Записки городского сумасшедшего

Владимир Сонин, 2023

Что будет, если собрать в одной книге идейных инженеров, проворовавшихся олигархов, мелких чиновников, талантливых докторов, безбашенных студентов и спившихся маргиналов; разбавить их компанию Лениным, Наполеоном и Джейсоном Стэтхэмом; добавить кубинского колорита, полтысячи километров российских дорог и пьяного куража сочинской ночи?..«Записки городского сумасшедшего» вобрали в себя все вышеперечисленное и многое другое, отражающее настоящую и такую разную жизнь современной России.

Трусы

Утром я иду по длинному пустому коридору четвертого этажа нашего здания. Я вижу части старой мебели, лежащей вдоль стен: там стол без ящиков, там стул без ножки со сломанной спинкой, там огрызки жалюзи. Я слышу отражение своих шагов от стен и дверей — желтых, тяжелых, образца бог знает какого года, потертых и страшных; скрип и стук болтающихся паркетных дощечек — признаков былой роскоши. Я чувствую усталые взгляды людей, смотрящих с портретов в пространство коридора, друг на друга и сейчас на меня. Великие деятели пожелтели вместе с этими дверьми, износились вместе с этим паркетом и, кажется, удивлены не меньше моего. Останавливаюсь напротив одного из них. «Что, генерал Суд…в, не ожидал ты такого? И я тоже».

Я чувствую отвратительный запах, не иначе как из столовой, которая хотя и находится тремя этажами ниже, но каким-то непонятным образом распространяет вонь до самой крыши. А может, и до соседних зданий? Подхожу к окну и смотрю на дом через дорогу, красивый, который и без декораций точно коробка с подарками, а в гирляндах, как сейчас, — настоящее новогоднее чудо. Там живут. Перевожу взгляд на треснутое стекло и облупившийся подоконник.

Вся эта аура, желтая, затхлая и несвежая, еще с тех времен, создает особую атмосферу, чугунную и тяжелую, которую ни изменить, ни сломать. Только и говорить о том, как хорошо было раньше, какой порядок был. Хотя мы-то знаем, что и раньше было точно так же, и обманываемся намеренно, потому что это единственная отдушина. Впрочем, что я за всех говорю? За себя надо. Вот бы в тот дом с гирляндами, что ли. Но нет, это не про меня. Я здесь, и уже до конца. А до конца… Бог знает сколько до него. Может, уже недолго. А до дома этого доберутся… Точно доберутся, не сегодня завтра. Это я знаю наверняка. Все видел. А что они хотели? Нельзя так нахально сверкать гирляндами, пусть и новогодними. Проверят, найдут, приведут…

Кажется, за эти годы я стал параноиком. Захожу в кабинет, вынимаю табельный пистолет, кладу перед собой. Может, сейчас застрелиться и не ждать еще полчаса? Время — семь тридцать. В восемь совещание у шефа. Интересно, что предстоит сегодня: просто поорет или на стол запрыгнет по случаю?.. Ну и вонища. Они точно еду варят? Или чьи-то трусы грязные стирают? Забавный каламбурчик получился. Ага, через полчаса расскажу его. Чтоб всех повеселить. Хотя им уже два дня весело. Как и мне. Веселее еще не бывало…

Воняет. Открываю окно, чтобы проветрить. Дверь распахивается. Морозный воздух врывается в кабинет, сдувает бумажки со стола. Закрываю окно, захлопываю дверь. Собираю бумаги. Что это вообще? «Инструкция по использованию…», электронные маршруты-квитанции на самолет (будь он проклят, этот самолет!), чеки какие-то… Надо сжечь. У одного уже хватило мозгов рассказать все… Не дай бог еще…

Подвигаю к себе пепельницу. Курить в помещениях нельзя. Закон у нас. Ага, можно подумать, остальное можно. Еще один каламбурчик. Веселое утро. Ну что, еще немного поиграем в Штирлица. В этот раз я умнее: открываю окно, только чуть-чуть, чтоб опять не сдуло. Холод начинает просачиваться через щель и заполнять комнату. Комкаю бумажку, кладу в пепельницу, зажигаю. Бумажка сгорает. Кладу следующую. Сжигаю все. Закрываю окно. Смотрю на часы. Десять минут прошло. Еще есть время. Достаю из кармана таблетки: одна, вторая, третья, из тумбочки — воду в пластиковой бутылке. Смотрю на бутылку, затем на портрет, висящий на стене. В голове мелькает: «А вдруг уже…» Глотаю таблетки, запиваю водой: одна, вторая, третья… Руки дрожат. Жду… Нет, вроде все в порядке. Отпускает…

Шеф багровый. Он только что от своего босса. С ночи. А тот, видать, был еще выше, с вечера! И судя по цвету лица шефа, было жарко: сперва одному, потом другому. Рот его широко открывается, и совершенно секретные слова, смешанные с исконно русскими — крепкими и общедоступными — в пропорции примерно один к трем, вылетают из него и влетают в наши уши. Кажется, такой импульс он хочет им придать, чтобы наши головы сотрясались от хлестких ударов слов по ушам. Но только здесь, как и везде, работает физика: воздух принимает на себя этот удар, и ничего кроме звука, воспринимаемого нашими ушами, мы не чувствуем.

Воздух… Здесь тоже, как и во всем здании, он вонючий, пропитанный запахом, почему-то гадким, того, что готовится внизу. Давненько они там, видимо, масло не меняли… Не удивлюсь, если еще со времен Сталина. Сказать, может быть, что надо проветрить? Тогда точно убьет… Нет, сейчас не время говорить, а время поглощать секретный ор. Впрочем, под действием выпитых таблеток не так все и плохо. Руки уже не дрожат, орущий рот двигается не спеша, слова летят медленно, точно растягиваясь в воздухе. Все как в замедленной съемке. И наверняка не только у меня так: остальные шесть человек тоже сидят, склонив головы, и внимают. Должен быть еще один. Но его нет.

Пытаясь отделять суть от эмоций и усваивать скудный остаток чистой информации, рисую (без всякой мысли) веревку и на ней развешенное после стирки белье. Вот штаны, вот футболка, вот трусы… Рисую синей ручкой (впрочем, какой же еще? У меня только синяя), штрихую… И, видимо, так увлекся, ушел в свои мысли, нанося эти самые штрихи, что не заметил, как орущий рот приподнялся над своим столом, начал двигаться вправо по комнате, затем влево, затем оказался совсем близко со мной, затем на мгновение замолчал.

Теперь я это помню, точно помню, что так и было, — теперь, когда чувствую во рту вкус бумаги и аромат свежих чернил шариковой ручки. Чужие мерзкие пальцы засовывают мне в рот клочки бумаги, а рот надо мной орет очень громкое, очень секретное, перемешанное с общедоступным:

«Мразь! Рисует он… Сейчас ты у меня сожрешь это!.. Все сожрешь… Падла! Трусы на веревке нарисовал… Синие… Уроды… На… Жри!»

Остальные опустили головы еще ниже и не смеют взглянуть на происходящее…

Возвращаюсь в кабинет. Суть совещания оказалась проста и может быть выражена одним словом: уехать. Такой приказ. Немедленно уехать. Никаких прощаний, ничего. С женой — потом, по телефону. Номер сменить. Ждать. Чего ждать? Ясно чего.

Подхожу к окну, смотрю на домик с гирляндами. Сверкает. Красивый. Может, хоть напоследок… Зайти, сказать, предупредить? Нельзя. Увидят… Узнают сразу же. Написать?.. Точно, написать.

Достаю лист бумаги и ручку, начинаю писать: «Уе…» — и останавливаюсь. Вдруг найдут? Ручку найдут… Ручку можно выкинуть… А почерк?.. Принтер… Нет… Нельзя. Это все сохраняется. Найдут сразу же. Рву лист бумаги на мелкие клочки и выкидываю. А черт с ними! Дня три у них еще есть. Пусть порадуются. А там…

Бронирую билет на поезд до Т…ва через три часа. Там один день в гостинице, затем сниму квартиру и буду ждать. Ждать указаний — так и сказали. А я полагаю, просто ждать… Жене позвоню оттуда. Если смогу. Смогу, если сразу… Это потом уже не смогу…

Открываю окно, распахивается дверь, воздух потоком врывается в комнату, трясет жалюзи, компьютерные провода, но ничего не сдувает, потому что сдувать больше нечего. Становится холодно. Зато исчезает вонь. Хотя бы на минуту.

Иду к шкафу, надеваю куртку, подхожу к окну, вдыхаю, как будто напоследок, свежий морозный воздух, смотрю в последний раз на сверкающий дом, закрываю окно, выхожу, запираю кабинет и иду по коридору через все здание к лестнице, чтобы спуститься на первый этаж, выйти из здания и отправиться на вокзал — уехать в свою последнюю командировку…