Молчание небес

Владимир Потапов, 2019

В этом сборнике вы найдёте рассказы с неожиданными развязками, которые порой заставят посмеяться от души, непременно удивят и, возможно, пробудят лёгкую грусть. Вырезанные из обычной жизни простых людей сценки очень атмосферные. Они проникнуты неподдельными эмоциями. Автор заглядывает в души своих героев, рисует обстановку вокруг, показывает их стремления и надежды, всегда оставляя на потом что-то особенное, что заставит иначе посмотреть и на человека, и на ситуацию. В результате получаются очень неординарные и интересные выводы философского толка. Главный из них – не всё такое, каким кажется. Согласны? Если сомневаетесь, самое время убедиться!

Сухая ветка

— Ну, как вы здесь жили-то?

Григорий сидел с братом за опустевшим, уже прибранным столом. Лишь перед ними стояла бутылка водки да тарелка с холодцом.

Разошлись уже все, хоронившие и поминавшие маму. Сестра Наталия копошилась на кухне с Лидой, женой брата Сергея, посуду мыли, переговаривались невнятно.

— А чего… По-старому живём… Ничего нового… Тракторю так же, а Лидка — на птичнике… Чего у нас… По-старому всё…

Серёжка сидел с тёмным осунувшимся лицом. Кожа обтянула скулы, как у скелета. Лишь две глубокие складки вдоль носа да мешки под глазами… На брата старался не смотреть. Ладони сжаты на столе в замок. Боялся: разожмёт, а пальцы задрожат.

— Ты чего так поздно приехал-то? Чуть без тебя не закопали…

— Машина сломалась, — Григорий отвечал спокойно, хотя внутри всё вибрировало от этой мысли: закопали — и даже напоследок маму не увидел бы. — Пока попутку поймал… К вам же мало кто ездит: грязище — не проехать… Водила, когда починится, подъедет за мной.

Он взял бутылку, разлил по стаканам.

— Так ты что, без ночёвки? — Серёжка поднял голову.

— Без. Хрен её знает, как обратно доберёмся. А завтра в девять встреча важная, там опаздывать нельзя… — Он осёкся, поняв, что сморозил что-то непотребное. — Давай за маму, — сказал глухо.

— Давай.

Серёжка тоже встал. Помянули.

Вошла старшая сеструха Наталия.

— Мужики, ну что ж вы без закуски?! Сейчас, я принесу.

— Да есть холодец, не надо, посиди с нами…

— Сейчас, сейчас… — Она принесла всё-таки солёную капусту, хлеб, котлеты.

Теперь сидели втроём. Три ветки одного дерева. Ещё раз помянули маму.

Григорий не затуманенным пока ещё взглядом обвёл жилище брата. Старое какое всё… И мебель, и обои… Опрятное, но уж какое-то… Старое, одним словом… В городе сейчас такого уже не увидишь. Убогая чистота…

Заметил на низу шторы таракана. Передёрнулся брезгливо. Домой! Какая, к чёрту, ночёвка?!

— Ребята, пока не запьянели, давайте о матушкином доме поговорим. Чего делать-то?.. Делить, что ли?.. — Наталия посмотрела на братьев.

Серёжка опять опустил голову. Отчего-то стыдно было говорить и даже думать об этом. Чего там… Как на базаре получается… Умерла только, а мы… Матушкино…

— Делить, конечно! — услышал он голос среднего, Григория.

И почему-то облегчённо вздохнул. Решили — так решили. И слава Богу…

— Ну, коль Гриша говорит делить — значит, делить… — Наташкин голос по-прежнему звучал спокойно. — Порасспрашивай там у себя: может, кому под дачку надо? Наши-то не купят: безденежные… Домик ещё добрый… И фундамент каменный… 18 соток…

— Разве восемнадцать? — удивился Григорий — Я всегда думал: соток тридцать! Поле целое!

— Это ты просто маленьким всё помнишь. В детстве всё большим кажется. Лид, посиди с нами, — позвала она появившуюся невестку.

— Сейчас я… Птице насыплю, приду… — Та с полным корма ведром вышла во двор.

— Ну, делить — так делить… — повторила Наталия. — А ты Сашку Заречного часто видишь? Он, говорят, с тобой работает…

— Редко. В одном здании, а конторы разные… Редко… — Григорий откромсал вилкой кусок холодца, подцепил и, страхуя другой ладошкой снизу, отправил в рот. — Да у них, честно говоря, «сдувается» контора, — продолжал он говорить с набитым ртом. — Директор дурак попался. Конъюнктуры не чует. Рынок — его ж чувствовать надо! «Сдуваются»! — махнул он рукой. — А ты чего про него вспомнила?

— Давно уж к своим не приезжал. Месяца два. Раньше — чуть ли не каждую неделю, а сейчас… Тётка его просила у тебя спросить: может, что знаешь? У нас же здесь ни телефона, ничего…

— Не, не знаю, — ответил Григорий. Он враз помрачнел. Здесь, в родной деревне, он не был три года. И вспомнил, что Сашка действительно часто ездил в деревню. И всё с полной машиной гостинцев. — Ты что, коришь меня, что ли? Что выбраться к вам не мог?..

— Побойся Бога, Гриш! Я ж тебе про его тётку говорю!

— Думаешь, если я замдиректора, то всё могу, да? — не слушая её, продолжал с напором Григорий. — Думаешь: бросил всё и спокойно поехал, да? Да я по полгода в одних командировках мотаюсь, семьи не вижу! А мне здесь — укорять!.. Совести у тебя, Наталка, нет! «Бросил»… Брошу — и «сдуюсь», как Заречный! И что, на паперть?

— Дурак, — тихо сказала сестра, тяжело поднялась, вышла на кухню.

— Ну, вот чего она?! — сунулся Григорий к Серёжке. — Чего под кожу лезет?!

— Ты и впрямь дурак, что ли? — Сергей внимательно посмотрел тому в глаза. — Чего ты выдумываешь? Тебе бело, а ты — черно… Натка тебе одно, а ты, как попка: «не мог вырваться, не мог вырваться»… Все мы понимаем, чего дуркуешь? Ешь вон, закусывай, а то скопытишься…

Гришка, и впрямь, потяжелел. И ввинтилась в башку какая-то неопределённая обида. Не понять — на кого и за что… Но обидно было — до жути!

— И не привязывайся к Натке. Мы с тобой по гроб жизни ей обязаны! Ей да мамане нашей… Если б не они — хрен бы мы с тобой выучились.

— Ну, ты-то особенно выучился! — язвительно вставил Гришка.

— Сколько бабы могли потянуть — на столько и выучился! — отрезал тот. — ПТУ — это тоже два года. А они одни здесь «ломались». И батя парализованный, и нас снабжать надо, и самим что-то кусать… Молчи лучше! Спасибо бы лучше ей сказал! Дурак ты, Гришка…

Помолчали.

— По командировкам-то куда мотаешься? Не в наши края? А то б заехал…

— Нет. По миру всё больше… Здесь, в России, — редко… Вошла Лида.

— Гриш, там машина какая-то иностранная подъехала. За тобой, поди? А ты что, не останешься?

— Нет, Лид, ехать надо. — Григорий встал. Хмель после Серёжкиной тирады вышибло разом, будто и не пил. Он взял бутылку, разлил по стаканам.

Из кухни вышла Наталия.

— Ну, давайте, что ли… — неуверенно произнёс Григорий. — За матушку… Пусть земля ей будет пухом.

Все подняли стаканы.

— Гриша, я тебе потом документы с оказией вышлю — подпишешь… А я уж здесь, потом, в конторе…

— Подожди ты, — досадливо прервал он её. Как-то брезгливо ему стало в этот момент о шмутках говорить, а она, вон — лишь бы чего-нибудь ухватить… — За матушку!

Выпили. Стали прощаться. Григорий уехал.

* * *

Он сидел на просторной светлой кухне перед ополовиненной бутылкой коньяка, и взгляд его, упёртый в белое пластмассовое перекрестье окна, казался пустым и бездумным.

Хлопнула входная дверь. Но до того, как появилась жена, в кухню ворвался запах её ещё утреннего парфюма. Тук — тук — туфли сняты. Тук — сумка брошена у зеркала.

— Гриш, ребята приезжали?

Он обернулся.

— Я спрашиваю: дети были? А ты чего такой потерянный?

Она подошла к нему. Увидела на столе бумаги. Взяла, прочитала внимательно.

— Натка всю свою долю Серёжке отписала. Или его детям, — глухо сказал Григорий и выпил из стакана.

Она машинально отодвинула от него бутылку и дочитала бумаги до конца. Ласково потрепала его по голове.

— Ну, чего ты… Говорили ж об этом… Тебе хоть частичку надо было от родителей получить на память.

— Особенно… в рублях… — произнёс он раздельно. — В рублях… особенно… Я эту свою долю в десять тысяч за два дня зарабатываю… А получить надо! Как же, на память!.. А Серый их за полгода зарабатывает… Значит, Натка за него ещё полгода отрабатывает… Сначала за меня пять лет… Потом за него два года… Теперь ещё полгода… А мне, Иуде, — «на память»! Раз маму схоронили…

Она присела перед ним на корточки.

— Дурашка, я же тебе говорила: через них федеральную дорогу тянут! Я сама проверяла, через наше министерство бумаги проходили! Попридержать нашу долю, не продавать пока! Там через год-два земля миллионы долларов будет стоить!

Он изо всей силы ударил раскрытой ладонью по этому красивому любимому лицу. Жена отлетела к холодильнику, больно ударилась об угол. Засучила ногами, пытаясь подняться. Кровь из носа струйкой быстро бежала по подбородку и шее. Глаза — изумлённые и полные ужаса и слёз.

А у Григория будто что-то отпустило внутри. Он спокойно взял бутылку и выпил остатки из горлышка. И коньяк так же, струйками, тёк у него по подбородку и кадыкастой шее.

— Я вспомнил, — вдруг сказал он совершенно трезво. — Когда у Заречного умерли родители — все братья ему свою долю отписали. Чтоб доучить. Он доучился. И почти всех в город перетащил. А кто не поехал — помогать стал. Да у нас вся деревня такая! Ни одной паскуды не было! Если только пришлый, со стороны… — Посмотрел на жену. — Чего развалилась?! Платье хоть одёрни, заголилась вся! За пятьдесят уже, а всё, как проститутка, наряжается! И всё «деньги, деньги»!.. Когда ж нажрётесь до отвала?..

* * *

Примирились они, конечно. Не сразу, но помирились. И кровь, и слёзы утёрли. И в деревню свою он через некоторое время съездил. Выкупил у Серёжки полностью домик матушки. Положил перед Наткой с Серёжкой газетный сверток с деньгами.

— Это… — Слюна в горле стояла комком. — Вы… эт самое… сами поделите… Как хотите…

— Сколько здесь? — голос у сестры был, как всегда, спокоен.

— Двести тысяч.

— Куда столько? Ты же говорил: больше тридцати не дают.

— Это сейчас не дают! — занервничал Гришка. — А потом дорожать будет! Дорогу через вас пускают. А зачем вам «потом»? У меня сейчас есть!

— Всё равно много. На всю жизнь хватит…

— Во! А я что говорю?!

Наталия неуверенно посмотрела на младшенького.

А Гришка вдруг перестал горячиться.

— Братишка… Сестрёнка… Я вас очень прошу — возьмите!

Наталия перевела на него взгляд.

— А чего, Гриш, возьмём!.. Возьмём же, Серёжка? Возьмём, братишка, не расстраивайся ты так, возьмём… Ты с ночёвкой?

— Ага, — неожиданно для себя ответил Григорий. — Водилу бы где притулить…

— Я его к себе в дом сведу, а здесь посидим…

— Посидим, посидим… — Лида уже накрывала стол.

И Серёжка почему-то застенчиво улыбался.

…Григорий переписал домик на жену: пусть сама спекулирует. И начисто вычеркнул всё это из памяти и сердца.

И лишь когда встречался в управлении с Сашкой Заречным, то старался делать вид, что не увидал того, не заметил. Чтоб не здороваться.

То ли неприятно было.

То ли стыдно отчего-то.