Сам я родом из СССР. Воспоминания о себе любимом

Владимир Сергеевич Неробеев, 2021

Люди, прожившие всю свою жизнь при социализме, похожи на цветы, что растут в теплице – за ними особый уход. Дикий, степной цветок принимает на себя все невзгоды природы. Сумел выстоять – ты на коне. Это закон рыночного запада. Не потому ли у нас рыночные отношения «пробуксовывают»?! Партийные и комсомольские работники, службисты из правоохранительной системы, стоявшие ближе к государственной кормушке, враз стали миллионерами и олигархами. Влюблённые в свою профессию учителя, учёные, врачи и прочие остались у разбитого корыта. В этой книги я пытаюсь осмыслить свою дорогу, которой пришлось пройти в этой жизни… Содержит нецензурную брань.

Война без поля брани.

Гавнюк затаил на меня злобу. Кто любит выслужиться, злобные людишки. И злопамятные. Сержант, пока шёл курс молодого бойца, не упускал ни единой возможности «щелкнуть меня по носу», и когда ему это удавалось, как ребёнок не скрывал своей радости. Его окружение (сержанты роты курса молодого бойца) то же испытывало массу удовольствий, и никто не удосужился спросить того же Гавнюка, мол, а за что ты над ним так издеваешься. Солдат как солдат. Опыта в службе нет, понятно. Отсюда и оплошности, как-то: расстёгнут воротничок гимнастёрки; не встал по стойке «Смирно!», когда мимо проходил тот же Гавнюк, а просто поднялся с табуретки. За всё это полагалось драить гальюн. А я и не спорю. Кому-то же надо его драить. Драить, значит, драить. Шёл и драил гальюн. Главное, чтобы не было в «одни ворота». Но Гавнюк не унимался. Я анализировал поведение сержанта. Он то ведь в часть попал после курса младшего комсостава. На тех курсах он бедный, очевидно, натерпелся, будь здоров! Там, скорее всего, «Гавнюки» были похлеще его, дай Бог терпения. Вот он и отыгрывался на мне. Кроме того, как подсказывает мой жизненный опыт, есть множество людей, которым очень и очень дурно, если другим хорошо. Моя служба была действительно хороша, чтобы ей завидовать.

Надо идти на политзанятия. (Может ли жить солдат без умных слов Никиты Сергеевича Хрущёва из доклада на очередном съезде партии). Тут звонок дневальному: Слуцкий требует рядового Z на репетицию новогоднего концерта.

Надо идти на строевую подготовку. Тут опять звонок дневальному роты: «Рядового Z с баяном ждёт машина у проходной, надо ехать в подшефный детский садик. Там то же предновогодние репетиции начались». Я, откровенно говоря, замотался с этими спецзаданиями. Уставший, приезжаю в часть, поднимаюсь в роту, а там уже Гавнюк, как кот возле мышиной норки, ждёт, поджидает. Видите ли, я кровать плохо заправил, плохие стрелочки навёл по бокам одеяла. Отдаю солдатам подарки от детей. (Печенье, конфеты, галеты, — без этого от них уехать просто было невозможно) и поступаю в распоряжение кота, то бишь, Гавнюка, что я говорю. Он в присутствии своих сторонников, потирая руки, начинает «выворачивать» меня на изнанку (его любимое выражение). Правда, при виде конфет и печенья изрядно глотают слюнки, но я им не даю, — не заслужили: сначала «вывернете», потом будем посмотреть.

Процедура «выворачивания» такова: Гавнюк сдёргивает с моей кровати одеяло и подушку, и заставляет меня вновь заправить постель. Как бы хорошо я не заправлял, он упрямо сдёргивал одеяло и заставлял вновь заправлять. Его свита от души гоготала, мстя мне за не выданные им сладости. Я заправляю отлично кровать, а результат тот же. В течение двух часов, пока длился у других солдат тихий час, меня тихо насиловали. Это могло продолжаться и на следующий день, следующий и следующий. Как-то мимо проходил командир нашего взвода лейтенант Васин. Он слышал гогот свиты сержанта и видел то действо, над чем они, собственно, смеялись, но не заострил своего внимания и вошёл к себе в кабинет. Через какое-то время прозвучал подъём, и солдаты пошли на плац и я с ними. На пороге меня окликнул комвзвода лейтенант Васин, попросил зайти к нему. Чтобы не нарушать канву сюжета, о Васине, о его трагедии я расскажу обязательно, но позже, и вам станет ясна картина нашего с ним разговора.. Вы не поверите, но я вновь повстречал очередного «родного отца». На следующий день в тихий час меня снова стали насиловать. Но теперь уже гогота свиты не было, ибо гоготать было не над чем. Как только Гавнюк сдёрнул одеяло с моей кровати, я прикинулся шлангом: стал ходить вокруг кровати, мурлыча себе под нос какую-то песенку, прищуривал глаза измеряя, ровно ли стоит кровать; стал поправлять пружины довольно криво закрученные, переворачивать матрац десять раз с боку на бок. Шло время, а гоготать не было причины. Я заправлял постель и на каком-то этапе сам сдёргивал одеяло и начинал по новой. Уже прошёл тихий час, идёт построение. Разве можно оставить постель не заправленной!? Гавнюк отталкивает меня от кровати, сам начинает быстро заправлять, но не успевает это сделать и получает от командира роты взбучку. Вот тут бы пригодился гогот соратников сержанта, но им было не до смеху. Гавнюку комроты пообещал гауптвахту. И это всё итоги урока, который мне преподал лейтенант Васин во время нашей беседы. А теперь о трагедии Васина.

Он был студентом четвёртого курса музыкального училища. Заканчивал вокальное отделение, уже шла практика, он стажировался в оперном театре. Ему прочили чудесное будущее. Он этого заслуживал. Великолепный тенор, легко справлялся с «фа-диезом» второй октавы. «Что тут такого?» — спросите вы. Да, были и есть тенора, которые берут «соль»,«ля» и выше, но «фа-диез» второй октавы даётся только счастливчикам, как говорится, это от Бога. Во время весенней распутицы студент Васин снял мальчугана со льдины, стоя по пояс в ледяной воде. Дальше была простуда, осложнения и в результате не стало того чудного голоса. Врачи ничем не помогли ему. А тут армия. После срочной закончил скороспелые курсы офицеров, и был прислан стать командиром нашего взвода. Вот такая вот оказия. Можно ли теперь утверждать, что мы сами себе выбираем жизненный путь.

До окончания курса молодого бойца еще далеко, и Гавнюку было время «разгуляться, расплясаться» надо мною, благо мне на помощь приходили то Слуцкий, то Васин.

Три раза в неделю мы всей ротой делали пятикилометровые марш броски на пойму реки, где на её берегу расположен армейский полигон. Один взвод занимался боевой подготовкой, по уши зарываясь в глубоком снегу. Другой — под навесом учился не промахиваться из пистолета ТТ, попадать в цель. Третий ещё что-то и т.д. Перерывы между занятиями длились пятнадцать — двадцать минут. А мне перерыва не полагалось: Гавнюк учил меня ползать по — пластунски, животом утюжа снег. Тут же Васин подзывал меня, приказывал на краю полигона поправить перекосившиеся флажки ограждения. Тихонько при этом советовал особо не торопиться, что бы этого занятия хватило до конца курса молодого бойца. А полигон-то большой. Я нехотя слонялся от флажка к флажку, пока труба не затрубит отбой занятиям. Гавнюк, бедняга, охрип на ветру, подгоняя меня быстрее выполнять приказ. Честно признаюсь, до конца курса я так и не исправил кривизну флажков, как ни старался. А потом Гавнюка не стало. Кроме меня, у него ещё был объект воспитания во втором отделении. Рядовой Струков. На нём сержант заметил грязный воротничок. Чтобы впредь такое не случалось с другими солдатами, Гавнюк придумал такой дидактический метод воспитания подчинённых: отпарывался старый воротничок у гимнастёрки и клался на стул у изголовья солдата. Среди ночи (надо же такое придумать) сержант поднимал всё отделение, клали воротничок на простыни и несли всё это в дальний угол двора, закапывать. Ритуал такой: закопаешь грязный воротничок, и он больше никогда не появится у солдата. И другим неповадно будет носить грязные воротнички. Земля была промёрзшая, пришлось её долбить. А долбил кто? Рядовой Струков. Лопата в один прекрасный момент соскользнула и ударила по сапогу, да насквозь и отрубила солдату мизинец на правой ноге. На следующий день Гавнюка разжаловали в рядовые и отправили на периферию. Нет, есть всё-таки на свете Бог. Когда он «выворачивал» меня на изнанку, то обещал добиться того, чтобы меня после окончания курса молодого бойца отправили на эту самую периферию. «Вместо кнопочек, — говорил он, а окружение ржало, — будешь на периферии лямку тянуть. Через день на ремень, через два на камбуз». Бог всё-таки не Микишка, видит на ком шишка.

Вскоре закончился курс молодого бойца. Меня распределили в девятую роту, где старшиной был тот «покупатель» с планшетом, который забирал меня с призывного пункта. Потом я узнал, что этот старшина, как только привёл нас в спортивный зал, пошёл в роту курса молодого бойца и в ведомости распределения солдат по ротам напротив моей фамилии поставил галочку и приписал: «В девятую роту». Так что не будь я даже музыкантом, то ни как бы не попал через день на ремень, через два на кухню. И ещё. Я в корне не согласен с Овсепяном и его Джульбарсом, что старшина смешно ругается. Он нормальный мужик. Может быть, когда и срывался, так с нашим братом иначе нельзя. Судите сами.

Наше отделение по плану должно было заниматься боевой подготовкой: стрелять из автомата Калашникова, но не просто стрелять, а учиться отсекать два или три патрона. Это только кажется, что пустяшное дело. На самом деле не успеешь прикоснуться к курку, как полмагазина патронов уже по ветру гуляют.

Так вот надо было ехать на стрельбище, а офицера никакого не было. Командир роты только что уехал на полгода в академию на курсы повышения квалификации. Один командир взвода в отпуске. Другой на больничном. Третий с инспекторской проверкой мотается по периферии. Остался только старшина. Но не старшинское это дело боевая подготовка. Обмундирование там или оружие. Особенно он следил за оружием. Не дай Бог увидит в стволе автомата пятнышко грязи, — за можай загонит. Старшине пришлось всё-таки везти нас на стрельбище. Начальник штаба приказал и всё тут. Хочешь, не хочешь, а другого выхода нет. Загрузили ящик с патронами в машину и в путь. Надобно вам знать, что для учёбы отсекать выстрелы используют холостые патроны. Для солдата это такое муторное дело, ну просто швах. Представьте, когда стреляешь боевыми, пуля, проходя ствол, тащит за собой, как пылесос, всю грязь. И ствол, посмотришь, сияет радужными кольцами. А в холостых патронах другой порох, дешёвый (надо же хоть на чём-то экономить). После выстрела таким порохом ствол коксуется, и попробуй его вычистить. Мы пошушукались в машине и решили хотя бы чуть-чуть облегчить свою жизнь. Договорились набить до отказа несколько магазинов. При удобном случае садануть очередями. (Один, два автомата гуртом легче почистить, чем каждый будет мучиться над своим). Надо было выбрать из солдат смельчака, который пустил бы очередь, другую. Жребий пал на меня. Старшина, якобы передо мной благоволит. Да, действительно он ко мне, относился хорошо. Да и другие у него не были в опале. С чего они взяли, что я числюсь любимчиком у старшины. Просто у меня закваска такая. В детстве я не водился со сверстниками, а играл с ребятами старше меня. Наверное, вот отсюда всё пошло и поехало. В клубе в самодеятельном ансамбле было много офицеров и сверхсрочников. Я вёл себя с ними на равных. Наверное, это отложило свой отпечаток на мою жизнь в роте. Кстати, вновь назначенный командир роты капитан Старцев (очень хороший кларнетист) поручил мне постоянно вести политзанятия с солдатами нашего взвода. А командир взвода старлей Орлов, который должен был проводить политзанятия, вместе со Старцевым запирались на сцене клуба и резались в шахматы.

Наверное, вот поэтому в отношении холостых патронов я пошёл на сомнительный шаг, что чувствовал себя в роте вольготно.

На стрельбище была хорошая погода. Припекало солнце. Старшина разрешил нам раздеться до пояса, снять сапоги и ходить разутыми, что и сам с удовольствием проделал. Стали стрелять. Первым стрелял старшина из своего автомата. Он умудрялся отсекать по одному патрону аж десять раз к ряду. Это довольно сложно. По крайней мере мне, новичку в этом деле, нужны были тренировки и тренировки. Старшина даже ритм цыганочки изобразил, а паузы заполнял постукиванием костяшкой пальца по цевью автомата. (Кстати сказать, один сверхсрочник в штабе части, скорее всего бухгалтер, изображал мне цыганочку на счётах, при этом производил точные арифметические действия). Старшина, «сыграв» на автомате очередное колено, обернулся ко мне, говоря:

–Не ты один мастак выводить коленца. На, — протянул он мне свой автомат, — попробуй, может, получится.

Я промолчал. Из автомата старшины вылетело столь гари, да я ещё прибавлю сколько, а ведь чистить свой автомат он никому не доверит. Ан дудки! Доверил, только в приказном порядке. Я всё-таки дал две очереди из своего автомата (Договор с ребятами дороже денег). После этого старшина приказал нам отдельно собрать автоматы, которые надо было чистить. Связал их ремнём, добавив туда и свой автомат.

–Это тебе как бы премиальные за усердие, — сказал полушутя, полусерьёзно старшина. — Всем тихий час, а ты будешь в моей каптерке драить каждый ствол.

–Если так дело пойдёт, ты скоро разучишься играть на баяне, — смеялись Старцев с Орловым, проходя мимо каптёрки. О, «отцы родные», где вы!

Каждый тихий час я, согласно выпавшей на мою долю планиды, коптел в каптёрке, не покладая рук. Это было для меня как бы уроком: не прямиком надо ходить, а выбирать дорожку. Я ведь знал на эту тему хорошую притчу, да забыл про неё: спрашивается, почему Сталин ходил всегда в сапогах, а Ленин в ботиночках. Да потому, что Сталин пёр напролом, а Ленин искал удобные дороги.

Однако, кроме тихого часа была и другая жизнь в части, например, занятия по боевой и политической подготовке, репетиции в клубе. Конечно, для меня предпочтительней было второе. Я так не любил муштру боевой подготовки, зубрёжку наизусть того, что в гражданской жизни мне уже никогда не пригодилось. А политзанятия!? Это же анекдот. Три года изучать один и тот же доклад Никиты Сергеевича. Маразм, да и только. Как мы его изучали? Солдаты делали всё, кроме изучения этого доклада: втихаря играли в карты, на ушко шептали друг другу анекдоты, писали письма родным и близким. Кругом одно враньё: солдат врал сам себе, делая вид, что он изучает доклад; солдаты врали друг другу и коллективно делали вид, что заняты делом; комвзвода тоже врал себе и нам, что ведёт политзанятия. На самом деле офицер был занят составлением всевозможных отчётов, схем, графиков, таблиц, которые позарез нужны были штабистам для отчёта перед вышестоящим начальством. Бедняги, офицеры были завалены этими бумажками, отсюда и ложь не открою секрета, если скажу, что мы и сейчас живём, погрязшие во лжи. Думаем одно, говорим другое, а делаем и вовсе третье. Протектор на колёсах нашей жизни давно стёрся до нуля. Он способен только буксовать, а мы делаем вид, что едем и довольно неплохо. Вот-вот догоним Запад. По некоторым параметрам уже и перегнали ненавистных капиталистов. Например, по воровству из общего котла. И в этом вопросе мы вроде бы боремся. С коррупцией, например, а на самом деле только делаем вид. Кому охота, к примеру, торчать день, а то и два в очереди, чтобы пройти техосмотр. Не будь очереди и волокиты, да ради Бога. Нет, ты вынужден сунуть нужному человеку две, три тысячи рублей, и, получив от него оформленные документы, со спокойной совестью крутишь баранку. А если учесть, что у нас везде и во всём очереди, то можно смело заявлять: россиянин рождён для очередей.

Есть, однако, в нашей безобразной жизни небольшие отдушины. Это то дело, которые мы любим и отдаём ему всего себя без остатка, да и всю свою жизнь туда же. Живя этим делом, мы забываем обо всём на свете. Мне до лампочки было враньё на политзанятиях, когда я приходил в армейский клуб на репетицию. Конечно, кто-то сейчас скажет про меня: «Да ладно, сачок несчастный. Ты убегал в клуб, чтоб не нести, как все службу». Доля правды в этом есть, но только маленькая доля, и вы сейчас поймёте почему.

Однажды Слуцкий принёс на отрывке простой бумаги (заметьте, не нотной, а простой) какую-то песню и принялся с нами разучивать её. Концерт завтра в Доме Офицеров, не в нашей части среди своих друзей и знакомых, а на другой сцене и для другой солидной публики. Управление КГБ СССР проводило всесоюзное совещание чекистов. Оно не афишировалось по понятным причинам. Но мы знали и готовились к концерту. Слуцкий дал мне куплеты этой песни, и я должен завтра её спеть. У меня была отличная память, но в такой ситуации, когда нужно «по заказу»…иная тематика… я просто выбивался из колеи. Ладно, в сторону все эмоции! Идёт концерт, я начинаю петь. Первый куплет, второй, третий. Всё хорошо. В последнем куплете мне память вышибает последнюю строчку. Нужно время, чтобы вспомнить её. Как сейчас, помню пою: «И, если я по дому загрущу, под снегом я фиалку отыщу…» И здесь провал. Слуцкий дирижировал ансамблем, стоял в пол-оборота ко мне. В этот момент он закрыл глаза, но движение рук не остановил. Я стал нести чушь, состоящую из нескольких слов, типа: «И завтра спутник в небо запущу!» И тут просветление в памяти, и Слуцкий открыл глаза, показывает мне на свой рот, мол, пой за мной, и мы вместе с ним закончили: «И вспомню о Москве!». Лажа была настолько незаметной, что не повлияла на овации зала. Песенка эта была только у режиссёра фильма. Завтра она шагнёт с экранов на радио и телевидение. Станет хитом на долгие, долгие голы. А мы её спели сегодня. Сколько радости для творческого человека! Ради таких мгновений проходит наша жизнь.

И снова я возвращаюсь к мысли, что не мы выбираем пути наши. Как-то на репетиции мы разговорились с гитаристом Володей Кудрявым. При нашей части была средняя школа для солдат, желающих получить среднее образование. Володя посещал девятый класс. Узнав, что у меня только семь классов образования, он предложил мне ходить с ним на занятия, естественно, записавшись у директора школы.

Конец ознакомительного фрагмента.