Сегрегация. Книга первая. В пяти частях

Виталий Турченков

Главный герой книги, волею странных обстоятельств (то есть непонятно как), попадает в странный иллюзорный мир (то есть непонятно куда) с единственным желанием избежать возможных неприятностей на работе (то есть убраться оттуда как можно быстрей). Помочь ему в этом берётся весьма неоднозначный персонаж с очень сомнительной мотивацией.

Часть вторая

НЕ ОПЯТЬ, А СНОВА

Оказавшись в тёплом помещении, мутный взор бессистемно проплыл по «слегка» захламлённой комнате. Проплыл и тут же остановился на письменном столе.

«Чёртовы праздники» — недовольно заныла, ещё теплящееся в моём сознании какая никакая, да мысль: «Да гори он ярким огнём такой отдых!»

Но ярким огнём горела лишь настольная лампа, да её же отражение в зеркальной дверце шкафа напротив. Часы показывали три ночи, а тени на стене не ясные силуэты. Складывались вполне удачные предпосылки к вполне закономерному сну, но рука отчего-то потянулась к компьютеру, а делегированный ею по этому случаю, указательный палец, послушно нажал на кнопку «включить».

Осветив дополнительным светом сонный полумрак комнаты, монитор приветствующем морганием, торжественно возвестил о своей готовности, верно, служить нуждающемуся в нём, человечеству.

От осознания этого пустякового события, на душе почему-то стало приятно и комфортно.

Но на экране, вместо привычного изображения лазурного побережья с пальмой, появилась до боли знакомая картинка жёлтой травы и причудливо изогнутых деревьев.

«Только не это» — жалобно простонала потревоженная этими образами память и тут же попыталась забиться в угол подавленных ею же воспоминаний: «Только не это».

Но жёлтая трава уже обустраивалась вокруг моих (обутых, по этому случаю, в кирзовые сапоги) ног, окончательно вовлекая меня в нелепый мир странной флоры и стоящего в стороне, чётко очерченной стенной, грязно-белого тумана.

Я тут же попытался сделать шаг назад, но было поздно. Обернувшись, я обнаружил себя стоящего посреди огромного унылого пространства без всякой возможности к отступлению и с вертевшемся на уме, вполне подходящем словом.

«Не опять, а снова» — отвечая на него, ехидно пробежала в больной голове коллаборантского вида мысль и тут же затерялась в извилинах. И обижается на это замечание, было бессмысленно, ввиду полной её правоты.

Что ж ситуация была неприятная но по крайней мере поправимая. Ведь на этот раз, я знал, каким способом могу (и без лишней, заметьте нервотрёпки) избежать долгого блуждания по здешним достопримечательностям. Требовалась хорошая оплеуха и месяц само убеждения себя в том, что это всего лишь глупый сон. Такое мы уже проходили… Так что, почему бы и нет?

Нелепо размахнувшись, я что есть силы ударил себя по уху и… Ничего не произошло. Ухо болело. Голова болела. Приступ тошноты (видимо последствия алкогольных вливаний, здесь не аннулировались) нарастал, но я по-прежнему продолжал оставаться во власти жёлтой травы и глубокой досады. Что-то явно пошло не так.

На ум приходило лишь одно объяснение — для подобных перемещений требовалась нестандартная ладонь представителя коренного населения. И весьма кстати сейчас, был бы мой старый знакомый.

Внимательно вглядевшись в стоящие впереди деревья, я попытался обнаружить в них признаки более или менее разумной жизни, но последние ответили мне равнодушным бездействием. Ощущение тошноты и глубокой досады беспрепятственно нарастали. Требовалось найти решение этой проблемки, но мозг ввиду его утомлённого состояния, выдавал лишь некие туманные предположения, сродни той грязно-белой субстанции, что весьма кстати располагалась совсем рядом.

Что ж, в последний раз я видел своего не в меру корыстного попутчика за чертой этого мутного рубежа. Так почему бы ему, не оказаться именно там и сейчас. Приблизившись почти вплотную к туману, я стал внимательно вглядываться в его сырое нутро.

Густые потоки тяжёлого, влажного воздуха, осторожно проплывали мимо моего лица, почти не касаясь его. Странные, тёмные очертания его бесформенного содержимого, то приближались ко мне, то удалялись куда-то вглубь. И вот, когда я уже решил про себя, туда не лезть, а отправившись к ближайшему дереву (не провоцируя судьбу) ждать толкование и позитивного завершения всего происходящего там… Тёмное очертание приблизилось ко мне на максимально доступное расстояние, и из бесформенного, превратилось в вполне даже форменную когтистую лапу, которая крепко ухвативши меня за лацкан плаща, сильным рывком втащила вглубь тумана.

Больно ударяя о стволы деревьев и царапая моё лицо об их ветки, обладатель когтистой лапы с лёгкостью (словно я был большой плюшевой игрушкой) протащил меня через туманный лес, и выволок на небольшую поляну. Уткнувшись носом в сырую землю и перестав наконец, кричать как ненормальный, я осторожно стал осматриваться вокруг. В глаза сразу же кинулся весьма своеобразный, а потому знакомый пенёк и блуждающие в тумане такие же знакомые существа.

— Вот откуда ветер снова подул то, — залезая на своё привычное место, елейно пропел павиан.

— Вы с ума спятили! — громко возмущаясь, начал подниматься я. — Так же и убить можно!

— Убить? Это вы право же зря. Не было такой задумки… убить!

— А какая была? Просто покалечить?

— Покалечить?

— Ага, покалечить.

— Зачем покалечить? Стояли там как засватанный. Пройти боялись. Я инициативу проявил.

— Неплохо так проявил… А впрочем, ладно, не это сейчас главное.

— Не это?

— Не это.

— Не главное?

— Не главное.

— Да? Ну и что же сейчас главное?

— Я по ошибке, видимо к вам сюда снова попал…

— По ошибке?

— Да, да, по ошибке! И надо что бы вы мне… по уху дали.

— Вы видимо действительно сильно ударились, — с опаской глядя на меня задумчиво произнёс павиан. — То «покалечил», то «в ухо дайте». Это не последовательно, родной.

— Да я понимаю, звучит странно, — начал быстро оправдываться я, — но в прошлый раз так же было. Мне демон больно по уху дал, и всё. И я дома.

— Демон? Какой демон?

— Ну, тот, с которым я в прошлый раз был.

— Так он демон?

— Да, да, демон.

— А говорил всем что эльф.

— Врал… но это не важно. Мне бы по уху, больно. И всё.

— Ну-у, если больно, — осторожно слезая с пенька, участливо согласился павиан и со всего размаха залепил мне хорошую оплеуху.

Возвратившись в исходную позицию (пластом на сырой земле), я тут же попытался навести резкость на окружающею меня картинку, но с огорчением разглядел лишь уходящие в туман деревья.

— Ну что? Вы уже дома? — с интересом склонившись надо мною, прошептал мой обезьяноподобный друг. — Ну? И как там?

— По-видимому, всё ещё нет, — снова поднимаясь, расстроенно произнёс я.

— Жаль, конечно. А вы всё ещё на Масленичной пятнадцать обитаете?

— Да. На Масленичной… обитаю.

— Ну и как там?

— Слушайте! Ну не до вашей глупости сейчас, ей-богу. Оплеуха не работает… А я другого способа не знаю.

— Не знаете?

— Не знаю. Надо, наверное, демона найти. Не подскажите ли случайно, где?

— А где вы его в последний раз видели?

— В городе.

— В городе?

— Да. В городе, — нерадостно констатировал этот факт, я. — Вот же ж… Это теперь опять туда тащится. А где там его искать?

— Да, а где там его искать? — продолжал на странный манер, реагировать на мои слова павиан.

— А может, есть всё-таки другой способ?

— Может и есть… другой.

— А кто может знать точно?

— Мудрейшая. Она может точно… наверное, знать.

— И где она?

— Кто? Мудрейшая?

— Да, она самая.

— Так, наверное мудрствует там… себе, в своём шалаше.

— Дорогу покажите?

— К ней?

— Да. Пожалуйста. Отведите меня к ней.

— Почему бы и нет, — почёсывая свой подбородок, подумал вслух мой несносный знакомый, широким жестом когтистой лапы приглашая меня следовать за ним.

Двадцати (примерно) минутное хождение среди деревьев, тумана и странных существ с весьма сомнительными, как всегда действиями, привило нас к большому, сложенному из увядших веток, шалашу. У входа этого странного сооружения, поджав ноги в позе лотоса восседала весьма древняя старуха, по виду глубоко погружённая в (без сомнения) важные размышления.

Одета она была, как и предстало местным жителям, в лохмотья, в волосах держала перо крупной птицы, в руках длинную индейскую трубку. Трубка дымила и как могла, поддерживала общий антураж таинственности данной картины.

— О, мудрейшая! — громко сообщил ей о нашем прибытии павиан. — К вам вопрос! О, мудрейшая!

Видимо не ожидавший от нас подобного звукового эффекта, сидевший на ближайшей ветки большой чёрный ворон, тут же испуганно захлопал крыльями.

— Что вы орёте? — устало открыв глаза, простонала старуха. — Грибного отвара, всё равно больше не дам.

— Да гадость несусветная, этот ваш отвар, — обиженно отреагировал на это предположение мой друг. — Им только мутировавших паразитов травить.

— Ой-ой-ой. Скажите, пожалуйста! Вы же эти паразиты и есть.

— Мы?

— Вы!

— Это дремучий шовинизм.

— Простите, пожалуйста, — поспешил вмешаться в уходящий куда-то в сторону разговор я. — Мне бы просто узнать… Я не местный…

— Не местный он, — подтвердил мою идентификацию павиан.

— Сама вижу, что не местный. Не местный он… Это знаете ли ещё не повод на мой отвар поклёп возводить.

— Так не кто и не возводит, — успокоил её я. — Мне бы только узнать…

— Не возводит? — вслух засомневалась старуха и протянула мне стоящую у костра ржавую банку. — Тогда пей!

Весьма не эстетичный на вид сосуд, наполненный какой-то мутной жидкостью (с весьма специфичным запахом), грозился вызвать у меня приступ вполне закономерной тошноты. Но делать было нечего и я выпил.

Приступ не заставил себя долго ждать.

— Я же говорил что гадость, — сочувственно глядя на меня, подтвердил своё ранее высказанное утверждение павиан.

— Это голос твой, гадость, — зло ответила старуха. — Отвар, он… на то и отвар, чтобы реакцию подобную вызывать. Сей час, вот, у него сознание отчистится… и мудрость леса ему явится.

— Желудок у него точно очистился, — недоверчиво пробурчал обладатель скрипучего голоса, дружески похлопывая мне по плечу.

— Нет-нет, мне действительно полегчало, — во избежание не нужной конфронтации со старухой, с трудом произнёс я. — Мне бы только спросить…

— Ну вот, — торжественно возвестила мудрейшая. — Мудрость леса в нём вопиет!

— Сильно вопиет? — пристально глядя мне прямо в глаза, недоверчиво поинтересовался павиан.

— Мне бы узнать только, — глядя на хозяйку шалаша, настаивал на своём я.

— Знание, вещь полезная, — раскуривая свою затухшую трубку, задумчиво произнесла она. — Спрашивай и мудрость леса тебе отвечать станет.

Собравши все свои силы и мысли в одно целое и усевшись напротив неё, прямо на еловые ветки, я рассказал ей обо всём, что со мной приключилось в тот злополучный раз. Про демона, город, ударе по уху и про повторение этой ситуации, только уже без виновника прошлого происшествия.

— Да, и по уху я его уже бил. Не помогло, — участливо резюмировал весь вышеприведённый рассказ, мой обезьяноподобный друг.

— Граблями махать дело не хитрое, — открывши глаза, раздражительно бросила ему на это старуха. — Тут дело серьёзное. Тут здешнее мироустройство понимать надо.

— Так вы объясните, — настойчиво попросил её я. — Мне ведь очень надо.

— Так уж и очень?

— Конечно очень! Жутковато тут у вас… если честно. Мне бы домой.

— Он на Масленичной пятнадцать обитает, — интенсивно кивая своей большой головой, зачем-то добавил павиан. — Там к такому не привыкшие.

Ну, тогда слушай! — вновь закрыв свои красноватые глаза, торжественно провозгласила мудрейшая. — О начале времён сказывать тебе буду.

В те дни, когда лишь светлая точка мерцала во тьме окружающей её пустоты и разум Обращённого, ещё лишь силился понять происходящее, явилась сущность созидания и начала в нём быть.

Никто не знает дня, в который Обращённый вознамерился творить, да только был он и была в нём некая суть. Суть же дальнейшего происходящего, есть исполнение намерения и пребывание его в нём. Ибо так было положено начало ему.

И положено было ему что полагалось, и началось для него то, что окрестили впоследствии началом. Ибо в том вся суть.

Первыми, появились Древние и названы были так по древности летоисчислению их.

Вторыми, появились Случайные и тут же стали негодовать об имени вновь приобретённом, но по истечению срока короткого, смирились.

Третьими, появились Мудрые, и мудрость их была в том, что никого не дожидаясь, они сами себе имя выбрали.

Четвёртыми, были явленны Последние и сильно досадовали о том.

Последними же, явились Нежданные, отчего стали тут же прибывать в больших спорах с Последними.

Спор же великий, от них возникший, и на других явленных перекинувшись, в большую беду всю суть намерения, опрокинуть грозился. И был день, когда назначен был совет всех явленных. Совет великий, из лучших представителей наделов, выборный. И было решение большинства о том, чтобы во имя мирного сосуществования, упразднить все имена и сроки их явления. Да только сильно воспротивились тому Мудрые (уж больно имя им это нравилось). И был опять спор о том великий.

Три дня и три ночи было отведено Мудрым, дабы предоставить совету доводы и соображения свои. Но те, дождавшись ночи, лишь слова обидные, мужам зрелым неприличествующие, на стене (откуда мир явлен был) начертав, в свой надел, им по праву явления вверенный, удалились.

И была война великая, где сошлись на поле обширном все наделы явленные. И сказали явленные, что быть теперь битве страшной. Да только немного постояв там, разойтись были вынуждены, так как Мудрые, на занятность большую сославшись на войну, не явились.

И решили тогда все явленные, город большой, усилиями совместными возвести, дабы в нём в мире и радости (назло Мудрым) прибывать. И положено было граду сему стоять за стеной (откуда мир явлен был), дабы иным в него входа не было.

День и ночь шла работа эта, не лёгкая. С утра до вечера потоком неиссякаемым, стремились за стену повозки с камнем, железом и лесом рубленным, через ворота крепко поставленные. И стоял шум и грохот по случаю этому, весьма великий. Оттого слышны были дела их славные, всем паразитам презренным (то бишь Мудрым), да на зависть оным.

И вот настал день, когда в месте, где звёзды с небес падая, гаснуть не желали, град сей над стеною возвысившись, во славе своей великой расцвёл. И возрадовались все радостью, по случаю этому, великою. Имя же нарекли сему граду (недолго думая) — Метрополия. И поставлены были стражники у ворот его, дабы вход в него чужим преграждать.

День сменял ночь, неделя сменяла неделю, проходили года. Город сей великий прирастал домами новыми, да только когда упёрся приделами своими в озеро бескрайнее, с трёх сторон, да стеною заветною с четвёртою, ввысь расти начал. И случились между обитателями его, разногласия разные, аж до непримиримости доходившие. Потому как каждый возвысится над другим норовил. И решено было советом (вновь выбранным) города великого, жителей всех его, в высоте жилища их, справедливо чередовать, дабы высокомерия в сердцах их истребить.

Закон этот никто оспаривать не смел, и потому зажил город вновь делами праведными, на зависть паразитам презренным, города своего не имевшего.

Да только обиделись Мудрые, на горожан спесивых и дабы те, быта их ущербного замечать перестали, напустили на землю свою туман (дома строить, они ниже достоинства своего почитали) густо-образный. Напустили, и на том и успокоились.

И вновь прошли годы. Город рос и в стремлении своём прибывать и далее великим, продолжал развитие своё поощрять. И в том бесспорно преуспевал, да только случилось жителям его, однажды вновь в спор великий впасть, о том кто для величия города больше делает. И спорили о том долго, так как отдельные жители его, себе особого поощрения требовали, и равных прав впредь (по особым стараниям своим) признавать не хотели.

Тогда созван был вновь совет великий. И выслушаны были доводы разные. И постановил совет великий, что претензии более старательных справедливы. И упразднена была суть чередования ранние принятая, и решено было впредь, возвышаться по количеству дел праведных, для града великого совершённых. А дабы к старому не возвращаться (так как многие тем не довольными оставались), упразднены были дни, времена и сроки. И впредь, ночь не сменяла дня более.

С тех пор никому не ведомо сколько, но прошло времени много. Город по-прежнему рос и в величии своём много укреплялся. Да только, вновь подняли свои голоса недовольные, и о том не довольствовать стали, что и среди самых достойных недостойные завелись. Что нету критериев в благости стараний, точно очерченных и иные тем сильно пользуются. И постановил тогда совет великий, книгу точных критериев создать, дабы каждый дела свои (благие и не благие) сверять по ней мог и всеобщему собранию жителей города, на рассмотрение предоставлять. А собирать собрание, было решено по требованию не менее десяти жителей, объединённых желанием общим, статус свой пересмотреть.

И была тогда книга создана, и имя ей нарекли «Кодекс Благости». И были в ней записаны правила вечные. Правила вечные неизменные. Решено было также город великий сей, перестроить, дабы правила новые выполнялись в точности. Изменение эти в том заключались, что отныне град великий на уровни поделён был.

Первому уровню: первые этажи полагались, и селится нечестивым (по делам их) там было велено. Селится и всю грязную работу по городу выполнять, аж доколе к благости и усердию по критериям книги, вновь не обратятся.

Второму уровню: со второго по третий этаж полагался, и селится там, на путь старания вставшим, но в делах великих незамеченных, дозволялось.

Третьему уровню: с четвертого по шестой этаж, для жителей его, по критериям благости уровня их, в книге великой, точно очерченных.

Четвертому: с седьмого по десятый, по критериям благости уровня их.

Пятому: с одиннадцатого по пятнадцатый, по критериям благости уровня их.

Шестому: с шестнадцатого по двадцать первый, по критериям благости уровня их.

Седьмому: с двадцать второго по двадцать восьмой, по критерием благости уровня их.

Восьмому: с двадцать девятого по тридцать шестой, по критериям благости уровня их.

Девятому: с тридцать седьмого по сорок пятый, по критериям благости уровня их.

Десятому: с сорок шестого до самого конца, по критериям наивысшей благости уровня их.

И для строгости соблюдения порядка этого, была гвардия из числа достойнейших, тут же создана. И стражники у ворот (посменные) к ней так же причислены были, дабы при в ходе в город, точное положение вошедшего не мешкая определять.

Не все довольные были разделениями таковыми, но так как положение их, от них же зависело, примерились и с тем. И вновь зажил город в процветании своём, по великому усилию жителей его. Да только, в старании своём в благости для города прибывать, остался нижний уровень без обитателей его, вовсе. И явилась от того великая беда мусорная. Беда мусорная, да нечистотами обильными подкреплённая. И тогда ужесточены были критерии Кодекса Благости, дабы работы грязные выполнять кому было. Собрание же теперь, не менее пятидесяти жителей созывать могли. И возроптали вновь жители города, во множестве сильном, да только и тогда успокоены были увещеванием совета великого. А тем успокоены были, что работу скверную выполнять всё же требовалось, да и каждый себя в благочестии своём, мыслями опережал.

И вновь город возрастать в красоте и величии, доселе не виданном, стал. И перекинуты были мосты и переходы, от дома к дому, по уровням их. И побежали вагоны железные, по стеклянным коридорам соединительным, для удобства перемещения жителей их. И возведён был по центру города славного, подъёмник ввысь устремлённый, со всеми уровнями, коридорами из стекла связанный. А выход из него в коридоры уровней тех, стал строго по пропускам советом выданным, по благочестию заслуженному. У каждого уровня же, администрация своя строгая имелась, советом великим, из числа жителей его, (до момента возрастания в благочестии) назначенная. И на то советом назначенная, дабы не допускать перемещений несанкционированных.

Да только, настолько велико было старание горожан, города великого, в стремлении возрастать, что уровень нижний опять опустеть грозился. А собрания общие, такими частыми стали, что жители утомлены порядком сим, изрядно были. Посему принято было решение новое, собирать собрание это, уже по количеству не менее ста жителей. Но и тогда собраний в количестве не поубавилось. И решил тогда совет великий, дабы беды этой более не допускать, Кодекс Благочестия, из обращения свободного изъять. Себя же единственными толкователями книги объявив, все экземпляры кроме одного (впредь единственного) собрав, огню повелел предать.

Когда же сильное недовольство действием этим, в бунт неслыханный доселе, перерасти грозился, объявлено было советом тем, о святости непреложной, Кодекса, отныне. И что грех это великий, книгу сию святую, в руки брать, если благочестия наивысшего не достиг, пока. И что коли ослушаться сего кому, быть бедам тогда страшным, ужасами всякими подкреплёнными. А так как право толкование её, лишь совету великому дозволялся, то и он впредь святым (в составе теперешнем) объявлялся и выборность его отныне упразднялась. Уровень десятый, теперь ему неизменно и непреложно назначался, да и определять впредь благость горожан, лишь по наступлению вновь назначенного, великого праздника, полагалось. Но так как времена и сроки упразднены ещё раннее были, то и ожидание его не ясным делалось.

Да только и тогда мыслями своими себя в благости, опередив, да в святости совета не усомнившись, жители города великого, для себя, пересмотра порядка данного не затребовали.

Шло время, неведомо куда, неведомо сколько. Да только город в развитии своём приостанавливаться начал. Никто теперь в уровне своём, ни возрастать, ни низвергается уже не мог, а потому и стремления к благочестию у всех, слегка поубавились. Дома же, ввысь расти, переставши, недостроенными в этажах верхних, оставаться стали. Картину общую, тем изрядно портя. И тогда старожилы уровня первого, самого неприглядного, видя, что быть от положения этого, беде страшной, книгу великую по памяти восстанавливать принялись. Да только, совет, о том, прознавши, гвардию к ним снарядив, повелел непокорных арестовать, да в наказание из города великого выгнать.

Те же, особенно противиться тому не стали, и из города с проклятиями скверно-словными удалились. Да и остальные жители, уровня зловонного, за ними, по примеру их, последовав, выходить стали. Пока все и не вышли.

И настала тогда вновь беда мусорная. Беда мусорная, неприглядная. И постановил тогда совет, из состава своего, ответственного за решения всех проблем, выделить. Ибо не престало особам важным, в думы серьёзные погружённым, в глупые происшествия вникать. И выделен был из числа их один, и наречён «Наместником совета великого» по делегированию их. Наместник же в дела вникнув, гвардию к себе тут же призвав, присягнуть им, себе на верность велел. Затем совет великий созвав, заявил, что быть теперь вечно дождю (дабы он нечистоты городские сам в озеро смывал) и упразднил солнце. А после, сильно поразмыслив и совет упразднил следом. Недовольных же (из совета бывшего) решением тем, дождю подсоблять отправил.

Себя же, во избежание непонимания, великим прислужником Кодекса Благости объявив, не только в руки его брать запретил, но и смотреть на него, за грех отныне определил.

Да только, непонимание великое, действия его, среди жителей города произвели. Возроптали обитатели уровней всех. А о том возроптали, что без совета великого им существовать не привычно. И что не почитание это основ города, на благо всех возведённого. Тогда вывил наместник из гвардии своей, каждого десятого и повелел им отныне советом себя именовать. Возрадовались тогда жители неуёмные и на том почли успокоится.

И вновь прошло времени много, да не ведомо сколько. Горожане, праздника вновь установленного, ждали, сколько могли, однако постепенно, понемногу, да только забвению порядки старые были преданны. И произошли тогда изменения большие в облике обитателей земли той, да и всей остальной тоже. Ибо каждый (возможности не имея в себе более возрастать) по роду мыслей своих и занятий своих, образ соответствующий принимать стал. А образы те, в большинстве своём, несуразными да нелепыми получались.

Те же, кто из города вышел, не желая уровню первому соответствовать, по землям пустым разбрелись. Кто почву окрестную возделывать стал, кто город новый возвести вознамерился, а кто и к Мудрым в туманную обитель пожаловал.

Город тот новый, в землях пустынных и поныне строится, да только нет в нем величия города древнего, по обиде когда-то покинутого. Не выходит он у них, не получается. И даже книга новая, по памяти, да по приданию устному составленная, прежнюю (вроде как) напоминая, им в этом не подсобляет.

Землепашцы же особняком живя, с городом великим, торговлю наладили, и о сверх того размышлять не хотят.

Ну а те, кто в тумане этом, свою радость нашёл… те до сих пор по лесам здешним шастают да бациллу видоизменения разносят. Паразиты гадкие.

Закончив свой рассказ, старуха покрепче затянулась содержимым своей трубки, задумчиво выпуская вверх, густые клубы дыма. Павиан рассеянно чесал лапой свой подбородок, а я силился понять всё услышанное.

— Таков порядок мироустройства здешнего, и иным ему уже не быть, — подвела итог всему выше сказанному мудрейшая.

— История конечно занятная, — осторожно произнёс я, — но, как мне это поможет… я извиняюсь, так и не понял.

— А я вообще ничего не понял, — удивлённо добавил павиан.

— Для этого в голове мозги нужны, чтобы понимать, — раздражённо плюнув в сторону, огрызнулась ему старуха, — голова она на то дана, чтобы думать, а не шапочки носить, дебильные.

— Дебильные?

— Дебильные!

— Почему дебильные?

— Вы правы, — вновь попытался уйти от ненужной конфронтации я, — конечно правы, но всё же… какой у вас тут принцип перемещения.

— А я знаю?! — удивилась в свою очередь мудрейшая. — Шастаете тут толпами. Житья от вас нет!

На ветке испуганно закаркал ворон. Павиан внимательно изучал свою шапочку из фольги. Разговор в целом зашёл в тупик.

— Демона искать надо, — с тяжёлым вздохом прервал общее молчание я.

— Ну так ищи, коль надо, — не унимала свою раздражительность старуха. — Я им, как дура про мироустройство… а они мне про демонов, перемещения какие-то. Оно мне надо?!

Оставаться тут более не было никакого смысла и потому вежливо поблагодарив Мудрейшую, я кивком головы дал понять своему другу, что мы уходим.

Конец ознакомительного фрагмента.