Наследники Мишки Квакина. Том IV

Влад Костромин

Сборник «Наследники Мишки Квакина. Том IV».Является продолжением сборников «Наследники Мишки Квакина» том I – II – III. Вас снова ждут веселые и забавные, а порой и страшные, приключения юных костромят Пашки и Влада, их заумного хвастливого и скаредного отца, чопорной строгой и экономной матери, глупых жадных родственников и разнообразных деревенских друзей.

Санта-Барбара

Говорят, что когда в СССР показывали фильм «17 мгновений весны», то городские улицы просто вымирали — все, затаив дыхание, застывали перед голубыми и черно-белыми экранами. Я этого не застал. У нас было совсем другое: деревня открыла для себя «Санта-Барбару». Ни рабыня Изаура, ни тоже плачущие богатые не смогли вызвать такого отклика в бесхитростных сердцах деревенских жителей, как жизнь далекого калифорнийского городка. «Санта-Барбара» вошла в деревенскую жизнь внезапно, как лавина, и застряла в ней словно топор в суковатом полене. Вскоре бабушки уже не мыслили свою жизнь без дорогой мелодии: «Ту-ду-ду, ту-ду-ду-ду-ду, ту-ду-ду, ту-ду-ду-ду-ду». Мейсон, Иден, Круз и Си-Си Кэпвелл стали всем просто родными.

— Здорово, Степановна, — приветствовала подругу склочника Максиманиха, гоня поутру корову в стадо.

— Здорово, Захаровна. Как там Си-Си?

— Лежит, болезный, — смахивала платочком слезу Степановна, — а моего-то ирода никакой паралич не берет.

— Твоего любой кондратий стороной обойдет. А Иден-то, ась?

— Ишь ты, — Степановна грозила крепким еще кулачком, — вертихвостка городская!

— Крутит она, а Круз, итить, и не знает, поди.

— Не знает, — вздыхала Степановна. — Она ему рога наставляет, а он-то сурьезный, с намереньями. Бровищи вон какие, как у Брежнева почти.

— Смуглый, ладный, с пистолетом, что ей еще надо?

— Городская, оне все такие — проститутки, прости Господи.

— А ты, Степановна, напиши ему, чтобы знал.

— А ведь и правда, Захаровна, надо написать.

— Слышь, Фрол Прохорович, — вернувшись домой, закричала через забор Максиманиха. — Выйди.

— Чего тебе, Марфа Захаровна? — высунулся из сарая дед Бутуй.

— Я вот подумала, что-то у нас в деревне, кажись, сексу мало.

— Чего мало?

— Сексу, говорю, мало, пень глухой.

— Все я слышу, просто не вразумлюсь, чой-то за секс такой?

— Ну, это когда с бабой на сеновале.

— Это да, с бабами на сеновале у нас мало.

— Я вот подумала, — Максиманиха огладила свои бока, — что я вроде как Августа, тока помоложе, а ты навроде как Си-Си, только постарше и пострашнее.

— Что за сиси такие?

— Мужик такой, представительный, как Владимирыч наш.

— Это да, я мужик хоть куда, — приосанился Бутуй.

— Может нам того, на сеновал, как в молодости?

— Ты али одурела, дура старая? — испугался дед. — Али не в себе? С дуба рухнула?

— Сам ты дурак старый! — обиделась несостоявшаяся Августа. — Я себе молодого заведу. Вот хучь и Кольку Красотьевича.

— Нужна ты Кольке. У него свинья под боком, сытая да гладкая, и хрюкает меньше тебя, — мелко захихикал в прокуренную бороду Бутуй.

— Ты у меня сам дохрюкаешься, пень трухлявый! Напишу Крузу, приедет и рога тебе посшибает, — зашла в дом, громко хлопнув дверью.

В далекую, но такую близкую сердцу Санта-Барбару устремился целый поток писем. Кто-то писал доносы, открывая одним персонажам неприглядное поведение других; кто-то жаловался на жизнь; кто-то признавался в любви Иден или Крузу. Даже наш папаша не устоял.

— Ты, Си-Си, — диктовал Пашке, у которого стараниями матери был самый красивый в семье почерк⁴, — это самое, твердо держись марксизма и диалектики. Написал?

— Сейчас, чуть осталось, — Пашка от усердия высунул язык. Он впервые писал письмо американскому миллионеру и был необычайно горд собой, — все, написал.

— Спуску бабам не давай, — отец выпустил к потолку струю дыма, — но при этом помни, как говорил наш замечательный сатирик товарищ Райкин…

— Витя, — прервала мать, — про Райкина не надо, мало ли. Слово не воробей — вылетит, и поймают.

— Хм, точно. МладшОй, про Райкина вычеркни, а то в космополитизме еще обвинят или сионизме. Пиши так: помни, что женщина друг человека, что наглядно доказали Клара Цеткин и Роза Люксембург, проведя марш пустых кастрюль.

Пашка послушно скрипел ручкой, отец курил, я пытался раскусить смысл его фраз, мать привычно мотала ниточки на палец, сортируя.

— Еще скажу тебе, Си-Си, что необходимо тебе вступить в ряды коммунистической партии, пусть даже и американской, ибо только тогда ты сможешь вооружиться учением Маркса. А учение Маркса всесильно, ибо оно верно. Что еще?

— Про дочек скажи, — подсказала мать.

— Точно! — он хлопнул себя по блестевшему потом лбу. — Про мокрощелок этих надо заострить вопрос. Пиши: ты обрати внимание на моральный облик своих дочерей, ибо моральный облик их как у городских шалав.

— Вить, что ты говоришь? — возмутилась мать. — У них шалавы наверное только в Нью-Йорке, а Санта-Барбара городок маленький.

— Точно, про шалав не пиши. Пиши: проституток. А вот были бы комсомолками, все было бы по-другому. Иден девка добрая, грудастая, на Лариску нашу похожа…

— Про Лариску не пишите, — покачала головой мать.

— Хорошо, вычеркни. Пиши: добрая, но безмозглая, как Лар.., тьфу ты! Пиши так: и этим может воспользоваться смуглый.

— Круз, — подсказала мать.

— Во-во, Круз могет воспользоваться. А ведь он полицейский, значит, притеснял негров, а это уже апартеид.

— Круз убил Нельсона Мандулу? — спросил Пашка.

Родители переглянулись.

— Нет, не Круз, — покачал головой отец, — но похожий бледнокожий держиморда. Не отвлекайся, пиши. Так что следи, а то принесет в подоле смуглого.

— Витя, тут же дети!

— Ну… — папаша звучно поскреб лысину. — Короче, Круз ваш — расист и работорговец, пустой человек и фигля-мигля, гоните его в шею! Что еще? — посмотрел на мать.

— Про младшую надо, про Келли.

— Надо, — он закурил следующую сигарету. — Пиши: Келли девка видная, но без царя в голове. Надо ее в секцию какую-нибудь пристроить или в кружок отдать.

— Театральный, — подсказала мать.

— Пиши: в театральный. Ребята у тебя шебутные, пустобрехи, честно скажу, могут и до тюрьмы допрыгаться. Мэйсон ваш чудак. Надо бы его к нам в сельхозинститут или даже военное училище, там из него быстро дурь выбьют. Эх, помнится, в армии… Про армию не пиши — цензура не пропустит. Младший твой, мальчик хороший, почти как я в молодости, но чистая егоза. Надо бы его к делу пристроить. Ну, вроде все?

— Вроде да, — подумав, кивнула мать, — вроде все.

— Пиши дальше: куроводство — точная наука, поэтому яиц выслать не можем, сами без яиц страдаем. Плохо, что у вас деда Мороза нет, не по-людски как-то, будто папуасы какие в тростниковых юбках.

— Вить, надо для цензуры что-нибудь хорошее написать.

— Точно, пиши, младшОй: зато с колбасой полегче стало — кушаем в полное свое удовольствие. Хрен и горчица, опять же, не переводятся, да сметанка своя. Вот только одна просьба небольшая… — замолчал, обдумывая. — Пиши: у старшего-то нашего обувка развалилась, а скоро осень, дожди там, слякоть, снег, метель, сугробы. Ты же миллионер, помоги нашему горю. Переведи денег сыну на сапоги.

— Про младшего не забудь, — всполошилась мать, — просить, так на двоих. Чего два раза перед буржуем унижаться, да зря конверты с марками переводить?

— Логично, — покивал отец. — Пиши: и младшему нашему надо обновку к школе справить, брюки да картуз. А то заболеет туберкулезом и умрет. Буржуи, — объяснил матери, — они к детям жалостливые, к беспризорникам там, педикулезным, тифозникам.

— Бабушка рассказывала, что некоторые немцы детям хлеб и молоко украдкой давали в оккупации, — вспомнила мать.

— Вот видишь, — отец воздел палец, — немецко-фашистские оккупанты и то о детях худо-бедно заботились. А уж Си-Си, глянь какую морду наел, не может немного ни отщипнуть. Немного денежек на пропитание.

— Все-таки миллионер, они жадные.

— Это для нас с тобой миллионер, а у них, в загнивающей Америке, миллионеров как грязи, больше, чем у нас милиционеров. Может хоть какие-нибудь обноски пришлет. Шеппе вон из Германии и то харчи шлют, а тут целый миллионер. Да ему такие деньги как раз пива не попить.

— Думаешь, он пиво пьет? — усомнилась мать. — Все-таки мужчина солидный, представительный, почти как ты.

— Конечно пьет — там же жарко, океан рядом, ветер соленый, вот пить постоянно и хочется. Ему что, нырнул к бочке, попил холодненького и дальше побежал.

— Вроде не показывали, чтобы пиво пил.

— Ты же не все серии видела.

— Не все.

— Да и не могут же они все показывать? — он пожал плечами. — Как в туалет ходит тоже не показывают, а ведь ходит.

— Ладно, убедил.

— Продолжаем: ты, чтобы уж два раза перевод не делать, пришли сразу заедино на двоих. Заранее благодарен, как коммунист будущему коммунисту.

— Буржуи народ жадный, — задумчиво сказала мать, — за скрепку удавятся, но Си-Си мужик ушлый.

— Я любого капиталиста за пояс заткну, — хвастливо сказал отец, — потому, что «Капитал» читал. И подпись: Виктор Владимирович Костромин, запятая и ниже: директор, член партии.

— Думаешь, пришлет? — дрожащим голосом спросила мать.

— Как же не прислать? Дело-то, почитай, международное, политика. Ежели не пришлет, так на весь мир жмотом прослывет. Сами вон булки с сосисками в ресторанах лопают, а тут детишкам на обувку да одежонку. Понимать надо.

— Ну, дай то Бог, — мать перекрестилась.

Отец тщательно заклеил конверт, степенно надписал адрес: США, Санта-Барбара, Си-Си Кэпвеллу. Подумав, дописал: лично в руки.

— Ну все, Валь, как на работу завтра пойдешь, на почту занеси.

— Небось марок много покупать, — вздохнула рачительная и бережливая мать.

— Марок оно конечно, — родитель почесал затылок, — много, все же Америка, а не Алма-Ата. Но с марками можно и сэкономить.

— Как?

— А вот так. Учитесь, пока я жив. Дети мои, отклейте со старых конвертов марки и приклейте сюда.

— Там же штемпель, — сказал я.

— Закрасите, — отмахнулся отец, — зря я что ли коробку цветных карандашей принес? Только аккуратнее отклеивайте, не порвите.

— Вы над паром из чайника подержите, — подсказала мать.

До поздней ночи мы отклеивали марки, подчищали лезвием и закрашивали карандашами следы штемпеля.

— Говорил же, надо было марки на почте забрать⁵, — сказал Пашка.

— Надо было, — признал я.

Утром мать отнесла конверт, почти весь обклеенный марками, на почту и под косым взглядом почтальонши положила на конторку.

— Здравствуйте, Валентина Егоровна. Что у вас?

— Здравствуй, Анечка. Письмо. Хватит марок?

Предпенсионного возраста Анечка с подозрением осмотрела конверт, по крысиному обнюхала и с сомнением посмотрела на мать:

— Вроде должно хватить. Тоже Си-Си пишете?

— Это Виктор Владимирович, покраснела мать, — по работе.

— Ну-ну… — Анечка задумалась.

— А что, много пишут? — осторожно спросила мать.

— Много, вы не поверите: Печенкин вон Иден написал, Рябич старый — Августе. Пишут, — почтальонка тряхнула пегими волосами и смахнула письмо. — Отправлю, не волнуйтесь.

— А я и не волнуюсь, — мать гордо покинула почту.

Если бы наша история была выдуманной, то она бы на этом и закончилась, но жизнь порой гораздо интереснее любой выдумки и выкидывает невероятные зигзаги. Пашке и Шурику втемяшилось в головы, что в сумке почтальонши деньги. Неделю они выслеживали Анечку, пока не подвернулся удобный случай. Анечка зашла к Максиманихе, пропустить рюмашку и послушать свежие сплетни. А сумку беспечно оставила на крыльце. Малолетние разбойники прокрались во двор, схватили сумку и были таковы. У нас в саду распотрошили сумку. Кроме скучных газет в отдельном кармашке нашли пачку вскрытых писем в Санта-Барбару. Анечка их никуда не отправила, а читала сама. Пашка отдал письма отцу и тот в гневе собрал партсобрание. Хотели довести дело до суда, но так как больше желающих почтарить не было, ограничились строгим выговором. После собрания письма в Санта-Барбару возили уже на почту в райцентр. Хотя, поток писем уже значительно поувял, а потом и вовсе сошел на нет.

Примечания

4

См. рассказ «История О»

5

См. рассказ «Пестрая лента»