Бубновый валет

Владимир Орлов, 2000

«Бубновый валет». Одно из лучших произведений в творчестве классика современной литературы Владимира Орлова. Роман, сочетающий острый сюжет и реалии нашей истории. Завораживающее читателя повествование о любви, загадках человеческой души и вечных ценностях.

6

В дверь постучали. Я нервно надел темные очки и схватил нечитаную запасную полосу.

— Привет, старик! — вошел Владик Башкатов. — Ба! Да ты разукрашенный! Это когда же?

— Тогда же… — буркнул я.

— Ну-ка сними очки! — впрочем, Башкатов сам снял с меня очки. — Так, в рожу всего три удара. Крепких, но три. Значит, били по корпусу…

— И по корпусу, — подтвердил я.

— А где подарок К. В.? Покажь!

— Увы, его нет. Он уже не у меня…

— И отобрали те, что напали? А напали, когда ты вышел из нашей машины и направился домой? Сколько их было?

— Трое. Только вы отъехали, я прошел метров восемьдесят, и тут они выступили из темноты…

— Это потрясающе! — Башкатов был в восторге. — С какой скоростью все делалось! Это надо же было знать, что К. В. нечто тебе вручил, что сигнал подписали в два, что ты поедешь не к бабам, а домой, что к дому ты откажешься подъехать, а выйдешь, как обычно, на углу Трифоновской! А? Каково? Ты думал об этом?

— Я много о чем думал, — сказал я.

— Ты кому-нибудь говорил о посещении К. В.? Хвастался ли подарком К. В.? Показывал ли кому его?

— Тебе-то что? — сказал я резко.

— Потом объясню. Так кому ты показывал? Или кто сам с тобой заговаривал о визите к К. В.?

— Никому не показывал. А говорил со мной о визите один лишь Ахметьев.

— Глеб Аскольдович! — Башкатова опять захватил восторг. — Ну как же я о нем запамятовал! Ну конечно! И что?

— Ничего. Посулил мне неприятности. И напомнил о четырех уже убиенных.

— Именно! Именно! — заявил Башкатов радостно. — Четыре убиенных! Ты — избитый и ограбленный! То ли еще будет!

— Послушай! Тут какая-то чепуха. Отравившуюся и повесившегося я знал, для своих подвигов они имели собственные, особенные причины.

— Ты о многом, братец, не знаешь. И почти ничего не понимаешь! А Глеб Аскольдович, он — умница, и он не зря встревожился. Или возбудился?

— И двое из четырех якобы убиенных якобы в связи с фарфоровыми изделиями — не наши.

— Не наши, — согласился Башкатов. — Но связаны с газетой. Я-то их знал. А ведь есть случаи пока неизвестные. Сколько фарфору выдано? А? Вот и дуй в ус!

— Прости, но все это ерунда! В наши годы, в нашей газете — у страны на виду! — и такие чудеса! Пещера Лехтвейса!

— А ты слышал про нашего Героя Советского Союза с речной фамилией, то ли Тобольцева, то ли Енисеева? Уж какие были времена! Тридцать девятый год, всех на этаже брали, а он Берию облапошил! Да каким образом!

— Очень смутно что слышал…

— Расспроси Комаровского. Он тебе расскажет.

— Это который Стрельцова посадил?

— Ну не он, конечно. Его руками, его пером… Посадили Зять с Тестем… Ни за что! Ради красного словца. Любимца народа! Кулаком по столу! И привет! Эдика Стрельцова посадили ни за что, а ты говоришь — нет чудес!

— Разные вещи… — промямлил я.

— А про этого, который Берию облапошил, наверняка твоя Зинаида знает…

— Мало ли что она знает.

— Ты рассмотрел, что тебе выдали?

— Мельком. Солонка. Определенно солонка. Птица с прижатыми к бокам крыльями. Дырочки маленькие в ее голове… И все… Ростом в два спичечных коробка…

— Я бы часа два вертел твою солонку, все бы рассмотрел…

— Мне было не до солонки… — мрачно сказал я.

— А-а-а… Понимаю, — сообразил Башкатов. — К. В. с тобой поиграл… Ах, Кирюша, Кирюша! Решил провести еще один опыт… Чем же ты, Куделин, так его заинтересовал? И ради каких его польз? Ну ладно, позже разберемся… Ты в милицию заявил?

— Из-за солонки-то?

— А рожа и ребра?

— Сам виноват. Надо было бить первым.

— Ну как знаешь…

На вид Владик Башкатов был совершенный балбес. Рыжий, худющий, ушастый, с длинной шеей, гусь. И нос имел протяженный, впечатляющий, но не гусиный, а тонкий, острый. Любил балагурить по поводу своих мужских достоинств, указывал при этом на нос, приглашая слушателей к ассоциативному мышлению. «Значит, он у тебя — негритянский, — кивали собеседники. — Длинный и как веточка». Башкатов возмущался, призывал в свидетели своих славных мужских удач Проровнера: «Проровнер не даст соврать!» Илюша Проровнер был фотограф, не раз ездивший с Башкатовым в командировки. В свои тридцать лет Башкатов мог сойти за парнишку, выросшего из ношеных ковбоек и китайских парусиновых брюк (с джинсами тогда были сложности), носил он и китайские кеды «Три мяча». Можно было предположить, что он из беспризорников или из семьи, не мучившей потомство воспитанием. В разговорах любил почесывать грудь и бока, да все, что чесалось, слушал чужие слова именно разинув рот, а уж поковыряться в носу было для него первейшим делом. В действительности же Башкатов происходил из семьи потомственных электротехников («С Якоби начинали, с ним…»), по традиции и по душевной расположенности — театралов. И теперь у Башкатова было много приятелей среди модных актеров, скажем, из «Современника». Сам Башкатов рвался поступать в Щуку (дядя служил в Вахтангове), но семья выдавила его в Бауманское. Проработав несколько лет в конторе Королева, он попал в газету, в отдел науки. Артист в нем, видимо, не был истреблен, он любил прикидываться олухом и простофилей, коли обстоятельства склоняли его к этому. Иногда ради развлечения, иногда ради выгоды. Но сейчас передо мной он вроде бы не играл, делал записи в блокноте, кряхтел и почесывал в носу, что соответствовало его творческому и розыскному удовлетворению.

— Ну вот, — встал Башкатов. — Очень интересно. Очень. Остается ждать новой солонки.