Нефела, Облачная страна

Владимир Михайлович Горбачев, 2017

Биолог Вакано создает технологию, позволяющую наделить человека новыми свойствами. Его эксперименты запрещены на Земле, поэтому он оборудует лабораторию на загадочной планете Нефела. Здесь он вынужден вступить в смертельную схватку с космическими пиратами, которые стремятся захватить новое изобретение, чтобы с его помощью создать армию монстров. Но огромные тучи Нефелы, наделенные жизнью, а возможно, и разумом, не терпят никаких схваток…Роман является первой частью дилогии, в которую входит также роман «Люди Края».

Глава 2. Беглец

Час был ранний, неурочный. Солнце только собиралось вставать, небо над океаном было окрашено в нежный лимонный цвет. Деревья в институтском парке окутывал туман; птицы просыпались в ветвях и робко пробовали голоса. И, разумеется, ни у входа, ни в коридорах сейчас нельзя было встретить ни одного сотрудника. Это и требовалось! На это он и рассчитывал! Петр Вакано глубоко вдохнул бодрящий утренний воздух и решительно зашагал к входу в институт.

Петр Вакано был молод (весной 32 исполнилось), он был самым молодым руководителем лаборатории не только в институте, но и во всей Океании. Он был высокий блондин довольно приятной наружности; изучение имевшихся фотографий говорило, что это у него от матери Марины, русской с примесью финской крови, носившей в девичестве фамилию Зыкова. Кажется, от матери он унаследовал также мечтательность и любовь к животным — почти на всех снимках Марина Зыкова была запечатлена в обнимку с лайкой, или таксой, или с огромным рыжим котом. Впрочем, все это были одни догадки: сам Петр матери почти не помнил, она умерла рано, ему еще пяти не исполнилось. О причинах ее смерти отец не любил говорить, знакомые тоже помалкивали, и у Петра сложилось впечатление, что тут скрывалось нечто нехорошее: алкоголь, наркотики или что-то в этом роде.

От отца-серба Петр унаследовал энергию, силу воли и талант. Да, талант определенно шел от отца — ведь Милан Ваканович был успешным бизнесменом, у него имелось несколько компаний, собственный банк, яхта. Дела мешали ему заниматься воспитанием сына, и Петр находился сначала в частной школе, потом в колледже, потом в университетском кампусе… Возможно, недостаток родительской любви (да что недостаток — полное отсутствие такой любви, вот как это называется!) помешали ему обрести достаточную уверенность в себе; он был не слишком удачлив в любовных делах. В работе, в научных делах ему сопутствовала удача, а с женщинами — нет. Вот и союз с Кэтрин, на который он возлагал определенные надежды, распался, не продержавшись и года. Проблема была еще в том, что Петру, с его мягкостью, некоторой робостью и увлечением работой, нравились девушки совсем другого склада — веселые, энергичные брюнетки, с короткой стрижкой, озорным взглядом, любящие танцевать, ходить на вечеринки, неутомимые в любви. Вызвать ответное чувство в подобной девушке ему никак не удавалось; познакомившись с молодым одаренным биологом, лауреатом десятка премий и профессором (что ж, это мило), проведя с ним день-другой и поцеловав в начинающий лысеть высокий лоб, очаровательное создание удалялось, оставляя в душе покинутого горький осадок. Говоря языком астронавтов, их стыковка не была прочной.

Впрочем, в настоящий момент все это было совершенно неважно. В настоящий момент никакой неуверенности, или робости он не испытывал. Он чувствовал в себе решимость и злость. Эти новые для Петра чувства владели им со вчерашнего дня, после разговора с директором института. О, эта беседа! Стоило ему вспомнить некоторые фразы директора, выражение ее лица, как в нем закипала самая настоящая ярость. А ведь он спешил в кабинет директора, полный надежд! В ожидании похвалы! Это и было самое ужасное — внезапное крушение всех планов.

А похвалы, кстати, прозвучали. Когда Петр явился к Луизе Сонг и сообщил о результатах серии контрольных опытов, он услышал такие слова, как «выдающееся открытие», «потрясающие результаты», и другие, столь же лестные. Хотя иного трудно было ожидать. Ведь доктор Вакано сообщил директору о том, что ему удалось наконец то, что не удавалось еще никому на планете; что он проделал работу, которую признали невыполнимой признанные авторитеты как в области медицины, так и биологии. А именно, он сообщил, что ему удалось создать искусственную плазму крови с заданными свойствами. Это выводило биотехнологию (а Вакано считал себя в первую очередь биотехнологом) на совершенно новый уровень. Это открывало путь к полной победе над самыми опасными, самыми неизлечимыми заболеваниями. К исправлению врожденных уродств. К регенерации утраченных органов. (Больше никаких протезов! Никаких искусственных рук, ног и глаз. Все свое!). А главное — это открывало дорогу к формированию живых существ с совершенно новыми возможностями. Вначале, конечно, животных, и тут примером мог служить его Гром. А потом, возможно, и человека. Не каких-то слепленных кое-как, неизвестно где, шарлатанским образом пруви, а полноценных, сохранивших все социальные связи людей, обладающих целым спектром новых уникальных способностей. Людей, которые могут видеть на расстоянии сотен и даже тысяч километров, дышать под водой, использовать для питания небелковую пищу…

Все это доктор Вакано и изложил своему директору. А затем представил план работы своей лаборатории на ближайшие десять лет. В этом плане чуть не каждый год на выходе значились эпохальные, совершенно невероятные результаты. И что он услышал в ответ? «Боюсь, что вы слишком спешите, доктор», — вот что он услышал. «Вы знаете, я человек широких взглядов, толерантный человек, но утвердить такое направление исследований я никак не могу. Как вы вообще могли подумать, что это может быть включено в план института? Разве вы не слышали о новых нападениях пиратов-пруви на корабли? О жуткой трагедии на Фобосе? О пропаже корвета сил галактической безопасности? И вы хотите, чтобы в такой момент мы открыли фабрику по выпуску новых монстров? Да, конечно, я слышала ваши аргументы, что вы собираетесь двигаться постепенно, что ваши… э-э-э… пациенты сохранят все человеческие черты, но кто может это гарантировать? Я согласна с тем, что ваши… выпускники будут более совершенными, чем обычные пруви — но не значит ли это, что они будут еще более чудовищными? Ваши планы угрожают упорядоченному развитию общества! Животные? Да, и животные тоже угрожают! Даже в большей степени! Вы собираетесь разрушить грань между человеком и животным, между добром и злом, если хотите! Я этого никак не могу позволить, никак! И не только я — ни один руководитель научного учреждения на Земле вам этого не разрешит. А если какой-то безумец и разрешит, то все равно такие исследования будут остановлены по решению правительства, или Совета безопасности; под давлением общественного мнения, в конце концов! И потом, не забудьте, доктор — все ваши открытия сделаны здесь, в институте, в рамках договора, заключенного с нашей администрацией. И мы имеем право остановить эти исследования, даже если вы попытаетесь продолжить их в другом месте. Опыты с «улучшением» животных должны быть прекращены немедленно. Даже то, что вы уже сделали, этот ваш Гром — даже это вызывает оторопь. От меня уже требовали проявить твердость и усыпить эту тварь. Я понимаю, вы привязаны к собаке; ладно, пусть Гром останется, но создать новых монстров я не позволю…»

Да, именно так она и сказала: «Я не позволю». И он понял, что это окончательный ответ. Он тогда не стал горячиться, спорить, заявлять протест. Он просто ушел и стал думать. Он думал всю ночь. Строил один план, другой, третий… И наконец, уже к утру, принял окончательное решение.

…Дверь института при его приближении услужливо распахнулась.

— Доброе утро, доктор Вакано! — пророкотал низкий голос дежурного робота. Увидеть дежурного как нечто целое было нельзя: электронный мозг располагался где-то в вычислительном центре, глаза смотрели на входившего с потолка и стен, а руками служили разного рода отпирающие и запирающие устройства.

— Вы сегодня рано! — продолжал голос. — Спешите продолжить работу?

— Да, Джон, спешу, — ответил ранний посетитель.

— Хочу предупредить, сэр, — произнес голос, когда ученый уже подходил к лифту. — Вчера вечером — точнее, в 23 часа 57 минут — госпожа Сонг выпустила распоряжение, согласно которому вам запрещается выгуливать ваших питомцев в парке. Разрешены только прогулки во внутреннем дворике.

— Вот как? — произнес Вакано, стараясь, чтобы его голос звучал как можно равнодушней. — Что ж, директору института виднее, как строить внутренний распорядок.

— Совершенно верно, сэр! — отозвался голос. — Успешной вам работы!

Ответом дежурному была улыбка, несколько кривая. Она держалась на лице Петра Вакано до того момента, пока не сошлись дверцы лифта. После этого доктор уже не улыбался. Более того — он позволил себе несколько крайне резких высказываний как о самой госпоже Сонг, так и о ее родителях, а также о ее заместителях на посту директора профессоре Варанаси и докторе Хойле. Черт возьми, этот запрет ломал весь его план! Проклятая дама широких взглядов, эта толерантная женщина, как видно, догадалась о его намерениях. И решила им помешать. Она не даст ему вывести из института Грома; а если он бежит и начнет работу в другом центре — скажем, в Сиднее, или Нагасаки — она и там будет ему мешать. Но он не сдастся, не сдастся! В конце концов, кроме Земли, есть другие места, где живут и работают люди. И можно создать собственный центр, в котором никто не будет его контролировать. Деньги можно попросить у отца. Должен же он хоть когда-то, хоть в чем-то помочь сыну! Все это можно обдумать потом. Но бежать надо сегодня, сегодня обязательно; завтра они перекроют все лазейки. И лазейки перекроют, и Грома могут убить. Да, вполне могут. Вызовут его, Вакано, на какое-нибудь дурацкое совещание, а в это время… Нет, надо действовать сейчас, нельзя терять ни минуты!

Доктор чиркнул пропуском по считывающему устройству и вошел в лабораторию. Все здесь было ему родное, все было сделано по его заказу, или его руками, все приспособлено для работы. И все это придется бросить. Ну, что тут горевать; с этим ничего не поделаешь.

А где Гром? Почему не встречает своего хозяина и друга? Почему эта здоровенная черная псина, эта лукавая морда, исполненная собачьего достоинства, не стучит по полу крепким, как палка, хвостом, не заглядывает в глаза? Не кладет лапы ему на плечи? Правда, Гром уже больше месяца, с тех пор, как была введена первая порция плазмы и началась перестройка его организма, не делает многого, что делает любая собака. Но у входа он Петра всегда встречал.

Вакано глянул влево, вправо — и увидел. Гром сидел на столе, придвинутом к окну, и смотрел в окно. Там был парк, а дальше океан, и рассвет над океаном.

— Любуешься? — спросил Вакано. Просто так спросил, не ожидая ответа — пес пока усвоил всего четыре десятка слов, и не мог оперировать сложными понятиями, означающими предпочтение или модальность. Однако Гром, к его удивлению, повернул голову, сдвинул назад нижнюю челюсть, освобождая место для языка, и отрывисто произнес:

— Смотреть хорошо. Нравится. Как пища. Пища для глаз.

Произнеся этот монолог и заметив, что произвел впечатление, пес расслабил челюстные мышцы и наконец позволил себе несколько движений, привычных для обычной собаки: постучал по полу хвостом, склонил голову набок и заглянул хозяину в глаза.

— Ну, ты молодец! — сказал доктор. — Ты даешь! «Нравится!» Уже знаешь, что значит нравится? А гулять нравится?

Гром ответил не сразу. С минуту, наверно, смотрел в пол, размышляя, потом произнес:

— Нравится. А также. Необходимо. Потребность. Облегчиться. И дышать. Все вместе. Очень нужно.

Вакано слушал, не веря своим ушам. Какое продвижение! Явные начатки логического мышления! Определение понятий! Он будто своими глазами видел, как в мозгу пса выстраиваются нейронные связи, как проходят все новые сигналы… Просто руки чесались все это внимательнейшим образом изучить, обдумать — и двигаться дальше. Но времени не было.

— Сейчас пойдем, — сказал он Грому. — Потерпи еще пять минут, ладно? Мне надо собраться. Потерпишь?

Пес скривился, но промолчал, и Вакано начал собираться. Собственно, все нужное — флешки, образцы плазмы — было уложено еще вчера. Сборы состояли в уничтожении полученных результатов. Он стирал файлы, выливал в раковину образцы. Закончив, в последний раз окинул взглядом лабораторию. Правильнее всего было бы все это сжечь. Но тогда бы сработала сигнализация, поднялась тревога… А главное — это было противно его характеру. Нет, он не поджигатель.

— Идем! — бросил он псу.

Когда вышли в коридор, Гром по привычке повернул направо, где был выход в парк, но Вакано окликнул его.

— Сегодня идем во двор, — объяснил он. — В парк нельзя.

И Гром снова его удивил. До этого он никогда не говорил на ходу: речь требовала усилий, и псу надо было остановиться. Но сейчас он догнал Вакано и, идя рядом с ним, напряг горло, помотал немного башкой, словно примериваясь, и произнес:

— Зачем нельзя?

Это был еще один прорыв, еще открытие, но удивляться было некогда, и Вакано так же, на ходу, ответил:

— Так нельзя говорить. «Зачем» — это о цели. Когда что-то хочешь, тогда «зачем». А «нельзя» — это почему.

Пес не ответил, и это было понятно — все же не человек. Они в молчании спустились по пандусу и вышли во дворик. Это был довольно уютный, можно сказать, милый уголок с несколькими буками и белой сосной, цветниками, газонами и альпийской горкой; Вакано иногда любил отдыхать здесь. Но сейчас дворик являлся для них тюрьмой, и доктор смотрел на него, как на тюрьму. Бежать! Но как? Через оба входа, главный и запасной, его с Громом не выпустят, выход в парк тоже закрыт… Может, выбить окно в коридоре первого этажа? Но он не был уверен, что это удастся — там наверняка не простое стекло. И потом, сразу поступит сигнал в полицию, за ними будет организована погоня. Нет, весь расчет был на то, чтобы уйти тихо, не привлекая внимания, и успеть добраться до космопорта в Сиднее раньше, чем руководство института объявит доктора Вакано в международный розыск. А если он уйдет тихо, без взрывов и битья окон, какие будут основания объявлять его в розыск? Никаких оснований. Но как же, как?

— Ты не собирать. Почему? — услышал он знакомый хриплый голос.

Действительно, Гром сделал свое дело, а хозяин не спешил с совком и пакетом, чтобы прибрать за ним. Да он и не взял на этот раз ни совка, ни пакета.

— Не до этого, — объяснил Вакано. — Понимаешь, нам нужно… Мы должны уйти. Бежать.

— Да, я знаю, — сказал пес. — Толстяк приходил. И главная женщина. Говорили, что надо. Чтобы я исчез. От них шла угроза. Тянуло, как ветер.

Петр слушал, пораженный. Спросил:

— Значит, профессор Варанаси и госпожа Сонг приходили в лабораторию? Когда?

— Вчера. Поздно. Ты ушел.

— И они говорили о тебе?

— Обо мне. Но о тебе больше. Большая угроза. Я хотел спрятаться.

Значит, он был прав в своих подозрениях! И сегодняшнее утро дает ему последний шанс. Но…

— Ты говорил, надо бежать, — снова заговорил пес. — Тогда почему мы здесь? Почему не бежать?

— Нам запретили выходить в парк. Мы можем гулять только здесь. А отсюда нет выхода. Я не знаю, как бежать.

— Это преграда. Думать, — сказал Гром.

Он лег на брюхо, голову поднял, повернул чуть в сторону — словно прислушивался — и так застыл. Вакано несколько секунд смотрел на него, потом опомнился: он что, всерьез надеется, что пес найдет решение? Подскажет, как действовать? Нет, надо думать самому. Вариантов, в общем, немного. Или вывести из строя дежурного, чтобы тот не мог перекрыть центральный выход, или все-таки разить стекло в коридоре. И в том, и в другом случае ему нужно что-то…

Еще не зная, на каком варианте остановится, он направился к горке и выбрал камень подходящего размера. Ну… И тут Гром снова заговорил.

— Когда огонь — тогда тревога? Так правильно? — произнес он.

Вакано понял его не сразу. Поняв, кивнул. Но он все еще не знал, куда пес клонит.

— Когда тревога — двери открыты? — продолжал Гром. — Так верно?

Теперь доктор понял.

— Ты гений! — заявил он. — Значит, все-таки пожар! Короткое замыкание…

Мысль о зажигалке и тем более о спичках не могла прийти ему в голову — ими не пользовались уже полвека.

Вначале он думал вернуться в лабораторию и устроить замыкание там. Но когда они пересекали холл второго этажа, в глаза доктору бросился стоящий там монитор. Рядом, как нарочно, лежала на стуле стопка бумаги — видно, кто-то забыл текст реферата. Этого было достаточно. Петр рванул провод, зубами отодрал изоляцию. Ага, вот и розетка. Теперь закоротить… Спустя секунду провод в его руках задымился, розетка вспыхнула, от нее загорелась и сложенная рядом бумага. По всему зданию завыли сирены, замигали лампы аварийной сигнализации. А рабочая сигнализация, наоборот, отключилась, как и ток во всей сети. Это им и требовалось. Когда они выбежали в вестибюль, дверь была услужливо распахнута, а дежурный Джон молчал — ни «здравствуй», ни «до свидания». Даже через парк не надо было идти — прямо по главной аллее, к стоянке флаеров.