Зубило №8. Записки чайника

Владимир Иванович Данилушкин

Искромётная, немного смешная и грустная история аутичного человека с подавленным инстинктом власти, впервые столкнувшегося с автомобильным миром.

Зубило и чайник

Скачут инородцы —

Иноходцы.

Цвет не маркий — иномарки.

На собственном автомобиле

Зайцем катят.

Видно, мало били

Гипотенузой в катет.

Ладушки

Белая, как снег, стремительный силуэт, его машина в девяностом году была заметна на зимних улицах Магадана. Непривычная ее форма будто говорила о ненасытности скоростью и движением. Это теперь, в новом веке, множество белых японских «мыльниц», процентов 60 от всего потока, но понимающие люди не позволят отозваться о «Зубиле» неуважительно. Его до сих пор путают с японкой и удивляются, почему руль слева, но не потому, что хотят польстить, подластиться к водиле, дабы согласился подвезти, а просто это такая машина. Сама по себе заслуживает похвал. Ну, салон победнее, сидения проще, а на ходу зверь. Перламутр обшивки под темно-серыми чехлами, как красивое белье на женщине под рубищем.

Придурку досталась, — добавят некоторые. Гнусин и сам никогда не отрицал своей принадлежности к патологическим психам с замедленным, искривленным сознанием, а то и отсутствием оного. Вот уж о ком сказано: «спускает на тормозах». Садясь за руль, он прежде, чем трогаться с места, ставил автомобиль на ручник, а трогался с места очень медленно, пятясь. А уж потом, преодолев оцепенение, включал сцепление. Ничего удивительного: всего год за рулем.

Однажды он оказался в микрорайоне Строитель, так называемой Яме. В этой большой Яме были маленькие ямки. На спидометре не намотано и десяти тысяч километров. Первую накрутил его родственник Саша Десант, когда гнали машину с завода до города Свердловска. Гнусин в той поездке был пассажиром, и даже в этой ипостаси переживал самый большой в жизни стресс. Привык передвигаться на трамвайчике, в автобусе, а в Магадане больше пешочком. Такси возьмет, так потом месяц жаба давит. Он скорости не знал.

Тяжелое испытание для организма — стремительно набегающий пейзаж. Ну, не успевает он в своем убогом сознании переварить столь густой поток зрительной информации. Того и гляди, какой-нибудь внутренний орган лопнет. Или наступит сдвиг по фазе. Когда получил купленную «восьмерку» в Магаданском морском порту, достали ее из ящика, рулить оказалось некому. Товарищ на работе вызвался помочь, да так и проездил за персонального водителя до весны месяца три, пока опарыш (одно из прозвищ новичка, чайника) осваивал основы вождения в автошколе. Естественно, Гальян себя тоже не забывал: таксовальщиков тогда было немного, заработки на «Зубиле» доставались высокие. Когда Гнусин наездился в пассажирском кресле, самое время настало пересесть на иномарку, где руль справа. Это была его шутка.

И вот Гнусин сам сел. Мандраж, не то слово. Соображаловка на нуле. То на скорости девяносто пытается выполнить поворот и закрутится волчком, то утонет колесом в весенней луже, вплоть до намокания свечей, то в поребрик влетит, погнет диск, то камень пропустит «между ног». Многое с испугу и в стрессе. Боялся ездить вечером, будто одолела куриная слепота. Когда снег стаял, дорога стала черная, никакими фарами не высветишь, а уличные фонари тусклые, и кажется, что где-то, совсем уж рядом, подстерегает пропасть, ухнешь — костей не соберешь.

И все-таки с тех пор, как появилась машина, самые лучшие переживания связаны с ней. И ослепительный вечерний пейзаж при вспышках фар, пугающий центр города с его стремительным спуском и затяжным подъемом проспекта Ленина, и дорога на окраины — в Марчекан, на Веселую. Особенно когда откатает свое и бредет домой, и наступает уверенность, что сегодня ничего плохого больше не случится. А на стоянке все-таки надежные, ответственные тети, не допустят угона и разграбления.

С введением карточной системы необходимость транспорта стала ясна каждому ежу. Приехал в центральный гастроном, а там индийский чай, большая пачка на талон, удача. Гранулированный, но навар дает крепкий. Пять пачек забираем. Там же сливочно-масленые талоны. На Кожзаводе хорошо отовариваться, почти не бывает очередей. А водку удавалось неоднократно покупать на Ново-Веселой. Там и вино бывало. И в других отделах товар всякий, без ограничений. Талоны на бензин не вводили, но перебои с горючим бывали, и скрепя сердце одну зиму заливали 76-й бензин вместо 93-го. С собой таскали две канистры, на всякий случай. «Зубило» воспринимало это как предательство и не давало своей мощности, тащилось в горку как ишемический больной, затяжной подъем от морского рыбного порта приходилось преодолевать на первой передаче, двигатель грелся, гудел, шумел, и Гнусин чувствовал себя таким же больным, как автомобиль. Когда появлялся в продаже нормальный бензин, машина преображалась и на подъеме напоминала его владельцам летательный аппарат, так рвалась вперед и выше, сидение из-под задницы вырывала.

В жизни Маркс и Ленин не встречались, а в городе проспекты их имени пересекаются. Поворот с Ленина на Маркса — с набитой заледенелой колеей, надо уметь вписаться. А там стоят пешеходы, намерения которых необходимо предугадать. Как его уловил военный патруль в прошлогоднюю зиму! Думал чайник: финиш настал. Нет. Только замечание сделали, мол, не останавливайтесь на автобусной остановке. Отъехав, Гнусин проклинал себя, сам не зная за что. Ну, не могли военные к гражданскому санкции применить. А чем черт не шутит! Правда, к следующей зиме получше стал управляться, но снег — не асфальт, на вид из кабины не определишь, можно ли по нему двигаться.

Тем более, водопроводный колодец в Яме — не редкость. Над его крышкой снег стаял до самого железа, а снег над асфальтом, спрессованный машинами, имел толщину сантиметров сорок. Въехать в эту яму колесом, да еще таким небольшим, как у «Зубила», равносильно попаданию в капкан. Гнусин применял в вождении тактику испуга, то есть тормозил в том мете, где тормозить никак нельзя, а следует проскочить по инерции, и газовал, где это недопустимо, например, на льду, пытался трогаться там, где можно было тронуться лишь в переносном смысле. Теоретически он мог бы пропустить данную яму «между ног», то бишь, колес, если бы имел побольше опыта. А так въехал задним колесом, и поскольку притормозил, въехал передним в другую яму. Достал лопатку, поковырял спрессованный снег, отчего заныла какая-то жила в спине, понял, что здесь и бульдозер не справится.

Отчаяние мгновенно овладело его существом. Холод заполз под одежду и добавил тревоги. Так сморщивается и опадает вынесенный на мороз тепличный цветок. Казалось, вот-вот взорвется Вселенная. Вместе с тем, в нем подспудно сидела мысль о чудесном избавлении, которое придет само по себе, неожиданно и всеобъемлюще, как новогодний сюрприз. Он готов был заплатить за помощь, если такая подвернется, и это при его сугубом скупердяйстве. Лишь бы ноги унести. Недаром говорится: не знаешь броду, не суй концы в воду. Даже если вода в виде снега. Он еще не успел осознать в полной мере безвыходности своего положения, как появились трое незнакомцев. Взяли за задок, подняли из ямы, поставили на снег. Свободен!

Гнусин откатил машину на полметра, чтобы зафиксировать свободное положение, вышел из машины и стал нижайше благодарить за свободу. Об оплате у него язык не повернулся, а вот подвезти предложил.

— Ну вот и подбрось, — сказал один. Гнусин не различал их по лицам, а по голосу сразу понял: это лидер. Командирский голос. Может, сержантом служил…

— Конечно-конечно, — с подобострастием, достойным лучшего применения, пролепетал Гнусин. Над ним нависло проклятье остаться неблагодарным. Быстро усадил троих и поехал, пережитая опасность дала душевный подъем и уверенность в движениях, когда включаешь именно первую, а не заднюю передачу, а вместо газа не нажмешь на тормоз.

Дорога здесь не очень сложная, на выезде из жилмассива светофор, он уже в прерывистом режиме, а твоя дорога главная. Недавно поменяли знак, так несколько человек залетело. Опасность. Никто же на эти знаки ежедневно не смотрит, помнят наизусть. На кольце 31 квартала поменяли, так это еще в автошколе говорили. Вообще-то правильное решение, а то в городе всего два кольца, и режим движения не одинаковый.

— А ты, батя, шустрый. Вроде тихой, а даешь.

— Да я и сам от себя не ожидал. Я если выпью, пляшу. Вам куда? Не стесняйтесь.

— До Марчеканского переулка, — послышалось с заднего сидения.

— А нам дальше, — сказал пассажир, расположившийся на первом сидении. Гнусин скосил глаза, увидел сверкнувшие зубные коронки и большой шрам, как от удара сабли, делавший лицо этого человека ухмыляющимся тяжелой, недоброй ухмылкой.

Высадив невзрачного мужичонку возле цеха керамзита, Гнусин повторил вопрос и почувствовал, по движениям Порезанного, что становится для них неким подобием персонального водителя, вспомнил Гальяна и даже стал подражать его движениям. От незнакомца исходила непонятная сила, подавляющая достоинство окружающих. Зима, давно уже темень, холод-то не страшен, печка в машине жарит, как в сауне, но все-таки некий холодок мягко пробежался по хребту.

— Продай машину, батя, зачем она тебе нужна, — как двойной удар боксера, в голову и в сплетение. Как брошенная на воде каменная плитка касается поверхности многократно, испуская концентрические волны, так и эта фраза растеклась кругами. «Продай» и «папаша» были синонимами опасности.

Гнусин давно понял, что эти разговоры нужно пресекать в зародыше. Если поинтересуешься, сколько дадут, а потом заявишь, что не собирался продавать, никто не поверит, сочтет, что уже начал торговаться. Будет предлагать по нарастающей, пока не сдашься. Денег у этих людей немеренно, за ценой не постоят. И вообще могут машину спалить. Через жену подкатывали, восемьдесят тысяч давали, девятикратную цену. Можно было купить дачу, гараж и еще бы осталось на другую машину, похуже. Нет, — как отрезал.

Зима в Магадане, бывает, продержится малоснежная, а под финиш, в апреле, нападает годовая норма. Но бывает и раннее изобилие, в конце октября, за четыре-пять дней вывалит столько, что до лета не разгребешь. Дорожные службы напрягаются, а снега не убывает. Да еще обледенеет с оттепелью, тогда как по мылу. Стронуться трудно, остановиться еще труднее. Несет на заклинивших колесах вперед и разворачивает боком. Если не поцелуешься с таким же бедолагой железным поцелуем, то хорошо, и еще лучше, если встречный не грузовик.

Такой гололед и был. А тут еще вспомнились страхи о зарезанных, задушенных таксистах и частных извозчиках, и тех, кто по доброте душевной и наивности взялся помочь ближним. Но ведь эти ребята не подкарауливали, не упрашивали и не принуждали. А видеть злой, далеко идущий замысел в освобождении его от снежного плена — это явная шиза.

— На Попова нам. Знаешь, где?

— Знаю, — обрадованно ответил Гнусин, будто отвечал урок по ориентированию. На Попова, в гору к радиомачте, он подвез женщину с ребенком и помнил, как там надо забираться вверх по льду. Если подсыпали, так ничего, по песочку можно вскарабкаться. Возле «Звезды» вроде нормально, а далее участок в строительных обломках, можно шину проколоть. А-а, обойдется. Не все же невезение.

И впрямь обошлось. Может быть, оттого, что у потяжелевшей машины, трое мужиков все же, сцепление с грунтом лучше.

Кончилась улица, дома и общежития, а они требуют выше в сопку.

— Не проеду я дальше, — сказал Гнусин, и прежние опасения всплыли в сознании, как удар сковородкой по затылку.

— Как это не проедешь, а мы на что! Забыл?

Зря я так, — упрекнул себя Гнусин, имея в виду Порезанного. Подумаешь, человек, может быть, брился, кто-то помешал, рука дрогнула. Едем и не знакомимся, как на рыбалке. Гнусину почему-то казалось, что на рыбалке не принято знакомиться. Правда, на рыбалке, в бухте Нагаева, он был один раз, то есть имел лишь первое впечатление.

Совсем молодой — Владик из Владивостока. Невелик ростом, и волосики редкие, светлые. С такой шевелюрой в любом возрасте не добьешься солидности. Черты лица его были мелкими, такие ребенка превращают сразу в старика, без особого предупреждения. Зачем я так вглядываюсь в их физиономии? Вот еще, Ломброзо, закрывший амброзо.

Машина медленно карабкалась вверх, затем налево и еще вверх. Наконец, сказано было остановиться, и две собаки принялись зловеще и хрипло лаять, с двух сторон, пока не открылась не заметная в заборе калитка и не вышел еще один, совсем молодой человек. Все трое казались ему однояйцовыми близнецами, даже если учитывать Порезанного. Тот так и не назвал своего имени, будто это было ниже его достоинства, как если бы Шварцениггер стал представляться человеку, который никогда не видел его даже на кассете.

— Подожди нас, папаша, — сказал командир, и Гнусин вновь опешил от такого панибратства. Недавно на кольце стройки Дома Советов он встал, не имея на то причин. Бывают же у людей безотчетные порывы. Сзади в него чуть не врезался «Москвич». Из него вывалился мордоворот с монтировкой и гневно глянул на помеху.

— Да устал я, устал, — голос Гнусина сипло сорвался.

— Ты что, батя, под дурака молотишь!