Прачка

Владимир Степанов

Чего только не случается в жизни! Эта повесть о талантливом, многогранном актёре провинциального театра, которому невольно пришлось играть выдуманные роли, чтобы выжить в этой нелёгкой, полной противоречий жизни.

15

Лицо, которое имел сейчас Шуйский, Раиса видела впервые. Он стоял в неестественной позе, босые ноги разошлись циркулем, на мокром, залитым водкой и вином столе. Раскрасневшееся и потное от духоты, оно смотрело на Раю стыдливыми, испуганными глазами ребёнка, который не успел добежать до горшка и сейчас получит от мамы ремня, потому что он уже большой и смышлёный мальчик. Эти большие, смышлёные глаза не понимали, откуда она могла появится — его мама Рая?

Он хорошо помнил её слова перед спектаклем. Она говорила, что не сможет прийти на премьеру потому, что получила срочный заказ от влиятельной в городе особы и сегодня его надо закончить любой ценой.

Буквально две минуты назад, сверкающее счастьем лицо от своих произнесённых монологов, повеселивших публику, сейчас выражало изумление и полную растерянность. Вероятность появления его Раечки в буфете, по его расчётам, равнялось почти нулю. Но нуля не получилось, а у Раи, наоборот, появился шанс застать игру дорогого ей Аркаши. Её неожиданный приход, добавил новое действующее лицо, и зритель буфета требовал продолжения спектакля.

Вечер комедии начал плавно переходить в трагедию. Аркадию Петровичу было не впервой, как говорят «переобуться» на ходу и войти в роль, и он не покидал пьедестала, хотя очень желал. Но соскочить со стола, у него не было просто возможности.

Шуйский раздвинутыми, дрожащими от напряжения ногами, удерживал трусы, которые спустила до самых колен Люська, стоящая сейчас со всеми в толпе с глупейшей улыбкой на пьяном лице, которая видимо совсем не соображала, что наделала! Они ведь не договаривались с Аркашей на финал такой сцены. Они сами, ручки её, как-то непроизвольно, для эффекта поставленной точки в монологе, стянули их. Теперь на месте боевой подруги чекиста, стояла его строгая Рая!

«Бежать, соскочить со стола и бежать, сверкая пятками в гримёрку, там переодеться и снова бежать…!» — первое, что пришло в голову Шуйскому.

Но как соскочить…? Резинка в трусах лопнула, и только ноги не дают им сползти на стол, а ноги скоро сами сползут за края. «Я же еле стою! О Боже, каков финал — позором скверным завершается всё это. А всё она…! Говорил же ей, и не раз: „Играй играючи, легко, не зарывайся глубоко!“ — и вот, пожалуйста, зарыла меня, и как зарыла! Эх, Люська, Люська…! Теперь всё, не выкрутиться мне, не вымолить прощенья у души добрейшей, получай же сполна, по заслугам! Теперь точно, всё!».

Он открыл рот, чтобы сказать что-то, но внезапно защекотало в носу, и, не сдержавшись…, Аркадий Петрович чихнул! Сразу же за первым, последовал второй чих, ещё и ещё…! Прищепка, удерживающая простыню на левом плече, от такой встряски, кузнечиком прыгнула на другой стол. Шуйский успел схватить сползающую белую мантию Цезаря и зажал её вместо прищепки рукой.

— Чего это ты расчихался, бедуин…? Никак простудился в духоте пустынной? В Египет к Клеопатре, или от неё ноги уносишь…? И верблюда потерял, загнал наверно? Верно от неё, девять месяцев прошло, в самый раз ноги уносить, ты же мудрый шалун, Цезарь! — Рая стояла у самого края стола, нервно улыбалась и смотрела, как ступня Аркаши медленно сползает с его края.

Пьяная толпа один за одним замолкали и смех прекратился, похоже было, что смеяться больше не придётся! Люся Соболевская пыталась протиснуться сквозь плотную стену стоящих и бежать, куда глаза глядят, но Рая, чувствуя спиной её намерения, резко и властно окликнула её! Та остолбенела, сознавая, хотя и очень смутно, куда зашла игра.

— Ты, кажется, Корнелия, жена этого шалуна, так…? А твой Гай от царицы египетской ноги утащил, полководец разврата! Давай же, покажи римскому народу маску зверя, которую сейчас спустила, обнажи звериное лицо!

Люська, будто закиданная помидорами за плохо сыгранную роль, стояла не шевелясь.

— А ты почему, как не свой стоишь, Аркадий Петрович, что, плохо без грима то? Может маску потерял, боишься звериное лицо показать народу? Сейчас я сама его покажу! Ты стой, стой, не трясись ногами, а то упадёшь с пьедестала! — и она положила букет на угол стола.

— Рая! Раечка…! Перестань! Прошу тебя, умоляю, не делай этого…! Не трожь простыню, я же совершенно гол…, — но было поздно! Рая распахнула простыню и увидела сдёрнутую маску зверя — семейные, синего цвета трусы с порванной резинкой, свисали до пяток, и только дрожащие, циркулем расставленные ноги, не давали им опуститься на мокрый стол. Рая совсем не удивилась и запахнула логово простынёй, повернувшись к Соболевской.

— А где же зверь, Люська? Ни оскала, ни клыков, даже шерсть дыбом не стоит! Мамонтёнок с хоботком, да и тот затаился, может спит…? Тут меня не страх, жалость меня пробивает. Иди сюда, не трону, смотреть будем! Неужели я не права, Люська?

Диадема на голове Шуйского сползла на правый глаз. Обе руки, сложенные крестом, держали простыню сжатыми кулаками, и пот стекал по всему голому телу. Удерживаться на краях скользкого стола не оставалось сил.

— Раечка, нет мочи стоять дальше! Дай же руку мне, я слезу со стола, не позорь меня, не гневи бога, я сейчас упаду, это же конец мо…

— Да…! Это конец твой, Аркадий Петрович! И падать ты сейчас тоже будешь, вот только шторы раскрою, зверя разбужу! Я ему в хобот сейчас! Птьфу-у-у…! — послышался плевок, она тут же схватила розы и дважды ткнула ими туда, куда послала плевок.

Шуйский с воплем валился со стола, а Раиса, тут же повернувшись к притихшей толпе, запустила колючим букетом расставания прямо в голову остолбеневшей Люськи Соболевской.

Рая горько взорвётся рыданиями только за дверями буфета! Будь сейчас наедине со своим Аркашей, она, скорей всего, вытаскивала бы плачущего Шуйского из-под стола. Но при всём актёрском сборе в буфете, сделать этого, она никак не могла. Не оборачиваясь, она уверенно шла к выходу, держа в опущенной руке пуховый платок.

Непрерывное гоготание в наступившей тишине разносилось в маленьком буфете. Это гоготал Черепков, единственный актёр, не принявший участие в развернувшейся семейной драме.

Черепков ликовал! Он откровенно завидовал Шуйскому, его лёгкости исполнения ролей, его авторитету и простоте общения в коллективе. Черепков удерживался на сцене лишь потому, что умело и хитро избегал поводов для увольнения, зная, что актёры и сам худрук его далеко не жаловали за его непредсказуемый характер.

Рая остановилась за спиной гогочущего гусем Черепкова. Ненавистный, жирный затылок, лежал на спинке стула, а вытянутые под столом ноги стучали по полу, как у капризного дитя, доведённого до истеричного плача.

Переложив платок в левую руку, Рая нанесла по круглой, сверкающей лысине удар ладонью такой силы, что брызги пота полетели через стол. Оглушённый затрещиной, Черепков замер, как парализованный.

— Теперь слушай, лысый, жирный бурдюк! Ты бездарь…! Прав был Аркаша, тебе только череп бедного Йорика в Гамлете играть. Выше прыгнуть, даже до колена Шуйского, ты никогда не сможешь! Бездарь! — и после этих, громко произнесённых слов, она двинула ногой по ножке стула.

Два актёра лежали под столами: ведущий актёр театра Шуйский под дальним, а актёр средней руки Аристарх Абрамович Черепков лежал на спине, с открытым в изумлении ртом, под первым столом, совершенно не осознавая, что сейчас произошло. Вскоре послышался громкий стук двери — Раиса покинула «сцену» буфета. Представление закончено, зритель стал покидать буфет!