, оглушая Нерона криком.

— Замолчи, не мешай мне думать! — Крикнул озлоблённо Нерон и догадался, что в зале кричать мог только он.

Вновь наступила тишина. Все услышали далёкий топот бежавшего человека. Звук приближался. У Нерона затряслась голова. Он сжал её руками. Попятился, когда в зале появился Агерин — вольноотпущенник матери.

— Август, с ней всё в порядке. Божественная мать просила передать тебе, что не сможет завтра принять тебя.

Нерон быстро вопросительно взглянул на Сенеку, продолжая держать голову руками. Тот тихо ответил:

— Обвини мать в покушении на тебя.

Нерон облегчённо вздохнул, прыжком метнулся к центуриону, вырвал меч из ножен, сильно метнул его к ногам улыбавшегося Агерина и закричал:

— Мать послала ко мне убийцу! Уничтожьте его!

У Агерина от изумления расширились глаза. Он не успел сказать ни слова, как пронзённый мечами преторианцев повалился на пол. Нерон взял Сенеку под руку и отвёл его в сторону от потрясённых событиями людей.

— Говори, что делать.

— Нужно подумать.

— Нет. В любую секунду она может захватить власть.

— Тогда остаётся одно: убийство. Но смогут ли преторианцы убить Августину? Ведь они связаны клятвой.

— Смогут! — громовым, властным голосом ответил Нерон, вновь играя роль, и повернулся к голому адмиралу. — Возьми декурию преторианцев. Нет. Десять центурионов. И убей Августину. Если ты второй раз не выполнишь мой приказ, то полетишь в воду искать свои награды. Тегеллин, на дорогу. Если сюда едет Поппея, останови. Не остановишь, тоже будешь искать в воде награды.

Они не знали логику женщин. Агриппина получила жестокий предметный урок от сына и решила отступить от власти навсегда. Но было уже поздно. Сын не знал свою мать.

По-прежнему в набедренной повязке адмирал вскочил на коня, взяв с собой кроме центурионов кормчего Прокула, тоже бывшего раба Агриппины, он тоже люто ненавидел её, который сам вызвался помочь Никите в его деле.

Маленькая группа всадников адмирала вихрем умчалась в темноту. Вторая группа с Тегеллином во главе, более многочисленная, поскакала навстречу Сабине Поппее.

На каменный двор виллы с грохотом въехала повозка. Из неё вышли три патриция, они же сенаторы и друзья Нерона — Отон, Афраний и Сцевин. Сцевин держал в левой руке свастику. Под тогой на отвислом животе у него был спрятан кинжал, который Сцевин освятил в храме Благополучия и Плодородия. Там же он получил от жреца свастику, символ храма.

Когда они трое ехали по прекрасной ровной дороге, ехали с комфортом, возлежали на походных ложах и кушали индийскую и китайскую пищу, то неторопливо обсуждали возможность убийства Нерона в эту ночь.

После очередного рыганья прямо на дорогу, Сцевин, чтобы прийти в себя, держал свастику на кинжале. Потом снова ел, открывал люк в днище повозки, ложился, совал себе в рот перо и извергал пищу на каменные плиты. Отон и Афраний разражались гневными и модными длинными речами, порицавшими Нерона, восхваляли со слезой умиления божественную мать, которая покровительствовала трём сенаторам.

Нерон ходил по пиршественному залу среди стоявших людей, увидел трёх сенаторов и направился к ним.

— Я приказал убить мать, — сказал он и настороженно вгляделся в лица друзей.

Те одобрительно закивали головами, ударили в ладоши. Сцевин сокрушённо покачал головой.

— Не понимаю, Август, почему ты так долго терпел свою мать.

Они трое стояли полукругом перед Нероном, а за ним, за его спиной в полушаге находились другие заговорщики — префект Фений Руф и военный трибун Субрий Флав. Все центурионы, а рядовые ускакали вместе с Тегеллином, были заговорщиками. Смотрели на командира. Тот оцепенелый, смотрел на красную шею императора и чувствовал в ногах и руках слабость.

В зале установилась тишина. Все знали о заговоре Гнея Пизона. Ждали. Император ни о чём не догадывался, ничего не чувствовал, потому что все его мысли были заняты ожиданием известий от убийц матери.

— А что там Гней Пизон? — спросил император. — У него восстановилось лицо?

— Нет, Август, — ответил Отон и, зная какой ответ мог понравиться Нерону, добавил, смеясь: — Врачи говорят, что он уже никогда не сможет играть на сцене.

— Это хорошо, — с удовольствием протянул Нерон, глядя на песочные часы.

— Но это не всё, Август, — сказал Отон с нарочитым огорчённым вздохом. — Поппея развелась со мной…

— Это хорошо.

— Она соединилась с другим, с тем, который ударил тебя.

— Это хорошо, — протянул Нерон, мысленно подсчитывая необходимое для группы Никиты время, чтобы добраться до виллы Агриппины и убить её, он встрепенулся и устремил взгляд на Отона: — Что ты сказал?

— Она соединилась с тем, который ударил тебя вчера. — Отон, смеясь, посмотрел на Сенеку и громко воскликнул: — Я уверен, Август, что тот неизвестный является другом владельца банка! А иначе, зачем ему было вставать на пути божественного Августа!

— Когда у нас травли?! — свирепо прорычал Нерон.

— Они идут каждый день, Август.

— Найти государственного преступника. А завтра бросить его к медведям и львам к моему приходу в цирк. Я сам посмотрю, как он будет соединяться с хищниками. — И довольный своим юмором, Нерон запрокинул голову и озорно рассмеялся под бурные, продолжительные аплодисменты друзей и центурионов.

— Ожидание меня утомляет. Сенека и вы трое, едем на повозке к матери.

Весть о том, что с Августиной случилась беда на море, быстро разнеслась по окрестным городам. Люди раздетые и полуодетые выскакивали из домов и бежали к морю. С факелами бегали по мелководью. На лодках осматривали прибрежные воды. Стенания и вопли отчаяния огласили побережье.

Повозка мчалась по ровной, как стол, дороге. За повозкой верхом скакала свита Нерона. А за свитой, напрягая все свои силы, бежали рабы, которые в нарушение приказа императора не покидать виллу, бросили её, потому что любили Августину и сейчас обливались слезами.

В крытой повозке находилась вольноотпущенница Отона. Он взял её с собой для здоровья.

Нерон, чтобы не тратить напрасно время на скуку, приказал девке раздеться и танцевать. А сам ударил по струнам кифары и запел постыдную песню. Девка начала кривляться телом. Это раззадорило Афрания. Он скинул с себя одежду и, повернувшись к Нерону той стороной тела, которая больше всего нравилась ему, стал двигать бёдрами, трясти ягодицами перед глазами императора. Отон тоже скинул с себя одежду, и они оба в такт игры кифары закрутили довольно ритмично и ловко задницами. Сцевин не решился раздеться, потому что у него на поясе висел кинжал. Сенека хлопал в ладоши и одобрительно смеялся. Между тем, Афраний и Отон, вращая перед лицом императора задницами и сладострастно вскрикивая, начали исполнять ранее приготовленный для Нерона танец соединения мужчины с мужчиной.

Сенаторы, скакавшие за повозкой, не веря своим ушам, приближались к ней и прислушивались. Император хохотал, пел и играл на кифаре. Звучали стоны, какие могли раздаваться только во время соединения.

Люди огромной толпой стояли вокруг виллы матери Нерона. Они затихли, при виде повозки, в которой звучали сладострастные крики, топот ног, бабий визг, звон струн кифары и пение императора. Он вышел на воздух с кифарой на плече, похохатывая, довольный танцами и хорошо проведённым временем. И остановился, нахмурился, потому что его мать была живой. Её окровавленную держали за руки два огромных центуриона, а голый, потерявший набедренную повязку, адмирал бил её палкой. Ему помогал Прокул. Рыча, они били палками Агриппину по голове, по груди. Центурионы с мечами бросались на людей, которые хотели прорваться к божественной матери. Когда люди увидели императора, они закричали: «Август, пощади мать!» И опустились на колени.

Нерон принял героическую позу и плотно сжал губы. Сцевина вырвало, и он, потеряв сознание, рухнул на свою съеденную пищу. Рвало и других сенаторов. При виде жуткой сцены, патриции, которые впереди легионов сражались лицом к лицу с хищными дикарями Германии, Британии, в эти минуты теряли сознание и валились на землю, как мёртвые. А два раба продолжали бить мать Нерона, уже слыша, что он был рядом и смотрел на их работу, желая отличиться перед ним. Из её разбитой головы текли по залитым кровью волосам белые мозги, а лицо было полностью уничтожено. Она тоже услышала, что рядом был её сын и, собрав все силы, крикнула центуриону:

— Поражай чрево!

Он вонзил в живот матери меч, а потом ударил в грудь.

Нерон торжественной мерной поступью Героя направился к убийцам его матери. Они всё ещё хрипели, жаждая продолжить битву.

Люди оцепенели. Сенаторы отворачивались, закрывали руками глаза, но обязаны были идти за Нероном. Их колотила дрожь от невиданного зрелища. Подобные зрелища актёры разыгрывали на сценах театров. И зрителям было скучно смотреть на игру, потому что всё было игрой. А здесь была жизнь. Но император продолжал играть. Он подошёл почти вплотную к голому адмиралу, принял героическую позу. Долго смотрел в глаза убийце, потом героическим жестом рук снял со своей шеи золотую с бриллиантами лепёшку. На ней был девиз. Его придумал сам Нерон. «За честь и мужество». Император медленным жестом надел лепёшку на шею убийце, в полной тишине, хотя вокруг были тысячи людей. Они не верили своим глазам.

— Ты настоящий мужчина! — громовым голосом, скупо двигая губами, крикнул сипло Нерон.

У адмирала брызнули слёзы от чувства любви к императору, от чувства благодарности. Он сильно ударил себя в грудь кулаком, залитым кровью матери императора, и ответно крикнул ликующим, счастливым голосом:

— Да, Август, я мужчина!

Прокул стоял рядом с адмиралом и смотрел на вторую лепёшку, что висела у Нерона на груди. На лепёшке мелкими чёрными бриллиантами была выложена надпись на латинском языке — «Честь превыше всего». Нерон снял с себя вторую лепёшку и надел её на шею Афрания, помня его великолепные движения ягодицами, постыдные пляски и танец соединения мужчины с мужчиной.

Прокул едва не задохнулся от злости, закачался на вмиг ослабевших ногах.

Император нахмурился, потому что не услышал аплодисменты. Грозно и медленно он повернулся к сенаторам, набрал воздух в лёгкие, чтобы разразиться гневом, как вдруг ощутил резкую боль в голове, услышал крик:

— Дурак, ты что наделал?!

Он повернулся на крик и в ужасе замер. Перед ним с обломком палки в руке стояла его мать. А дальше — мелькала голая задница убегавшего мужчины, у которого от стремительного бега и страха лепёшка улетела с груди на спину и теперь билась между лопаток адмирала. В следующую секунду Нерон понял, что перед ним стояла сабинянка Поппея, свирепо глядя на императора. Она яростно пнула ногой в его пах. Нерон запрыгал на одной ноге, прикрыл срам левой рукой, боясь второго удара, который мог бы свалить его на землю, а правой рукой замахал в воздухе, балансируя.

— Не смей бить бога! — зарычал император.

Но Поппея точно знала, что перед ней не бог, и вновь пнула ногой, улучив момент, когда Нерон оторвал левую руку от паха, чтобы удержать на плече кифару. Он рухнул на мать и вблизи увидел то, что было недавно красивым лицом. Игра кончилась. Нерон пробудился. С диким криком он отскочил от матери и увидел фурий с факелами. Император метнулся к ногам Поппее и завопил:

— Спаси меня! Фурии! Фурии!

— Немедленно женись на мне!

— Да — да. Только не бросай меня. Я боюсь.

— Эй, готовьте свадебный пир! — крикнула властно сабинянка.

— Но я женат, — забормотал повелитель вселенной, размазывая концом тоги по лицу слёзы, слюни и сопли.

— Тогда оставайся с фуриями, — грозно сказала Поппея.

Нерон обхватил дрожащими руками её ноги и крикнул в пространство.

— Приготовьте пир! Немедленно!

Вдруг Нерон заметил сбоку какое-то медленное движение. Он рывком повернул голову и задрожал от страха. На него смотрела мать. Нерон хотел вскочить на ноги, но они ослабли, и он забормотал:

— Я не мог… это другой. Я говорил: «Не надо». Я приказывал: «Не смей!» А он говорил: «Да!»

Император повёл указательным пальцем по толпе сенаторов. И они в ужасе, боясь, что его палец сейчас остановится на ком-либо из них, и толпа людей растерзает виновника убийства божественной матери, начали приседать и бросаться на землю. А окровавленная мать уже стояла перед сыном с палкой в руке. Агриппина ударила Нерона. Он вскрикнул:

— Мне больно! — Вскочил на ноги, попятился. — Мне больно! Это не я!

Нерон прыгал, уклонялся от ударов, а они сыпались на него, и он кричал, закрывался руками и отдёргивал их от обжигающих ударов.

Люди оцепенело, смотрели на императора, который непрерывно кричал, скакал, отмахивался от чего-то, что видел он только один. Махая руками, Нерон крутился вокруг трупа, не видя его, наступал ногами, не понимая, не чувствуя, что он наступал на мать, которую Нерон видел перед собой, живую, разъярённую. Из его открытого рта непрерывно тянулась слюна. По лицу катились слёзы.

Патрицианка с ненавистью смотрела на прыгавшего Нерона. Она ненавидела его за то, что он погубил её мечту стать императрицей. Поппея яростно вцепилась ногтями в его плечо, рванула к себе и зло зашептала:

— Успокойся. Как ты мог забыть, что Агриппину любит весь Рим? Народ восстанет против тебя.

— А как сделать, чтобы Рим не узнал? — шёпотом спросил Нерон, ощущая, как его голова тряслась на плечах. — А… я понял. Надо найти виновника убийства божественной матери.

И он опять повёл пальцем по толпе сенаторов. Они вновь начали бросаться на землю. Нерон остановил движение дрожащего пальца на знакомом лице.

— Вот убийца матери!

— Он еврей. Я соединилась с ним.

— Это хорошо, это мне по душе. Но почему я его знаю? Где я тебя видел? Не вчера ли у банка Сенеки? Отвечай богу правду!

— Август, ты видишь меня в первый раз, — ответил Иосиф. — Я приехал из Палестины, чтобы передать тебе просьбу народа.

Трясущийся Нерон принял позу государственного мужа и, стараясь умерить дрожание колен, крепко соединил их.

— Говори.

— Я привёз золото, чтобы выкупить соплеменников, которые были отправлены твоей божественной рукой…

— Да! Я помню! — Его взгляд метался из стороны в сторону, пена слетала с губ, а слёзы продолжали катиться по лицу. — Золото отдай мне в казну.

— Август, — шагнул к императору Тегеллин, — опомнись. Этот человек…

— Заткнись! — крикнул Нерон и весело рассмеялся над тем, что он сейчас придумал для Иосифа. — Иди за мной на свадебный пир. Все на пир!

Нерона непрерывно колотила дрожь. Он рывком вскакивал с ложа и осматривался по сторонам. Закрываясь телами центурионов, император осторожно выглядывал, что-то высматривал в тёмных углах. А когда рабы осветили их факелами, он стал смотреть в тёмные окна. И пил неразбавленное вино, чашу за чашей. Но не пьянел. Вдруг мысленно увидел дорогу, заполненную бегущими к вилле римлянами. У них в руках были мешки с обезьянами, собаками, петухами и змеями. Император с диким воплем вскочил с ложа и приказал готовить коней, чтобы немедленно отправиться в Неаполь, а оттуда — в Египет. Укрыться там от разъярённого римского народа.

— А ты, — он указал дрожащим пальцем на Иосифа, — поедешь со мной. В повозке.

И вновь расхохотался. Несмотря на весь страх и ужас, что испытывал Нерон всю ночь, он заметил, как его жена смотрела на Иосифа.

Но даже в повозке, окружённый конными преторианцами, Нерон постоянно прислушивался к звукам на дороге. Ножом проделал дырки в стенах и подолгу что-то высматривал. Его плечи тряслись. Он требовал вино, пил неразбавленное водой. Много жадно ел. Мочился на пол мимо подставленного рабами корыта и, не останавливая струи, торопливо приникал глазом к дырке в стене, когда слышал резкий звук. Клал другие естественные выделения организма в корыто и мимо корыта. Рабы выплёскивали отходы императора под ноги коней свиты. Кони шарахались в стороны, скользили копытами на каменной дороге. Нерон досадовал, что друзья не жалели его, и кричал им, прижимая губы к дырке:

— Почему вы не жалеете меня?! Мне тяжело, а вы смеётесь! Я слышу! Я всё знаю! Я ничего вам не прощу!

Изнемогавшие от впечатлений дня и ночи, друзья едва держались в сёдлах, уже не пугались угроз императора. Многие спали, уткнувшись лицами в гривы своих коней.

— Отон! — ревел император, глядя в дырку. — Я вижу! Как ты прячешь своё лицо в гриву! Смеёшься! Афраний! — кричал Нерон в другую дырку, — так-то ты благодаришь меня за награду! Спишь! Фений Руф, почему ты опустил голову?!

Но панический страх не убил его рассудок. Он послал гонцов в Рим с приказом, чтобы полководцы немедленно приехали в Неаполь. Вызвал все четырнадцать когорт претория. Тегеллин, скользя на императорском извержении, метался вместе с ним по повозке. И как Нерон, префект был в страхе и от убийства Агриппины, и оттого, что должно было произойти в Риме. Сенека возлежал за столом на удобном ложе и неторопливо выбирал крепкой рукой на блюде ягоды, посматривал на своё лицо в зеркало, досадовал, видя новые морщины, прикладывал ягоды к щекам и втирал сок в тонкую кожу. Массировал пальцами «гусиные лапки» под глазами. Через зеркало великий драматург видел, как Поппея, возлежа с плотно сжатыми коленами, едва заметно тёрла колено о колено. Её глаза были прикрыты ресницами, а щёки горели. Ярко-розовые губы припухли. Разглядывая свою старость в зеркало, печалясь, Сенека думал о своей выгоде. Иосиф тоже видел, как нежные колена императрицы чуть двигались, а её глаза поблёскивали из-за опущенных ресниц. У него кружилась голова, дух перехватывало, когда он мысленно прикасался к её ароматному телу, алчным взглядом смотрел на бутон. Иосиф чувствовал, что он терял сознание от напряжения крови.

«… и понял я, что нет на свете горя горшего, чем женщина», — сказал царь Соломон, имея более тысячи жён и наложниц.

Уже солнце поднялось над горизонтом, когда Нерон, охрипший, усталый, опустился на ложе и погрузился в сон. Его широко открытый рот облепили мухи.

В предрассветных сумерках лагерь претория огласил боевой сигнал трубы. Через три минуты семь тысяч преторианцев, кроме тех, кто был на дежурстве, замерли в полном вооружении в центре лагеря. Военный трибун прочитал приказ императора: немедленно явиться в Неаполь. Ворота распахнулись и преторианцы, соблюдая равнение, дистанцию, бегом выскочили длинной колонной на дорогу. Каждый преторианец нёс щит и копьё. Ни один из них не умел размышлять. Они умели только выполнять приказы. Это была тупая машина, которая могла растерзать миллионную армию думающих варваров.

Хищные дикари германцы, славяне были не менее сильные, чем преторианцы или простые легионеры, но они не могли, не хотели жить по сигналу трубы. Праздности в лагерях не было. Преторианцы с утра до отбоя, до сна занимались боевыми учениями. А легионеры, кроме учений, строили города, прокладывали дороги, валили лес, осушали болота и получали отдых только во время войны. Легионер служил двадцать лет и не имел права общаться с женщинами. Жизнь легионеров была похожа на ад, потому-то римляне отказывались служить в легионах. И в легионы шли эллины Востока, германцы, славяне, македонцы. Все они во время службы теряли свои национальные привязанности. Становились тупой машиной. Эта машина легко сдерживала постоянный натиск дикарей, люто ненавидевших красоту, искусство, богатство колыбели цивилизации.

Дикари всего мира, наслышанные о лёгкой, сытой жизни в Италии, не желая работать, покидали свои пещеры, подземные норы, собирались в миллионные банды и шли со всех сторон на Рим. Разбитые, обращённые в рабов, они скулили, что, мол, искали плодородные земли. Им никто не верил. Римляне знали, что земля на Востоке была более плодородная, чем в Италии. Дикари шли грабить то, что создавалось веками трудолюбием эллинов и итальянцев. Разбитые легионами, они разбегались по болотам и вновь соединялись в банды и снова шли на Рим. Высокая культура медленно и незаметно, как это было в Египте, в Вавилоне, в Ассирии, стала проникать в легионы. И в легионах начала слабеть дисциплина. Каждому легионеру хотелось отдыхать, думать, говорить. Это было началом падения империи, уникальной, божественно прекрасной. Но пока дисциплина была жестокой.

Нерон ещё в дороге, едва проснулся, как тотчас отдал приказ адмиралу Никите: немедленно создать из матросов флота легион. Нерон в дороге приказал дать волю гладиаторам Неаполя и государственным рабам и сформировать из них второй легион. Император опасался вызвать легионы из Германии, Галии или Паннонии, потому что это могло спровоцировать начало гражданской войны. Рим ещё не восстал. Не вышел из повиновения своему императору. Но это могло произойти в любой момент.

Гладиаторы, матросы и рабы — это был сброд, не знавший ни порядка, ни дисциплины. Однако центурионы умели создать из сброда боевую машину. Плетями они поднимали утром заспавшихся легионеров и гнали на учения. Не давали легионерам ни минуты отдыха до отбоя перед сном, а кто падал на землю, того центурионы забивали до смерти и бросали мёртвое тело за вал лагеря, в назидание другим. Муштровка была такой жестокой, что бывшие рабы начали сомневаться, что им повезло.

Нерон со щитом впереди легионов выполнял все указания центурионов. Много часов император вместе с рядовыми пилил с корня деревья для костров и постройки домов, шутил, смеялся, ободрял бывших рабов, смеялся над своими мозолями. С полководцами он обсуждал план уничтожения восставшего Рима. Героическим жестом опускал руку на карту города.

— Я уничтожу Рим! Камня на камне не оставлю! Пускай только пикнут!

В то же время Нерон боялся восстания Рима. Написал письмо сенату и в газету «Ежедневные ведомости», продиктованное Сенекой, где подробно изложил все преступления матери.

Магн доносил, что в городе беспорядки, что с Форума сброшены в отхожие места статуи божественного Августа.

— Дать из моей казны каждому пролетарию по 500 сестерциев!

В Риме было более пятисот тысяч пролетариев. Проститутки Италии рванулись в Рим, чуя поживу, наводнили собой улицы огромного города. Городской страже, преторам Нерон запретил запрещать прилюдные соединения. Соединения шли всюду. Благонравные жители Рима боялись выйти на улицу, спешно увозили детей, жён в другие города, где было немного потише.

В неаполитанской гавани стояли наготове сотни кораблей для бегства Нерона в Египет или в Парфию. Парфянский царь охотно дал Нерону убежище в своей стране. Преторианцы не пропускали на дороге римлян в Неаполь, обыскивали всех. Нерон пел, танцевал в театрах, играл в драмах, комедиях, занимался лепкой, рисованием, сочинением стихов, игрой на кифаре, которую не снимал с плеча, даже во время военных учений, во время бега со щитом в руке.

Тегеллин изыскивал особые способы удовольствий для императора. На открытом месте, на улицах, он поставил харчевни, где занимались торговлей самые красивые неаполитанские матроны. У кого не было денег, тот брал у кассира и шёл в харчевню, где покупал матрону для соединения. Но Нерону это показалось слишком скромно. Он вывел матрон на арену большого цирка, приказал им встать в позу «оленя». А вся его свита и все, кто хотел, обходили матрон. Народ ломился в цирк, бесплатный. Отон и Афраний голые подолгу танцевали танец соединения мужчины с мужчиной. А когда Нерон с орхестры спросил патрициев: смогли бы они показать не танец, а кое-что другое, Отон охотно встал в позу «оленя», а Афраний сжал руками его бёдра… Стотысячная толпа зрителей аплодировала патрициям, которые, не желая быстро покидать арену, затягивали действие тем, что менялись местами.

Снедаемый завистью, Нерон тут же в орхестре отдался Пифагору, чтобы превзойти патрициев, кричал, как насилуемая девушка, а потом овладел Спором и вышел замуж за Пифагора, со всеми обрядами и пирами для народа.

Каждый день в Неаполе был чудный праздник. Неаполитанцы обожали императора. Сабинянка Поппея, она же императрица, появлялась на людях в золочёном боевом мундире легата со шлемом на голове. Красавица потребовала от Нерона назначить её командующей сформированными легионами. Нерон, восхищённый новым видом Поппеи, готов был произвести её в полководцы. Но Тегеллин объяснил ему, что Поппея — копия Агриппины. Что она может стать опасной для своего мужа, если в её руках появится власть. Нерон запретил жене появляться в лагерях. Его кабинет министров постоянно занимался работой, управлял огромной империей. И Нерон, порой сутками не вставал из-за рабочего стола.

Подкупленный Иосифом министр Патробий каждый день напоминал Нерону о еврейском вопросе. Поппея спрашивала его: когда же он даст ответ Иосифу, который уже передал в императорскую казну сто талантов золота?

Сидя за рабочим столом, ночью, Нерон с улыбкой посмотрел на жену и на министров, что окружали его. Положил крупный изумруд на кипу документов. Нерон любил Поппею. Но если бы она в позе «оленя» соединилась на арене цирка с сотней мужчин, он бы аплодировал ей. Однако император видел другое, то, что показал ему Тегеллин. Император, прижившись лицом к дверной щели, круглым глазом смотрел, как Поппея соединялась с Иосифом, слышал её голос:

— Ты мой повелитель. Делай со мной всё, что хочешь.

Такой Поппею император никогда не знал. На ложе находилась незнакомая ему женщина с удивительно красивым голосом. Он отпрыгнул от щели и помчался прочь, ничего не видя перед собой. Слёзы застилали его глаза, обильно катились по лицу.

Тегеллин скачками догнал императора, схватил его поперёк туловища и остановил.

— Август, что с тобой?

Император задыхался, рыдания клокотали в его горле. Он утёр лицо концом тоги. Долго сморкался в неё. Хрипло сказал:

— Он должен умереть, но я не хочу выглядеть убийцей любовника своей жены. Это смешно.

— Да, Август, — оживлённо заговорил Тегеллин. — Зверь уже готов. Он сидит голодный две недели.

Нерон досадливо поморщился заплаканным лицом.

— Я понимаю твои чувства, Софоний. Но посмотри шире… Эти его волнуемые Хрестом ещё живые?

— Да, Август. Они подозрительно живучие. Тут что-то не так. Охрана не зоркая.

— Софоний, немедленно приготовь документ, в котором я дарую свободу волнуемым.

— Август! — вскрикнул изумлённый Тегеллин.

— А то, что мне надо, ты разве не понял? — мягко спросил Нерон и озорно рассмеялся.

— Догадываюсь, Август, — нерешительно ответил Тегеллин, ничего не понимая.

— В тот час, когда я предложу Иосифу выйти на арену, ты прочитаешь мой дар.

— А после его смерти, что сделать с волнуемыми?

— Удавить всех. Надоели! — зло прорычал Нерон. — Тысячи жалоб поступают мне на волнуемых! Я уничтожу заразу. А их Храм в Иерусалиме превращу в песок!

Нерон приятно улыбнулся своей жене и мягко сказал:

— Мой положительный ответ вы узнаете завтра в Большом цирке.

Глава пятая

Император покрутил в пальцах крупный изумрудный камень, окинул взглядом трибуны с людьми, орхестру, где сидели его друзья, полководцы, мягко улыбнулся Иосифу и сказал:

— Ведь ты жаждешь получить высшую награду империи: поцелуй бога?

— Да, Август.

— Иди туда. Дайте ему оружие древнего римлянина.

— Август, что это за оружие? — смеясь, спросил Тегеллин.

— Палка с обожжённым концом.

Под трибунами прозвучал рёв льва. Иосиф вздрогнул. Нерон дружелюбно, располагающе улыбнулся Иосифу.

— Иосиф, я вижу на твоём лице счастье. Ты будешь ещё более счастливым, когда Тегеллин прочитает мой дар о «волнуемых Христом». Ты получишь сей дар из моих рук, когда вернёшься оттуда, — и Нерон медленным героическим жестом руки указал вниз на арену, покрытую песком.

Тегеллин тонко хохотнул и плотно сжал губы, увидев строгий, неодобрительный взгляд Нерона, раскатал свиток и начал громко читать дар. В нём подробно, с римской точностью, перечислялись убытки, обращённых в рабов людей, материальные потери за годы рабства, возмещения потерь государством, а так же права и обязанности, которые полагались вольноотпущенникам, и местожительство.

В цирке было тихо. Все понимали, что император обрёк человека на смерть. Но император знал, что все эти мелочи жизни будут вскоре забыты людьми. А в их памяти останется дар еврею, милосердие Нерона ко всем народам империи.

Он рывком встал с кресла, словно торопясь, полный скрытого, но хорошо видимого волнения, принял позу государственного мужа, простёр правую руку в сторону читавшего документ Тегеллина. Шумно, горестно вздохнул так, что эхо заметалось над цирком.

— Довольно, не мучай меня! — взволнованным, громовым голосом заговорил Нерон. — Всё это и больше того я готов подарить Иосифу. Но он может отказаться и покинуть цирк. И я буду первым, кто милостиво, с пониманием отнесётся к нему. Я ударю в ладоши. Итак, я жду ответ, Иосиф. Что ты решил?

Стотысячная толпа зрителей одобрительно загудела. Она не знала то, что знала свита Нерона: за отказ выйти на смерть Поппея начнёт презирать Иосифа. Ему трудно, а скорей всего невозможно будет жить в Риме, потому что все пролетарии станут кричать Иосифу: «Привет тебе, который струсил!» не пытаясь узнать, что заставило его струсить. Потому что трусливый человек всегда вызывал только презрение, но не любопытство. Никто не понял бы Иосифа и на родине, и те, кто умирал на каменоломнях.

— Я жду, — милостивым, добродушным голосом сказал Нерон, наслаждаясь своей игрой.

— Август, где моё оружие?

Иосиф рывком, разрывая материю, сорвал с себя одежду, бросил под ноги, оставив на теле набедренную повязку. Принял от центуриона дубовое копьё с обожжённым концом. Древние римляне обжигали конец палки, чтобы он не расщеплялся и был округлым.

— Иосиф, опомнись! — с дрожью в голосе воскликнул Нерон. — Не горячись. Ты волен отказаться от схватки, — мягким отческим голосом добавил император.

Иосиф не посмотрел на Поппею, не взглянул выше, где на скамьях всадников сидели Акта, Тиберий, царица Береника. Все лица для Иосифа слились в одну массу. Он не подошёл к лестнице, а шагнул сразу в пустоту, полетел вниз с орхестры. Мягко опустился на песок и тотчас взглянул в противоположную сторону арены, туда, где находилась решётка. За нею был ход в тёмные подтрибунные помещения. Там в темноте ждали своей минуты гладиаторы и хищники. Напротив решётки стоял столб. Он был весь ободран когтями зверей. Когда они выскакивали из темноты, испытывая страх, то всегда бросались на столб и вонзали в него свои когти, как если бы дерево было их врагом. Но зверьё этим броском старалось запугать врагов, будучи сами в ужасе от яркого света, от обилия людей, от тысяч глаз, направленных на них.

Быстрым шагом Иосиф направился к деревянному столбу, который мог стать его естественным защитником и союзником в бою. Но из-за решётки за Иосифом следили глаза. И едва он поспешил к столбу, как тотчас заскрипели блоки, взвизгнула железная решётка, что взлетела вверх. Она открыла тёмный ход. В глубине подземного коридора прозвучал рёв хищника.

Иосиф бросился бегом к столбу. Но льва разгоняли опытные в таком деле рабы. Они били его и кололи длинными палками из-за ограждения. И он, завывая и поджимая хвост, прыжками выскочил из коридора. И по привычке метнулся на столб, опередив бежавшего Иосифа. Голая шкура льва была в шрамах, а его морда — порублена мечами. Это был людоед, который питался только мясом погибших гладиаторов и тех, кого он сам убивал на арене.

Нерон плотно прижал к глазнице изумрудный камень и подался телом вперёд, боясь что-либо упустить из кровавого зрелища. Поппея прикрыла глаза ресницами, чтобы не видеть, как лев начнёт поедать тело того, кого она так страстно целовала всю ночь.

Когда лев, полный ярости и страха, по привычке молниеносно прыгнул из коридора на столб и ударил по нему когтями, столб качнулся и начал медленно заваливаться. Он был подпилен внизу. Это увидел бежавший к столбу Иосиф. Но зрители были уверены, что лев сломал его могучим ударом лап. На трибунах прозвучал людской гул восхищения зверем.

Нерон одобрительно загудел носом. Полководцы, патриции, сенаторы, сидевшие рядом и за спиной императора в орхестре, откликнулись слитным гудением и ударами в ладоши. Зрители огромного цирка разразились аплодисментами, воплями приветствия людоеду. Он привык выступать на арене, где всегда его ожидало мясо, живое, от которого всегда исходил запах страха. И этот страх лев улавливал, мчась по тёмному коридору к светлому пятну выхода наверх, на арену.

По запаху, ещё не видя человека, зверь понял, как он выглядел, насколько он был силён, что в нём могло быть опасным для людоеда. Людоед не уловил запах металла, который часто оставлял на его боках и голове шрамы. Человек был беззащитен, как кусок мяса, брошенный в тёмную клетку льву.

Иосиф не остановил свой бег, зная, что любой хищник не умел защищаться. В этом был шанс на победу, на жизнь.

Лев находился боком к Иосифу, когда начал заваливаться столб. Лев не взглянул в сторону человека, боясь встретиться с ним взглядом. Он взвился в воздух, распластался на нём в прыжке длинным телом и резко поджал задние лапы, чтобы обрушиться на человека всеми четырьмя лапами и одним слитным рывком разорвать его на части. Людоед так делал всегда. Он помнил удары железом по голове, и выбросил лапы вперёд так, чтобы они закрыли голову, но в момент поджатия задних лап, положение тела хищника изменилось в воздухе, голова поднялась над передними лапами.

Прыжок был молниеносным, но Иосиф держал свои мышцы тела в напряжении и заранее отметил точку на песке. Он не менее молниеносно, чем зверь, скользнул вбок, разворачиваясь и вкладывая всю силу тела в инерцию разворота, нанёс хлёсткий удар палкой по носу летевшего льва. Крепкая дубовая палка переломилась с сухим треском. Зверь в воздухе сделал всеми четырьмя лапами стремительное движение, как если бы разрывал когтями тело человека, и рухнул на песок. Он ничего не видел от боли, ревя, перекатился на спину, разрывая воздух когтями. Иосиф прыжком метнулся к нему. Зверь почуял опасность. Взвился в воздух и отскочил в сторону. Но только для того, чтобы тотчас, откинув длинный хвост, развернуться к человеку и сделать прыжок. Как тень, как молния мускулистый лев сделал поворот, взметая в воздух тучи песка, и услышал рядом крик человека, а потом ощутил боль. Иосиф воткнул обломок копья в глаз зверя и сделал противоход, метнулся вбок. И лев, гибкий, огромный, отбросил хвост в противоположную сторону, с лёгкостью сменил направление атаки. Повернулся за человеком. Его худой, отвислый живот на долю секунды оказался перед Иосифом, коснулся его тела. И, Иосиф, ревя не менее громко, чем зверь, с силой воткнул в его живот обломок копья. Зверь прыгнул в воздух, оттолкнувшись от арены всеми четырьмя лапами. Его острые кривые когти, как кинжалы, были растопырены. Он мягко опустился на песок, подобрал под себя лапы и, яростно хлеща хвостом бока, раскрыл огромную пасть и заревел. От громового рёва люди задрожали от ужаса. Но этим рёвом лев скрывал свой страх перед человеком. И если бы ход в подземный коридор был открытым, зверь немедленно убежал бы с арены. Решётка была опущена. За нею стояли рабы с луками, чтобы немедленно обстрелять льва тупыми стрелами, если бы он, поджав хвост, метнулся бы к решётке.

Лев знал, что он не мог покинуть арену. Он должен был убить человека.

Иосиф чуял страх зверя и вновь бросился на него, вызывая его на прыжок, и он вновь был молниеносным, как выпущенный камень из катапульты. Лев полетел вперёд, растопырив когти. Но за мгновенье до его прыжка, Иосиф сместился на шаг в сторону, непрерывно крича от дикого напряжения всех мышц тела. Из-под его ног взлетели в воздух струи песка. Людоед пролетел мимо человека, в воздухе забил лапами, пытаясь достать врага. Опустился на арену и тотчас ощутил, как что-то вошло в его тело под левую лопатку, пронзило грудь. Он взмахнул хвостом, делая резкий поворот к человеку. И рухнул на бок. Но даже мёртвый он рассёк воздух когтями лап и затих.

Иосиф хрипел, не отрывая взгляд от зверя. Услышал грохот аплодисментов. Выдернул из сердца зверя окровавленную палку и ощутил, что у него ослабли ноги. Тяжесть навалилась на плечи. Он хотел пробежать вокруг арены, но, сделав шаг, закачался. Арена двигалась под ногами. Булькающие звуки вырвались из его горла. Он сказал самому себе:

— А разве мне было легче в тот первый день в пещерах?

Он собрал все силы и нетвёрдым шагом направился к лестнице, приветственно подняв правую руку в сторону орхестры, хотя рука его стала необычайно тяжёлой. Скачущий взгляд Иосифа нашёл императора, который растерянно смотрел на него и, хлопая в ладоши, не попадал ладонью на ладонь.

— Софоний, приготовь мне кастрированного льва. Я сегодня же выйду на бой.

— Август, не делай это, — горячо заговорил Тегеллин, понимая чувства Нерона. — Боги только наблюдают схватки, но не участвуют в них.

— Да. Ты прав.

— К тому же, Август, из чувства человеколюбия и в нарушение твоего божественного приказа, я подсунул Иосифу старого, слабого льва, беззубого и слепого.

— Да — да, — облегчённо переводя дух и рассматривая через изумрудный камень белоснежные оскаленные клыки зверя, сказал император. — Убить старика было нетрудно. И чего они хлопают? — раздражённо добавил Нерон.

— Женщины хотят получить его семя.

— Зачем? — удивлённо спросил император, прислушиваясь к женским крикам.

— Чтобы родить от него потомство.

— Вот как! — возмущённо вскрикнул Нерон. — Моё божественное семя они не просят. А просят еврея! — И с горечью добавил: — О, времена, о, нравы!

Он медленно поднялся из кресла и, закрыв лицо концом тоги, повёл рукой, требуя тишины. И когда она наступила, он громовым голосом заговорил из-за тоги:

— Мне, богу, стыдно слушать ваши неприличные просьбы! Я порицаю ваше поведение, женщины Неаполя!

— Август, — сказала Поппея, глядя на героя, — позволь мне передать Иосифу твой божественный поцелуй.

— Позволяю, — милостивым голосом ответил он, приняв позу государственного мужа.

В проходах появились греческие художники и скульпторы. Они начали быстро рисовать на широких табличках Иосифа. Нерон поморщился лицом и тихо сказал Тегеллину:

— Передай ему, как можно быстрей, мой дар. И пускай он едет на остров, сейчас же, если хочет, чтобы волнуемые не передохли.

Тысячи гомосексуалистов, которые всегда, зная, что император благосклонно относился к ним и хотел видеть их напротив орхестры, по другую сторону арены, сорвали с себя одежду и завопили так, что колонны цирка угрожающе закачались:

— Иосиф, хотим тебя!!!

— Вот он удел бога среди людей, — огорчённо пробормотал Нерон. — Неприлично мне, богу, слушать постыдные крики.

И он в сильном раздражении, закрыв лицо тогой, направился к выходу.

Многие женщины хитрили. Не ради потомства они просили семя Иосифа, а ради собственного удовольствия. И так как они знали, чем можно было привлечь и соблазнить мужчину, то торопливо спешили показать Иосифу свои лучшие части тела. Женщины сбрасывали с себя одежды и принимали героические позы олимпийских богинь. Иные просто указывали пальцами на то место своего тела, каким они хотели принять Иосифа.

В сущности, ничего особенного не происходило в цирке. Поведение женщин по отношению к кумирам было всегда таким — и сто и пятьсот лет назад. Правда, в более отдалённые времена женщины вели себя очень агрессивно в таких ситуациях. Они угрожали смертью тем мужчинам, которые не хотели соединиться с ними. И убивали без всякой пощады.

Поппея была в ярости. Женщины преградили дорогу Иосифу. И преторианцы вынуждены были не без удовольствия толкать их, опуская руки на соблазнительные обнажённые места женщин. Из-за этого движение Иосифа и Поппеи замедлилось.

Как и горячие неаполитанки, царица Береника была потрясена сражением Иосифа со львом. Она не видела Иосифа много лет, с того года, как он удалился в пустыню. И сейчас, потеряв голову, она бросилась навстречу Иосифу, прошла сквозь толпу и схватила Иосифа за руку. Царица заметила по его лицу, что он не узнал её, и она, оскорблённая, в гневе, громко заговорила:

— Иосиф, я напомню тебе…

— Береника, замолчи, — умоляюще сказал её брат Агриппа.

— Напомню! — возмущённо крикнула царица. — Мы путешествовали по Нилу. Ты подошёл ко мне и, потрясая кулаком так! — царица вскинула над головой руку. — С угрозой в голосе приказал: «Обнажись!» И я, напуганная, трепеща от страха…

Взволнованная Береника заметила, что все люди затихли, внимательно слушая царицу. Она торопливо перевела дух. В её поле зрения попал Тиберий. Царица, желая усилить силу своих слов, быстро указала на него рукой.

— Ты видел, как я обнажилась. Скажи правду или ты солжёшь?

— Да, это было так, но… — в полной растерянности протянул Тиберий, но Береника оборвала его:

— Довольно. Мне стыдно. Я уже не буду говорить, как он взял моё девство. — И она потянула Иосифа за собой.

— Это ещё что такое? — Вскрикнула разгневанная сабинянка и обрушила удар ладонью по щеке царицы.

Та отлетела к брату. Он торопливо зашептал ей:

— Опомнись, что ты творишь?

Но царица была сильной женщиной. Она отшвырнула руки брата, прыгнула вперёд и нанесла крепкий удар кулаком в лицо Поппее. У императрицы слетел с головы золочёный шлем и загремел на камнях, как пустой ночной горшок. Императрица тотчас ответила ударом кулака в грудь царице, отшвырнула её назад, к растерянному брату. Тот дрожащим голосом зашептал:

— Опомнись.

Береника, поддерживаемая одобрительным гудением тысяч женщин, бросилась в атаку. Поппея остановила движение руки Иосифа и шагнула навстречу царице.

Две красивые женщины начали обмениваться тяжёлыми ударами. Мужчины, как более благоразумные, более мягкие и добрые, боясь за красоту двух амазонок, криками потребовали от них прекратить побоище. Между царицей и императрицей плотной стеной встали преторианцы…

Береника вместо утешения получила от брата порицание.

— Подумай, как Иосиф мог лишить тебя девства, если ему было три года, когда ты в первый раз вышла замуж?! Ты трижды вдова. Тебе уже далеко за тридцать.

— Неправда, — трогательно всхлипнула царица. — Мне вчера исполнилось семнадцать лет.

— Да, это так. По всему видно, — мягко сказал Тиберий. — Я свидетельствую, что ей вчера исполнилось семнадцать. Под присягой скажу.

Лучший всадник Рима был в недоумении оттого, что он увидел на арене цирка. Он хорошо помнил то путешествие по Нилу, когда юноша Иосиф был скромным и слабым. А сейчас Тиберий никак не мог совместить образ слабого юноши с тем мощным бойцом, который вышел с палкой против огромного льва и убил его. «А выходит, — здраво подумал всадник, — что Иосиф и тогда на Ниле был мощным, сильным, но почему-то скрывал себя. Скрывал, хотя был умелым соблазнителем. Но зачем, с какой целью он показывал себя слабым, невинным, тогда как был мощным и сильным?»

Спустя полчаса, Тегеллин бегом доставил Иосифа в закрытых носилках в неаполитанскую гавань и посадил на корабль, который сразу же вышел в море.

Иосиф быстро ходил по палубе и никак не мог успокоить свои нервы. Его взгляд скользил по прекрасной гавани, что удалялась от корабля. Он не видел её. Перед его мысленным взором постоянно перемещался ревущий лев.

Матросы, пользуясь тем, что корабль вышел в море, вывели на верхнюю палубу молодого раба. Они неторопливо, привычно и умело привязали к его ногам тяжёлый камень, подняли на руки, раскачали и, крякнув, бросили вещь за борт. После чего спустились вниз, на рабочие палубы, чтобы найти других слабых или больных рабов и выкинуть в море. За каждым огромным веслом скоростной военной биремы сидели четыре гребца. Все они были прикованы цепями к дубовым скамейкам. В трюме среди смрада и крыс лежали неподвижно в воде сотни других гребцов. Отдыхали. Смена гребцов происходила не разом, а четвёрками. Рабы по одному выходили из трюма на нижнюю палубу, где матросы тотчас сковывали их руки и ноги цепями и вели к вёслам. Бирема ни на секунду не замедляла свой стремительный бег по морю. Темп гребков был чаще, чем на других военных кораблях. Здоровье рабов не выдерживало более года. Кроме вёсел и трюма они ничего не видели, умирали молодыми.

На острове Сардиния был тяжёлый климат — сырой. Во время дождя погрузка на корабли каменной извести прекращалась, но её добыча в глубоких норах шла каждый день. В хорошую погоду тысячи рабов занимались только погрузкой.

Издалека они были похожи на цепочки муравьёв, что тянулись от далёких гор по склонам и равнине к берегу, где стояли у пристани десятки кораблей. Вдоль цепочек шли надсмотрщики. Их было в два раза больше у тех цепочек, где рабы имели на руках и ногах цепи. Разумеется, это были волнуемые. Камни на их плечах были крупнее, чем у других рабов. Надсмотрщики внимательно следили за их губами. И если волнуемые начинали что-то шептать или поднимали взгляд в небо, то немедленно на их головы, плечи, спины обрушивались тяжёлые удары кнутом, разрывая до кости кожу и мясо. Впрочем, мяса на их телах почти не было. Волнуемые были похожи на скелеты.

Надсмотрщики глумливо смеялись, забивая ослабевшего человека до смерти, злобно кричали:

— Где твой бог?! Покажи пальцем! Почему я его не вижу?!

В других цепочках сытые, крепкие рабы, не закованные в кандалы, останавливались, пили из деревянных фляжек воду, жевали хлеб, фрукты. А волнуемым было запрещено всё, кроме их жизни. Да и её надсмотрщики торопились отобрать у необычных рабов.

Иосиф прыгнул с палубы корабля на причал и крикнул на арамейском языке:

— Сыны Израиля, я принёс вам свободу!

Крик был услышан евреями. Они тотчас начали бросать на землю камни и передавать по цепочкам в сторону гор известие: «Сыны Израиля, свобода!» Душераздирающие вопли радости и счастья огласили долину и берег моря. Евреи, придерживая руками цепи, побежали к пристани. Ход работы нарушился. Цепочки людей перемешались. Те, кто не знал арамейский язык и не имел на руках и ногах цепи, мчались к берегу впереди волнуемых.

Крик о свободе достиг каменоломни, ушёл под землю в глубокие длинные норы. И там, в пыли и духоте зазвучал вопль евреев:

— Свобода!

Не обращая внимания на ругань, угрозы и побои надсмотрщиков, все рабы, сбивая друг друга с ног, растерянные и разгорячённые, выскакивали наверх. Долина между горами и морем покрылась тысячами бежавших людей. Им навстречу выдвинулись плотной стеной легионеры, выставив вперёд копья. За первой цепью легионеров встала вторая цепь, вооружённая дротами и луками. Вид железной преграды, всегда беспощадной и тупой заставил всех рабов замедлить свой бег и остановиться.

Евреи обливались слезами, предполагая, что крик о свободе был всего лишь игрой римлян, скучавших от безделья и отсутствия зрелищ.

Начальник рудника крикнул в рупор из-за спин легионеров:

— Евреи, вам свобода! Всем остальным вернуться к работе! Разойтись!

И тут началось то, что всегда происходило в мире людей, когда одна группа поднималась над другой. Дикий, яростный крик злобы раздался над долиной. Рабы и скованные цепями, и без цепей накинулись на евреев, стараясь искалечить их, убить, не дать им насладиться свободой, о которой мечтал каждый раб на руднике и днём и ночью, каждое мгновенье, многие годы или всю жизнь.

Евреи, воспрянувшие душой от счастья, проявляя свойственную этому народу отвагу и неустрашимость в бою, заняли круговую оборону и пошли в атаку, чтобы защитить свою жизнь. Они бились, бешено и свирепо, как если бы все превратились в богатырей. Ответный удар евреев — уже свободных людей — был настолько мощный, что рабы начали пятиться с разбитыми лицами и сломанными челюстями. И вскоре обратились в паническое бегство. Разбежались по долине.

Евреи вновь начали радоваться, ища взглядами человека, который привёз им свободу. Они бросились к Иосифу и начали благоговейно целовать его руки и ноги, одежду. Они плакали, смеялись, плясали и прыгали, словно маленькие дети. И требовали от римлян кузнецов, чтобы как можно скорей освободиться от железа.

Приехал Элиазар. Он сразу же начал проверять вольноотпущенников на твёрдость веры. Молитвенные бдения тянулись долго, каждый день. И люди, за годы рабства, не евшие досыта хлеба, теряли сознание, и, наверное, все бы они отдали Богу свои души, если бы не организаторские способности Иосифа. Он организовал подвоз продуктов с материка, лечение больных и ослабевших людей. А здоровых начал переправлять в Рим, чтобы они получили своё имущество. Большинство вольноотпущенников направилось в Иерусалим, в Храм поблагодарить Бога. И там они узнали, что сделал для них Иосиф.

Вся Палестина говорила об Иосифе.

Аристобул в задумчивости теребил бороду пальцами и тихо бормотал:

— А почему мне открылось то… — Он спохватился и, ненавидя себя, заревел так, что посуда на столе задвигалась: — Не смей уподобляться Богу! Аристобул! Не смей! Вот тебе моё наказание: два месяца не вкушай пищи и стой на одной ноге!

В конце лета с транспортного корабля, пришедшего из Остии, сошёл очаровательный подросток, мальчик лет пятнадцати, коротко стриженный, в претексте. Он смело направился к Иосифу и встал перед ним.

— Ты не узнаёшь меня? — спросил он греховным голосом.

— Акта?

— Я. И если ты не разлюбил меня, то давай скорей уединимся, чтобы… — девушка нахмурилась и сердито добавила: — Поппея всем говорит, что ты во время соединения ведёшь с ней философские беседы. Я тоже хочу послушать. А Беренику, по моей просьбе, Август отправил домой в её царство. — Акта сердито фыркнула. — Я хотела настукать её в цирке за ложь.

Впрочем, девушка тут же озорно рассмеялась.

— В Неаполе горожане стали говорить, что ты в банях скачешь козлом и показываешь особые, невиданные позы, привезённые из Египта. Люди не выходят из бань, ждут тебя. Август разозлился, что теперь помыться нельзя. Объявил, что ты на острове. Но ему никто не поверил.

— Акта, почему ты так постриглась и оделась?

— Потом скажу.

Девушка ценила собственные удовольствия выше государственных дел, хотя предприняла все меры предосторожности, направляясь на остров по приказу Нерона.

Сегодня утром, едва солнце оторвалось от горизонта, от моря, как Элиазар трубным голосом поднял вольноотпущенников, живших в палатках. А так как скинии не было, да и невозможно было бы вместить в какое-либо помещение тысячи людей, все по приказу Элиазара приняли водное очищение в море. А потом повернулись лицами в сторону Востока, в сторону своей Родины, долго творили молитвы, стоя на коленах и обливаясь слезами благодарности Богу. После чтения многих молитв Элиазар развернул Святое Писание, читал святые строчки из Закона Моисея и пророков, толковал их и предлагал другим верующим толковать перед людьми. Всем хотелось говорить о Боге. Три года люди вынуждены были молчать. Они ещё не привыкли к свободе, озирались по привычке, боясь удара кнутом. Смеялись над своими страхами.

Глядя на их счастливые лица, Иосиф вспомнил свой страх, когда Нерон предложил ему пойти на бой со львом. Жуткий страх коснулся души Иосифа в тот момент, потому что он любил жизнь, а теперь нужно было погибнуть на потеху толпе. Иосиф заколебался. Он готов был броситься в ноги императора, чтобы просить его о милости для себя. Император пощадил бы Иосифа. Но потом, через день — два, через месяц Иосиф покончил бы самоубийством. Не смог бы он жить на свете, стыдясь самого себя, презирая себя за слабость. Он слышал тогда в тишине свист растопыренных когтей зверя в воздухе, но не испытывал страх. А сейчас, стоя на коленах среди своих соплеменников, Иосиф задрожал телом от ужаса, мысленно видя молниеносные удары лап хищника, его стремительные повороты, прыжки, оскаленную зловонную пасть. «Бог был рядом со мной. Он направлял меня!» — едва не вскрикнул Иосиф. Он прислушался к пению евреев и громовым голосом запел псалом, хваля Бога. И вот после долгого богослужения появилась Акта.

У него забурлила кровь в жилах от мысли, что могло произойти между ними в его жилище. Иосиф занимал дом в приморском городе. Очищенный, Иосиф попытался читать молитву против блуда и женщины. Но спохватился. Ведь он вёл девушку к себе и жаждал её любви.

— Что с тобой случилось, любимый? — спросила Акта греховным голосом, прижимаясь к нему, ослабляя его душу этим движением своего тела, нежно заглянула в его лицо греховным взглядом, ещё более ослабляя его.

Он опьянел. Его поступь стала неуверенной, непрочной. Иосиф услышал странный, незнакомый ему голос, а по всему выходило, что голос был его:

— Акта, я очищенный молитвой и водой…

— Я тоже приготовилась, — весело, озорно ответила девушка и многозначительно добавила: — Помылась хорошо.

От этого намёка у него закружилась голова от сильного тока крови. Ноги задрожали. Он оступился. Акта нежно обняла его пояс и повела в дом.

В триклинии Акта быстро скинула с худеньких плеч претексту, возлегла на ложе и чувственным голосом сказала:

— Я слушаю твою философию.

— Вот она, — хрипло и трудно ответил Иосиф, торопливо покрывая поцелуями её тело.