ХЕРЪ. Триллер временных лет

Владимир Рышков

Профессор филологии в канун революции и его правнук в наши дни последовательно взламывают код русской орфографии и код природы. И оказывается, что самая точная формула, описывающая этот мир, одновременно и самая лживая. Именно так: чем точнее, тем лживей…

Глава шестнадцатая

Андрей давно уже включил зелёную лампу, мягко освещавшую широкую плаху стола, оставляя всё прочее в затаённом полумраке. Он стоял теперь посреди кабинета, разверстав указательно руки в стороны уходящих во мрак потолка книжных полок.

— И вот понимаешь, Лиза… Лиза! — Девушка не отозвалась. — Понимаешь, как выходит оно. Вся русская великая литература, все эти тома были созданы вот тем, отстойным, на наш теперешний взгляд, Гражданским шрифтом, старым словом. А после ничего подобного уже и не было. Вроде бы — отшлифованная, доведённая до максимального прагматизма и доступности азбука, а слово-то настоящее ушло, будто сдулось. Лиза! Эй, ю а о`кей?

Он подошёл к креслу. Лиза была вполне о`кей. Она тихонько спала. Андрей хмыкнул и впервые за весь нынешний вечер по-настоящему расслабился. Вид спящей молодой женщины был подобен умиротворённому морю, тихо плещущемуся лунной ночью у самых ног. Андрею, когда он высвобождал осторожно Лизу из пледа и брал её на руки, казалось, что и свежим морским воздухом повеяло в старом кабинете. И легка была Лиза, как ветерок, однако Андрей знал: это самая большая добыча за все его прожитые почти девятнадцать лет.

В аскетичности и долготерпении этом мало было от некоей старомодности или клерикальной заповедности, скорее, точный расчёт: чем менее впустишь в себя популярных заморочек от мира сего, тем дольше сохранишься в нём неистратившимся, первоначальным. Ведь что-то, какая-то микроскопическая капля крови Адама, первого мужика на деревне Земля, растворённой в тысячах последующих коленах, той, не замороченной Евой крови, течёт в его жилах. И пока не замутил, не разбодяжил эту каплю, ты ещё жив пацанским светлым щенячьим счастьем.

Нельзя сказать, что это давалось Андрею легко, соблазнов валялось по обочинам его тропинки навалом, и он вовсе не сооружал посреди этой жизни некую лакуну схимы и поэтому сейчас, бережно сжимая в руках Лизу, знал, что всё не зря, что она такая же, как он, только пришла с иного, ещё не ведомого ему берега.

Однажды, гостя у бабушки Вари в Муроме, Андрей наблюдал, как пожилой маляр с пьяненьким тщанием выводил белой краской на дверях дощатого околичного сортира буквы «М» и «Ж». Теперь он понимал: то было и самым невинным и в тоже время остро сексуальным магическим действом, где половой вопрос представал во всей своей великой тайне. «М» и «Ж» вроде бы рядом, в одной койке, однако меж ними всегда та тонкая, но непроницаемо-сингулярная дощатая перегородка предместной уборной, разделяющая их на две цивилизации, на два разных подиума во Вселенной.

Вид доверчиво спящей на его руках девчонки примирил Андрея с той прагматичной непосредственностью, с коей она разбросила женские ловчие сети, о которых толковал ещё Екклезиаст. Ведь, по чести, он и сам был тут ловцом. Они вместе хотели занырнуть в ту тайну, что обозначается литерами «М» и «Ж» в чистом, ещё от детства, исподнем, ощутить её незамутнённую поднебесность, а там уж дальше — как сложится.

Андрею удалось, не разбудив, высвободить Лизу из халата, и он уложил её, откинув ногой одеяло, на свою кровать. В комнате было тепло. Потом разделся сам, пристроился рядышком. Он впервые лежал в одной постели с женщиной и теперь с молодым, нерастраченным, яростным интересом сканировал свою добычу. Лунный свет из окна не отражался и не поглощался стройным юным телом, а вроде бы танцевал серебряный медленный танец на её светлой коже, набрасывая мягкими тенями графику её силуэта. Изгиб шеи переходил в плавную округлённость узких плеч, удерживающих маленькие крепкие груди, склинивался к бёдрам, вновь округлялся и, прокатившись по длинным сбегающим к тонким щиколоткам ногам, замирал.

Андрей вдруг понял: вот он — истинный бренд! Не Гуччи, не Бриони, не Како Шанель. Те просто строчили чехлы, скрадывая его пёстрыми тряпками. Быть может, Лиза и чувствовала, знала это, вознося на подиум не прославленные в суетном звёздном мире тряпки с раскрученными вензелями, которые впопыхах за кулисами то стаскивали с неё, то цепляли снова, а этот непревзойдённый бренд. Ощущала себя не живым манекеном, ходячей вешалкой дорогой коллекции, а, напротив, несла истинную ценность в веригах цветных лохмотьев. Кто знает, как мыслят женщины, что дано им знать. Мужик может просто обалдеть от этого тела, гравитация вынесет его самую крайнюю плоть ему навстречу, как ощущал сейчас Андрей, однако, наверное, лишь женщина может до конца оценить то, каким всепобеждающим дизайном облекли её кости и внутренности при рождении. И тогда её всегдашнее смешное кокетство, идиотское жеманство, лихорадочное стремление уцепиться за уходящий с возрастом бренд оборачиваются знанием! Знанием тайны.

«Нет, — думал Андрей, глядя на тихо спящую обнажённую Лизу, — не похоже это на облезшую в нечеловеческой погоне за гламуром дарвиновскую обезьяну. Нет, сэр, вы не джентльмен! Женщина — не шуба, истёршая за долгие годы свой первобытный мех. Тут сработал великий дизайнер».

Конец ознакомительного фрагмента.