Одна нога здесь… Книга вторая

Владимир Владимирович Титов

Яромилыч из Зибуней, которому на старости лет выпало отправиться на подвиги, продолжает путь в стольный град Синебугорск. Дорога приводит старого богатыря и его товарищей в город Тюрякин, где местный князь Тужеяр требует исполнить три службы. Первая простая: пойти туда, не знаю куда. Вторая потруднее: добыть серебро из преисподней. А третья… с третьей службой вышла накладка… Там же в Тюрякине Яромилыч встречается с волхвом Богумилом и получает от него три наставления…

ГЛАВА 3

Следующие дни старик медленно шел на поправку. Один из здоровяков постоянно находился в его каморе, словно цепной пес. Как-то раз Зайцу, незаметно поднявшемуся по лестнице, довелось увидеть нечто странное. В полусумерках, по пролету второго поверха тихонько крался белоглазый. Убедившись, что за ним никто не наблюдает (корчмарь стоял на лестнице так, что глаза его приходились на уровне пола поверха, а макушка была прикрыта перилами), он тенью проскользнул в камору деда. Заяц внутренне сжался от нехороших предчувствий. Однако буквально миг спустя белоглазый выскочил оттуда как ошпаренный, и сразу следом за ним вышагнул наружу рыжий Белята. Корчмарь перевел дух: как он мог забыть про охрану?!

— Чего тут забыл? — рыкнул Белята, страшно пошевелив челюстью.

— Ошибочка вышла! — сдавленно просипел белоглазый. — К себе попасть хотел, да перепутал камору. В этой пивнушке так по-глупому всё расположено…

Заяц обиженно запыхтел. Да как можно его любимую корчму пивнушкой называть?! Вот ведь гнусность болотная! Ух! Однако выдавать своё присутствие было нельзя, и корчмарь воздержался от восклицаний.

— Смотри мне… — неопределенно пригрозил рыжий, и скрылся за дверью.

Белоглазый спешно укрылся в своей каморе, причем Заяц был готов хоть на сколько угодно побиться об заклад, что щуплый мужичонка вовсе не случайно заглянул к деду. Когда он проходил через полосу света, пролегшую от окна, в рукаве у мужичка отчетливо что-то блеснуло. Что-что, а со зрением у корчмаря был полный порядок и причудливую ручку оружия (ножа, должно быть) он хорошо рассмотрел. Кое-что стало проясняться: рыжие охраняют старика, а укокошить его хочет белоглазый. Да уж! И как в таком положении ему быть?..

В то же время, удивил и порадовал своим появлением Чурич, нагрянувший с утра пораньше. Когда только что освежившийся после сна Заяц прошествовал на рабочее место, знахарь уже возвышался сухой камышиной за ближним к стойке столом. Вместо приветствий, он тут же объяснил причину своего появления:

— Не могу я так, чтоб передал больного на поруки какому-то дуболому, а сам в сторону. Да он же перепутает там чего, а я потом век душевные муки терпи. Дудки! Уж лучше сам присмотрю.

Воинственно тряхнув своей редкой бороденкой, Чурич отпил большой глоток пива, из поставленного перед ним кувшина. Заяц был склонен по другому толковать причину прихода знахаря: наверняка тот боялся, что, если дед не выздоровеет, а совсем даже наоборот, неведомая и могущественная Л. спустит с него шкуру. А после набьёт её сухим мышиным помётом, посадит туда его пленённую душу да отправит шататься по дорогам, пугая честной народ, пока окончательно не истлеет…

Впрочем, как бы то ни было, его появлению корчмарь был только рад, появилась хоть одна живая душа, с которой можно было словом перемолвиться, думами поделиться. С Докукой не поговоришь, — всё время кажется, что он засыпает под твой рассказ, да и некогда ему слушать, дел много. С дурочкой Стенькой, конечно, перемолвиться можно, всё понимает, но вот ответить-то толком не могёт! Иное дело — Чурич: он в округе слыл мудрецом.

Раз в час Чурич убегал проведать старика, дать ему лекарство, пощупать лоб. В общем, делал то, что должен делать знахарь в таких случаях. Рыжая охрана пропускала его беспрепятственно. Возвращаясь, он передавал одно и то же: старик то забывается тяжким сном, то что-то бормочет несусветное, обещания дает какие-то. Бредит, в общем. Стеньку подрядили выносить за хворым дедом нужное ведро, а знахарь переговорил с Докукой, и тот стал готовить для старика отдельно: что-то жидкое, неприглядное на вид, но, несомненно, полезное.

Возвращаясь назад, Чурич продолжал прерванную беседу, хотя говорил в основном корчмарь, а знахарь лишь внимательно слушал, лишь изредка вставляя слово, по большей части работая ложкой. Несмотря на своё тщедушное телосложение, знахарь ел и пил, как смогли бы двое таких же. Заяц кормил гостя бесплатно, ничуть о том не жалея; знахари, они, знаете ли, на дороге не валяются!

Сам корчмарь ни словом не обмолвился о книге, хотя ни на миг о ней не забывал, а Чурич о том не спрашивал, что Зайца вполне устраивало. Зато он в подробностях изложил знахарю свои соображения по поводу происходящего, а также накопившиеся опасения, умолчав разве что о некоей Любаве, предположительно той самой ведьме, что сумела переслать узелок с лекарствами.

Ни к чему лишний раз напоминать ведуну о той, которая напугала его до дрожи поджилок.

Разговор то и дело прерывался и со стороны Зайца, ибо в корчме днем постоянно толкался разный дорожный люд, кто-то приезжал, кто-то уезжал. Одни заглядывали выпить по случаю жары кувшинчик-другой холодного пива, другие — с намерением поесть доброй горячей еды, пресытившись дорожной сухомяткой, третьи — всего лишь почесать языком, обменяться новостями, посмотреть, нет ли кого из знакомых, четвертые — с твердым намерением соснуть часок-другой не где-нибудь на обочине, а в прохладце приличного заведения. Посему, корчмарю приходилось суетиться, чтобы никого не оставить без внимания. А ещё он урывал время, чтобы сбегать, проверить — как там книга? Сдвинув потайную половицу под своей постелью, корчмарь выуживал добычу и нежно гладил обложку. Кончалось все тем, что Заяц, слава Велесу, обладавший завидной памятью, раскрывал книгу, где попало, и заучивал оттуда какое-нибудь пророчество. Ну, не нарочно заучивал, а просто читал пророчество вслух, наслаждаясь звучанием, а уж запоминалось оно само по себе. Особо его зацепило одно предвещание, хотя и называвшееся «Велес», но вместо этого грозно рокотавшее об огне. Не просто об огне, а об Огне с большой буквы. Книга в тот раз словно сама раскрылась под его руками, а взгляд сразу выловил среди вязи буквиц именно эти строки:

Сам Сварог открыл мне секреты Огня,

Что сокрыт в глубине под корою дерев.

Огонь этот Сердце зажег у меня

В груди; я услышал воинственных Дев,

Победные крики в раскатах грозы…

Что это было? К чему? От чего так сильно запало в душу это полное смутных образов пророчество? Ни о чем об этом Заяц не имел ни малейшего понятия. Просто строки въелись ему в душу, словно мучная пыль в рубаху мельника. И всё тут.

Они сидели с Чуричем за холодным пивом под раками. Хорошо, надо сказать, сидели. Основательно! Душевный человек этот Чурич, поговорить с таким, особенно когда на душе одни лишь нехорошие предчувствия, просто милое дело. Они даже негромко пели любимые в Опятичах непристойные частушки про властьпридержащих: князей, бояр, воевод и деревенских старост.

Я зерно стране давал,

Завсегда сам голодал,

А в хоромах князь сидит —

Обожрался и п….ит!

Староста да воевода

Оба ходят молодцом:

Двух свиней чужих пропили,

Закусили холодцом!

Наши князи да бояры

Всё селянина е…т,

А селяне в полной злобе

До упаду пиво пьют!

Воевода мыслю нову

Сказал после ужина:

— Со свиньей скрестить корову

Будет сисек дюжина!

Докука, направлявшийся прибрать пустые кружки из-за соседнего столика, услышал, о чем поют, и немедля вставил своё слово:

А наш миленький князёк,

Замечательный мужик,

Как напьется вдосталь пива —

Сам обгадившись лежит!

Сам обгадившись лежит

И воняет здорово!

Чем подобную скотину —

Лучше нюхать борова!

Спел он, правда, с самым сонным видом, но зато от души, приложивши до кучи ещё пару непристойностей.

Опятический люд власти недолюбливал. Так ведь было за что! Опятичи принадлежали граду Тюрякину, а тюрякинский князь Тужеяр действительно был толстым пьянчугой, невеликого росточка; воевода со старостой, правда не из Опятичей, а из соседского села Черные Забурятичи, на самом деле уворовали темной ночкой хряка, продали его по дешевке, а гривны немедля пропили; а бояре, в отличие от Зибуней, водившиеся тут в избытке, были наглы и назойливы, как ополоумевшие слепни.

Ну а на закуску, непонятно с чего, Заяц со знахарем отчебучили:

Я иду, а мне навстречу

Тополя и тополя.

Почему любовь не лечат

Никакие знахаря?

— Чурич! Так это ж про тебя! — обрадовано хохотнул корчмарь.

— Про меня, — степенно согласился тот.

— Ну и чего ж вы, знахаря, не лечите её, эту любовь?

Чурич странно посмотрел на Зайца, словно сомневаясь, что это из его уст вылетел такой неприличный вопрос. Посмотрел, посмотрел, но все же спросил:

— А ты сам-то, что ж, не влюблялся никогда? Не любил разве?

Заяц так и застыл с улыбкой на устах. Вот только теперь улыбка была совсем ненастоящей, а словно приклеенной, чужой на его лице. Любил ли он? О, да… Но, нет, нет, он не будет вспоминать о ней! Не будет вспоминать её веселые рыжие кудряшки, острый, морщившийся от смеха, носик, пухлые губы сердечком, василькового цвета глаза с зеленой искоркой. Не будет, не будет, не будет! Это так… тяжело. И пусть тому, кто её увел, не иметь покоя ни в этой жизни, ни после смерти! А ей… её простил уж давно. Да-а, не лечат знахаря любовь, не лечат. Потому-то он, сорокалетний муж, состоятельный и вовсе и не страшный на вид, так до сих пор и не оженился. Хотя было на ком…

За разговорами времечко бежало скоро. А тут ещё выяснилось, что знахарь вдобавок ко всему, ещё и неплохой рассказчик. Он поведал Зайцу немало презанятных историй, из которых самой смешной показалась небылица про двух волхвов (имен их корчмарь не запомнил), которые умудрились продать простофилям целую кучу помета птицебыка (были такие в древности: кто говорит, коровы с крыльями, а кто — птицы с копытами), под видом целебного зелья, а потом, когда уже было поздно, один из них вспомнил, что это ж и впрямь ценное вещество, которое ни за какие гривны не купишь! До слез насмеявшись над незадачливыми волхвами, причем смеялись и за соседними столами, Заяц сделал себе пометку в уме, заказать у какого-нибудь умельца лубок с изображением этой истории.

Рассказав Чуричу об случае в каморе деда, откуда был вышиблен белоглазый, корчмарь стал допытываться: как он думает, не стоит ли сказать тем двум здоровякам о ноже, виденном в руках постояльца из четвертой каморы? Знахарь хмыкнул неопределенно, а потом незаметно кивнул головой в сторону угла, где сейчас веселились разбойники вместе с тем, о котором они сейчас разговаривали. В ответ на недоуменный взгляд корчмаря, пояснил:

— По-моему, сообщать уже поздно. Теперь-то он не один…

И впрямь, судя по оживленным лицам, с которыми разбойники внимали рассказам белоглазого, тот не только влился в их круг, но и определенно стал там помалу верховодить, хотя как ему это удается, с его мертвым взглядом-то?!

— Стоит твоим рыжим тряхнуть его как следует, эти морды немедленно вмешаются!

И Заяц согласился, что лучше не торопить события.

…Минула седмица с того дня, как в корчму нагрянули, один за другим, постояльцы из Зибуней. Жизнь текла своим чередом, и Заяц начал крамольно подумывать, что не так уж страшны калеки, рыжие и белоглазые, как думалось матушке… Ближе к вечеру седьмого дня, пожаловали новые гости. Сначала тихонько приоткрылась дверь, потом в нее просунулась маленькая, словно приплюснутая голова, скоренько осмотрелась, и лишь после того, в корчму прошмыгнул никто иной, как купец Божесвят. Ну, купец, это, конечно, громко и не по сути сказано, скорее уж собиратель и перепродавец редкостей, и в придачу скупщик краденного. Хоть Заяц и не видел, на чем он прибыл, но тут и гадать не приходилось: наверняка на своем любимом крытом возке, запряженном одним конем.

Роста Божесвят был невеликого, подросток подростком, внешности же самой что ни на есть непримечательной. Одевался зато в платье из дорогущей, чуть ли не заморской ткани, но и платье было какого-то скромного пошиву, неказистое, блеклое, висело на нем словно мешковина. На такого глянешь, так ни в жизнь не догадаешься, что перед тобой стоит самый настоящий богатей, а отвернувшись, сразу же позабудешь о встрече. В общем, не человек, а серый мыш.

А следом за ним зашёл ещё один мыш. Это он заглядывал в корчму поперед Божесвята. Ну, прямо брат-близнец! — в который раз подивился Заяц их сходству. Это был божесвятов телохранитель, по имени, а может и по кличке, Кривой. Правый уголок рта у него странно изгибался вниз, и никогда не шевелился, даже если Кривому случалось смеяться. Одет он был хоть и не так как хозяин, куда как победнее, но так же безвкусно и неприметно. Если не приглядываться, то сходство меж этими двумя даже на лицо было почти полное.

Несведущие люди думают, будто купецкий телохранитель — непременно здоровенный детинушка гора горой. Кривой выглядел вовсе непредставительно, но как боец стоил дороже иного верзилы с пудовыми кулаками. Заяц как-то раз видал, как Кривой, дабы потешить хозяина, с закрытыми глазами кидал в размеченную углем прямо на стене цель, железные шипастые шары от кистеней, парочку которых всегда таскал при себе. Внезапно вспомнив, с каким отвратительным чавканьем они впивались в бревна, Заяц передернул плечами. Несмотря на завязанные глаза, Кривой не промахнулся ни разу.

Когда-то Кривого собирались казнить за безжалостные убийства, совершенные им в Рыжгороде. Божесвят, будучи там в то время проездом, выкупил его за фунт серебра прямо с плахи, приобретя навеки верного пса. За Божесвятом то и дело охотились любители лёгкого богатства. Как-то раз на него напали на глухом тракте, намереваясь забрать и серебро, и жизнь впридачу. Вот тут-то бывший «Рыжгородский мясник», как прозвали Кривого, и показал себя. Купец потом живописал, что стало с нападавшими — корчмарь до сих пор помнил жутковатые подробности, и даже однажды видел их в страшном сне. Брр!

Божесвят посеменил к столу, где сидел Заяц со знахарем, высокомерно не глядя по сторонам. Кривой чуть задержался подле малого чура Велеса, что осенял корчму, шепнув короткую молитовку, и сразу же посеменил за хозяином следом, словно привязанный на веревочке. Пока они шли, в своем углу приподнялся курильщик, приоткрыл оконце и, высунув туда голову, стал дымить наружу. Корчмарь, заметив это, даже порадовался: все меньше копоти в помещении будет, давно бы так! Потом кивнул собеседнику:

— Чурич, мне с человеком перемолвиться надо. Отлучусь ненадолго. — И крикнул, оборотясь назад: — Докука! Стойка на тебе! И пива поставь вон туда для дорогого гостя.

Знахарь встал из-за стола:

— Дак, пока вы тут разговариваете, пойду, пожалуй, по лесочку прогуляюсь. Косточки разомну маленько.

И вышел. Поручкавшись с обоими серыми мышами, корчмарь махнул рукой, приглашая их уединиться за дальним столом. Божесвят, предварительно смахнув со скамьи несуществующие крошки, осторожно присел половиной зада, Заяц с шумом плюхнулся напротив, Кривой же остался стоять позади спины хозяина, цепко присматривая за присутствующими. Если Заяц не ошибся, то особое внимание телохранителя привлекли четверо разбойников вместе с белоглазым. Корчмарь, чего греха таить, завсегда побаивался этого молчаливого убивца, но сейчас был рад ему как родному. Когда такой «умелец» рядом, то уж действительно никакой чёрт не страшен!

Тут подоспел Докука, выставив на стол запотевший кувшин самого лучшего пива (лучшего, потому как корчмарь использовал волшебное слово «дорогой гость»), миску со спинками воблы. Сноровисто протер кувшин от капель, расставил три вместительных кружки и незаметно удалился. Заяц вопросительно глянул на Божесвята и его охрану. Купец сострил жалостливую гримасу и сослался на хворую печень, Кривой только отрицательно покачал головой: на работе не потребляю. Заяц виновато развел руками и налил себе одному. Отхлебнув изрядный глоток, он довольно потер пухлые ладони:

— На ловца и зверь бежит! — И вкрадчиво продолжил, снизив голос: — Есть у меня нынче на продажу одна вещица редкая…

— Знаю! — буркнул, а точнее сказать, пискнул, Божесвят.

Заяц мигом потерял все своё благодушие. Очень уж не понравился ему уверенный тон дельца. А ведь не шутит, пройдоха!

— Откуда же знаешь? — выдохнул он, щуря глаз, чтобы казаться хитрее, чем есть.

— Сон вещий видел, — бесстрастно ответил Божесвят, спокойно выдержав взгляд корчмаря.

Заяц откинулся назад, сурово засопев носом. И ведь не поймешь по такому — врет или нет? Сон, значит? Вещий. Ну-ну… Но ведь, с другой стороны, вот он, проныра, сидит перед ним. Приехал, как будто и впрямь знал, что у него товар объявился.

Размышления Зайца прервал пинок в дверь, едва не высадивший её из косяка. В корчму вошел, а точнее, важно вплыл, словно большой корабль, ещё один торговец редкостями, древностями и краденым, извечный соперник Божесвята, весельчак и хохотун Семигор.

Сначала в дверном проеме, чуть не ставшим дверным проломом, показался нос корабля, в данном случае необъятное пузо Семигора, а потом уж и остальная часть посудины. С радостным громоподобным хохотом делец, дородный сверху и до низу, явил свой сияющий лик всему честному собранию. Здоровый, на голову выше отнюдь не маленького ростом Зайца, с гордо топорщащейся чёрной бородой самого злодейского виду, коротко стриженный под ежа. Одетый слишком крикливо, он смотрелся крайне странно в довольно скромной корчме. Золотые побрякушки висели везде, где только можно: три золотые серьги в ухе, золотые перстни с камнями едва ли не на всех пальцах, золотые зарукавья, что придерживают рукава щегольски вышитой золотом рубахи, широкий пояс с золотыми бляшками, причем широкий не для того, чтобы лучше обуздывать пузо, а для того, чтобы бляшек влезло побольше. На шее аж три цепочки, золотые, понятное дело, ворот скреплен золотой застежкой, подвеска с золотыми оберегами звякает на каждом шагу.

При всём своем богачестве, Семигор превосходно обходился без телохранителя, полагаясь на свою недюжинную силушку да на верную булаву, что торчала всем напоказ за поясом, сияя золотым оголовьем.

При его появлении, гомон в углу, где попивали разбойники, как-то неожиданно поутих, что Зайцу показалось подозрительным. Но особенно корчмарю не понравилось то хозяйское выражение, которым они окинули Семигора. Хотя, что это я? — тут же поправил себя Заяц, — Это ж разбойники. Они так, небось, на всякого богатея по привычке посматривают. Но, с другой стороны, с чего они точно также глянули и на Божесвята, который на богача вообще не похож?

По медвежьи протопав через всю корчму, отчего половицы прогибались и тихонько постанывали, Семигор плюхнулся на скамью ещё почище, чем до него это сделал Заяц. Дерево всхлипнуло, но выдержало. Семигор дружески пихнул корчмаря в плечо, попав как раз туда, где желтел синяк, поставленный не столь давно рыжими здоровяками, отчего пришло время всхлипывать уже Зайцу. Этим все приветствия и ограничились. А Божесвяту даже не кивнул, — заметил корчмарь. — Впрочем, понятно, как никак, соперники.

Дельцы хоть и враждовали меж собой, но сугубо по-деловому. До рукоприкладства у них никогда не доходило. Недаром тот же Кривой, призванный охранять покой своего хозяина, при появлении Семигора даже глазом не повел.

Семигор отхлебнул пива прямо из горлышка кувшина, утерся рукавом и хохотнул:

— Глядя на ваши унылые рожи, ясно, что сделка ещё не состоялась. А значит, я не опоздал! Ну, давай, рассказывай, что там у тебя нынче за удивительный такой товар, из-за которого мы мчались к тебе сломя головы.

«Ещё и этот!» — поразился Заяц. Но виду не подал. Деловой человек умеет, когда надо, изобразить радушие, будто родного брата, с которым семь лет в разлуке был, повстречал, а когда надо, будет хранить вежливую невозмутимость.

— Откуда узнал-то? — не выдержал Божесвят. Явление соперника ничего доброго ему не сулило. В лучшем случае придётся переплатить за товар вдвое-втрое, когда начнут тягаться, кто предложит наибольшую цену…

— Откуда? — переспросил Семигор, — О! Откуда…

Выставив вперед и вверх могучую лапу с короткими пальцами, он раскатисто изрек:

— Ворожила мать-старуха

На распутье трех дорог,

Вопрошала злого духа:

Что сулил дочурке Бог?..

Делец просто обожал разговаривать загадками и полунамеками, редко выражаясь напрямки. Собеседник должен был помучаться, пытаясь уловить смысл сказанного. Заяц, привыкший к выходкам Семигора, сообразил, что о товаре тот узнал при помощи гадалки. А вот Божесвят, похоже, продолжал пребывать в легком недоумении. Устав тужить мозги над виршами, он изобразил на своем некрасивом лице кислое выражение, и лениво этак спросил:

— Ну и что там с товаром?

«Так я вам сразу и сказал! — мстительно подумал корчмарь. — Раз вы сами за товаром примчались, даже не зная, что он собой представляет, да при этом сразу оба, то теперь поторгуемся, потянем кота за мошну».

— Знакомо ли вам имя волхва Велеслава? — начал он издалека.

— Знакомо, знакомо! Дальше что? — заторопил его Божесвят.

— По первой букве я узнаю,

Как друга милого зовут,

Ретиво сердце заиграет

И заколотится о грудь! —

Семигор ответил словами известного кудыкинского виршеплета Цветана, прославившегося собранием любовных виршей, озаглавленных «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже». Слащавые бредни Цветана, дешевого пачкуна, Заяц просто ненавидел, и увешанный золотом острослов был, похоже, об этом прекрасно осведомлен. Порадовав присутствующих изгибом цветановой мысли, Семигор вернулся к человеческой речи:

— Имелся некогда в старые годы такой не шибко известный волхв. В Зибунях, вроде бы, обитал. И что с ним?

«Вот что значит — столичное образование! — с завистью вздохнул Заяц. — Я о таком волхве прежде и слыхом не слыхивал. А они знают, хоть он и мало известный».

— Надеюсь, ты не приготовил для нас бубен этого волхва. Их и так уже на руках у народа имеется целых сорок три штуки, и никто не знает, где подлинный! — скучным голосом присовокупил Божесвят.

Заяц не моргнув и глазом, продолжил изводить их:

— А не оставил ли он после себя каких-нибудь сочинений, книг там?

— Твоим лишь образом дышу,

Тебе одной письмо пишу!

— вновь выдал Семигор сочинение Цветана, будь он трижды неладен.

— Это ваш, с позволения сказать, волхв, только и делал, что постоянно и всюду что-то писал, словно у него зудело в одном месте, — буркнул Божесвят. — Ты, вообще, чего ходишь вокруг да около, загадками говоришь? У Семигора дурацких привычек нахватался, да?!

Зайцу его ворчливость показалась сильно уж наигранной. Вон и искорка в глазах сверкнула. Скрывает любопытство, чертяка! Небось, у самого в одном месте как раз и свербит, да только виду не кажет. Ладно уж, пожалуй, можно переходить к главному:

— И сколько, скажем, сейчас может стоить его книга?

Вопрос вызвал смешки у обоих воротил.

— Этого Велеслава до сих пор переписывают и переиздают. Так что сейчас цена — такая же, как и на любые другие книги. Хотя, если у тебя оказался достаточно древний список какой-нибудь из его книг, то… — известил Семигор, забыв украсить речь очередной «премудростью» из сочинений Цветана.

— Я говорю про книгу, написанную самим волхвом. — Подпустив таинственности в голос, молвил корчмарь и, выдержав паузу, добавил, — Собственноручно.

Ему ответили два голоса одновременно, рыкающий хрип и тонкий возмущенный писк:

— Таких книг не существует! Не сохранилось!

— Чем докажешь, что собственноручно?

Оба дельца возбужденно дышали, словно пробежали пару кругов вокруг корчмы, глаза алчно горят, как у охотников, напавших на след долгожданной добычи. Огонек этот грел Зайцу душу, ибо сулил прибыток. Поверили, черти! Ещё как поверили! — усмехнулся он. А почему бы им не поверить, разве ж Заяц хоть раз подсунул им негодящий товар? Корчмарь подбоченился, и начал перечислять:

— Во-первых, по закону вероятности больших чисел, — он подпустил учёного тумана, — хоть одна книга да должна была бы сохраниться. Так почему бы ей не оказаться нынче у меня? Ведь если вы о ней до сего дня не слышали, это не означает, что её не существует. А во-вторых, думаю, способы проверить, Велеслава ли это почерк, наверняка существуют. Семигор может поручит это, например, своей гадалке. В третьих, как знать, возможно мне следует отнестись к вашим подозрениям с обидой, и попросту снять вещь с торгов…

Купцы замотали головами: ни в коем разе! Дав дельцам осознать сказанное, Заяц сдал, наконец, главное:

— Называется книга «Зазибуньские тайнословия».

Оба купца согласно покивали головами:

— А, эти его безумные пророчества!

Ага! — порадовался корчмарь, вспомнив, как старик вслух читал какой-то отрывок из книги. — Значит, я тогда не ошибся.

— Ну, давай, показывай, — словно с неохотцей протянул Семигор, и даже, чтобы показать, насколько ему безразличен зайцев товар, широко зевнул, живо напомнив Докуку. Хотя нет, до Докуки ему было, все ж таки, далековато. Вот уж кто зевает, так зевает! Голову в его пасть можно просунуть во время зевка!

— Во, во, во! Показал бы, а то наговорил тут с три короба, расхвалил товар, а книга-то, может, и яйца выеденного не стоит! — подхватил Божесвят, стараясь унять жадную дрожь в руках.

— А я как раз о цене и хотел поговорить! — кивнул Заяц, да так кивнул, что хвост его волос замотался во все стороны. — Товар-то принести не долго, но, если мне ваши цены не поглянутся, так чего зазря ценную вещь туда-сюда таскать, лишний раз теребить!

— Ну, мы же должны товар осмотреть, Заяц! Кто ж мешка в коте… То бишь, кота в мешке покупает?! От толщины книги многое зависит, от сохранности. Переплет, опять же, обложка, оклад, заставки есть или нет… — перебивая друг друга загомонили Божесвят с Семигором, вскочив на ноги.

Один только Кривой сохранял спокойствие. Хозяйские дела его не то чтобы не занимали, но… у каждого своя работа. У хозяина — чтобы мошна была полна, а у Кривого — чтобы эта мошна висела на хозяйском поясе, а не у какого-то подорожного шалыгана, а хозяйская голова сохранялась бы на плечах в целости…

— Я вам, что, дитё малое? — с напускной обидой прогудел Заяц. — Какая там сохранность, причем тут переплет, когда о такой книге говорим?! Ладно, вижу я, что вы нонче не по-деловому настроены. Давайте вдругорядь соберемся и обсудим. Да и я к тому времени, глядишь, и справки наведу у знающих людей, чтобы хоть примерно цену товара знать.

— Двести пятьдесят золотых гривен! — первым выдал Семигор. И тут же добавил: — Могу дать больше. Но попозже…

— Даю триста. Сразу! — перебил Божесвят, бросив мстительный взгляд в сторону соперника.

— Триста пятьдесят! — скрипнув зубами, ответил тот. Золотые серьги в его ухе возмущенно закачались.

— Тогда четыреста! — по-птичьи дернув головой, пискнул низкорослый купец.

— Четыреста тридцать! Четыреста тридцать даю, Заяц!

— Я думал, речь идет о редчайшей книге?! — деланно удивился корчмарь, слушая торги с замиранием сердца.

— Семьсот! — немедля ответил Божесвят, и даже сделал вид, что полез развязывать тесемки на туго набитой мошне.

— — Восемьсот! — смирившись с резким повышением цен, рявкнул взмокший Семигор, гордо выпячивая живот.

Заяц не упустил случая, и начал сравнивать животы, свой и семигоров, после чего выдохнул с явным облегчением. Он-то считал себя толстым, а на деле, ничего особенного, просто мужчина в теле и полном расцвете сил, а толстяк — вот он! Занятый измерением животов на глаз, корчмарь не заметил, как торги перевалили за две с половиной тысячи гривен. Поглядывая на снисходительную улыбку Зайца, которая, на самом деле была вызвана тем, что его живот прошел испытание с честью, дельцы остервенело взвинчивали цену.

— Всё, Заяц, всё! Я больше не могу! — взмолился Семигор, утирая свой серебристый ежик волос, — Вот ей тебе Велес, это хорошая цена! Три тысячи! За больше мне уже и смысла нет её покупать!

— Согласен! — утирая обоими рукавами взмокший лоб, буркнул Божесвят. — В пределах пары сотен, конечно, ещё поторговаться можно, но вряд ли больше.

Потрясенный Заяц слушал их, лишь величайшим усилием воли заставляя свой рот оставаться захлопнутым, хотя челюсть так и норовила отпасть. О таком богатстве он и помыслить не мог. Вот так книга, едрёна вошь!

— Я… я должен подумать! — заявил он, причем голос корчмаря предательским образом едва не сорвался на писк. Сердце требовательно рвалось наружу.

— Заяц! За большую цену ты её продать не сможешь. Никому! Даже и не думай! — предупредил его Семигор, решивший, что правильно истолковал колебания корчмаря.

— Ты и впрямь, того, это, не юли! — пискнул Божесвят, напрасно пытаясь придать суровое выражение своему невзрачному личику. Он хмурил реденькие брови и тужился щеками, так что со стороны больше всего напоминал обиженного мыша, у которого какие-то мерзавцы украли весь годовой запас крупы. — Не юли, понимаешь! Мы тут гривнами сорим, как клён листьями по осени, а он кочевряжится!

— Хорошо, хорошо. Не зудите вы. Сейчас книгу принесу! — молвил Заяц, хотя так пока ещё и не решил, кому из двоих покупателей продаст книгу. И вообще, продаст ли. Спору нет, три тысячи гривен, это такие средства, батеньки мои, что за них дом родной продашь с превеликим удовольствием! Столько Зайцу удалось бы скопить лет через пятьдесят, и это в том случае, если бы он совершенно перестал тратить их на еду.

Вот только отдавать книгу отчего-то не хотелось. Хоть Заяц и заглянул в неё лишь краешком глаза, загадочные речения древнего волхва запали ему в душу. Они сулили что-то новое, неведомое, пугающее, но ужасно завлекательное.

А другая половина рассудка уже прикидывала, на что можно потратить вырученные гривны, что следует купить в первую очередь, куда средства вложить с большей выгодой.

Однако его мечтаниям не суждено было сбыться, ибо дальше события замельтешили, словно спицы в колесе, мчащемся с самой крутой горы.