Время мертвых героев

Владимир Гарасев

Если вы начали понимать, что: город-офис-день-сурка – это слишком мало; секс-от-скуки – это еще меньше; шоппинг-клуб-ресторан – это почти ничего.Если вы настаиваете, что интересное должно происходить с вами не в фэнтези и компьютерных играх, а в реальности. Если вы чувствуете, что и ваша работа, и привычные способы убивать время не вызывают у вас ощущения жизни.И вообще начинает казаться, что вам нужно то, чего у вас нет – тогда я предлагаю вам мои книги.Владимир Гарасев

Глава 4

Когда Хомяк ненадолго покинул комнату, Тушкан сказал:

— Поедем сегодня вечером в клуб.

Рэбит с некоторым удивлением подняла на него глаза:

— Поедем? То есть — этот клуб не в Форейн Сити?

— Этот клуб в городе.

Рэбит хмыкнула, изображая недоверие и сомнение — впрочем, не только наигранные:

— Ты же сам говорил, что за стеной много проблем.

— Не везде. В любом неблагополучном городе есть благополучные районы. Должны же где-то жить местные благополучные люди! Клуб в таком районе. В него ездят такие люди.

Она растерялась.

Что делать?

Конечно, она хочет поехать с ним. Но он целую неделю демонстрировал ей только ровное, доброжелательное, едва уловимое внимание. У нее создалось впечатление, что он присматривается к ней. Наблюдает. Внимательно слушает… Но не делает никаких явных шагов. Хотя он производит явное впечатление человека, который все время придумывает и делает новые шаги! Она видела, что понравилась ему. Но она не могла понять — будет он что-то предпринимать, или нет? Может, у него здесь куча телок. И еще одна не нужна. Может, он всегда реагирует на в принципе подходящих телок таким вот едва уловимым вниманием. Которое позволяет перейти к чему угодно, но ни к чему не обязывает…

Проявлять инициативу ей категорически не хотелось.

Тот, кто ей нужен, должен сделать все сам. Просто взять то, что ему принадлежит.

То, что она для него уже приготовила…

Несколько секунд он ждал.

Потом улыбнулся:

— У меня есть еще одно предложение. Давай считать, что три раза ты уже отказалась, а я все равно настаиваю. На три отказа нет времени. В любую минуту может вернуться Хомяк. Он явно неравнодушен к тебе. И твое согласие может травмировать его психику. Он и так ходит к аналитику каждый месяц — видно, ему тут не слишком комфортно.

Этого она не ожидала. Так прямо… Конечно, он знает эти дурацкие игры в отказы. Но обычно их обходят негласно, делая вид, что поддерживают эту игру. Он хочет, чтобы она открыто капитулировала? Или… или это не предложение открытой капитуляции, а прямо противоположное — предложение встать над всеми играми, рядом с ним, на равных? То, чего не выиграешь ни в какую игру?

Давай просто обозначим сейчас: это место рядом с ним — мое! А потом, может быть, еще поиграем. Однажды снятая маска уже не обманет — но по-прежнему может развлечь.

— Хорошо. Поехали. Но хочу сказать, что тебе повезло. Я могла бы испугаться предложенного тобой социально-психологического стриптиза, и надолго отодвинуться. И пришлось бы тебе уговаривать меня не пять минут, а неделю. Что, если бы я отказалась?

Тушкан пожал плечами:

— Зачем? Все, чем тут можно развлечься, ты уже видела. И много раз видела раньше в Москве. Ты снова получила то, от чего и сбежала.

— Ты уверен, что я от чего-то сбежала?

— Мне так показалось. Ты сказала, что приехали сюда ради хорошей строчки в личном деле. Но еще я услышал и увидел много такого, что позволяет предположить — тебе не нравилось то, что у тебя было. И еще — что ты что-то ищешь.

— Ищу? Что?

Тушкан пожал плечами:

— Не могу сказать сразу. Возможно — ты пока тоже не можешь. Но… человек — естественное существо. Он фиг знает сколько миллионов лет жил в совершенно иной среде, чем та, где сейчас живем мы. Наша жизнь искусственно сконструирована. Да — сконструирована очень качественно. Все, что мы знаем с детства — в ней у нас есть. Но мы знаем только то, о чем нам сказали родители, воспитатели и учителя. А они сказали только о том, что есть в ожидающей нас жизни. Эта циклическая ссылка делает множество людей совершенно счастливыми. Но наше подсознание знает что-то еще…

Он замолчал.

— Что?

— Что-то такое, что психоаналитики, которые занимаются нашей тонкой, ранимой и требующей неустанной заботы психикой, называют темной стороной, инфернальностью, животными инстинктами и так далее. И стараются не анализировать это. О чем не говорят — того нет… Но они знают — ибо это не тайна, и чтобы ее узнать, надо просто читать книги — что человек по-прежнему то древнее существо, которое работает по программе инстинктов. Они знают, что все наши удовольствия — это награда от инстинктов за то, что мы выполняем их требования. Просто иногда инстинкты можно и обмануть. Та сказать, делать все с презервативом: кайф есть, последствий нет…

Неожиданная мысль вдруг пришла ей в голову. Нет, конечно — это только совершенно случайная мысль. Или совершенно случайных мыслей у людей не бывает?

Она усмехнулась:

— Первобытный способ обмана. Не люблю презервативы.

Он кивнул, но не улыбнулся в ответ.

— Так вот: иногда можно обмануть инстинкты, и взять кайф, а то, за что он дается — не сделать. Но не всегда… Для чего женщины продолжают заводить детей, если вместо алиментов, которые дискриминировали бывших жен небогатых чуваков, платится пособие из госфонда, всем одинаково, и нет никакой возможности заработать на ребенке богатого лоха?

Она пожала плечами:

— Наверное, именно потому, что человек на самом деле — все то же древнее существо с древними программами. А не искусственный клон из прикольно-ненапряжно-секс. И если уж в нем включилась серьезная инстинктивная программа — он напряжется, но выполнит ее.

Тушкан кивнул:

— Вот именно. Если серьезная — напряжется, но выполнит. И никакие игрушки ее не заменят… Сможете прийти в восемь в гараж, двадцать второе парковочное место?

В гараж?

Честно говоря — она ожидала, что он за ней зайдет.

А впрочем — так лучше. Такие, как Тушкан, за телками не бегают. Кто бегает — ей давно не нужны. К тому, кто нужен, приятно прийти самой. Если не домой, так хоть на парковку.

— Смогу. Но почему в гараже? Не в фойе, например?

— В фойе вечно кто-то сидит. А я предпочитаю не афишировать личную жизнь — ни свою, ни тех, кто любезно ее со мной разделяет.

Интересно…

Не интересно. То есть, очень интересно, конечно. Но спрашивать она не будет. Она сняла маску, и показала: я претендую на то, чтобы быть на твоем уровне. Теперь маску можно снова надеть. И разыграть безразличие. Типа, плевать она хотела на его тонкие и сложные обстоятельства.

Не лишать же себя всего того кайфа, что эти дурацкие игры дают!

На двадцать втором парковочном месте стоял мотоцикл.

Настоящий мотоцикл. Она никогда не интересовалась в мотоциклами. Ездила пару раз пассажиром когда-то в студенческом детстве, и только. Но отличить мотоцикл от мопеда, конечно, могла. А в этом городе она не видела мотоциклов — только мопеды. Настоящий мотоцикл показался очень большим, серьезным и немного страшным. Страшным — но классным. Потому что приятно, когда у тебя что-то серьезней и больше, чем у других.

— Добрый вечер, леди, — Тушкан улыбался; видно, ситуация весьма развлекала его.

Она хмыкнула, изобразив очень легкое возмущение:

— Ты не сказал, что мы поедем на мотоцикле, чтобы выкатывать проблемки постепенно, по мере моего согласия с предыдущими?

Тушкан кивнул:

— Да — с одной стороны. С другой — юные леди, привыкшие получать от жизни приятные сюрпризы, обычно относятся к сюрпризам положительно.

Она еще хмыкнула, посмотрела на лежащий в сетке на багажнике шлем — второй висел на руле:

— Мне это надеть?

— Желательно. В городе нет полицейских на мотоциклах. Гоняться за нами некому. И почти нет улиц, по которым хотелось бы с кем-то гоняться — асфальт слишком плохой. В любом случае, несколько баксов решат проблему — тут живут небогато. Но разумные девушки не ездят без шлемов.

Она взяла шлем из сетки, и осторожно надела.

Посмотрела в зеркальце на руле — как это выглядит?

— Шлем украшает леди, — сказал Тушкан, — особенно, есть есть, что украшать.

Издавать тот же звук в третий раз ей не хотелось, и она молча пожала плечами.

— Я застегну, — сказал Тушкан.

Она повернулась к нему.

— Подбородок чуть вверх… вот так… очень хорошо… Очень…

Он оказался совсем рядом с ней, его руки — совсем рядом с ее лицом. С ее губами… Его замедляющийся к финалу фразы голос, говорящий про «очень хорошо», так и остался звучать в ее восприятии. И тогда она почувствовала: появилась теплая волна изнутри, и стала куда-то сносить.

Тушкан не спешил.

Это было и хорошо, и плохо.

Хорошо потому, что позволяло держаться за багажник. При большей скорости — думала она — ей пришлось бы последовать совету Тушкана, и держаться за него. А такое тесное соседство не отвечало текущему этапу игры.

Плохо — потому, что скорость не защищала от города.

Она смотрела вокруг и вспоминала, как летела с аэропорта на джипе, и от скорости казалось — да, это хреново, но не совсем настоящее. Не в ее мире. Город оставался картинкой из видео по Теории современной войны.

Неспешный байкинг создавал обратный эффект. Город оказался реальным. И эта реальность окружала со всех сторон.

Давно стемнело, и классический местный пейзаж стал полосами и пятнами света, вырванными из кромешной тьмы фонарями, вывесками и окнами.

Впрочем, картинка из Теории современной войны продолжалась недолго. Вскоре дома стали сначала почти, а потом и совсем настоящими. Мусор и запах исчезли.

Потом дома на одной стороне улицы кончились, уступив место деревьям. Среди деревьев вскоре обнаружился поворот, и они свернули туда. За поворотом тоже была улица, но совершенно другая. Ни тротуаров, ни домов. Одни заборы, за которыми, подсвечивая деревья, то и дело виднелся рассеянный свет.

И — шлагбаум при въезде. И — будка с темным стеклом возле него.

Тушкан остановился перед шлагбаумом, стянул перчатку, вытащил из кармана карточку вроде банковской и приложил к столбику перед будкой.

Шлагбаум поднялся.

Улица с частными домами, что стояли за заборами в глубине немаленьких участков, с пальмами и газонами, тянулась с полкилометра. Потом Тушкан попетлял по похожим улицам, и выехал к еще одному шлагбауму — преодоленному той же карточкой — с такими же будкой и столбиком. За шлагбаумом короткая дорога вела на площадку, заставленную машинами. Только не такими, как в остальном городе. Нормальными машинами. Как в Москве, например. За площадкой светилось широкими окнами одноэтажное здание в местном стиле, с высокой крышей, имитирующей соломенную кровлю местного деревенского дома.

Тушкан заехал на стоянку, и остановился.

— Прибыли, леди. Позвольте помочь вам снять шлем…

Она не верила своим глазам.

Какая на фиг Центральная Африка!

Это Москва, Лондон или Нью-Йорк!

Клуб сиял самой модной подсветкой, самыми понтовыми отделочными материалами и абсолютной чистотой. Пахло ненавязчивой экзотикой, вроде дорогого парфюма. Все остальное было так же, как во всех виденных ею приличных клубах. Только чернокожие посетители преобладали над остальными. Но кроме цвета кожи, они ничем не отличались от остальных.

Фрагментарно освещенное помещение делилось на две части: повыше — со столиками, пониже — с танцполом. Для того, чтобы сидящие за столиками могли созерцать веселящихся внизу, словно это некое шоу?

Тушкан плюхнулся на стул за свободный столик на краю танцпола; свободных столиков было много, народ в основном стекал вниз.

Тотчас рядом возник человек в белом.

Тушкан что-то сказал ему; Рэбит не расслышала, что именно — мешала музыка.

— Что он должен принести? — спросила она, наклонившись к Тушкану.

— Местный фирменный коктейль. Он слабый, но вкусный. Леди должно понравится.

— Быстро он подошел.

— Здесь ко всем быстро подходят. Если у тебя есть карточка от ворот — к тебе надо подходить быстро.

И тотчас, подтверждая эту нехитрую мысль, перед ними явилось два стакана.

А еще — массивная, очень дорогая с виду пепельница темного камня, зажигалка и длинная сигарета на краю пепельницы.

Рэбит посмотрела на Тушкана; вполне очевидное подозрение отразилось в ее голосе:

— Что это?

— Трава. Для тебя. Я не курю. Вообще ничего.

— Трава? Здесь это можно?

Тушкан пожал плечами:

— В этой стране — нельзя. За этим шлагбаумом — можно. Здесь, как и в бандитских районах, никогда не бывает полиции. Не ее территория. Здесь своя охрана. И свои дела.

Несколько секунд она переваривала эту несколько неожиданную информацию.

— А… что будет, если я покурю? Я никогда не курила такого…

— Почти ничего. Здесь очень маленькая доза. И вторую не принесут. И еще я надеюсь, что второй у тебя никогда и не будет.

— Почему?

— Потому, что надо учить свой пока еще здоровый организм выдавать столько естественных наркотиков, сколько тебе хочется. Вся эта хрень, — он кивнул нас сигарету, — в основе своей то же самое, что выделяется у любого нормального человека. Поэтому нормальные не ширяются. Попробуй. Полагаю, ты со мной согласишься.

Потом потекло какое-то странное время, которое она не могла точно вспомнить.

Они сидели и молчали. Пили коктейль. Она не спеша курила. Пару раз она забывала о сигарете, и та тухла. Потому что — и верно — ничего особенного в сигарете не оказалось. Самое интересное было в другом.

В ней самой. Что-то такое, что началось еще на стоянке в бизнес-центре, когда Тушкан застегивал на ней шлем. Что-то плавно всплывало из каких-то глубин, и она думала, что ощущение это знакомо ей — но не по реальности, а по мечтам. Словно оттуда, из глубины, явилось невиданное ею существо — и когда оно обернулось, она увидела собственное лицо.

И еще этому ощущению очень помогала музыка. Музыки такой не слыхала она никогда.

Ни одной известной, модной в клубах композиции.

Наверное, это и музыкой нельзя было назвать. Потому, что отсутствовала мелодия. Несколько барабанов — невидимых, но ощутимо живых, нефонограммных — создавали ритм. Этот ритм сочетался с колебаниями света. Но не ярко-раздражающе-утомительными — здесь вообще не было ничего слишком яркого — а едва заметными. Двойной ритм: быстрый и медленный. Не слишком быстрый и не слишком медленный. Но все же они позволяли чувствовать разное. В конце концов ей стало казаться, что этот ритм появился и внутри нее. Двойной — одновременно. И быстрый оказался быстрее, чем тот, что был у нее, когда она сюда вошла. Она одновременно и разгонялась, и плавно уплывала куда-то.

И конечно, дело было в человеке, рядом с которым она находилась.

Тушкан пребывал в спокойной позе, откинувшись на спинку стула. Но не развалившись, а так, что его спокойствие сочеталось с собранностью — точно он готов в любой момент сделать любое движение. Она так и чувствовала: это спокойствие — готовность к движению; оно для того и нужно, чтобы движение — неосознанное, непридуманное — вышло быстрым, не тормозимым размышлениями. Чувствовала и думала: я никогда не ощущала так присутствие другого человека рядом с собой…

Она в очередной раз посмотрела на танцпол, и тогда совершенно явственное желание появилось вдруг у нее, и она сказала то, чем удобнее всего было выразить это желание сейчас:

— Я хочу танцевать.

И в упор посмотрела на него.

Он чуть обернулся к ней:

— Иди. Я посмотрю.

Она удивилась. Ей казалось, что он должен хорошо танцевать. У него были такие движения — неспешные, свободные, безо всякого напряжения. Такие движения не натренируешь в спортзале. Они идут из того, что в голове. Она удивилась когда — еще в офисе — поняла, как именно он двигается; она очень редко видела, чтобы человек двигался так; может быть — вообще никогда. Она думала: эти движения отражают полную внутреннюю свободу и уверенность. Какое-то знание, которое и позволяет быть внутренне свободным. Совершенно свободным и совершенно уверенным в истинах, недоступных почти никому. И — очень важно — лишенным малейшего конфликта с собой, словно все вопросы давно решены и все ответы получены.

Конец ознакомительного фрагмента.