В ожидании жизни

Владимир Левкин

Родился в г. Свердловске. Русский. Вырос в центре города, возле Дома офицеров. В самой обычной семье. Отец и мать работали на железной дороге. Основная специальность – фотограф. Не воевал, не сидел, политикой интересуюсь слабо, пишу для простых людей. С детства имею интерес к литературе и к жизни. Все, что написал, опубликую. Любимые авторы – Э. М. Ремарк, Д. Лондон, Д. Даррелл, В. Высоцкий, Борис Ручьёв. Сюжеты стараюсь брать из жизни. Номинирован на конкурс «Писатель года».

ВЕТЕР-ВЕТЕРОК

4.06.18

Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь, стаи туч, — вспомнилось Михалычу, когда он глянул в окно. За окном на деревенской улице задувало уже не слабо и откуда что берётся у этой погоды, — подумал он. Вроде уже начало июня, а погоды всё нет и нет. А посевная идёт, ни шатко, ни валко, хорошо хоть сегодня, то есть вчера вечером бригадир раздобрился, отпустил его на день домой, кое-что поделать по своему хозяйству. Работы в своём хозяйстве всегда немеряно: там поправить строения, здесь устроить водопой скотине, а то она неразумная всё ломает и топчет, хотя власть придержавшие опять грозят колхозникам освободить их от кулацких пережитков. То есть ликвидировать личные хозяйства совсем, видно наш дорогой Никита Сергеевич решил всё-таки добить остатки крестьянства, что уцелели после сталинской деспотии. А то народ вроде начал подниматься при Маленкове и Булганине, ведь они отменили огромные налоги с крестьянства, дали измученным труженикам хоть какую-то свободу, ввели паспорта сельхоз труженикам, а их детям разрешили поступать во все учебные заведения страны.

Но сейчас власть попала к недалёкому хохлу, притом до того безграмотному, что ума совсем нет своего. Слушает партийных советчиков, кои в сельском хозяйстве совсем не рубят, хотят всё окончательно коллективизировать, зачем вам неразумным свои коровы говорил Никита — молоко можно брать с фермы, а овощи с полей. Толка он плохо понимал, что фермы не в каждой деревне, а овощи сеют не везде и что ездить по бездорожью за каждой картошкой или луковицей, ахинея, получается, говорили крестьяне. «Экую страсть вытерпел сельский народ» думал, Михалыч занимаясь домашними делами, а ведь Вятка меньше всех по стране пострадала от репрессий против кулаков, мало было крепких хозяев. Ну, были в каждой деревне один, от силы два побогаче. Сейчас начали возвращаться из Сибири высланные в тридцатые годы, один такой сосед по фамилии Копытов вон ползает каждый день перед окнами, показывает всем фигушки, притом двумя руками, что с него возьмёшь, справка у него по голове. Ему даже власти вернули его же недостроенный двухэтажный дом, первый этаж кирпичный, была такая мода до революции.

Погода же на улице продолжала портиться, задул довольно сильный ветер и какой-то интересный без порывов совсем, в отличие от нормального. Этот ветер враз пригнал тёмные низкие тучи, до того зловещего вида, что Михалыч даже перекрестился когда пришёл с улицы, куда ходил до колодца раз несколько.

Стало совсем темно, хоть зажигай керосинку, он снова вышел на крыльцо, эта зловещая чернота уже захватила всё небо и только на горизонте мельтешила узкая полоска яркого солнца. Ну, чистый поздний вечер подумал, — Михалыч и услышал первый грозный удар грома.

Затем ветер ещё усилился и больше не слабел, он только набирал свою дурнущую силу: первый удар приняла на себя небольшая копёшка стоящая за огородом. Казалось, просто дунул сказочный великан и сено, за пару секунд поднялось в воздух и растворилось в нём. Михалыч с трудом добрался до собачьей будки за баней и отцепил своего Полкана, но пёс никуда не побежал, а как-то исхитрился, нырнул в отдушину под избу, хотя никогда пролезть туда не мог. Ветер же продолжал усиливаться и бушевать, полетели кверху соломенные крыши бань и хлевов, хозяин с трудом вернулся в избу, — сумасшедшая буря, решил он и осторожно выглянул на улицу, где творилось настоящее светопреставление, она была завалена мусором и сорванными наличниками, по ней бегала чья-то обезумевшая бурёнка, но она скоро исчезла куда-то. Огромная черёмуха у соседей была сломана возле основания и торчала как гнилой зуб, — хорошо мои далеко работают и в деревне совсем мало народу, решил Михалыч и посмотрел в угол, где висели и стояли ещё иконы его матери, не раз прятанные ей от ретивых комсомольцев активистов.

Иконы смотрели на него с какой-то мрачной решимостью, он попытался зажечь свечку, но у него это не получилось, искоса глянул в крайнее окно и увидел как здоровое бревёшко пролетело по воздуху и ударило в кирпичную кладку дома соседей как таран финикийцев… От удара вылетело несколько окон, а его новая изба зашаталась как кордонная коробка, затем подпрыгнула вместе с полом и грохнулась на место. Михалыч молча посмотрел на крышку погреба, и порадовался, что выкопал его глубоко, ведь в основном народ обходился дворовыми голубцами, с крышей из соломы, там все и намораживали лёд зимой.

Он почему-то бросился в сени, где у него стояли ломики и лопаты схватил их, решил глянуть в хлев, с трудом открыл перекошенную дверь и увидел, что крыши там нет, царит полный хаос, а из соломы торчат чьи-то голые ноги, он потянул за них и вытащил в сени молодую соседку. Она была в шоке, но не отпускала годовалого своего сына, он ударил её по щекам, она слабо застонала, а ребёнок заорал, будь здоров как. С трудом опустил их в погреб, на улице было темно как ночью, а изба шаталась и подпрыгивала, словно пьяная, были выбиты все окна. Михалыч полез в погреб и закрыл тяжёлую крышку, но и здесь стоял сплошной жуткий гул, слышались хлопки и удары, в общем, преисподняя наступала, видно сбываются предсказания старух про конец света, — решил он. Затем прислонился к вздрагивающей стенке погреба и закрыл глаза, всё равно темнота.

Сколько продолжалось это забытие он не помнил, очнулся от крика младенца, который вопил громко в отличии от матери, она вообще ни подавала не звука. Михалыч прислушался и к своей радости ничего не услышал, стал нащупывать крышку погреба, она не подавалась, тогда он стал приглядываться в темноте и увидел слабую струйку света слева от себя, минут пять искал ломик и лопату, которые успел прихватить, повинуясь инстинкту самосохранения. Кое-как нашёл ломик и стал ковырять в отдушине, и скоро получил порцию дневного света, — значит, белый свет не накрылся, — решил он.

Вскоре через часик он и откопался, то есть пробил лаз на свободу, покряхтел и ободрав бока полез наружу. Увиденное не обрадовало его, на месте деревни из сорока домов простирался пустырь забитый мелкой щепой и ветками, вместо леса метрах в пятистах сияло солнце. Освещая сплошной бурелом из ели и сосны, лежащий в одну сторону. Ну и как теперь жить подумал он, но от мрачных мыслей его оторвал крик детский, он вернулся к своему лазу и увидел, что женщина, которую он спас, выкинула младенца на улицу, из лаза отверстия торчали её руки, почему-то очень белые. Он подошел, шатаясь, попытался ей помочь, но только взялся за руки, как сразу отпрянул, они были холодны как лёд. Он подобрал ребёнка с земли, это был мальчик, поднял его на руки и сказал, — смотри мужик, что сделалась с деревней!

По следам довольно реальных событий конца пятидесятых годов, когда ураган в Кировской области стёр с лица земли несколько деревень и хорошие леса.