Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы

Владимир Васильев, 2018

Книга рассказывает о трудной и интересной судьбе петербургского живописца и реставратора Алексея Травина. Наверное, так и останется тайной, кто постарался предать его забвению. Благодаря этой повести, созданной на основание архивных документов, читатели узнают: Травин не уступал в мастерстве итальянским художникам Виги, Медичи, Скотти, Торичелли на реставрации Юсуповского дворца, отличился в росписи внутреннего убранства Троицко-Измайловского собора, украсил своими произведениями многие церкви и храмы Санкт-Петербурга, его пригородов, снискал уважение и дружбу всемирно известного востоковеда и археолога, епископа Русской православной церкви Порфирия Успенского, которому помогал в восстановлении древних икон Византийской империи. Книга будет интересна всем, интересующимся историей Санкт-Петербурга и его великим культурным наследием.

© Васильев В. А., текст, 2018

© «Страта», оформление, 2018

* * *

Что после меня останется?

Плафоны во дворце Юсупова, росписи в Троицко-Измайловском соборе, евангелисты в парусах церкви Сошествия Святого Духа, иконы в церкви царевны Александры, плащаница и заалтарное “Снятие с креста”?

Мало. Нужны большие работы. Надо имя прославить на века.

Алексей Травин

Пролог

Промчавшаяся мимо щегольская коляска, которой правил молодой худощавый парень, стоявший во весь рост и оттого казавшийся еще худее, подняла большое облако пыли и скрылась за поворотом. Константин едва успел отвернуться, закрыть лицо ладонями, но пыль-таки забилась за ворот рясы. Он поежился от неприятного ощущения, попытался рукой стряхнуть песок с шеи и тут увидел небольшую полянку, по которой с веселыми криками носилась детвора, играя в некое подобие лапты.

За свое любопытство семинарист чуть было не был награжден ударом в голову небольшим, но упругим предметом, горячую поверхность которого почувствовал, поймав его в последний момент. Еще не понимая происшедшего, разжав ладонь, Константин в недоумении посмотрел на черно-белый войлочный мяч.

«Ишь, какой красивый скатали», — подумал он, не обращая внимания, что вокруг него уже собралась толпа ребят.

— Ты смотри: попик!

— Не попик, а семинарист.

— Нарядный!

— Так это одежка у них такая.

— Эй, как там тебя, мяч отдай, — грубый голос прозвучал совсем рядом.

Константин пожал плечами, отдал мяч и собрался продолжить путь, как тот же голос остановил его:

— Ты в галки играешь?

— Могу, — улыбнулся Константин.

— Так грешно же?

— Грешно было бы, если соврал вам, а то кой это грех? Игра да и только.

— Ну, коль так, идем к нам, — миролюбиво сказал высокорослый парень, взяв Константина за руку.

Скоро прохожие наблюдали забавную картину: среди ребят, играющих на поляне, бегал молодой семинарист. Подобрав одной рукой длинные полы рясы, он успевал второй рукой ловить мяч, пущенный битком, а потом, пустившись во всю прыть, еще и обогнать соперников. Некоторые из зевак поддерживали его выкриками, когда семинарист побеждал соперников, что все больше и больше не нравилось другим мальчишкам.

В очередной раз собрались конаться. Егор, высокорослый парень, пригласивший Костю на игру, на правах старшего поставил лапту стоймя. Потом перехватил рукой конец гладко выструганной длинной палки. Ребята, смеясь, толкаясь, по очереди брали ее. Рука Константина оказалась верхней. Но тут Егор, высвободив свою руку с нижнего конца, ухватился за самый верх лапты.

— Несправедливо, — сказал Костя.

Смех стих. Где-то неподалеку пропела птичка. Пролетел, натужно гудя, шмель.

— Да будет тебе кобениться, — доброжелательно брякнул Егор, похлопал Константина по плечу. — Пойдем еще разок сыграем да разбежимся по домам.

Начало нового кона всегда считалось ответственным моментом. Биток, взяв в руки лапту, обычно сосредоточивался, выбирая место, куда, красиво взлетев галкой, должен был упасть мяч. Настораживался и поддавала. Он должен был подбросить мяч в воздух не низко и не высоко, примерно на уровень своего живота. В поле ребята неотрывно следили за их движениями, стараясь угадать место падения и подхватить мяч.

— Давай, — послышался злой голос Егора и, Костя, едва откачнувшись всем телом назад, подбросил мяч.

В то же мгновение перед его лицом, рассекая воздух, промелькнул кончик биты.

— Несправедливо, — процедил сквозь зубы Константин, шагнув к Егору.

— Чего? — рыкнул парень и толкнул его в грудь.

Костя попытался было сделать шаг назад, зацепил ногой за что-то плотное, большое и упал назад себя. В какой-то момент он понял, что под ноги ему легли ребята. Все было заранее оговорено. Они решили проучить чужака. От этих мыслей выступили слезы на глазах, он хотел было подняться, сказать мальчишкам, что несправедливо так поступать. И он обязательно сказал бы им, но…

— Эй, хулиганье! А ну брысь отсюда, — грубый, явно недетский голос прозвучал рядом, и через минуту Константин почувствовал, как чьи-то крепкие руки приподнимают его и прислоняют к дереву.

Когда он открыл глаза, увидел, что ребята, с которыми играл, столпились в сторонке, окружив возвышавшегося среди них Егора. Возле них, заложив руки за спину, прохаживался незнакомый молодой человек, что-то объясняя, размахивая рукой.

По одежде его можно было отнести к людям вольной профессии: художникам, литераторам. Их Константин встречал в храмах Костромы, с любопытством рассматривающих образа и росписи стен. Молодой человек был одет в длинные, до сапог, панталоны, фрак, пошитый из ткани в полоску, пестрый жилет и белую рубашку. Главным украшением одежды служил цветастый галстук, завязанный большим бантом.

«Заступник», — подумал Константин и, улыбнувшись, стер тыльной стороной ладони выкатившиеся из глаз слезинки.

* * *

— Я ведь, когда наблюдал за игрой, подумал: затея хорошо не кончится. Ты явно переигрывал. Ребята злились. Это видели все прохожие. Видели, а своими криками, нахваливая тебя, подзадоривали их. Засмотрелся я и опоздал малехо, — сокрушенно вздохнул новый знакомец и, стряхнув с темно-синей рясы несколько травинок, продолжил: — Как тебя угораздило в чужом городе с посторонними в такие игры играть?

— Галич мне город не чужой. Здесь когда-то мой дед с бабушкой жили, — тихо сказал Костя.

— Думаешь, знают они твоего деда и бабушку, — усмехнулся Алексей. — Они со своими сверстниками и то не со всеми знакомы. Меня знают, — сказал он не без гордости, улыбаясь карими глазами. — Меня весь город знает. Я художник Алексей Травин, — и, видимо поняв, что лишку расхвастался, опустив голову буркнул: — Говори, куда тебе идти. Провожу, а не то гляди опять с кем свяжешься.

— Меня не надо никуда сопровождать, — растягивая слова, как бы извиняясь сказал Константин. — Тут недалеко осталось. Сам дойду.

— Куда, если не секрет?

— К Преображенскому собору.

— К Преображенскому? — переспросил Алексей, потер кончик носа и серьезно добавил: — Тогда нам по пути будет.

Семинарист шел неторопливо, уверенно. Костя и без того был малый не трусливый, но рядом со своим заступником, таким простецким парнем, ему было веселее. Алексей, наоборот, торопился. Он уже мысленно поругал себя, что вызвался провожать незнакомца. Травин опаздывал на подработку к богатому купцу Трофимову, пригласившему написать семейный портрет. А коль уж ввязался сопровождать семинариста, то не терпелось узнать о цели приезда его в Галич. Ведь не из любопытства преодолел он почти сто двадцать верст от Костромы, где своих церквей и храмов хватало.

Чуть в стороне от дороги длинной полосой тянулась Рыбная слобода. Высокие горы поднимались к востоку от города. Там Алексей бывал часто, посещая старые городища, представляя себе княжеский дворец, в котором скрывался Дмитрий Шемяка. Ему все казалось, что где-то здесь и находится разгадка тайны его родословной, начинавшейся с удельных князей Фоминских, Рюриковичей (пятое колено от князя Федора Константиновича Красного), которые перешли на службу к московским князьям, потеряв свои родовые земельные уделы и княжеские титулы в конце XIV века.

Что знал он о них? Григорий Семенович Собакин-Травин по прозвищу «Мороз» приходился родным дядей известному воеводе Салтыку-Травину Ивану Ивановичу, основателю боярского рода Травиных. Сам Тимофей Григорьевич Скряба стал родоначальником московского боярского рода Скрябиных. Он имел четверых сыновей. Один из них, Иван, из состава свиты Ивана III, во время похода на Новгород Великий был казнен в 1497 году по обвинению в заговоре.

В 1498 году, через год после гибели старшего сына Ивана, Тимофей Григорьевич Скряба бил поляков и литовцев, участвовал в захвате территории сел Луково и Шибнево на Днепре. Это вызвало гнев великого литовского князя Александра Казимировича, женатого на дочери великого князя Ивана III Елене, и как следствие доноса Тимофея Скрябу постигла опала. Несколько раньше в опалу попал и его дядя Иван Иванович Салтык-Травин.

Алексея так и подмывало рассказать новому знакомцу о своих предках. Посетовать на отсутствие нужных бумаг, с которыми можно было бы доказать городским властям, а то и самому государю его принадлежность к знатному роду, исходящему от самого Рюрика. Но как ни покашливал он, ни подталкивал, якобы случайно, семинариста, тот словно истукан шел целенаправленно вперед.

Константин остановился неожиданно, едва в конце улицы показался купол собора.

— Знаете ли, я еще там, — он мотнул головой в сторону, откуда они пришли, — хотел спросить у вас: а вы хорошо рисуете, или «художник» это вроде обзывалки какой?

— Какой еще обзывалки? — дернулся всем телом Алексей. — Я и есть художник Алексей Иванович Травин, которому дают заказы все влиятельные люди города. Правда, — он смущенно потупился, — звания у меня никакого пока нет, но это дело поправимое, — он махнул рукой. — Погоди, скоро учиться поеду в Санкт-Петербургскую Императорскую Художественную Академию, тогда все увидят, на что Травин способен!

— Да ладно, — махнул рукой Константин. — Потом — это потом, а мне сейчас ваша помощь нужна, — он внимательно посмотрел на знакомца и, вздохнув, добавил: — Отец просил найти кого-нибудь в Галиче из умельцев, чтобы дом наших предков нарисовали. Продавать собирается. Какой-то покупатель рисунок у него из столицы запросил.

— Чего искать-то? Вот он, умелец, — Алексей для пущей убедительности постучал себя в грудь. — Не такие еще заказы выполнял.

— Спасибо, что не отказали, — кивнул Константин.

— Тпру, родная! — послышался рядом окрик, и перед ними возникла взмыленная лошадиная морда, а еще мгновение спустя рядом стоял высокого роста коренастый юноша с длинными до плеч белыми волосами.

Теперь Константин мог рассмотреть своего обидчика. В отличие от Алексея тот носил сюртук, наброшенный поверх цветастой крестьянской рубахи, и мог быть причислен к мещанскому сословию, если бы не головной убор. Высокая английская шляпа с узкими полями, лихо надвинутая на лоб, была редкостью даже в губернском городе Костроме.

— Ну, ты даешь, Платон, — отмахнулся от парня Алексей. — Так ведь и задавить недолго.

— Право, он меня сегодня чуть было не сбил, — заметил Константин, не без любопытства рассматривая улыбающегося паренька, недавно пролетевшего рядом с ним на коляске и окатившего едкой дорожной пылью.

— Прошу прощения, — произнес юноша, явно гримасничая, сложа руки к груди, слегка наклонившись к семинаристу.

— Не паясничай, — поморщился Алексей. — Давай-ка лучше отвези меня до дому. А ты, — он обернулся к Константину, — погодь здесь малехо, я мигом с бумагой и инструментом явлюсь.

* * *

Вернулся Травин и правда быстро. На плече у художника висело некое подобие щита с собранными ножками прямоугольной формы, в другой руке он держал футляр и бумагу. Платон вышагивал рядом, держа лошадь за уздцы, и, размахивая рукой, о чем-то громко рассказывал другу.

Костя поначалу обиделся, когда его знакомцы прошли мимо, словно не замечая его. Однако переборов в себе обиду, догнал их. Вместе они обошли собор и, пройдя метров сто, оказались возле добротного строения, облицованного по фасаду красным кир пичом.

— Дед и бабушка не из простых, видать, были, — потянул Травин и вдруг почувствовал какое-то волнение в груди, до чего родным ему показался небольшой ухоженный домик. От едва уловимых глазу мелочей в облицовке, вкрапленных в очертание строения, исходил посыл из далекого прошлого, казалось, в какой-то другой жизни видел он такой же дом и жил в нем. Алексею захотелось войти в парадную дверь, осмотреться. Но тут его взгляд наткнулся на большой замок, перекрывающий засов, и он от этой мысли отказался, а потом, и вовсе остыв, спросил невпопад:

— Богатые и знатные?

— Не было у нас богатства, — скривил обиженно губы Константин. — Дом деду с бабушкой барин подарил за верную службу, так в дарственной написано. Из местных богатей был. А отец мой никакой не знатный, он обычный причетник.

— На клиросе поет, — вставил Платон.

— Не только, — покачал головой Костя, насмешливо посматривая на обидчика, который начинал ему нравиться. — Причетник, он ведь и книги церковные читает, и участвует во всех церковных богослужениях.

— Дед с бабушкой чем занимались, на какие средства жили? — продолжал интересоваться Алексей, все еще не в силах избавиться от навязчивого желания скорее познакомиться с домом и его хозяевами.

— Дед детей барина учил, а бабушка у них кухней заведовала, — сказал с неохотой Константин.

— Ну, а ты кем вознамерился стать? — решил сменить тему Травин, чувствуя, что ничего нового он от семинариста про дом не добьется.

— Я? — улыбнулся Костя. — Вот закончу семинарию, поеду в Санкт-Петербург в духовную академию. Хочу жизнь наукам посвятить.

— Епископом станешь, — уверенно сказал Платон.

— Возможно, — пожал плечами Костя. И тут, будто что вспомнив, заговорил горячо, убедительно: — У меня уже сейчас есть цель. Хочу собрать воедино все старинные православные иконы, древнегрузинские, ионические, греческие, византийские, кои есть у нас да за границею. Привести их в порядок, очистить от грязи и копоти, вернув им первоначальный вид, чтобы воссияли, как и прежде. Буду изучать быт и письменность наших славян, собирать коллекцию древних книг, рукописей, — он оборвался. — Да чего это я? Все пока только мечты. Поживем — увидим.

— Книги — дело хорошее, — мечтательно произнес Платон и тут же категорически заявил: — Я их писать буду.

— Шалопут ты, а не писатель, — отмахнулся Алексей. — Какой год уже в столицу едешь, все уехать не можешь. Так и проскачешь на коляске всю жизнь, благо отец состояние составил, — повернулся он к Константину с серьезным лицом. — Отец у него известный в Галиче врач Григорий Ободовский, — добавил Травин и принялся расставлять мольберт.

— Вы художник? — пожилой мужчина, стоявший неподалеку и все время прислушивающийся к разговору молодых людей, шагнул к Алексею.

— Самый что ни есть, — Травин оторвался от мольберта и гордо посмотрел на незнакомца. — Предложеньице имеете али просто из любопытства спрашиваете? — в его глазах мелькнул насмешливый огонек.

— Вопрос далеко не праздный, — потянул мужчина. — Неужели в Галиче, где много церквей, достопримечательностей старины, не нашлось другого объекта для рисования? Домик-то уж не ахти какой примечательный.

— Что правда, то правда, — согласился миролюбиво Алексей, — в нашем городе, куда ни глянь, чудесные пейзажи, удивительные архитектурные сооружения, — вздохнув, он развел руками. — Но сегодня я не волен выбирать. У меня заказ на этот домок.

Отвернувшись от незнакомца, тем самым дав ему понять, что разговор окончен, Травин обмакнул кисточку и сделал первый мазок.

— И кто же заказчик? — послышался насмешливый голос незнакомца.

Понимая, что вопрос его не касается, Алексей продолжал рисовать. Разговор за спиной Травина не раз затухал и вспыхивал вновь. К концу сеанса галичане знали, что Константин прибыл сюда не только с тем, чтобы привезти отцу рисунок дома. Он собирался осмотреть Преображенский собор, в котором находился древний образ Спасителя, по преданию принадлежавший Дмитрию Шемяке. Образ относился к первой половине XV века, притом не к новгородской иконописи, а московской, связанной с именем Андрея Рублева. Было у него в планах посетить Никольскую церковь, поклониться иконам Блаженного Василия, Иоанна и Прокопия, а также Казанской Божьей Матери, побывать в Константино-Еленинской церкви, а точнее, в ее притворе, где ознакомиться с иконами новгородского письма XVI века. И, конечно же, мечтал он увидеть иконы Благовещенской церкви и Паисиева Успенского собора.

Пожилой мужчина оставил молодых людей. Он переместился к домику. Прошелся вокруг него раз, другой, рассматривая. Попытался через ставни заглянуть внутрь, но затею эту оставил и замер перед строением.

Юноши одно время с интересом следили за незнакомцем, смеялись над его неудачными попытками заглянуть внутрь дома, потом снова вернулись к прерванному разговору.

— Вот уж куда не попаду нынче, — вздыхал Константин, — так в село Кужбалу. Поездку туда придется до следующего лета отложить.

— Далече Кужбала, — согласился Травин.

— До Неи верст около двухсот пятидесяти будет и там более двадцати верст до села, — уточнил Платон и не удержался — полюбопытствовал: — А чего это так, в Кужбалу?

— Икона там, в церкви Воскресенской, — зажмурил глаза Константин. — Редкий образ Казанской Божией Матери. На ней надпись есть: «В лето 7083 при державе благочестивого и христолюбивого государя царя и великого князя Иоанна Васильевича всея России самодержца». Это она по нашему летоисчислению от 1575 года и написана в честь завоевания Казанского ханства.

— Непременно надо будет побывать в Кужбале, — прицокнул языком Травин. — Непременно!

— А чего? — покрутил головой Платон. — Лошадей я хороших найду. Глядишь, за день и обернемся.

Они еще не знали, что летом следующего 1819 года Константин Успенский тяжело заболеет и не сможет приехать в Галич. Не состоится встреча и в 1820 году ввиду отсутствия в Галиче Травина и Ободовского. Никто из них тогда и подумать не мог, что увидятся они лишь по прошествии многих десятилетий и при весьма любопытных обстоятельствах.