Сон в пустыне

Владимир Гиппиус, 1918

«Когда в наши дни говорят, что литература есть дело пророческое, смеются и возражают, что это – притязания или устарелость… Но – не притязания и не устарелость, но – очевидная в очень близком будущем истина…»

Когда в наши дни говорят, что литература есть дело пророческое, смеются и возражают, что это — притязания или устарелость… Но — не притязания и не устарелость, но — очевидная в очень близком будущем истина.

Если литература есть творчество, она тем самым есть и пророчествование. То есть знание. Настоящего? Прошедшего? С этим помирилось бы будничное сознание наших бесплодных дней. Настоящее можно наблюдать, прошедшее — изучить… А будущее? — неизвестно!

Так изумительно простодушна европейская мысль — безрелигиозная, отрицающая знание.

Литература — знает. В творческом колебании страстных сил писателя.

Кто не знает, — тот не пророк. Литератор? Журналист?

Да, если литература — в газетах и «текущей» беллетристике, то надо поставить над нею крест и назвать суетой, одной из житейских сует. Пусть же этой суетной веры и держатся суетные сердца. Но кто думает иначе, пусть и говорит иначе.

Русская литература внушена духом пророческим: ветхозаветным и новозаветным. Этим духом напоилась, им и двигалась. В такой уверенности, может быть, снова — наше спасение, как еще недавно было спасением думать, что «великий язык» даруется лишь «великому народу».

Мы унижены. В нашем унижении не потеряем надежды. Вера в русскую литературу спасет нас.

Был Киев — и русская песня пела Киев.

Был Новгород — и русская песня пела Новгород.

Стала Москва — и во славу Москвы творились национальные сказки.

К московским сказкам нам внушали относиться недоброжелательно. Реакция. Другое дело — Киев или Новгород! Становясь образованнее, мы узнавали — сказки и песни (и сколько — волшебно-пророческих!) о Ростове, Смоленске, Муроме, Рязани…

Вся многопространная Россия была овеяна сказками и песнями. Исторические перемещения жителей одних областей в другие не рассеивали этот пророчески-певучий воздух, но сгущали в одно проникновенное знание. Мы называем это знание народной поэзией… Мы ее почти не изучали, а пророческой сути ее почти не коснулись, но все же с детских лет приучены были запоминать и рассказывать «своими словами»… Национально-влюбиться? Так, как влюблены были в свою певучую народность греки? Нет, с этим соблазном мы со всех сторон боролись: и с научной, и с политической — и даже, благословясь — с культурной!

Конец ознакомительного фрагмента.