Деньги

Владимир Абрамович, 1909

«В комнате висела тяжелая, подавляющая тишина. Лампа под зеленым абажуром время от времени начинала играть, тихо, томительно, однообразно. Её музыка, напоминавшая жужжание комара, раздражающе действовала на слух и нервы художника Брагина, путала его мысли и сжимала сердце смутным предчувствием какой-то близкой беды. Когда, после небольшой паузы, лампа снова, чуть ли не в десятый раз, заиграла, Брагин не выдержал, вскочил и нервно зашагал по комнате. Истощенное лицо его конвульсивно дергалось, и руки никак не могли попасть в карманы брюк…»

I

В комнате висела тяжелая, подавляющая тишина. Лампа под зеленым абажуром время от времени начинала играть, тихо, томительно, однообразно. Её музыка, напоминавшая жужжание комара, раздражающе действовала на слух и нервы художника Брагина, путала его мысли и сжимала сердце смутным предчувствием какой-то близкой беды.

Когда, после небольшой паузы, лампа снова, чуть ли не в десятый раз, заиграла, Брагин не выдержал, вскочил и нервно зашагал по комнате. Истощенное лицо его конвульсивно дергалось, и руки никак не могли попасть в карманы брюк.

— Я не понимаю, как вы выносите эту проклятую музыку! Она может до исступления довести, чёрт знает, до чего!

Карич с удивлением посмотрел на него, снял очки, потер пальцем переносицу и, надев их снова, посмотрел на него и добродушно улыбнулся.

— Привык, — мягко и спокойно сказал он: — даже люблю. В этом жужжании, знаете ли, есть что-то этакое… мирное, доброе, располагающее к раздумью…

Он помолчал немного, следя из-под очков своими выпуклыми, близорукими глазами за нервно шагавшим из угла в угол Брагиным и, вздохнув, прибавил:

— А это у вас нервы… Вам бы полечиться, Александр Иванович…

Брагин остановился посреди комнаты и посмотрел издали на собеседника недоумевающе-подозрительным взглядом — не смеётся ли он над ним? Но убедившись, что тот говорил совершенно серьезно, он только усмехнулся и безнадежно махнул рукой.

Ему хотелось сказать Каричу что-нибудь злое, едкое, или крикнуть какое-нибудь горькое, больное слово, потому что смешно же, в самом деле, говорить о лечении, когда самому нечего есть и жена с ребенком голодают!

Но, как это часто бывает с неврастениками, он почему то сразу успокоился, сгорбился и, подойдя к столу, на краю которого стоял недопитый стакан с чаем, залпом выпил его и с тяжелым вздохом опустился на стул…

Лампа перестала играть, как-будто поняла, что разговор шел о ней. Но Брагин уже забыл о ней, и устало, как будто про себя, заговорил о своих неудачах, тупо уставясь глазами в пол.

— Сегодня опять с утра ходил, ходил, ходил — до изнеможения! Сил нет больше! Жить становится невыносимо, кажется, еще день, два — и придёшь к той мёртвой точке, где единственным выходом является самоубийство… А может быть, уже пришёл к этому…

— Ну, что вы! — испуганно возразил Карич, вскинув глаза и глядя на него поверх очков: — У вас талант, вы — человек с большим будущим… Я глубоко верю в то, что искусство, в конце-концов, вознаграждает своих жрецов за все муки и лишения…

— После смерти! Да! — раздраженно сказал художник: — Когда человек подохнет с голоду, тогда, вдруг, вспоминают, что он был талантлив, устраивают ему пышные похороны, ставят дорогой памятник и пишут о нем в газетах… Нет, довольно с меня! К чёрту искусство! Мне нужен кусок хлеба, а не искусство, и я жалею, что раньше был так слеп и глух и напрасно потратил столько времени…

Он встал, прошелся по комнате и, усмехнувшись кривой, жалкой улыбкой, взволнованно продолжал:

— Впрочем, и жалеть то особенно, кажется, нечего, — проговорил он, утомленно, закрывая глаза. — Вот, уже три месяца, как я отрекся от искусства, а положение мое нисколько не улучшилось. И притом, унижения, унижения сколько!

В голосе у него зазвенели слёзы, и, как-будто устыдившись их, он замолчал, остановился у окна и несколько минут смотрел в непроницаемую тьму ночи, нервно передергивая плечами.

Карич сидел глубоко в кресле и грустно смотрел на него, барабаня пальцами по ручкам кресла.

— И то сказать, — успокоившись немного, снова заговорил Брагин, глядя в окно: — нас, ищущих работы — сотни, тысячи, — он повернулся лицом к Каричу: — где взять для всех работу?

Тот пожал плечами и ничего не ответил. Брагин заметил, что в его лице мелькнуло и тотчас же пропало холодное выражение иронии или насмешки. Художнику и раньше нередко приходилось ловить у приятеля на лице это выражение, и тогда ему казалось, что Карич прикрывал маской добродушия и грусти эгоистичность и жестокосердие своей натуры, которая лишь изредка показывала на мгновение свое настоящее лицо. Впрочем, Брагин не был в этом убежден, и объяснял это тем, что Карич носил очки, сквозь которые, иногда, просто не разглядишь выражение глаз…

Художник молча подошел к столу и устало опустился на стул. Плечи его сгорбились и его лицо, худое, землистого цвета, с впалыми, лишенными растительности щеками, с висящими книзу усами и редкой клинообразной бородкой — казалось лицом безнадежно больного, обреченного на близкую смерть человека.

— Вам бы следовало запастись рекомендацией какого-нибудь влиятельного лица, — проговорил Карич, протирая платком очки и, блуждая по комнате близорукими глазами: — рекомендация — это всё! Взять хотя бы меня. Особенным образованием и способностями я не отличаюсь, и, наверно, в числе тридцати кандидатов на место в Коммерческом банке были люди, более достойные, чем я, но у меня оказалась самая веская рекомендация…

Брагин, казалось, его не слушал и задумчиво разглядывал свои сапоги, вид которых с каждым днем становился все более плачевным.

— В Коммерческом банке, — проговорил он как бы про себя: — две недели тому назад меня почти приняли. Там у меня есть знакомый бухгалтер, который и просил за меня. На другой день я уже должен был придти на занятия. Вечером, вдруг, получаю письмо. Бухгалтер сообщает, что на моё место принят другой, явившийся с рекомендацией главного акционера этого банка. Хотел я пойти к этому счастливцу, просить его отказаться, да потом раздумал. С какой стати он должен уступить мне место!

— По моему, — сказал Карич: — он должен был отказаться. Ведь, место уже было за вами…

Брагин криво усмехнулся.

— Ну, знаете, в такое благородство я уже не верю. Всего насмотрелся… Мне только досадно, что я сам не запасся рекомендацией того же лица. Через вас мог бы… Ведь, вы, кажется, знакомы с графом Шульгиным?

— У того было письмо от Шульгина? — быстро спросил Карич, круто повернувшись к художнику.

— Да, графа… — Брагин не договорил и остался с открытым ртом, пораженный неожиданной догадкой…

Карич снова ушел глубоко в кресло и, опустив голову, смущённо постукивал пальцами по ручкам кресла. Подняв глаза и встретив удивлённый взгляд художника, он холодно сжал зубы, и в его лице Брагин опять заметил то же выражение иронии или злорадной насмешки. Художник покраснел, хотел что то сказать, но только пошевелил губами и скривил их жалкой улыбкой. Он понял, что место в банке у него перехватил Карич и что объясняться с ним теперь по этому поводу — бесполезно. По холодному, чёрствому выражению лица Карича было ясно видно, что он ни за что не уступит Брагину, отнятое им у него место…

Брагин встал и, пересилив неприязнь, протянул Каричу руку. Тот как-будто не ожидал от него такого великодушия, вскочил и горячо пожал его руку, словно благодарил художника за то, что он не продолжал неприятного разговора.

В эту минуту лампа снова заиграла. Брагин нетерпеливо повел плечами и с неожиданно вырвавшимся раздражением проговорил:

— Выкиньте вы эту проклятую лампу!

Карич деланно засмеялся и, провожая его, с преувеличенной предупредительностью проговорил:

— Непременно, непременно выброшу!

На лестнице Карич нагнал художника и, сунув ему в руку трёхрублевую бумажку, бросился наверх, не дав Брагину времени поблагодарить его…

Художник спустился на третий этаж и позвонил. Ему открыла дверь жена, молодая женщина, с бледным, истощенным, но красивым лицом, глаза которого странно блестели, как-будто от вечно заливавших их слёз.

— А я уж беспокоилась, — сказала она усталым голосом: — где ты был?

— У Карича, Наташа…

Он сбросил пальто, шляпу и, пройдя во вторую комнату, молча сел на кровать и стал раздеваться. Молодая женщина поставила свечку на комод и стояла против него, глядя на него выжидательно и грустно. Наконец, она не выдержала и тихо спросила:

— Ты ничего не достал? Завтра хлеба и Котику молока не на что купить…

Брагин вынул из кармана три рубля и молча протянул жене. У неё лицо как будто просветлело.

— У кого взял?

— Карич дал, — неохотно ответил он…

Уже лежа в постели, Наташа, вдруг, проговорила:

— Карич хороший человек… Я всегда думала, что у него доброе сердце…

Брагин ничего не сказал, только усмехнулся и повернулся лицом к стене…

— Сегодня опять приходил дворник… — продолжала тихо молодая женщина: — кричал, грозил выселением…

Брагин притворился спящим и не отзывался. «Придется картину продать», с тоской думал он, «чтобы заплатить за квартиру»…