Брат мой названый

Владимир Смирнов, 2013

Три времени – конец XIX века, предвоенные 1940-41 годы и начало века XXI. Три города – патриархальная Молога, Санкт-Петербург и ещё один, легко узнаваемый. И два наших современника, попавшие в прошлое и пытающиеся понять окружающую жизнь, найти там своё место.

Глава 5

Ника убежал, а я остаюсь переваривать услышанное. Рассказал мальчик много и подробно, с кучей разных мелочей, что вполне понятно — возраст, впечатлительный, память хорошая. Не то чтобы он меня полностью ошарашил — кое-что я успел понять и до него.

Сам по себе всплывает в голове старый фильм. Герой в незнакомом городе на другом берегу океана, без денег и документов. И как-то выкручивается. Что у меня? Незнакомый знакомый город. Жилья нет, но часов через двенадцать надо будет где-то заночевать. Банковского билета в миллион фунтов стерлингов нет, только мелочь, полученная от Ники. Джековы деньги по причине жёсткости пока что не годятся даже в качестве туалетной бумаги. С языком всё ясно, за сто лет он изменился мало. Аборигены меня поймут, ежели не на жаргоне буду общаться. Впрочем, за последнее время поумнел, к тридцати годам перешёл на нормальный язык, хотя студенческий сленг ещё проскакивает. Но следить за речью всё равно придётся. Реалии своего времени надо забыть. Здесь нет электричества, радио и всего, что с этим связано. В сущности, всё это похоже на некую игру с изначальными ограничениями. Заиграюсь, забуду, пообещаю кому-нибудь позвонить завтра с утра — ничего страшного, как-нибудь выпутаюсь. Не Штирлиц в логове врага. Ладно, поживём — увидим.

А места, о которых Ника рассказал, — знакомые. Родник — сам туда хожу с такими же бутылями. Не то что колодезная вода не нравится — просто привык, ритуал такой. Деревня с церковью — Сельцово, другой там нет. И в развалины храма, который когда-то был Преображенским, захожу иногда. Захожу просто так. То ли из прошлого хочу что-то вытащить, то ли ещё почему — не знаю. Однако Преображенским он только был или и сейчас им несмотря ни на что остаётся? Если когда-нибудь сподобятся вернуть его к жизни, должны будут освятить. Стало быть, сейчас он вроде как никакой, безымянный. Это я понимаю. Но, с другой стороны, люди, построив храм в конце восемнадцатого века, вроде бы отпустили его в самостоятельную жизнь, а сами только приходили под его своды. Приходили каждый со своим, признавая тем самым его власть. Однажды пришли разрушители, с каменной плотью они кое-как совладали. Не до конца, правда, но для отчёта, видимо, хватило. А вот с духом у них, похоже, не получилось. Что-то в храме такое осталось. Чувство всегда какое-то странное, будто не в развалины захожу, а в недоступный никому мир, живущий по своим законам. Может, этот самый мир именно Нику и приглядел? Приглядел, потом преобразил всё вокруг. Но для чего?

Впрочем, вряд ли. Он же потом домой звонил, пока к лесу шёл. И это было ещё в нашем времени. Да и я попал сюда безо всякого храма. Или это Волга меня ночью на берегу выбрала?

Однако что-то много безответных вопросов появляется. Может, эмоции захлёстывают? Самое лучшее сейчас — просто отвлечься, посмотреть на Волгу. Спешить некуда. До половины второго ещё… Смотрю на часы. Семь.

Глазами вверх на колокольню. И вчера посмотрел бы так же. Почти половина десятого. Ставлю часы. Ладно хоть механические. Заводная головка и в каменном веке не подведёт. Бьют куранты — как-то ярче и богаче. Ну да, колокола сбросят только через тридцать с лишком лет, но ни сами колокола, ни звонари об этом не знают. А когда через много лет появятся новые, самого большого не будет. Странная мысль — колокола как живые существа. Что они знать могут? Мистика? А ты сам здесь — не мистика? В командировку от института экспериментальной истории приехал материал для диссертации собирать? Несмышлёных предков, ни джинсов, ни компьютера не видевших, уму-разуму учить? А может, учиться у них? Но чему? Жизни?.. Это не ответ…

Но почему именно я? Жаловался на глупости века двадцать первого? Было такое. Но ведь не на берегу. И кто не жалуется на жизнь? На любом форуме, в половине блогов кроют нашу разлюбезную эпоху во всех направлениях по полной программе. Ищущих много, а обрящети — мне выпало? Наказание? А может, шанс? Но какой? От кого? И дальше — что? Или куда?

Ещё немного, и крыша точно поедет. Действительно, пора отвлечься.

«Боярышня» с «Боголюбскiм» так и стоят у причалов. Интересная пара — белая мадонна. Правда, лорд, то бишь князь, даже князь Андрей, тоже белый. Но это уже детали. Пусть будет в белом фраке. А боярышней, хоть и явно старомодно звучит, можно Наташу Ростову назвать. Чем не пара?

А куда, кстати, пароходы ходят? Для Шексны вроде великоваты. Плотины ещё нет, Волга вверх, помнится, несудоходна. Разве что до Мологи. Копался бы в истории посерьёзнее — знал бы. Ладно, узнаем. И Мологу интересно посмотреть. Недалеко от неё должна быть деревня, где прадед родился. Боброво.

Покойный Макарыч, главный всего этого наш знаток, как-то в музее Мологи показал мне нарисованную карту со всеми затопленными деревнями, сёлами, храмами. Простенькая такая, как ненастоящая. Деревень множество — и жирный контур береговой линии как удавка их все охватывает. Кто в удавку не попал — может, и повезло. Может — потому что и из них не все целы. Боброво — попало…

Правда, летом девяносто восьмого прадеда в Боброве нет. Ему уже семнадцать (забавно — прадеду семнадцать, правнуку в том же году за тридцать). Он сейчас третье лето плавает на баржах в Петербург, сюда возвращается только на зиму, но этой осенью поедет в город — и на всю жизнь. Женится только через пять лет на белошвейке, моей будущей прабабке, так что пока один. Интересно: увижу — узнаю?

И вообще, эффект бабочки — он существует или это выдумка наших кабинетных романистов-сценаристов? Экспериментировать, однако, боязно. Конечно, если раздавлю только бабочку, вряд ли что-то изменится в будущем, серьёзный гром не грянет. Не тот срок. Однако буду поосторожнее.

— Простите, сударь, я здесь каждое утро прогуливаюсь, но Вас первый раз вижу.

Оборачиваюсь. Вполне благообразный дед в светлом костюме и с тростью. Лёгкая то ли шляпа, то ли панама. Не знаю, как она здесь называется. Канотье с фотографии Волькиного деда, которое носил Хоттабыч? Или которую, потому что шляпа? Попробуем поймать его тон и поговорить.

— Я только вчера приехал сюда и с утра решил посмотреть город.

— Позвольте представиться: Александр Павлович, учитель на пенсии.

— Очень приятно. Михаил.

— А по отчеству, извините?

— Дмитриевич, но можно просто…

— Как это просто? Вы взрослый человек, хотя и много младше меня. Мы незнакомы, и у меня нет никакого права называть Вас по имени и тем самым показывать себя невоспитанным. Как я понимаю, Вы не местный. Вам нравится? Вы на Волге раньше бывали?

Бывал ли я на Волге? Да если я расскажу хоть немного из того, что знаю, ты, дед, с ума сойдёшь! Однако отвечаю соответствующе:

— Впервые Волгу вижу. Красиво…

— Не сочтите за назойливость, Михаил Дмитриевич, просто старческое любопытство. Вы здесь по делам или просто так?

— На пару дней приехал к знакомым.

— На пару дней — это как?

— Что — как? — я не очень понимаю вопрос.

— Молодой человек, я всю жизнь преподавал словесность в гимназии, знаю пару брюк, пиджачную пару. Есть пара чайная, пара семейная. Два сапога — пара. Но пара дней! Дни не могут быть парными! Это не по-русски. Вас где этому безобразию учили?

Ну вот, первый прокол. У нас и не заметит никто, а здесь, похоже, ухо режет. Утренние мужички, конечно, тоже не среагировали бы. Но учитель словесности, да ещё воспитанный, небось, на классическом русском романе, сразу просёк.

Просёк! Если я сейчас это слово вверну, он дара речи лишится. А где учили, того университета нет ещё. Тем более что правильной русской речи у нас толком вообще нигде не учат.

Видимо, моё молчание старик понимает как согласие, поэтому вполне миролюбиво продолжает:

— Ладно, не буду Вас мучить. Не новость, что молодёжь нынешняя русский язык не знает. Только уж запомните, пожалуйста, что по этой паре дней (он как-то особенно её выделил) будут судить не только об уровне Вашей грамотности, но и вообще о Вас. Если, конечно, Вы окажетесь в приличном месте.

Эх, дед! Нынешняя молодёжь не знает! Здешняя. Услышь ты нашу молодёжь, не такое бы сказал. А ежели бы в уши твои попало, что с экрана сыплется, так бы сразу и в мир иной от всего этого сбежал.

— Спасибо, Александр Павлович, постараюсь от этой пары избавиться.

— Ну и славно. Позвольте откланяться, не буду Вас отвлекать от столь приятного созерцания нашей Волги.

Дед старомодно приподнимает шляпу-панаму и идёт дальше.

Первый диалог в девятнадцатом веке. Как-то сами собой в моей речи проявились вполне приличные в духе здешнего времени слишком правильные фразы. Похоже, старик ничего не заподозрил. А что он, собственно, мог увидеть? И я хорош, ни о чём не расспросил. А о чём должен был? Как они без радио живут? Ага, и ещё без телевизора с Интернетом. Вопросы идиота. И другие вряд ли были бы умнее. Так что пока только молчать и слушать. А говорить — так только с Никой.

Одиннадцатый час, есть хочется. Пойду на Мытный.

Поворачиваю назад, иду по набережной. Чтобы зайти внутрь, придётся либо площадь пересечь и выйти на Крестовую, либо весь рыночный квартал пройти чуть ли не до Стоялой. Потому как с Крестовой на рынок два входа по краям, а с берега почему-то один, хотя явно напрашивается второй. Смотрю вперёд. По всему боковому фасаду галерея. Надо будет снимочек сделать, только сначала съем хоть что-нибудь. С набережной, где этот второй вход напрашивается, прямо в дом въезжает телега. Уверенно, как и должно быть при въезде под арку. Иду туда. Действительно, ворота, арка и вход. Значит, не зря напрашивается, был! Интересно, в каком году заложили? Одновременно с галереей или позже?

Сразу за входом небольшой навес. За прилавком разбитной малый моих лет. Гора пирожков и бочонок с чем-то. Надо бы присмотреться, что почём. Тем более что ни ценников, ни меню какого-никакого нет. Смотрю, мужик берёт три пирожка, подаёт какой-то медяк, да ещё и сдачу получает.

Достаю Никину мелочь. Из меди самый крупный здесь пятак, это я и раньше знал. Его и подаю.

— Каких тебе пирогов-то, барин?

— А какие есть?

— А любые — с требухой, с картошкой, с грибами солёными.

— Ну и дайте всех по одному.

— Ишь ты, дайте, на вы мне говорит. Откуда такой взялся? Неужто из столицы какой?

— А с чего Вы взяли?

— Да только там скубенты всякие с простым народом так разговаривают. И с чего бы? А здесь мне так, почитай, впервые сказали. Ну ладно, вот Вам, барин, с пятака три копейки сдачи и четвёртый пирог впридачу. Они у меня на копейку пара!

Сейчас сыт буду. Сяду на обрыве в траву и спокойно поем. Выхожу под арку, перехожу дорогу, спускаюсь вниз, где утром дремал. Сажусь. В руке уже три пирожка, один дожёвываю. Так и не понял с чем. Значит, здорово голоден. Со студенческих времён такого не было.

Остальные ем медленнее. Чувствую и требуху, и всё остальное. Надо бы запить. Может, «Бендтъ» открылся?

Подхожу. Окошко открыто. За стакан минеральной воды взяли три копейки. Ничего себе, четыре пирожка и то дешевле оказались!

Вот теперь можно и пройтись не спеша. Сколько у меня в запасе? Ого, ещё полтора часа. Далеко уходить нет смысла, а по кварталу-другому да около пристаней вполне можно прогуляться.

Галерея Мучных рядов вдоль Красной пока ещё цела. Конечно, не Гостиный в Питере, а всё равно красиво. Лавки, народ толпится. Обживусь, надо будет посмотреть, кто чем торгует. Просто интересно. Да и кто знает, как здесь жить придётся. Бомжевать и побираться явно не буду, не тот характер. Значит, придётся как-нибудь зарабатывать на жизнь. Это если здесь надолго задержусь. А как надолго? Ника почти год здесь, устроился. Пока непонятно, он домой уже хочет или ему здесь ещё интересно. А может, вполне благоденствует и никуда отсюда не собирается?

Непохоже. В голосе что-то чувствуется. Тоска не тоска, но что-то было. А ведь он только начало своё здесь рассказал, первые полдня. Но как он в гимназию попал — и не в приготовительный класс? Наверняка класс шестой-седьмой, если по возрасту. Не по своему же паспорту учится! Да и паспорта в девятнадцатом веке явно не в четырнадцать лет выдавали. И потом, он ещё ребёнок, хоть и хорохорится. Юридически ребёнок. И в гимназию его должны были устраивать родители или кто-то в этом роде. Ну не могли принять ни в какую гимназию паренька с улицы безо всяких документов! Разве что в годы войны какой или смуты, когда трупы на дорогах и толпы голодных сирот. Так тогда не до гимназий, хоть в приют, чтобы с голоду не умереть. И фамилию бы с его слов записали. А тут вполне благополучное время и невесть откуда свалившийся в него мальчик. Да, умный, да, знающий то, о чём здесь и не подозревают. Но эти знания он никому предъявить не может! В лучшем случае за фантазёра сочтут. Впрочем, это всё потом. Сначала, как пишут в шпионских романах, легализация. Значит, должно быть какое-никакое свидетельство о рождении, или как оно здесь называется — метрика? А если класс не первый, что очевидно, то какие-нибудь бумаги хотя бы из другой гимназии. Опять же плата за обучение. Если он застрял у этого Стёпки, то на правах крестьянского сына. Конечно, с середины девятнадцатого века сословные грани понемногу уже стирались, вчерашние крепостные миллионщиками становились, дети их в университетах учились, но здесь-то подросток пятнадцати неполных лет без каких бы то ни было связей. Благодетель нашёлся?

А может, резидент наш какой здесь внедрён? Живёт этаким купчиком и всех иновремёнцев принимает — вот и слово само собой придумалось. Нику в гимназию устроил, да так, что он и сам не понял. Думает, случайно повезло. И меня в половине второго сразу проводит куда надо, там зарегистрируют чин чином, документы уже готовы. Ника по дороге в гимназию на явочную квартиру забежал, о моём прибытии доложил. А резидент ФИО по своим каналам запросил или сам придумал — какая разница… И все слова Ники насчёт никто здесь просто так. Пошутить-попугать? Задание получу. Ту же книгу писать, идея которой в голове. Может, потому я и попал сюда? Тогда и у Ники какая-то фантазия была. Интересно, какая?

Или кто диссертацию по гимназическому образованию пишет? Эксперимент организовал, Нику внедрил… С его согласия или без? Хотя его согласия мало, родители есть. Впрочем, ежели, допустим, мать собралась защищаться, тогда проще.

Однако я вроде бы запутался — эта логическая цепочка закольцевалась. Если я здесь неслучайно, хотя думаю, что случайно, тогда Ника тоже неслучайно, хотя по его словам похоже, что случайно. Или он такой хороший актёр?

Ладно, сам расскажет, не выдержит. Может, начитавшись детективов, сейчас думает, что меня к нему для связи прислали (хотя сам я такое почти не читаю, но что-то подобное выстроилось). Наверное, на уроке ёрзает, шило в скамье, минуты считает. Пойду посмотрю перевоз.

Спускаюсь по Купеческому. Причал. Подходит баржа на буксире. Похоже, это и есть паром. Сходит-заходит публика. Самая разная. Может, и мне на тот берег отправиться да этим же рейсом и обратно вернуться? На город без новой биржи посмотреть.

Будка на причале. Передо мной мужик платит за двоих три копейки без сдачи. Ясно, даю две, получаю полкопейки назад. Стало быть, переправа, если не путаю, за три гроша. Становлюсь персонажем трёхгрошовой оперы? Или три гроша надежды? На что?

Баржа отваливает. Смотрю на публику. Бабы с гремящими бидонами. Молоко продали, домой возвращаются. Есть люди и почище — похоже, дачники. Конец мая, видимо, сезон начинается. Всем туда-сюда надо. И я со своим неопределённым настоящим и ещё менее определённым будущим. То ли прогрессор-регрессор по-стругацки непонятный, то ли ещё кто. А главное — бабочек не давить.

Рядом слева молочницы стоят. Что постарше, тараторит:

— Чего молоко в город было возить, всё дачники разбирали. А тут Марья Сергеевна возьми и откажись!

— А почему вдруг? Она четверых своих на лето привезла да двух племянников, молока-то много надо.

— Вот и я о том же говорю! А что получилось? У меня летом в каждом бидоне большом лягушка сидит — молоко дольше не киснет. И ничего в этом особенного — и мать моя, и бабка так делали.

— Ну да, и у меня так же.

— Вот-вот. А тут понесла ей молоко, а лягушку вытащить забыла. Уж как забыла, ума не приложу. Молоко переливаю, а она возьми да и прыгни! Что тут было! Плач, крики! Не будем, говорит, больше вашего молока пить. А я говорю, Марья Сергеевна, голубушка, не бойтесь Вы, у меня завсегда лягушки в молоке были, не киснет оно так. Нет, говорит, не знала — и не знала. А теперь не могу. Вот и пришлось в город везти. Полдня потеряла. Надо завтра новых дачников искать. Каждый день не наездишься.

— Да уж, капризные эти городские. Но что делать?

Лягушка в молоке — кто-то мне рассказывал это раньше. Да сестра бабушкиной соседки, которая всю жизнь в деревне прожила и сама так молоко хранила. Холодильников не было, если в колодец бидон спускать, то только в свой. И чтобы вода в молоко не попала. С лягушкой проще.

Смотрю вправо. Два мужика обсуждают цены на доски для флигеля. То ли себе, то ли подрядились кому-нибудь построить. Разговор как разговор. Лесу на восемь восемьдесят пять, гвоздей на пятьдесят копеек, кровельщику за работу семь восемьдесят, ещё что-то. И всего за флигель шестьсот рублей. Много или мало — кто ж его знает…

Впереди берег. Справа к Шексне знаменитая усадьба — по открыткам помню. Жаль всё же, что в истории города копался, открытки рассматривал — сейчас было бы всё внове. Гуляй по городу и открытия делай. А тут ходишь да старые виды вспоминаешь.

— Приехали, выходить пора! — раздаётся сзади.

— Да я обратно поеду.

— Как знаете.

Подаю копейку с половиной.

Теперь смотрю на город. Кажется, всё на месте кроме новой биржи и элеватора. Да, и каланчи не видно. Модерновой ещё нет, а старая мелковата, чтобы с Волги быть заметной. Это если направо не смотреть, где давно уже от девяти этажей и выше. В будущем, конечно, времени. Буксир тащится медленно, по сторонам множество барж. Кажется, по ним всю Волгу перейти можно. Пристани вверх чуть ли не до горизонта. Одни баржи уходят, другие швартуются, третьи стоят на якоре, очереди ждут. Всё работает.

Схожу на берег. Начало второго, скоро Ника подойдёт, учить меня уму-разуму будет. Время созерцания, похоже, заканчивается.