Разгром

Владимир Колосков

Роман в жанре остросюжетного фэнтези «Разгром». Мир движется к концу. Пришельцы из потустороннего мира, прислужники темных богов, величайший маг и сильнейшие воины – смогут ли они поделить этот мир прежде, чем пробудится древняя сила?

Глава 3. Черные флаги

На улицах разгорались гулянья. Друзья и соседи собирались кучками, появились цитры, бубны и барабаны, играла музыка. Люди пели и танцевали. В ожидании завтрашнего организованного праздника веселились стихийно, но не безудержно. В старом городе было непривычно многолюдно. Даже в парсийском храме было многолюдно.

Оказавшись внутри, Мельхиор увидел две дюжины прокаженных и Паласара, который рассказывал какую-то чепуху про охоту на дракона и в то же время возился с их язвами. Женщины отмыли храм, и теперь он выглядел даже уютно. Откуда-то разжились шестью большими корзинами свежих лепешек, которые источали дивный аромат, и большим кувшином козьего молока. Завидев волшебника, Паласар вскочил:

— Что? Как шах? Мы побеждаем?

— Забудь шаха. Он обрек город на истребление, — раздраженно отмахнулся Мельхиор и присел на алтарь.

— Как прежде обрек всех нас, — влез, говоря за прокаженных, Хафар.

«Его не хватало», — подумал Мельхиор, вслух же сказал:

— С вами нигде не церемонятся. А вот принести в жертву целый город, целый народ — это за жизнь встретишь раз или два.

Хафар недовольно фыркнул, мол, дела до тех, кто наверху, нам нет, и отошел.

— Спустимся, — предложил волшебник Паласару, — есть предложение.

Крутые ступени окончились подозрительно быстро. Паласар, справедливо полагая, что чем глубже, тем безопаснее, предпочел бы, чтобы лаз был вдвое длиннее.

— Великий шах под чарами? — спросил рассказчик историй, когда начались катакомбы.

— Он под проклятием непроходимой тупости, что в наши дни одолевает всех тиранов, как семейное безумие.

— Не Соломон.

— Не то слово.

— И так ли велика опасность?

— Он нашел себе приспешников, которые обратятся к силам древнего бога. Его достанет, чтобы сровнять город с пустыней целиком. Это они и хотят сделать, если верить их словам.

— Зачем шаху уничтожать свой город?

— Конец света в пределах одной провинции. Он грезит построить на жертве новую империю, новую религию. Записал себя в пророки.

— Боюсь, мудрейший, учения о конце света не моя сильная сторона. Эсхатологии так и не нашлось подходящей грани на камне моей души.

— Разве тебе не кажется, что чувство конца света так или иначе живет в каждом человеке?

— Так или иначе оно, может быть, и живет. Я нахожу, что это чувство можно сравнить с влюбленностью, которая приходит и уходит. Вот подойдет к тебе влюбленный дурак, у которого все на лице аршинной тушью написано, и говорит с убежденностью: «Я влюблен!» Ну хорошо, думаешь, замечательно, а я-то через каких монахов тут примешан? Я понимаю людей, когда они говорят мне о светопреставлении, гибели всего сущего, новой кальпе или новой юге. Порой это даже интересно. Чего я не понимаю, так это почему — на каком таком трехслоновом основании! — все эти проповедники и глашатаи хотят, чтобы я вдруг зажил как-то по-другому да по-ихнему. Я в их концесветие не лезу, а они с ним позволяют ко всем лезть, да порой еще как. Им же всем от тебя что-то надо! Пусть они сто раз правы. Разве это для меня что-то меняет? Ничего. Ровным счетом ничего, сколько бы я об этом ни думал.

— Сегодня речь не о нас, а в Андзоре это чувство течет очень живо. Про то, что в преддверии конца света всем его адептам несуразно много надо, — это ты прав.

— И ничего нельзя сделать?

— Я думаю. Я думаю. Им нужно закончить сложный ритуал. Когда-то, в прошлый раз, им случалось ошибаться, я подслушал. Значит, что-то можно. Для начала убрать как можно больше людей из города. В открытой битве я серолицым не соперник — от шестерых едва ноги унес. Что шестеро донесут, трое дотащат, да один не выволочет. Хитростью попробуем. Помогут нам прокаженные?

— По сути да, но так однозначно не считаю, — уклончиво ответил Паласар. — Не любят они верхних, хотя шаха более других. Много ненависти, зла за старые обиды. Здешняя справедливость — угнетенный всегда прав.

— Они должны понимать, что их участь в порядке вещей. Им сохранили жизнь.

— По-разному бывает. Я расскажу историю Хафара.

— Молви, рассказчик.

— Королева его мать. Они были знатного рода. Когда ее изгоняли, он заступился за нее перед шахом. Говорил, что проказа, не выступающая на коже, не заразна (так и вправду считается, хоть не ручаюсь, что бесспорно это утверждение). Хафар говорил, если его мать изгнать, то он больше ее не увидит, а город чего-то там лишится. Шах рассудил, если ему так важно видеть мать, то пусть следует за ней, а если он хочет заниматься государственными делами, как ему положено по рождению, то пусть забудет ее. Хафар отказался и продолжал выступать в защиту. Тогда шах приказал его схватить и сказал, если тот не может выбрать из двух одного, то глуп и не получит ни того ни другого: он не будет видеть мать и не будет жить среди людей. Ему в глаза залили негашеную известь, смешанную с ядом скорпиона, надели повязку и неделю держали в цепях. Когда он ослеп, его кинули в ущелье к прокаженным. С тех пор Хафар не сторонник Андзора и его решений.

— Ни того ни другого, — задумался Мельхиор. — Когда это произошло?

— Лет десять назад.

— Отдам Андзору должное, тогда у него хоть чувство юмора было.

Паласар чуть не подавился слюной от неожиданности.

— Нет, серьезно, — пустился в разъяснения Мельхиор, — если человек кидает камни вверх, он должен понимать, что рано или поздно ему прилетит по макушке. Не дело обвинять камни и ту силу, что тяжесть их влечет к земле. Я прицелил много птиц в зените и бросил к солнцу множество камней, и, если не увернусь, я не буду на них зол.

— Нет уж, — замотал головой Паласар, — решения ослеплять людей мне не по вкусу даже с перцем всех риторических уловок.

— Наверное, именно поэтому ты и идешь рядом со мной. Ты не принимаешь судьбу, но не принимать судьбу тоже судьба.

— Если не принимать судьбу — судьба, то лысый — цвет волос, лошадь — безгорбый верблюд, здоровье — еще одна болезнь, а жажды не существует, потому что отсутствие воды суть неотличимо от ее наличия, но мало кто рискнет доказать последнее утверждение на своей шкуре.

— Даже слушать не хочу, — оборвал Мельхиор. — Пришли!

Черная подземная река текла, как и вчера, две лампы на стене освещали контуры пещеры, несколько отверженных, приведенных болезнью и изгнанием к окончательному равнодушию, лежали в кельях. Королева и Хафар, каким-то образом опередивший спутников, сидели на драном персидском ковре посреди пещеры.

— Для вас есть дело, — без церемоний обратился волшебник к королеве. — Помогите спасти людей наверху.

— И что для этого надо сделать? — спросила королева, четко показывая, что содержание работы интересует ее больше, чем судьба жителей.

Мельхиор изложил свой замысел:

— В городе двое ворот: северные и восточные. Надо захватить сторожевые башни над воротами. И кое-что еще, но ворота — это самое сложное.

— А если не получится?

— Завтра города не будет, — предрек Мельхиор. — Я знаю это достоверно, ибо и мне в этом зрелище было предложено почетное место на дворцовом балконе.

— Зачем отказался?

— Соглашаться, что ли?

— Нам не под силу то, что ты просишь. Ворота охраняются. А согласись я, ты же понимаешь, что мой титул почетный, почти что шуточный. Сколько из нас не утратили окончательно силу и гордость? Тут каждый второй доволен крысиной долей.

— Твой сын думает иначе.

— Охрана ворот не сильна в это время года, — вступил Хафар. — Пьянство и дурман — вот праздник стражников, но все же многие из нас погибнут.

— О, мой сын презирает Андзора до дрожи в поджилках, — грустно рассмеялась королева. — Он бы пошел с армией, чтобы уронить Андзора с постамента, да вот беда — мой сын слепец, а из них не выходит доблестных воинов. Впрочем…

Королева задумалась. Желание сделать нечто значительное запало ей в душу. Сделать если не для себя, то для Хафара, чтобы насытить его ненависть.

— Я не могу собрать людей… это правда, — произнесла королева, — но король мог бы это сделать. В тебе есть сила, гнев, гордость. Ты никогда не думал стать королем, волшебник с севера?

— Ты предлагаешь мне взять тебя как жену? — удивился Мельхиор.

— Как еще мне встретить достойного мужа?

— Если прокаженным нужен король, то яснее убить тебя и сделать королем Хафара. Он пользуется успехом.

— Ладно, — с поникшей головой отвернулась отвергнутая королева, — пусть Хафар делает, что считает нужным.

Волшебник качнул головой в знак согласия. Его карты играли сами по себе, расклад улучшался, но оставался проигрышным.

— Пройдемся к доппельгангерам, — позвал волшебник рассказчика историй, — а, ты все еще не умеешь обращаться в летучую мышь. Ладно, я один, будь здесь где-нибудь.

— Я уговорю ее и остальных, — шепнул спутникам Хафар. — Даже из здоровых людей многие пойдут. Под покровом ночи мы еще кое-чего стоим, даже я, но нам нужен смышленый предводитель и оружие.

— Займись этим, — ответил волшебник, — я что-нибудь придумаю с вожаком.

— Ты и твой друг? — спросил Хафар.

— Нет, я буду во дворце, а Паласар не ходит дорогой крови. Кого-нибудь еще.

Волшебник обернулся ветром и просквозил в залу, где впервые говорил со жрицей. Все подходы туда были завалены, пещера окружена защитной магией. Брешь, однако, не пришлось долго искать.

Посредине зиял открытый проход в другой мир, над ним, уходя на неизвестную глубину в черную пустоту, парил круглый алтарь красного камня. От края до края в нем было два человеческих роста. Рядом стоял Косматый и наблюдал, как багряный алтарь медленно поднимается из прохода. Волшебник узнал его, хотя тот был, против обыкновения, в истинном сероголовом облике.

— Я думал, ты можешь прийти, — встретил гостя Косматый. — На меня не бросайся. Теперь закончить подъем может любой наш маг, а тебе лучше послушать.

— Вы обманули меня, что эта зала больше не нужна.

— Мы много лжем, — подтвердил Косматый.

— Ты необыкновенно расположен ко мне сегодня, — вопросительно сказал Мельхиор.

— Как и раньше, — подтвердил Косматый. — Я же оставлял для тебя проходы.

«Предусмотрительный хитрец», — подумал волшебник.

— Почему вы называете себя доппельгангерами? — спросил он вслед за этим.

— Потому что тебе хорошо знакомо это слово. Так нас называют в твоих землях. Нас часто путают с другими существами, а то и с выдумками. Доппельгангеры, сиды, ракшасы, гуи. А здесь мы джинны. Одни из джиннов. Где-то…

— Хватит. Я понял. Зачем и что это за камень?

— Это печать Баала, — бесстрастно ответил Косматый. — Еще нужен меч. Когда солнце поднимется в зенит, жрица мечом расколет печать и Баал выйдет наружу. Мы используем печать, чтобы указать место, а меч служит проводником божественной силы. Не тревожься до срока. Баал очень далеко, сюда придет только его тень, сборщик дани, пожинающий беззащитные жертвы, назначенные жрицей. Не советую быть поблизости, когда это случится.

— Я вижу, ты мне не враг. Преданность жрице не оплачивается достойно?

— Среди наших я древний. Я древнее жрицы и всего жреческого рода. Я помню наш мир до Баала. Я помню нас до тех пор, как мы стали послушными куклами, которые и смеяться позволяют себе, только изменив внешний облик. Я помню нас еще не принявшими серый цвет слуг. Мы всегда были странниками и всегда меняли облик, как одежду. До Баала мы путешествовали, чтобы устраивать шутки себе на потеху. Мы оставили след и в ваших легендах. Ваш Локи был кто-то наш. Кому придет в голову мысль превращаться в кобылу, чтобы отвлечь от работы жеребца, а потом и родить от него, как не доппельгангеру? Уж точно не колдуну вроде тебя, для таких дел вы, маги, слишком серьезны. Но к делу. Я недоволен тем, что происходит, и маятник моей верности движется к среднему положению. Ты не сможешь победить нас здесь, но ты, как никто, искусен в иллюзиях и можешь попытать счастье в нашем мире. Следуй за нами, когда все закончится. Проход будет открыт какое-то время после. Теперь уходи. Здесь твое волшебство бессильно.

— Я не могу помешать доставить сюда печать?

— Теперь даже я не могу ничему помешать. Осталось только поднять. Ты не странник, у тебя нет власти над проходами, и вернуть ее обратно ты не можешь. Как я говорил, осталось только поднять ее во дворец, с этим кто угодно справится.

— Разрушить печать? — предложил Мельхиор.

— Сама печать нерушима. Только меч может расколоть ее. Попробуй, если не брезгуешь.

Прикосновение руки соединило Мельхиора с печатью, и волшебник познал сущность темного бога. Косматый был прав. Печать запредельна для человеческого искусства. Ничто из знаний Мельхиора не могло причинить ей вред.

— И часто вы притаскиваете эту мерзость в наш мир? — поинтересовался Мельхиор. Косматого надо использовать, пока он в разговорчивом настроении. Жаль, Паласара нет, он бы вытащил из сероголового целую исповедную речь.

— То в ваш, то в какой-нибудь другой. Часто ли? Всякий раз, когда Баал просит жертву. С богом говорит только великая жрица. Теперь он просит чаще. Говорят, он набирается сил и грядет его возвращение, тогда целые миры будут опустошены подобно городам.

— Кто будет завтра во дворце проводить ритуал?

— Будут черные волхвы — они назначают жертву. Визири — высшие маги для поддержки, жрица и ее выкормыш Вельхфрунг и, может, еще жреческие маги рангом пониже. Пепел был пустяком, но после убийства визиря тебя принимают всерьез и больше не будут баловать. Дам совет: не стоит тягаться со жрицей. Она под дланью Баала.

— Мой совет: держись завтра от дворца подальше.

— Я буду дома. При ритуале Баал щадит только жрецов. Даже из нас. Я уйду, когда доставлю печать во дворец. Я открываю проходы. Большие проходы. Эта работа закончена.

Косматый поднял глаза к потолку. Прозрачного свода над ними не было видно: он был затенен и терялся где-то в вышине.

— К ночи печать поднимется прямо во дворец, — объяснил Косматый. — Я знаю, как без хлопот доставлять такие предметы. За это меня еще терпят.

Оставив Косматого с печатью, а Паласара с Хафаром, волшебник покинул катакомбы, поднялся на поверхность и в наступающих сумерках пошел к дому Фраман Раджа. По пути Мельхиор обнаружил, что раздвоился. В нем теперь жило два волшебника. Один хотел рассуждать о предопределении, кисмете, карме и проворачивать дела с изяществом шахматного игрока, другой был расчетливым стратегом и прагматично взвешивал все мысли на холодных весах разума. Первый был местным, второй притащился за компанию из заморского севера. Первый гадал, суждено ли ему умереть от старости, второй высчитывал, как увеличить шансы на победу или лучше прямо сейчас оставить Андзора наедине с его «союзниками».

Мельхиор так задумался над разделением, что едва не угодил в западню, расставленную шахом перед жилищем Фраман Раджа. Западня обернулась бы бедой для стражи, оставленной сторожить волшебника у дома его хозяина, но луна позволила им пережить эту ночь. Выглянувший из-за облаков рогатый полудиск осветил улицу, и Мельхиор заметил стражу прежде, чем они разглядели ночного гостя. В дом к Фраман Раджу волшебник влетел черным дроздом.

Внутри все было перебито и перевернуто сверху донизу. Гостей разогнали. Хозяин одиноко сидел у пустого стола и с горя — иначе он бы не стал — курил гашиш. Человек не столь наблюдательный сказал бы, что он курил багдадский кальян искусной работы, собранный со всем возможным прилежанием потомственного ремесленника лет тридцать — сорок назад, но Мельхиор безошибочно определил по запаху, что курил он именно гашиш. Серебряный мундштук с аляповатым изображением конных лучников дрожал в пальцах Раджа, грозясь упасть на ковер и запачкаться.

Правая рука Раджа, перемотанная окровавленным тряпьем, болталась на повязке. Рядом с хозяином, положа голову ему на колени, дремала Аринуашди, тоже несколько потрепанная налетом шахской стражи.

— Ты пробрался через засаду?! — радостно воскликнул Радж при виде Мельхиора, но тут же сник: — А, ты же великий маг.

— Как дела у великого шаха? — спросил Мельхиор, присаживаясь рядом.

— Допросил меня. Перерыл весь дом. Забрал детей, сказал, если тебя не отыщут к утру, им всем… — Фраман Радж провел пальцем по горлу.

— Всех забрал?

— Нет, только малолетних.

— Это нормально, — заверил Мельхиор. — А как твои дела?

— Благодарствую джиннам красных полей, боль отступила, а горевать мне отродясь не приходилось.

— Есть одно дело до тебя, Фраман Радж. Уж не откажи.

Хозяин глубоко затянулся сладковатым дымом и, выдохнув на Аринуашди, широко развел здоровой рукой, рискуя за трубку потянуть и опрокинуть кальян: говори, мол.

— Есть у меня под началом отряд. Сброд несусветный, но на кое-что сгодится. Возьми его и захвати мне к утру северные ворота.

— И стоило меня шевелить из-за таких мелочей, — выпалил Фраман Радж. В опьянении никак не разобрать, говорит ли он серьезно или в шутку. — Я, бывало, не то что ворота, целые города брал. Подкопом. Шесть месяцев ушло. К утру так к утру. Мне бы подняться! Подними меня! — Фраман Радж ударил по уху Аринуашди, отчего та подскочила и стала заспанно озираться по сторонам, сопротивляясь возвращаться к кошмару, из которого недавно выбралась.

Фраман Радж подскочил и ни с того ни с сего стал трясти служанку за плечи. При этом он так резко дернул раненой рукой, что со стоном свалился на пол. Аринуашди заплакала.

— Тише, Радж. Тише, Аринуашди. Тише, Радж… — проговорил Мельхиор гипнотическим голосом, и двое застыли перед ним как статуи. — Вы под моей защитой.

Мельхиор взял мундштук, выпавший из руки Раджа, положил его на стол, потом вытряхнул на стол тлеющий пепел и залил его мутным содержимым кальяна. Волшебник размотал тряпки и осмотрел руку Раджа. Грустные переломы, если лечить их обычными средствами.

— Пойдемте в мои покои, — позвал Мельхиор, и хозяин, поддерживаемый служанкой, побрел за ним.

В покоях волшебника стоял внушительный, окованный мозаичной дамасской сталью сундук. Рисунок на стальном оребрении переливался всеми цветами от фиолетового до оранжевого и привлекал Аринуашди больше, чем многие золотые украшения, которые ей доводилось наблюдать на гостях. Сундук, без сомнения, был волшебным, потому что его с легкостью поднимал один человек, а вот открыть замки никому, кроме Мельхиора, было не под силу.

В крышке сундука были запрятаны потайные ящички с разнообразным магическим скарбом, собранным за годы путешествий. Из одного тайника волшебник выудил мешочек с приятно пахнущими травами. Аринуашди было приказано размочить половину трав в кипящей воде и аккуратно привязать на рану Фраман Раджу. Мельхиор нарочито повторил про аккуратность, потому что, судя по первой перевязке, с этим у служанки имелись сложности.

Пока Аринуашди изо всех сил напрягала руки, дрожащие после грубого обращения шахской стражи, и осваивала новое для себя ремесло знахарки, из другого ящичка, куда более потайного, чем прежний, Мельхиор вытащил булавку. У булавки имелась своя коробочка из сандалового дерева с вырезанными защитными заклинаниями, дно коробочки устилали слои некрашеного шелка, проложенные платиновой крошкой. С такими предосторожностями Мельхиор хранил одну-единственную по-настоящему дорогую в его коллекции вещь. Булавку украшала миниатюрная змеиная головка с двумя крохотными изумрудами на месте глаз. Волшебник приколол чудо-булавку к вороту кафтана.

Оружие. Мельхиор не любил его. Слабые люди всегда используют оружие, когда не могут добиться желаемого собственными силами. Оружие делает за них грязную работу, устраняет с их пути сложности. Чтобы не быть рабом собственной слабости, чтобы оружие не напоминало слабым людям об их беспомощности, они придумали даже искусство обращения с оружием. Это искусство дает им иллюзию, будто заслуга оружия все-таки их собственная заслуга. В мире майи такие иллюзии возможны, более того — обычны.

Из этих наблюдений за людьми Мельхиор находил оружие мерзким, но сейчас, когда, как говорили римляне, дело дошло до триариев и бой будет идти без оглядки на потери, ему не до брезгливости. Восточный созерцательный Мельхиор признавал слабость в грядущем поединке со жрицей, но надеялся не попасть в ловушку зависимости от оружия окончательно, даже зная, что второй, северный, расчетливый Мельхиор без колебаний пустит булавку в ход. Тогда будет видно, не ошибся ли Косматый с советом держаться от города подальше.

Перевязка заняла больше времени, чем быстрые сборы Мельхиора. Пока волшебник скучал, Фраман Радж с упоением обнюхивал пальцы, хранившие сладкий запах дурмана, но вдруг решил занять волшебника рассказом.

— Известно ли вам, как собирают это чудодейственное зелье? — риторически спросил он и, дав Мельхиору промычать что-то неразборчивое, продолжил: — В горных долинах к востоку отсюда, где маковые поля застилают целые долины… Сборщики — обычно это молодые юноши — раздеваются донага, натираются маслом, а потом носятся бегом по этим полям, и пыльца оседает на их коже, с которой ее собирают особыми скребками. Затем отжимают масло и пот, нарезают, как сыр, и продают. Хэш. Мы курим его в минуты горя. У нас это называется «уйти в хэш».

— Очень интересно, — согласился Мельхиор таким тоном, будто эти пляски на полях он по меньшей мере дюжину раз видел воочию. Аринуашди история заинтересовала только в части, касающейся голых юношей, натертых маслом, но она была горожанкой, и, даже несмотря на юношей, крестьянские хитрости сбора урожая были на две головы ниже ее достоинства.

— В неделях к западу от нас, — продолжил Радж, — есть даже секта «Новый призыв», которая сделала курение гашиша своей духовной практикой. Их называют хашашины, или, по-вашему, ассасины. Вообще я противник того, чтобы смешивать разнородные пьянящие чувства. Я — натура тонкая! («И ты тоже», — вздохнул про себя Мельхиор.) Некоторые смешивают опьянение с любовной страстью или с воинским пылом, но это от недостатка. Кто полон страстью, не распаляет себя перед ночью, кто отважен и яростен, не пьянит себя перед битвой… Лишь в горе и одиночестве зовут духов красных долин…

— Пора идти, — призвал волшебник, когда работа Аринуашди была закончена.

Перевязанный Фраман Радж вопросительно взглянул на Мельхиора. Как Паласар не умел становиться ветром, так старый военачальник не умел оборачиваться дроздом. Волшебник повел его к дверям и, оставив ждать внутри, сонным туманом вылетел наружу. Дюжина шахских стражников грузно повалилась на землю, не в силах бороться с накатившей на них дремотой. Услыхав лязг железа, Фраман Радж осторожно приоткрыл дверь и с удовлетворением разглядел дрыхнувший без задних ног пост. Мельхиор дождался, пока Радж с усердием завзятого мародера снял с каждого стражника палаш с ножнами и поясом — а это нелегко сделать одной рукой — и взвалил тяжелую ношу себе на спину. Аринуашди старый воевода к деликатному делу не подпустил: еще порежется.

В сопровождении вьючного генерала и служанки волшебник в очередной раз пришел к парсийскому храму. Хафар постарался от души. Вокруг алтаря собралось человек двести, готовых помогать ему в нелегком предприятии. Как он и обещал, среди них были и здоровые люди из числа родных и близких его отверженной братии.

Фраман Радж был так обескуражен при виде своих будущих псов войны, что молча пожирал прокаженных глазами, не находя, что сказать. Волшебник упоминал сброд, он думал, речь пойдет о разбойниках и дезертирах, лихих людях, которым всего-то и надо, что немного воинской дисциплины, но эти! Фраман Радж даже позабыл шутку, которой при приветствии хотел высмеять «служивых».

Конец ознакомительного фрагмента.