Бульвар Ностальгия

Владимир Савич, 2016

Когда я появился на свет, отец мой уже окончил юридический курс местного университета и работал инспектором в областном отделе ОБХСС. И по сегодняшний день я не знаю расшифровки этой аббревиатуры. Что– то, связанное со спекуляцией и хищениями…

Колеса судьбы

…. белесо — молочными атомами зарождается он за окном. Это еще не

свет, а тот грунт, на котором великий художник разольет свои краски. Сегодня

серые, завтра оранжевые, а послезавтра и вовсе электрик. У кровати тусклым

пятном чернеет пара синтетических тапочек китайского производства. Я

просовываю в них свои худощавые ноги и иду на кухню. Под ногами, как

живой, стонет рассохшийся паркет.

Кря, кря. Жик, жик, — жалуется он вещам, встречающимся у меня на пути. Путь

же мой пролегает по длинному и прямому, как пожарная кишка, коридору.

Опасен этот коридор незнакомцу. Здесь, спрятанная в небольшом углублении,

стоит старая музыкальная колонка. Сколько прелестных ножек поранилось об

её коварно торчащий угол! Да и я, всякий раз ударяясь об её угол, кричу

«Шит!» И клятвенно заверяю, что вынесу её в подвал. Вот и сегодня, больно

ударившись лодыжкой, громко ругаюсь, и, бережно погладив ушибленное

место, следую дальше.

Кря, кры, вжи, вжи, — вновь оживает в своей жалобной «песне» паркет.

Мне, в отличие от него, жаловаться некому, хотя жизнь моя не слаще его. Да и

кто жалуется по утрам — это лучше делать в обеденный перекур, или, скажем,

вечером за кружкой пива. Утром варят кофе и спешат на службу. Я тоже варю

кофе, хотя никуда и не спешу. Нет, я — не пенсионер, наоборот, мужчина в

расцвете сил: у меня здоровое сердце и нормальный сахар. Вот только если

чуть повышенная кислотность, но это от кофе. «С этим надо бороться. Кофе —

камни!» — предупреждает меня знакомый доктор. Но я не хочу ни с чем

бороться, тем более с кофе. Мне нравится хруст ломающихся под жерновами

кофемолки овальных крепких, черных, как антрацит кофейных зерен. Нравится

тонкий, дразнящий запах, вырвавшийся на волю кофейной души. Я с

трепетным волнением жду трех пузырьков, свидетельствующих о кофейной

готовности. В своем нетерпении я похож на добродетельного еврея,

ожидающего трех первых звездочек, свидетельствующих ему о приходе

субботы.

Почему я столь много уделяю внимания кофе — да потому, что один глоток

этого горячего терпкого, горьковатого напитка плюс глубокая сигаретная

затяжка, и вас уже тянет поговорить. Кофе — не водочная болтливость. Кофе —

задушевный разговор. С чего же его начать? Может быть сначала?

Изначально мы были разные. Я высокий, он маленький. Я блондин, он шатен.

Он собирал марки, я, кажется, значки. Он был мягким, я ершистым. У него

было непривлекательное имя Павел и безобразная фамилия Оладьев.

Я же имел оригинальное имя Ромуальд и звучную фамилию Воскресенский. У

меня были способные постоять за меня братья, а Павел был единственный сын

у родителей. Я учился в старой с колоннами и английским уклоном школе. Он —

в новой: приземистой, безликой и вечно отстающей. Он любил изучать жизнь

по книгам, я же предпочитал «учить её не по учебникам». Павел обитал в

желтом облупившемся доме, я — из крепких белых силикатных кирпичей в

добротном коттедже. Между домами возвышался импровизированный из досок

и кроватных сеток забор. Но, тем не менее, мы дружили. Нас пытались

изолировать друг от друга, но как было это сделать, если нас тянуло друг к

другу, как разнозарядные частицы!

— Он тебе не друг, — говорили мне родители. У него дурная наследственность!

— Что ты прилип к нему как банный лист к анусу. Он же душный, как парилка! —

поддерживали их братья.

Что я мог на это ответить! Что только с ним я ощущал гармонию?! Что он-

часть недостающей во мне душевной детали?! Да я и слов таких в те времена не знал…

Перемахнув через забор, я убегал к нему домой. Там можно было делать то,

что было строжайше запрещено дома: ходить в ботинках, лазить по

холодильнику и курить. Там я был в недосягаемости от воспитательного

процесса. Никто не воспитывал и не жужжал на ухо: не трогай это, поставь на

место то. Мать Павла вечно работала во вторую смену, отец приходил поздно и

часто в таком состоянии, что не мог не только требовать, но и попросту связно

говорить.

— Родя, быстро домой, — требовательно кричала через забор моя мать.

— Пока, — быстро прощался я. И, давя каблуками скрипучую лестницу,

возвращался домой. Темнело, и вскоре наши дворы погружались в изредка

нарушаемую протяжным гудком далекого поезда вязкую тишину ночи…

Общее проявилось в нас неожиданно и стойко: лет в 16 — 17, когда мы

увлеклись роком. Мы обожали одних и тех же рок-музыкантов: гитаристов Д.

Пейджа и Д. Хендрикса. Павел стал учиться на соло — гитаре, я также предпочел

её другим инструментам. Вопрос собственной группы парил в воздухе. И здесь

впервые в жизни у нас возник спор принципиального характера.

Он мягко — Стань на бас.

Я возмущенно — Почему я. Кто из нас Пол?

Он удивленно, — При чем тут Пол?

Я язвительно — Притом, что Пол Маккартни чешет на басу!

Создай мы собственную группу — я думаю, из неё, ей-Богу, мог бы выйти толк.

Впрочем, может и нет, но жизнь наша сложилась бы по-другому — точно.

Однако мы продолжали упираться и спорить.

Павел спокойно — Ты играешь слишком прямолинейно. Как если — бы художник

рисовал одной краской. Нет оттенков! Послушай Хендрикса. Гитара Джимми

разговаривает, плачет, ласкается, а твоя кричит…

Я раздраженно — Рок гитара — не скрипка Страдивари!

Павел негромко — Звук рождается из тишины…

Я разъяренно — Ты не музыкант, а апостол Павел, рассуждающий как

композитор Бабаджанян…

Не создав своей команды, мы играли в чужих. Я поменял их массу, но найти

себе подходящую из-за своего скверного характера и «неудобного» репертуара

долго не мог.

— Играешь ты хорошо, — говорили мне участники. — Но не то, что надо.

— А что надо? — язвительно спрашивал я.

— То, что любит народ, и приносит бабки!

Мне бы прислушаться, подчиниться, да и играть то, что хотел народ и что

приносило рубли. Но нет же, я вставал на дыбы и возмущенно кричал.

— Васьки! Я думал у вас рок — группа, а у вас оказывается оркестр А.

Мещерякова! Для вас принцип — деньги, а для меня — чистота жанра! «Червону

руту» играйте без меня!

Вскоре в городе не осталось ни одной команды, которая бы после

упоминания моего имени, не говорила: — «С его характером надо работать в

террариуме!» Я стал подумывать о смене увлечения, как неожиданно лучшая в

городе рок группа «Колеса судьбы» объявила конкурс на вакантное место

лидер-гитариста.

Попасть в «Колеса» — означало раскрыть ворота в невообразимый мир

«superstars»! Ради этого можно было и поступиться принципами!

Прослушивание осуществлялось в маленькой, плотно заставленной

барабанами, колонками, микрофонными стойками комнате. По полу

бесчисленными «гадами» ползли иссиня-черные провода. Весь день

витиеватые гитарные импровизации беспрепятственно носились по коридорам

и лестницам ДК Общества глухих (там репетировали «Колеса»). Шум стоял

невообразимый, думаю, от этого грохота местное общество пополнилось

новыми членами! К 6 часам вечера из претендентов осталось двое: я и мой друг

Павел Оладьев. Бесспорно, я играл лучше, ярче, напористей и техничней, а

взяли его. Он играл хуже, но имел решившую в его пользу 100-ваттную, с

вмонтированным усилителем, гитарную колонку! Он вообще в отличие от меня

здорово разбирался во всех этих катодах, анодах, транзисторах и динамиках.

Сказывалась наследственность потомственного электрика! От Павла вечно

пахло канифолью, тогда как от меня одеколоном «Саша». Его часто видели в

компании сомнительных личностей с местного радиозавода, меня же всякую

минуту можно было найти среди хорошеньких шатенок.

— Я играл лучше, и ты — как друг — должен был это признать и честно уступить

мне это место, — сказал я ему по пути к дому.

— У картишек нет братишек, — вульгарно ответил он.

— Отлично! — усмехнулся я. Только запомни, что следующий кон сдавать мне!

И я растасовал колоду нашей судьбы и раздал общий прикуп. Не доходя до

дома, я втиснулся в заржавевшие двери телефонной будки, крепко сжал

пластмассовой бельевой прищепкой ноздри. Набрал простой двузначный

телефон дежурного по ГУВД и голосом А. Макаревича сделал заявление.

«В субботу в 11 утра по адресу подворотня дома Щорса 12 состоится продажа

дефицитных деталей похищенных с городского радиозавода…»

«Думай, прежде чем говорить! Вор должен сидеть в тюрьме!» — успокоил я

себя, засыпая. Да я вообще-то и не волновался, между нами говоря, мало

верилось в ментовскую оперативность.

Но, как в дурном водевиле, его взяли чисто и с поличным. Цена похищенного

составила порядочную сумму. При «хорошем» прокуроре тюремный срок мог

бы легко вытянуть на двухзначную цифру! В последний момент судебный

приговор заменили военкоматовской повесткой. Все это произошло так

стремительно, что Павел даже не успел вынести из ДК «глухих» свою

колонку.

Прошло пару месяцев, я уже играл на его месте и на его колонке в «Колесах

судьбы», как город потрясло известие. Погиб Павел Оладьев. Тело привезут

через неделю. Я был в шоке, а тут еще на следующий день после этого известия

пришло письмо. Видимо оно слишком долго шло, а может — это было письмо из

другого мира? «Ты знаешь, — писал он мне. — Я тут подумал и решил, вернусь,

стану на бас. Мы с тобой такую команду сделаем!». Честное слово, я даже

пытался вскрыть себе вены!

На похоронах собрались все рок-музыканты города. Я же, сославшись на

Конец ознакомительного фрагмента.