Тюрьма, зачем сгубила ты меня?

Владимир Колычев, 2008

Тюремная жизнь богата на всякого рода происшествия. И убийство здесь – событие не из редких. Но когда сидельцы погибают один за другим, это уже нечто из ряда вон выходящее. Начальник оперчасти майор Сизов решил провести собственное расследование серии «камерных» убийств и поплатился за это. Хорошо еще, что его самого не убили, а только покалечили. Но Сизов пошел на принцип – если начал дело, надо довести его до конца. Свидетели уверяют майора, что перед каждым убийством в тюремных коридорах появляются некие призраки. В духов Сизов не верит, зато верит в изобретательность преступников. И еще он знает, что сколько веревочке не виться…

Глава 5

Ключ со стуком вошел в замочную скважину. Как будто молотком по гвоздю в крышке гроба ударили, душа всколыхнулась, как водная гладь, в которую угодил большой камень. Жизнь и без того закончена, но изолятор временного содержания, сборная камера СИЗО, баня, прожарка — все это казалось Карцеву этапами, которые должен пройти мертвец на своем последнем пути. А сейчас как будто в гробу его доставили на кладбище. Надзиратель уже вколотил гвоздь в крышку, сейчас опустит его в камеру, как в могилу, закроет за ним дверь — как будто засыплет землей. И вечный мрак…

Он ожидал увидеть мрачную, битком набитую людьми камеру, где ни продохнуть, ни повернуться. Смрадный липкий воздух, тяжелая аура всеобщей агрессии, гнусные уголовные типы с подлыми намерениями… Еще он понимал, что действительность может оказаться намного страшней, чем ожидания. Поэтому несказанно удивился, когда увидел, что камера не совсем уж мрачная. Довольно-таки просторная, квадратов тридцать, не меньше. Стены выкрашены синей краской, бетонные полы — коричневой. Унитаз в кирпичном постаменте, с перегородкой, вокруг дешевый и плохо уложенный, но чистый кафель. Нары вдоль стен — сваренные из железных уголков и в два яруса лежаки. Стол посреди камеры, скамейки, прибитые к стенам тумбочки. Людей совсем не много, человек семь-восемь. Запах тяжеловатый, но не смрадный. Не жарко, но и не холодно. Словом, терпимо.

За столом трое, двое играют в нарды, третий смотрит. Остальные лежат на своих койках, вытянувшись во весь рост. Один читает, другой лежит с закрытыми глазами.

Появление новичка не осталось незамеченным. Сидевшие за столом арестанты оторвались от игры, повернулись к нему. Добродушный с виду здоровяк лет тридцати смотрел на него с насмешливым интересом, худосочный мужик с орлиным носом и челюстью пираньи скалился, взглядом обещая ему неприятности. Парень со смешной курчавой головой смотрел на матрац в руках новичка, избегая встречаться с ним взглядом.

Самая дальняя от входа койка была закрыта ширмой из цветастой ткани. Но с появлением Карцева занавеска отошла в сторону, и со своего ложа поднялся среднего роста, хлипкий в плечах, злобнолицый человек лет сорока. На нем был шерстяной спортивный костюм, побитый молью, чудом сохранившийся с советских времен, стоптанные без шнурков кроссовки, в которые легко проскользнули ступни в шерстяных носках.

Карцев ни разу не был в тюрьме, но в свое время у него были знакомые из уголовной среды. Кое-что слышал он об арестантских порядках, знал, как нелегко бывает новичку, когда его берут в оборот бывалые зэки. А этот злобнолицый, похоже, был коренным обитателем тюрьмы. Угрожающий взгляд, хищный оскал, уверенная косолапая походка. Еще Георгий слышал, что в каждой камере есть старший среди всех, так называемый смотрящий. И место у него самое лучшее — в дальнем возле окна углу. А именно оттуда и восстал этот страшный гоблин…

— Кто такой? Прочему не знаю? — противным, скребущим по нервам голосом спросил он, небрежно покручивая в руке черные четки.

— Карцев я. Зовут Георгий.

— А чего не здороваешься, Гоша? И ноги не вытер, когда в камеру входил. Ты чо, в натуре, не уважаешь братву?

— Уважаю.

Карцев старался держаться с достоинством сильного и уверенного в себе человека. Он же не какой-то там доходяга, над которым можно издеваться всем и каждому. От природы он был крепкого здоровья. Рост метр восемьдесят, плечи широкие, руки сильные, кулаки будь здоров. И спортом он занимался — и раньше, и сейчас. А тут какой-то задохлик права качает… Но все равно страшновато. И голос предательски подрагивает.

— По первому ходу к нам заехал?

— Что сделал?

— Видно, что по первому разу, — злорадно оскалился злобнолицый. — Лет сколько?

— Тридцать девять.

— Большой уже. А нашей жизни не знаешь. Придется растолковать.

— Растолкуй, — через силу выдавил Карцев.

— А не боишься?

— Нет.

— Храбрый, значит. Это хорошо… Скатку на эту шконку бросай.

Злобнолицый показал на свободный лежак у дверей, у стены, противоположной той, к которой примыкал унитаз.

— Здесь твое место будет.

— Спасибо.

— Ты чо, в натуре? — ощерился уголовник. — У нас не говорят «спасибо». Это заподло, понял? Ты чо, в натуре, ни разу не грамотный!

— Ты бы объяснил мне, а то я не все знаю…

— Не все знаешь… Ты вообще ничего не знаешь!.. Короче, без прописки тебе никак нельзя. Не будет прописки, не будет житья.

Карцев слышал о так называемой прописке, которую устраивают сокамерники новичку. Чтобы жизнь малиной не была. В чем конкретно состояла эта страшная, по слухам, процедура, он точно не знал. Но понимал, что мало ему не покажется.

— А-а, что-то надо сделать? — спросил он.

— А ты думал… Начнем с простого…

Злобнолицый жестом показал, что новичок может расстелить матрац. И когда Карцев это сделал, сел на край постели, приглашая последовать примеру.

— Скажи мне, по какой статье тебя закрыли?

— Что сделали?

— Посадили.

— А-а… Сто пятая статья, убийство.

— Раньше за убийство под «вышку» ставили. А сейчас не казнят.

— Знаю.

— Если знаешь, тогда ответь мне на вопрос. Вот если в хату сейчас вломятся вертухаи, выведут тебя на тюремный двор и вздернут на виселице, по какому закону они тебя повесят?..

— Нет такого закона.

— А вот и неправильно, — обнажая гнилые зубы, ухмыльнулся уголовник. — По закону всемирного тяготения тебя повесят. Сразу видно, что тупой…

Следившие за разговором арестанты оживились. Одни скалились молча, другие смеялись в голос. Карцев закусил губу с досады.

— Еще вопрос, — продолжал куражиться злолицый. — Встань.

Карцев сначала огляделся по сторонам, пытаясь выяснить откуда ждать подвох, и только потом поднялся.

— Что такое теория относительности?

— Ну, это из физики… Эйнштейн там… Инерциальные системы…

— А конкретно?

— Ну, все в мире относительно…

— Ты что сейчас делаешь? Стоишь?

— Стою.

— Стоишь. А на самом деле ты сидишь… Вот тебе и теория, гы-гы!..

Уголовник гоготнул, требуя того же и от своих сокамерников. Но в этот раз засмеялся только сидевший за столом курчавый паренек. И то, скорее по принуждению, чем по доброй воле.

— Еще вопрос!

Злолицый сделал паузу. Судя по выражению его лица, предстоящий вопрос не мог уже быть таким безобидным, как прежние. Так и оказалось.

— Что выбираешь, на болт сесть или вилкой в глаз получить?

Карцев похолодел. На первое он не согласится никогда, но и без глаза оставаться тоже не хотелось.

— Вилкой в глаз… — сжимая кулаки, пробормотал он.

Пусть только попробует кто подойти к нему с вилкой — драться будет до последнего.

— Вот это правильно! — поднимаясь из-за стола, громыхнул утробным голосом здоровяк.

Злолицый как-то сразу скис, глянув на него. Казалось, будь у него хвост, он бы пугливо поджал его.

А здоровяк неспешно перебросил ногу через скамейку, неторопливо приблизился к новичку. Заложив руки за спину, благодушно улыбнулся.

— На болт садиться не гоже, — игнорируя злолицего, обратился он к Георгию. — А вилкой в глаз… Вилок у нас здесь, брат, нет. Не положено… Но ты молоток, правильно фишку просек… Присаживайся!

Здоровяк показал Карцеву на его шконку. Злолицего там уже не было.

— Будь самим собой, — сказал он, присев рядом. — И не слушай всяких там бакланов…

— Я думал, он смотрящий, — оправдываясь, передернул плечами Георгий.

— Ну, когда-то, может, и был, — сказал здоровяк, насмешливо глянув на шконку, за ширмой которой скрылся злолицый. — Гудок его кликуха. Понтов много, а толку мало. А то, что шконка у него козырная, так на ней только летом и хорошо. Зимой из окна дует. И вообще… Я за камерой смотрю. Да ты не бойся, я не кусаюсь…

— Да я и не боюсь, — мотнул головой Карцев.

Смотрящий обладал внушительной силой — как внутренней, так и внешней. Но агрессивности и злопакостного нахальства — ноль. Обычный русский мужик, бесхитростный и добродушный в спокойной для себя обстановке. Безобидным он не казался, но и подвоха Георгий от него не ждал.

— Правильно, бояться не надо. Не верь, не бойся, не проси… Я слышал, тебя Гоша зовут…

— Георгий. Но можно и Гоша.

— Можно. Нормальное имя. А меня Федором зовут. Просто Федор. Погоняло есть, но я его не люблю, я ж не лошадь, чтобы меня погонять. Правильно я говорю?

— Ну да, — поспешил согласиться Карцев.

— А у тебя кликуха есть?

— Ну, была когда-то. В молодости. С пацанами во дворах тусовались. Компания у нас крутая была…

— Здесь, в Рубеже?

— Да, на Южной Доле. Может, слышал?

— Ну почему не слышал? Слышал.

— Наш район так уже никто не называет…

— Но ведь было?

— Было. Давно. И как будто неправда…

— Тридцать девять лет тебе?

— Ну да, почти сорок.

— Мне тридцать четыре. И вашу Южную Долю хорошо помню. Сам я из Алексеевки, — буднично спокойным тоном сказал Федор.

Но Карцев вздрогнул. Южная Доля, а если точнее, несколько кварталов на южной окраине города географически соседствовала с поселком Алексеевка. Издавна южнодольцевские пацаны враждовали с алексеевскими. Сейчас вроде бы все спокойно, но раньше драки, и с поножовщиной, были привычным явлением.

— Да ты не напрягайся, — усмехнулся смотрящий. — Я к тебе претензий не имею. Хотя было, ходил я на вашу Южную Долю… Да, были дела, не соскучишься… Назад бы вернуть все, сначала бы все начать. Ну да ладно… По сто пятой, говоришь, сюда попал. Убил кого?

— В том-то и дело, что не убивал, — мотнул головой Карцев.

— Ты не думай, я не стукач, — благодушным тоном сказал Федор. — И никогда не был… Я человек правильный по жизни, не сомневайся…

— Да я ничего. Просто я, правда, не убивал. Подставили меня.

— Ну, подставы, конечно, бывают. Но очень-очень редко, поверь мне…

— Не знаю, как редко, но я не убивал. Уходил, она живая была.

— Кто, баба?

— Ну да.

— Жена?

— Ну нет…

— Любовница?

— Да нет. То есть вроде бы да. Ну, мы в первый раз тогда, вроде как начиналось у нас… Началось и сразу закончилось. С летальным для нее исходом. Задушили ее. Кто — не знаю.

— А валят на тебя?

— Ну да… Сначала опера насели, затем следователь к стенке припер. Пальчики мои везде, паспорт… Если б только это. Спал я с ней, все улики в ней остались… Следователь напирает. Ты, говорит, сначала изнасиловал ее, а потом задушил… Как будто я маньяк какой-то?..

— Изнасиловал, говоришь? — недобро как-то призадумался Федор.

— Ну нет, не было такого. Все по взаимному согласию.

— А задушил кто?

— Так говорю же, не знаю… Как будто кто-то нарочно меня подставил…

— А что, у кого-то интерес есть?

— Ну, не знаю.

— На воле чем занимался?

— Бизнес у меня свой. Мебелью торгую.

— Дорогая мебель?

— Да нет, эконом-класса.

— Нормально дело идет?

— Я бы сказал, шло.

Карцев чувствовал себя дураком. Не должен был он говорить, что занимается бизнесом. Федор может решить, что денег у него куры не клюют, предложит поделиться. Или еще, чего доброго, адрес разузнает, дружков своих с воли к жене зашлет…

— Что, без тебя никак? — спокойно, как о чем-то прозаическом, спросил смотрящий.

— Ну, без головы всегда тяжело.

— А что, компаньонов нет?

— Нет, сам с усам… Компаньоны — дело гиблое. Или подставят, или, что доброго, киллера наймут…

— Но ведь кто-то же подставил.

— Вот я и ломаю голову, кто…

— Ломай. Твои проблемы, твоя голова, тебе ее и ломать… Только смотри — сам не сломайся. Тюрьма — дело тонкое, но может очень поперек горла встать. Ты, я смотрю, мужик ничего. Шконку тебе определили, здесь и будешь кантоваться. К людям присматривайся, но в душу не лезь. Пустые разговоры здесь не жалуют. Язык не распускай и руки тоже. За свару — спрос. Если вдруг какая с кем проблема — обращаться ко мне, я буду решать вопрос. Если какие-то вопросы — тоже ко мне. Привет кому-то передать — тоже через меня… В нарды играешь? — меланхолично спросил Федор.

— Ну, так…

— Если «ну, так», то лучше не садись. Иван Сидорович у нас в этом плане — хищник, — смотрящий показал на горбоносого мужичка с челюстью пираньи. — Любого в «шеш-беш» порвет. Я сам знаток по этой части, но пару тысяч ему отдал. У нас тут только под интерес играют, такой закон…

— Я понимаю… Сам на деньги играл.

— Где, с кем?

— В бильярд. С друзьями иногда собираемся.

— Но у вас там, наверное, четко — деньги на кон и никаких гвоздей, — вспомнив запах свободы, растроганно улыбнулся Федор.

— Да, конечно…

— А у нас тут развести могут. Предложат на просто так сыграть, а «просто так» — это место, на котором ты сейчас сидишь. Должен понимать, что может быть, если проиграешь.

— Понимаю.

— У нас в хате такого беспредела нет. Да и Зося на этап ушел… Зося у нас по картам был спец. Пять тузов в одной колоде, ну ты понимаешь…

— Шулер?

— Не могу сказать, — нахмурился Федор. — За руку не ловил. Если бы поймал — убил, а так — никаких претензий. И слова плохого сказать не могу. Потому что жизнь у нас такая — за слово спросить могут, не сейчас, так когда-нибудь. Так что за базаром следи. И вообще гляди в оба… А с Иваном Сидоровичем за доску не садись… Кстати, на воле у тебя кто остался?

— Жена.

— Кабанчика заслать не обещала?

— Посылку?

— Ну вот, уже и осваиваешься, — поощрительно улыбнулся Федор. — Да, про посылку разговор.

— Будет посылка.

— Добре. Часть на общак положено, остальное себе. Но опять же, хата у нас небольшая, столуемся всем гуртом. Ну не все, но в общем…

Смотрящий указал на двух кавказцев, парня и пожилого мужчину.

— Ильхаз и Тагаз. Мужики они смирные, ведут себя, в общем, правильно, но за стол садятся после нас. Ты с ними лучше не связывайся, а то можешь не проснуться…

— Чего?

— Ильхаз, молодой, человека зарезал. Случайного прохожего. Тот его спьяну по матушке послал, а этот за нож… Тагаз вообще в авторитете, ну, среди своих. За что повязали, не скажу. Не дело о таких вещах говорить. Но я бы на твоем месте держался от них подальше…

— А этот… — Федор перевел взгляд на неряшливого толстячка в роговых очках, одна дужка была заменена резинкой из трусов. — Чума его кличут. Черт по жизни. С ним за стол никто не садится. Он хоть и не петух, но руки ему лучше не подавай, а то мало ли…

Чума занимал самую крайнюю возле сортира шконку. Постное выражение лица, безучастный взгляд. Как будто не было у него никакого интереса в этой жизни.

— Да, и еще. Если кто-то за столом — на дальний ходить нельзя, — сказал смотрящий, кивнув в сторону сортира. — Сходил на точку — убрал за собой и, главное, помыл руки. Нельзя с загаженными руками ходить, косяк это — и для тебя, и для того, к кому прикоснешься…

Федор долго рассказывал о порядках в камере. Говорил спокойно и обстоятельно. Карцев внимал каждому его слову. Нравился ему этот человек, и неспроста у него возникла уверенность, что с таким смотрящим он не пропадет.