Потомок

Владимир Хрусталев, 2020

Герой произведения, совершенно обычный человек, живущий в современном мире, внезапно оказывается в сложной жизненной ситуации, грозящей гибелью всему человечеству. Высшие силы открывают ему, что он далекий потомок пророка Моисея, которому многое дано и подвигают его на борьбу. Вступив в схватку и победив с помощью приобретенных возможностей экстрасенсорики, он ведет уцелевших людей в течение следующих сорока лет к новой, совершенной формации общества.

Вопрос об экстрасенсорных возможностях людей остается почти не изученным и по сегодняшний день: дар ли это, сродни гениальности, или малоизученные и совершенно не развитые, в следствии этого, способности всех людей. В конце концов, мы появляемся на свет, не умея даже разговаривать, но наш мозг готов усваивать эти навыки, и мы осваиваем их благодаря отработанной тысячелетиями методике. Может также должно происходить и с экстрасенсорными возможностями людей, просто нет пока изученных и описанных данных развития этих способностей.

I. Дорога к морю

1. Крушение

Самолет, полет Москва — Лос-Анжелес. Лечу к родственникам в Сакраменто. Двенадцатый час полета из анонсированных четырнадцати. Сижу у окна по правому борту над элеронами крыла. Соседка летит тоже к родственникам на Аляску. Жалуется, что там холодно, поэтому тащит сумку с теплыми вещами.

Настроение хорошее, только проснулся.

Внезапный толчок, самолет кренится и резко снижается. Что-то не так, в иллюминатор вижу дым за крылом, начинают появляться растущие языки пламени. Понимаю, что падаем, земля быстро приближается. Внизу горы, покрытые редким лесом и снегом, вдали несколько рек, на горизонте открытая вода, по-видимому, океан или прибрежное море Канады или Аляски. В салоне начинается паника, шум и гвалт. Стараюсь абстрагироваться от этого, надо сосредоточится. Падение очень быстрое, пилот пытается выровнять самолет. Осознаю, что гибель почти неизбежна, но пытаться выжить надо. Закрываю глаза и про себя читаю молитву «Господи, спаси…».

Сижу у аварийного выхода, пытаюсь рассчитать, когда вылезти через люк. До земли совсем немного. Под крылом проносится скалистый шпиль горы и срезает горящий уже полностью двигатель, как бритвой, — легко и почти без рывка. Огонь исчезает вместе с оторванным мотором. В голове возникает неизвестно откуда взявшееся понимание, что люк надо использовать именно сейчас, через минуту будет уже поздно. Рву рычаг, люк очень легко открывается, вылезаю на крыло. Поток воздуха пытается стащить меня с крыла. Крепко держусь за край открытого люка, прижимая к груди сумку ручного багажа. В ней мои документы, и сохранить их мне кажется очень важным, но ветер вырывает ее и уносит куда-то вверх, на другую сторону от фюзеляжа. Соседка пытается пролезть за мной, выталкивает вперед свою сумку, мужик позади нее нагло лезет к люку, мешает ей, толкает и неимоверно ругается матом на всех и все вокруг.

Вижу, как машина проскакивает над краем леса и вылетает на последних метрах своего полета над заснеженным ровным пространством, чтобы попытаться как-то приземлиться. Лайнер бьется брюхом о землю, от удара я выброшен с крыла, лечу в снег. В полете успеваю разглядеть, как самолет подпрыгивает и немного взлетает. Справа обрыв, впереди ровное плато, клином зажатое между лесом и ущельем, идущим вдаль почти параллельно курсу самолета.

В голове вырисовывается вся последовательность событий: падение неизбежно, будучи еще на достаточной высоте, пилот лайнера намечает ровную площадку, подходящую для аварийной посадки. К сожалению, она почти поперечна курсу. Заложив штурвал до предела, летчик старается направить машину на плато, чтобы сесть на брюхо, но первое касание самолета с землей меняет его траекторию, слишком велика еще инерция прежнего курса движения. Машина сильно кренится и, зацепившись правым крылом о землю, отклоняется от курса и срывается в пропасть. Успеваю заметить искаженное от ужаса лицо соседки, так и не протиснувшейся в люк. Через несколько мгновений, заполненных шумом от падения, лязгом металла и грохотом взрыва, наступает мертвая тишина. Выскакиваю из пушистого сугроба, бегу к обрыву, встаю на самый край. Самолет, проскочив ущелье, врезался в противоположный, более высокий скалистый край, опалив его сильным взрывом. Упавшие на дно, примерно метров на сто, горят бесчисленные обломки лайнера. Черные клубы дыма громадным столбом начинают подниматься, заслоняя собой и обломки, и все ущелье. Опаленный жаром, отскакиваю от края, падаю спиной в снег. Он охлаждает меня и возвращает к реальности. О помощи людям, оставшимся в самолете, рассуждать не приходится: после такого не выживают.

Поднимаюсь, понимая при этом, что совершенно цел. Отвернувшись от клубов дыма, осматриваюсь. За спиной — ущелье, впереди — борозда от удара самолета. С правой стороны — заснеженное плато, на которое пилот пытался посадить машину. Слева вижу отходящую наискосок от ущелья длинную гряду скал, напротив нее — темный лес, поднимающийся по склонам вверх, и снежную полосу между ними, уходящую вдаль.

Весь этот пейзаж обрамлен массивами гор со снежными вершинами, возвышающимися повсюду. Понимаю, что если идти, то идти надо между скалами и лесом по заснеженной полосе, ее направление, кажется, и есть путь к океану.

В голове не переставая звучат шум и гам, царившие в самолете в последние минуты перед падением. Окружающая тишина проникает в мою голову, вытесняя немыслимый гвалт криков людей, находившихся в самолете. Все умолкает, и остается только шум леса. Холод тоже делает свое дело — забирается под одежду, которой на мне и так мало, ведь летел я в футболке, джинсах и тоненькой куртке. Пронизывающий ветер охладил меня, голова начала работать четко и продуктивно, блокируя все всплески воспоминаний падения.

Неподалеку валяется сумка соседки. Свою я потерял еще до падения с крыла. Ну что же, будем считать, что поменялись. Нахожу в ней свитер, несколько шерстяных кофт, толстовку, теплую шапку, носки, сигареты, зажигалку и большой маникюрный набор, неизвестно как протащенный ей на борт через все осмотры. В нем, кроме обычного, нахожу ножницы острой формы, длиной порядка пятнадцати сантиметров. В моей были только деньги, документы да пара футболок. Сам с собой соглашаюсь, что обмен вышел очень выгодным для меня.

Теперь надо решить, что делать дальше: оставаться ждать спасателей или идти искать людей. Вспоминаю ландшафт из иллюминатора и представляю маршрут: надо двигаться к океану дальше вдоль берега, пока не встречу людей или корабли. Прикидываю, что до океана примерно пятьдесят километров. Холод, снег, еда отсутствует, а оружия, кроме ножниц, никакого нет — безнадега.

За раздумьями натягиваю свитер, сверху толстовку. Больше ничего не поддеть, толстовка маловата, поэтому сверху обматываюсь парой шерстяных кофт. На мне хорошие утепленные, высокие кроссовки, вниз натягиваю теплые носки, остальное складываю в сумку.

Теперь надо решать: идти или ждать. Ждать, может, придется долго, никакой уверенности, что самолет быстро найдут, — нет. Больше трех-четырех суток мне без еды и оружия не вытянуть, а еще и звери могут прийти, ведь они бывают разные: травоядные — хорошо, но с одними ножницами мне их не догнать, а от хищников такое оружие меня не спасет. Сознание подсказывает: надо идти. Спасатели все равно увидят следы, если снегопада не будет, а значит, меня найдут. В памяти всплывают слова моей матери: «Ждать и догонять — хуже всего; догонять еще куда ни шло, все-таки движешься». И я понимаю, что принял правильное решение. Эти мысли заставляют меня задуматься о моих родных, становится невероятно больно, за них, какие чувства они испытают, когда узнают о крушении. Маме девяносто два года, ей будет тяжелее всех. Пусть надежда всегда остается с ними.

Поворачиваюсь к заснеженной полосе: «Ну, теперь ты — моя дорога к жизни. Господи, помоги мне одолеть ее».

2. Схватка

Сейчас примерно три часа дня. Начинаю движение по заснеженной полосе между скалами и лесом. Впереди километра на три тянется подъем, что там дальше — не видно. Глубокий мягкий снег раскинулся словно море: то по колено, то по пояс, порой и выше. Идти без привычки тяжело, поэтому приходится часто отдыхать. Думаю о ночевке, надо натаскать валежника из леса и развести костер под скалами — хоть спина будет защищена от ветра. Понимаю, что без пищи протяну дня три, а еще и без опыта, без по-настоящему теплой одежды, оружия… Прогоняю эти мысли: надо бороться до последнего.

До перевала остается немного, решаю остановиться на ночлег тут, ведь наверху более ветрено. Иду к лесу за дровами. Лес негустой, заросший у опушки ивовыми кустами. Валежника и мелкого сухостоя полно. Удачно, ведь топора нет. С полной охапкой дров иду к скалам, прикидываю, что на всю ночь надо охапок пять, не меньше. Принес первую, утоптал площадку у подножья скалы, зашагал обратно к лесу. Краем правого глаза заметил движение.

Внизу, примерно в километре от меня, два волка вышли из леса и нюхают мои следы. Не спешат, засеменили за мной, знают, что мне не уйти. Хорошо, что пока не видят, только чуют. Рой мыслей, отвергаю одну за другой. По логике вещей, лес — их дом, на дереве больше часа не высижу, костер развести не успею, да и дров там всего чуть-чуть… Остается бежать вверх, может, будет какое-то укрытие. Хватаю сумку, бегу. Волки увидели меня, пошли рысцой, особо не торопясь. Запыхался, волки все ближе, ищу глазами хоть что-нибудь, хоть палку какую-нибудь. Впереди, метрах в ста, что-то темное торчит из снега. Не добежать, расстояние сокращается, волки несутся уже во всю прыть. Вспоминаю про ножницы! Рву сумку, маникюрный набор в руках. Руки не слушаются, не могу открыть его. Вдруг взгляд останавливается на скале: прямо напротив меня, на небольшой высоте начинается расщелина и, расширяющимся клином, уходит вверх. Добегу ли? Метров тридцать. Добежал. Запрыгну ли? Высота — полтора-два метра. Подпрыгнул, подтянулся, влез… Волк лязгает зубами и с куском моей толстовки отпрыгивает вниз. Думал вскочить на спину, вцепиться в шею, но я подпрыгнул, и он промахнулся.

В расщелине места впритык, волк не запрыгнет, значит, будет пытаться ухватить за что-нибудь и вытащить меня. Хорошо, что ноги прикрыты небольшим выступом в четверть метра. Развернулся. Волки начинают разбегаться. Где мои ножницы? Вытаскиваю из-за пазухи набор. Открыть не успеваю. Волк, что поменьше, наверное, самка прыгает, зацепляется передними лапами за кромку выступа и начинает лязгать зубами, пытаясь схватить за штаны. Замахиваюсь маникюрным набором, делаю вид, что ударю, при этом истошно кричу, пытаясь осадить наглых зверей. Волк зажмуривается и отпрыгивает вниз. Успеваю открыть набор и хватаю ножницы. Второй, более крупный волк, заканчивает разбег, высоко прыгает и передними лапами сразу попадает на выступ, подтягивает туда же задние и начинает тянуться к моему горлу. Пока он на уровне моего живота, успеваю нанести ему удар ножницами сверху в затылок и сразу еще один туда же. Волк как подкошенный падает вниз и даже не бьется в судорогах. Вытягивается как струна и сразу замирает. Удачно попал: мгновенный паралич — и смерть.

Волчица только разъярилась от этого. Прыгает, рычит, глаза налились кровью… Но мне уже не страшно, она гораздо меньше. С ней можно и сразиться. Вдруг, даже не успев подумать, в момент, когда она на секунду зависла на выступе, успеваю схватить ее за шиворот и развернуть мордой к лесу. Правая рука как-то неудачно соскочила с одного ушка ножниц, и они открылись на девяносто градусов.

Вонзаю ножницы, держа за оставшееся ушко. Вторая часть повернулась поперек и мешает вонзить острие глубже. Волчица бьется, но чувствую, что рана незначительна и в ее движениях еще много силы. Держать ее становится тяжело. Выпускаю, но перед этим делаю рез лезвием ножниц от себя и уже у падающего тела вижу хлестанувший фонтан крови из горла. Ага, вскрыл артерию. Радость необыкновенная. Жив, победил и мяса теперь полно.

Волчица, захлебываясь собственной кровью, бегает по кругу под скалой, окрашивая, как из брандспойта, все больше и ярче снег кровью.

Начинаю вылезать, мне уже совершенно не страшно. Встал под скалой, жду. Ей не до меня, да и, наверное, уже не до кого. Шаги все короче, тело неустойчиво, вот уже и задок не бежит, а тащится за передними лапами, а они все реже переступают.

Все, встала, опустила голову к мертвому телу друга, захрипела и упала на него. Кровь, слабо пульсируя, некоторое время еще продолжала стекать по шкуре из раны, но вот и она иссякла. Изумительно, кровь спущена, мясо будет вкусным. Дотащил волчицу до места, где оставил хворост, сходил принес еще пару охапок. Сил больше нет. Зажигалкой разжег костер, погрелся чуток и принялся как мог ножницами свежевать волчицу. Получилось плохо, но как получилось, и то спасибо. Вскрыл тушу, срезал кусок мяса, вырезал часть печени и пожарил все это, нанизывая куски на ветки. Печень прожарилась лучше, а мясо осталось почти сырое. Я оставил его дожарить утром. Затем, пока туша не закоченела, нарезал куски мяса разной длины, свернул их рулончиками и положил на снег замерзать. Это теперь будет моей едой, пока не встречу людей.

Ложусь у костра спиной к скалам, подстелив все что можно на снег, голову кладу на холку волчицы, благо она еще теплая. Шерсть мягкая, мне удобно и хорошо. Чувство победы согревает меня изнутри, но вообще-то холодновато.

«Господи, спасибо, что помогаешь мне…» И то верно, Господь помог, ведь я городской житель и никакого опыта в подобных делах не имею. С этими мыслями и засыпаю.

Проспал недолго, открыл глаза от предчувствия чего-то. Явно есть повод, но что он из себя представляет? Подбросил дровишек, встал размять ноги. Слышно, кто-то идет по снегу. Ура, наверное, спасатели пришли. Пригляделся — опять волк, встал напротив меня шагах в двадцати, рыгает. К нему подбежал еще один, затем еще два. Стоят, смотрят на меня, но вперед не идут. Неподалеку, у туши убитого мной волка, еще пара зверей жадно жрут мясо. Понимаю, что они насытились и, скорее всего, на меня покушаться не станут. Волки еще постояли недолго, два доедавших сородича тоже подошли, посмотрели на меня, и все вместе посеменили кильватерным строем в сторону леса. Надо бросить им и остатки волчицы. Будут питаться этим пару дней, а там и мои следы занесет. Лишь бы не стали преследовать завтра, когда я пойду дальше.

Костер разгорелся, я подсел поближе к огню, согрелся и, подбросив еще дровишек, задремал, облокотившись на тело волчицы. Напротив, за лесом, начало светлеть небо. Восток там, значит, моя дорога идет на север, как я и думал, прямо по снежной полосе. Там море, надеюсь, там и спасение.

3. Чужая смерть

Проснулся от холода. Чудесный солнечный день, мороз выдался несильный. Хочется пить. Хорошо бы горячего чая, но посуды, чтобы вскипятить воду, нет. Приходится есть снег, растапливая его во рту. Зубы ломит, но деваться некуда. Развел из остатков дров костер, хватило согреться и дожарить вчерашний кусок мяса. Сыт, согрелся, пора собираться в дорогу.

Пробиваюсь через снег. Пока легко. Иду по своим вчерашним следам, но вот они заканчиваются, дальше целина. Вот и торчащая из снега палка, до которой вчера не успел добежать. На ней забавным завитком намерз снег. Тяну за нее. Это же карабин, укороченная винтовка. Вслед за ним из снега появляется крепко сжимающая приклад у излучины рука с бледными, замершими пальцами. Начинаю разгребать снег. Появляется обглоданное лицо с разорванной шеей, потом туловище в толстом сером свитере, ноги в теплых лыжных штанах, заправленных в черные меховые унты. Вторая рука лежит на поясе. Человек пытался вытащить большой нож из ножен на ремне, но не успел, бедолага. Разжимаю пальцы покойника, они хрустят как лед, чуть не ломаются. Отодвигаю клацающий затвор. В магазине, заряжающемся сверху, поблескивает один патрон 7,62×54. Оглядываюсь вокруг. Неподалеку несколько холмиков. Понимаю, что под снегом что-то есть. Начинаю разгребать. Под ближайшим сугробом нахожу сброшенную перед боем куртку «Аляску», под следующими тремя — обглоданные в разной степени туши мертвых волков.

Перед глазами отчетливо встает вся картина: волки догоняют человека, пытающегося добежать до скал, чтобы прикрыть спину. Но путь отрезан, значит, бой будет прямо здесь, на открытом месте. Неудобно, волки все равно зайдут сзади… Человек срывает карабин. Бах — один волк с визгом падает, обрызгивая снег кровью. Звук выстрела испугал волков, но лишь на полминуты. Человек успел продвинуться поближе к скалам, но до них еще шагов тридцать, а волки тем временем опять рвутся вперед. Еще два выстрела — и еще два волка, скуля, закрутились в снегу. В этот момент самый крупный волк, по всей видимости, вожак, в прыжке успевает впиться в горло и, рванув изо всех сил, отскакивает в сторону. Человек пытается перезарядить карабин, но поздно, струя крови высоким фонтаном устремляется вверх из разорванного горла. Рефлекторно мужчина еще пытается вытащить нож и в этой попытке замирает навеки. Волки жрут погибших товарищей и лишь вожак начинает обгладывать лицо убитого человека, но то ли не вкусно, то ли волки аппетитнее пахнут, скоро и он перебирается к телам мертвых собратьев. Пытаюсь отогнать всплывшие в сознании картинки гибели, но они не уходят сразу, а все чередуются: то выстрелы, то вой волков, то свара у дохлых тел…

Наконец, справляюсь с разгулявшимся воображением и начинаю обдумывать случившееся. Первым делом обыскиваю карманы куртки, нахожу документы погибшего. В именах-фамилиях американцев не разбираюсь, но по фото понимаю: это был индеец или тунгус.

В лежащем под курткой рюкзаке нахожу полный набор необходимых вещей: алюминиевые кружка с миской, котелок, ложка из нержавейки, а еще запасные теплые носки, варежки, пару футболок, трусы, пакет с солью, еще один с какими-то приправами, пакет чая, три коробки охотничьих спичек и упакованные в целлофановые пакеты невыделанные шкурки соболей. На поясе, кроме острого большого ножа в ножнах и туристического топорика, нахожу сумку-патронташ и в ней — о счастье! — еще три патрона. Маловато для охотника-промысловика, но понимаю, что волки преследовали его довольно долго и многое он уже растратил на них. Не помогло… С руки снимаю механические часы на браслете, они сразу начинают ходить, но время неверное, конечно. Судя по дате, застывшей на циферблате, мы разошлись с ним всего на пару суток.

Благодарю Бога, ведь его смерть — мое спасение. Теперь я по-настоящему тепло и удобно одет, есть даже во что переодеться в случае необходимости, но самое главное — оружие, нож и топорик. Развожу костер, кипячу чай, быстро переодеваюсь у костра. Все, включая теплые штаны, куртку и остальную одежду, ну прямо как по мне сшито. Напиваюсь чая, складываю все оставшееся в рюкзак, за исключением шкур — их выбрасываю. Дотаскиваю мертвое тело охотника до скал, накрываю его двумя кофтами, заваливаю снегом и камнями, валяющимися у скалы в избытке.

Солнце уже перевалило за полдень, по ощущениям, где-то час. Пусть так и будет, ставлю стрелки, перевожу дату на девятое октября, и в путь. Что-то останавливает, чего-то забыл или не сделал. Возвращаюсь к моим трофеям — волкам. Встаю у тел: сначала волка, затем волчицы. Не знаю, отчего поступаю так, но с помощью ножа и топорика быстро вырезаю из останков по когтю и клыку, теша себя мыслью, что древние люди всегда так делали. Кладу их в карман и отправляюсь в дорогу. Отмечаю, насколько удобнее нести рюкзак погибшего, чем сумку соседки.

Прикидываю, что часов в шесть вечера остановлюсь на ночлег. У тел волков, убитых охотником, даже не приостановился: это не мои трофеи.

Еще пара десятков шагов, и я преодолеваю водораздел. Горизонт открывает захватывающую дух картину. Моя снежная дорога, полоса между скалами и лесом, через несколько километров ныряет вниз и виднеется уже где-то вдали. Откуда-то со скалы на нее падает водопад, весь в искрящейся радуге, и через какое-то расстояние, умерив прыть, вода течет уже плавно, покрываясь льдом. Потом моя заснеженная дорога с речушкой опять ныряет куда-то вниз, и дальше виднеется лишь бледно-голубой океан с немногочисленными островами.

Кругом горы, снег, лес и море-океан вдали. Километров тридцать, а может, и все шестьдесят. Какая разница? День или несколько дней пути. Главное, я не ошибся и океан уже виден. Господи, благодарю тебя. С этими мыслями начинаю движение к намеченной цели, — к морю.

4. Гризли

Идти по-прежнему тяжело, отсутствие навыка и привычки нагружать свои мышцы в достаточной степени сказывается чем дальше, тем очевидней. Даже пушистый снег через пару километров становится тяжелым.

Дошел до очередного водораздела. Теперь мне видна вся долина до обрыва перед морем. В другой бы ситуации любовался полчаса, снимал на телефон, рассылал друзьям. Сейчас телефона нет, а сам вид скорее озадачивает, чем ласкает взгляд.

Но есть все же плюс: теперь я могу более-менее верно оценить дистанцию пути, хотя еще неизвестно, что там, за кромкой горизонта перед океаном. Оглядываюсь назад. Мои следы почти ровной полосой уходят за тот водораздел, где я нашел мертвого охотника. Это примерно в три-четыре раза короче того пути, который развернулся до горизонта перед океаном, значит, впереди меня ждет еще как минимум день пути.

Решаю заночевать прямо здесь. Хорошо, что моя дорога стала заметно уже, не более пятидесяти метров, хворост таскать теперь намного ближе. С помощью топорика хворост собрал легко, под скалой нашел удобное место для ночлега — маленькое углубление типа грота, как раз на одного человека. Принес еще пару охапок дров, чуток разгреб ногами снег, под ним оказался сухой мох, спать на нем и тряпках, которых теперь у меня в изобилии, будет весьма мягко, а тепло мне даст костер. Зажигалка поначалу разгорелась, но в следующую минуту огонек ее уменьшился, стал желтым и погас, так и не запалив отобранные сухие ветки и кору. Как же вовремя у меня оказались спички, с их помощью мне быстро удалось разжечь огонь. Пошло тепло. Я развалился на тряпках, достал свои припасы из шестнадцати свитков замерзшего красного мяса. Откусил кусок волчатины, разжевал. Довольно вкусно, а уж когда поджарил и посолил, получился деликатес. Трапезу я закончил горячим чаем, вскипятив его в котелке на огне. Поблагодарил, как обычно, Бога за помощь, что не оставил меня в беде, и уснул.

Утро нового дня снова встретило меня ярким солнцем, безоблачным небом и легким морозцем. Настроение приподнятое. За сегодня я подойду к видимому горизонту, а там океан, люди, корабли. Все это вселяло надежду, несмотря на горькие нотки воспоминаний о разбившемся самолете и погибшем охотнике. Быстро разжег костер, малость погрелся, пока вскипала вода и жарилось мясо, поел, собрал все и двинулся в путь.

Следующие километров восемь все было как вчера, правда, идти мне стало легче: сказалось привыкание. Зато дальше меня ждала заслуженная награда, даже две. Во-первых, неописуемой красоты радужный водопад. Во-вторых, маленькая лагуна у берега с прозрачной водой и плавающими в ней рыбками. Я тут же, не ожидая от себя такой прыти, выловил одну из них прямо руками, а другую просто выбросил на снег пинком ноги. Так и простоял, сжимая руками одну рыбу и наступив ногой на вторую, пока те не перестали биться. Соблазн поесть рыбы пересилил, и я принялся разводить костер, благо лес начинался всего в десяти-двадцати шагах от заводи. И правда, куда спешить, все равно уже скоро дойду. Рыба получилась чрезвычайно вкусная, вторую я завернул в пакеты и убрал в рюкзак. Настроение стало близкое к эйфории, я решил передохнуть полчаса, наслаждаясь видом водопада.

Так, млея на солнышке, я посмотрел на свой пройденный путь. Он уходил к месту, где я нашел карабин и все остальное. Почему-то в первую очередь, подумалось именно о карабине, и тут же стало понятно почему. Примерно на середине пройденного пути, хорошо видимый на заснеженном склоне, из леса вышел медведь и стал внимательно изучать мои следы. Сделав для себя какие-то медвежьи выводы, он вразвалку пошел по ним, держась чуть правее. Ясно, это новая, весьма существенная угроза для меня. Опять в голове начинается вихрь разных мыслей, которые я, по обыкновению, начинаю сразу систематизировать, отбрасывая ненужное. В итоге понимаю, что это не Россия, где наши бурые медведи зимой спят, это американский гризли — смелый, сильный, коварный и умный, по животным меркам, зверь. Его вес — где-то полтонны, патронов всего четыре, стрелять издалека бесполезно. Придется подпускать почти вплотную, а там уж как Бог даст…

Теперь надо выбрать лучшую позицию для боя. Оглядываюсь. На первый взгляд ничего подходящего. Вода мне не помощник, ведь он умеет плавать, да и глубины тут для него по колено. Подходящего дерева, с которого можно прицельно стрелять, рядом нет. Между речушкой и опушкой леса стоит одинокая мощная лиственница, но, как назло, ни одной ветки, чтобы залезть. Чуть дальше, у излучины реки валяются два толстых бревна. Это, падая с водопадом, сломался почти пополам ствол и был вышвырнут водой на берег. Эврика! Стрелять буду из-за этих стволов, но надо, чтобы медведь немного задержался, а не бросился на меня сразу от дерева. Ему это два прыжка, а мне прицелиться надо, да еще в левый бок, где сердце. Срываю свой рюкзак, достаю рыбу, кладу в нескольких метрах от дерева. Еще через несколько метров раскладываю несколько рулончиков мяса. Если медведь захочет закусить перед обедом мной, я успею прицелиться.

Все, диспозиция выбрана, что можно предусмотрено. Загоняю оставшиеся три патрона в магазин, взвожу затвор. Медведь уже близко и, по всей видимости, слышит клацанье затвора, останавливается, встает на задние лапы и прямо смотрит на меня. Расстояние — метров сто-сто двадцать. Борюсь с желанием выстрелить сразу, но понимаю, что с такой дистанции попасть точно в сердце не получится. Гризли тем временем опустился на все четыре лапы и как ни в чем не бывало посеменил к лесу, голову держа повернутой ко мне.

Первой моей мыслью было, что он решил не связываться, знает, кто такой человек, уже слышал когда-то звук перезарядки оружия, может, даже пострадал от такой встречи с людьми, но выжил и теперь остерегается. Сижу, все взвешиваю, колени замерзли на снегу, лезу в рюкзак, достаю что можно и подстилаю себе. Тем временем левый глаз фиксирует, что почти напротив меня в лесу, метрах в тридцати от опушки, закричала и взлетела какая-то крупная птица, либо сойка, либо галка, и, крича во все горло, перелетела на дерево чуть левее. Слышу хруст ветки, разворачиваю ствол. И вправду умный зверь, заходит с тыла, если он бросится с кустов позади меня, то до меня ему три прыжка, даже прицелиться не успею. Надо перелезать на другую сторону лежащих стволов, чтобы хоть карабин на весу не держать. Перелезаю, ложусь, ствол навожу на мысок леса у реки и вожу чуть правее, туда и обратно.

Подстилка осталась с другой стороны. Начинаю подмерзать, еще и нервы дают о себе знать. Время не засек, но примерно минут десять прошло, как я перелез на другую сторону бревен. Опять взлетает та же птица за моей спиной и орет — предупреждает… Холодный пот по всему телу, медведь возвращается, а я прямо перед ним, спиной к нему, карабин в другую сторону направлен. Бери и жри тепленького. Снова лезу на другую сторону, навожу на дерево, но при этом все время оборачиваюсь на кусты сзади. Птица не взлетает, сидит в чаще напротив и истошно кричит.

Хитрый медведь тоже взвешивает, как лучше напасть. Он меня из чащи хорошо чует, а может, даже и видит. На помощь прилетела еще одна птица, тоже орет, как первая. Мне полегче ориентироваться в передвижениях зверя. Гризли тоже это понимает. Внезапно почти напротив дерева с приманкой сбрасывает снег одна осинка, затем сразу другая, и со звуком ломающихся веток на открытое место выскакивает зверюга. Стрелять опять нельзя, хотя я и занимаю правильную позицию, но медведь выскочил так, что оказался прикрыт стволом лиственницы, и приближается, скрываясь за ним. Вот и думай теперь, есть у них разум или только рефлексы. Если с такой же скоростью выскочит из-за дерева, то я успею выстрелить всего один раз, потом перезарядить, и дальше, походу, уже ничего не успею. Так и происходит. Медведь на полном ходу выскакивает из-за дерева. До меня прыжок, от силы два. Вижу его наклоненную голову с налитыми кровью маленькими злыми глазами. Целюсь прямо в лоб, задним числом вспоминая какой-то рассказ, где говорилось о подобной ситуации, что пробить лоб медведя даже в упор почти невозможно. Поближе, еще поближе, тогда, может, удастся попасть в глаз. Все время целюсь. Как-то наискосок проносится мысль: «А вдруг осечка?» Гоню ее, целюсь, но глаз гризли скачет вместе с ним. Ну все, надо стрелять, будь что будет. Шансы мои почти нулевые, палец начинает давить на спусковой крючок. Вот-вот грянет… И в этот момент — о чудо! — у медведя срабатывает рефлекс. Запах еды! Совсем рядом с ним, с правой стороны, лежит свежая рыба. Гризли не может удержаться, поворачивает сначала голову, а затем и сам делает шаг вправо. Видит поблескивающую на солнце чешую рыбы, делает еще шаг к ней, вытягивает морду в сторону мяса, видно, и его почуял, и тем самым шикарно подставляет мне свой левый бок.

Кабанов я на охоте стрелял — как целиться, чтобы попасть в сердце, знаю. Палец плавно дожимает крючок, приклад несильно бьет в плечо. Вижу отраженную чешуей рыбы вспышку от выстрела. Медведь оседает, но в следующий миг, громко рыча, встает на задние лапы и бросается ко мне. Я давно уже перезарядил карабин после первого выстрела и всаживаю ему еще одну пулю в сердце. Еще раз перезаряжаю. Медведь уже в шаге от меня, вижу его оскаленную пасть и стреляю прямо в нее. Позади гризли все пространство окрашивается в буро-красный цвет от разлетающихся брызг крови, серого вещества мозга, кусков шкуры и еще чего-то… Медведь закидывает голову далеко назад, из пасти у него вываливаются на всю длину окровавленный язык и кусок челюсти с премолярным зубом и огромным клыком. Гризли по-прежнему стоит передо мной и не издает ни звука, мертвая тишина, только стучит перезаряжаемый мной затвор, потом хруст снега, зверь оседает на задние лапы и еще через секунду заваливается вслед за откинутой головой на спину. Пара судорог, и он затихает. Радует, что он упал навзничь, ведь я прямо перед ним, и, упади он вперед, у меня было бы мало шансов отскочить, а в нем не меньше четырехсот килограммов. Еще дурацкая мысль, что мяса у меня теперь невпроворот. Гоню ее, в свое время читал об опасностях употребления мяса медведя.

Заливаюсь истеричным смехом. В конце концов я оказался умнее и остался жив, а он, такой хитрый, валяется дохлый. Хохот прошел, как и начался, в одно мгновенье, идти уже никуда не хочу. Решаю здесь и заночевать. Но в лесу, не дома. Выбрал место на той стороне реки, благо вода и мне оказалась по щиколотку, даже в унты не затекла. Натаскал дров, развел костер, постелил, как всегда, собрал свои приманки, поблагодарил Бога и без ужина уснул, понимая, что сегодня ночью туша медведя защищает меня от непрошеных зверей.

5. Берег

Утро пришло ко мне еще до восхода солнца. Темнота такая, хоть глаз коли, шум падающего водопада, тихое журчание воды, текущей в трех шагах от меня, ласковый, чуть прохладный ветерок… На часах сейчас шесть утра, да и по ощущениям столько же. Попытался поспать еще немного, но сон ушел. Мне тепло и уютно, и только мысли продолжают одолевать меня. Авиакатастрофа, как в кино, все время стоит перед глазами… Родственники, мама, наверно, уже знают о разбившемся самолете, ведь такие события быстро попадают в СМИ. Но надежда, что именно твой близкий смог выжить, есть всегда. Кстати, а почему я до сих пор не услышал вертолетов спасателей, ведь до позавчерашнего дня я был совсем рядом с местом крушения самолета? Может, они пролетели по ущелью, куда рухнули его останки, и поэтому я ничего не услышал? По моим подсчетам, я ушел от места аварии километров на двадцать. Лес, горы, тишина кругом. Должен был слышать, но нет. Может, не нашли еще место крушения, ведь я точно не знаю, как происходит диспетчерское сопровождение полетов, как они устанавливают точку гибели. Успел ли пилот сообщить о происходящем? Наверно, ищут еще. Надо развести костер, чтоб дым стал заметен, когда солнце встанет. Хотя если найдут самолет, то увидят и мои следы. Весь вчерашний день они были видны до самого горизонта, и на месте крушения должны были хорошо сохраниться. Снегопада еще не было, значит, если самолет найдут, то и меня через час обнаружат.

Выходит, правильно сделал, что не остался ждать спасателей. Их, может, еще пару дней не будет, а мне там без еды, спичек, теплой одежды, оружия, точно было бы не выжить. Странно, но именно благодаря этой дороге к морю я смог обрести все необходимое. Ведь я мог встретить зверей раньше, когда был еще без оружия. Тогда я бы точно стал их легкой добычей. Я невольно перевел взгляд на тушу медведя. Уверенность в правильности принятого мною решения идти к морю окончательно утвердилась в моем сознании. И одновременно с этой мыслью все вокруг посветлело, заискрилось, освещенное восходящим солнцем.

Развел костер, поел, напился чая. Бодр и свеж. Победы последних дней придают уверенность, бодрят, приятно лелеют самолюбие. Гордыня это. Все в руках Божьих. Перехожу обратно речку, отмечая про себя качество унтов: не промокают, не обмерзают, просто класс! Стою над медведем. Мне сейчас даже жаль его, но сам виноват. Мясо мне не нужно, шкуру выделывать я не умею, остается забрать у него клык и коготь. Зуб выбило пулей, взять его не составило труда, правда, вместе с куском десны и соседним зубом. Отламывать его не стал, не захотел возиться, просто завернул в тряпку и бросил в рюкзак вместе с вырезанным когтем, затем собрал все оставшиеся вещи и тронулся к морю. Мне осталось километров пятнадцать до видимого горизонта, а там, надеюсь, недалеко и до моря.

Эти последние километры принесли смену погоды: ветер стал более свирепым и холодным, а к нему еще прибавился колючий мелкий снег. Брови, отросшая щетина и усы покрылись инеем, но в остальном неудобств не было. Куртка, штаны, унты, шапка, рукавицы и свитер хорошо грели меня, практически не пропуская холодный воздух. Я или в Канаде, или на Аляске. Разницы особо нет. Климат и тут, и там практически одинаковый. Перед вылетом в аэропорту показывали новости. Канаду и США я, конечно, не запомнил, а вот в Архангельске минус четыре по Цельсию, врезалось в память. До сегодняшнего дня и тут было примерно столько же, плюс-минус два-три градуса, но все решают вот такие изменения с резкими прорывами холодных арктических масс. Костер будет развести сложно на таком ветру, и прогорать он будет гораздо быстрее, и согревать меньше.

За этими мыслями я не заметил, что вышел к краю скалистого обрыва, внизу шумел океан. Под обрывом, метрах в двадцати, раскинулась достаточно широкая прибрежная полоса, как и моя дорога, полностью лишенная растительности, но с многочисленными скалами разной величины вдоль берега и хорошо укрытая снегом. Океан отчетливо не виден из-за снега, зато хорошо слышен. Я не моряк, квалифицировать буйство пучины не обучен, могу лишь предположить, что это маленький шторм.

Где-то неподалеку, слева от меня, слышен шум падающей воды от реки, которая так и бежала, то накрываясь льдом, то сбрасывая его, параллельным со мной курсом к морю. Заглядываю вниз. Там почти отвесная скала. Без специального снаряжения спуститься по такой будет невозможно. Но это не пугает, все равно где-то можно будет найти другой путь. Хуже, что погода стала такой отвратительной. Моя гряда скал, под которой я всегда ночевал и которая защищала мой тыл от ветров и зверей, закончилась, плавно сойдя на нет еще километра за три-четыре до обрыва. Негустой лес продолжил тянуться за мной к морю и остановился совсем неподалеку. Значит, дрова есть. Стою у обрыва, ветер со снегом обжигают лицо, неспокойное море выбрасывает белые от пены волны на каменистый берег. Видимость плохая, метров пятьдесят, но отчетливо разобрать можно не больше чем на двадцать. При таких вводных и не очень высокий обрыв смертельно опасен, даже если просто идти вдоль, подыскивая место для спуска. Наверно, надо устроить привал в лесу. Плетусь туда. И хочется на берег, и колется… Береженого Бог бережет. Примерно через сто шагов по чаще упираюсь в скалу. Отличное место для ночлега. Господь не оставляет меня, дает укрытие. Обхожу каменный массив. Вот так удача! С другой стороны скала вытянулась как крыша над собственной площадкой с гротом. Повернув за скалу, я почувствовал, что ветер почти затих, снег стал кружиться и падать спокойно, кажется, даже потеплело. Звук журчащей воды, говорил о наличии источника. За входом в грот из скалы струится небольшой ручеек и стекает на другую сторону каменной площадки перед входом. Небольшая лагуна образовалась в нескольких метрах. Пар поднимается от воды по всей длине ее следования к озеру. Приседаю и опускаю руку в воду, она теплая. Ну прямо отель «пять звезд». Грот достаточно большой и глубокий, теплый и сухой. Запах и раскиданные кругом останки говорят, что пещера обитаема. Рассмотрев следы на замерзшей земле, понимаю: тут хозяйничает большой медведь. Ареал, обычно контролируемый медведями, гораздо больше, чем простерся до мертвого гризли. Выходит, по праву победителя я спокойно могу занять пещеру, ведь на одном охотничьем угодье два медведя не живут.

Дров кругом полно, развести костер прямо перед входом с приобретенными навыками не составило труда. Затем не спеша пожарил на углях рыбу, уложив ее на камень в центре костра, попил чай и стал готовиться ко сну. По обыкновению, натаскал ветки ельника, набросал толстый слой мха, в изобилии растущего вокруг, сверху, как простыню, расстелил часть тряпок, а остальными решил накрыться. Лег и почувствовал тепло от скалы. Ощупав руками, убедился, что не почудилось. Часть стены нагревается от того же термального источника. Перетащив свое ложе к самому теплому месту грота, я присел отдохнуть и задумался. Не знаю, чем я это заслужил, но мне точно помогают: сначала соседка, вытолкнувшая свою сумку вперед, затем расщелина в скале, спасшая меня от волков, да и в конце концов сами волки, давшие мне пищу и первую маленькую уверенность в своих силах. Потом погибший охотник, от которого я получил все, что необходимо для выживания в дикой природе. А встреча с гризли, прибавившая мне уверенность в себе? Ведь благодаря ей я сейчас обрел свой временный дом — скалу с гротом… Это, конечно же, Всевышний помогает мне. Спасибо тебе, Господи, что все именно так.

Сходил, подбросил больше дров в костер, присел и стал смотреть, как дым от костра, смешиваясь с паром воды, поднимается вверх. А ведь действительно, какой-то Божий промысел во всем случившемся со мной, безусловно, есть. Господи, к чему готовиться дальше? Озарение, на которое я надеялся и которого ждал, не наступило. Взамен пришло понимание, что всему свое время, не надо торопиться. Сейчас надо уснуть, утро вечера мудренее, все остальное завтра.

6. Сторожевик

Погода с каждым днем меняется, сегодня опять солнце, опять тепло, не холоднее пяти градусов мороза, только ветер стал маленько крепче: сказывалась близость моря. Быстро позавтракав волчатиной и запив чаем, я собрал все вещи и скорым шагом пошел к обрыву. Выйдя из леса, я отметил прекрасную видимость, которая поможет найти спуск к морю. Берег еще скрыт обрывом, но само море предстало передо мной во всей красе. Искристо-блестящую от солнца, почти повсеместно покрытую белыми бурунами пены серо-синюю даль нельзя назвать совершенно спокойной. Волны ровными рядами бегут с северо-запада и с шумом, по которому можно определить, что это крупные накаты, бьются о берег. Выйдя к обрыву, я визуально убедился в собственной правоте. Хоть волнение достаточно большое, но ровность ударов волн, легкий, без порывов ветер, солнце и безоблачное небо говорят, что непогода миновала. Ровный пляж через десяток метров от прибоя сменялся сначала редким, а ближе к скалам достаточно толстым слоем снега. Слева искрился и играл огнями радуги водопад знакомой речки, дополняя гул моря веселыми нотками падающей и струящейся воды. За водопадом берег становился крутым склоном сопки и резко уходил вверх, одновременно выдаваясь в море. Спуск с этой стороны на берег был невозможен. Справа же непрерывная гряда скал обрыва, наоборот, понижалась. Вдали виднелось большое количество камней и обломков, обвалившихся, вероятно, с крутого склона. Весь этот пейзаж упирается в огромные горы, покрытые редким лесом и снегом.

Ближайшая из них спускалась своим склоном к самому морю. Идти надо туда, если не по каменному распадку, то по горе спущусь на берег, а может, и вообще остановлюсь повыше, чтобы лучше видеть океан и проходящие мимо корабли. Чем я буду выше, тем заметнее будут мои знаки спасения — костер и дым.

Череда скал, торчащих вдоль берега моря, в этом направлении была гораздо чаще, и они казались более крупными, чем слева от меня, поэтому самого берега я почти не видел. Ну что же, выбор сделан, и я бодро зашагал вправо вдоль края обрыва. За каждой скалой открывался новый пляж, отличный от предыдущего. На одном несколько бревен выбросило на берег, назову его «бревенчатым», на другом длиннющая коса водорослей хитроумно разлеглась на берегу, поэтому назову его «волосы русалки». На следующем пляже расположились остатки какого-то плавучего средства, похожего на лодку или шлюпку, будет зваться «шлюпочный затон». Все они со своими уникальными и неповторимыми узорами прибоя, лентой берега, камнями и скалами…

А вот и следующий пляж, на нем одна скала значительно ближе сдвинута к обрыву и совершенно лишена ласк волн при хорошей погоде. Вот выглядывает уже последняя, третья скала этого пляжа, чуть меньшего размера. До нее и будет этот новый пляж, имя которому «три скалы».

Как молния, выбиваясь из общей гаммы коричнево-синих красок, вспыхивает белый цвет с ослепительно ярким пятном над ним. Что это? Там, наверное, люди! Вперед, вперед, скорее к ним. Я бросился бежать, не спуская глаз с увиденного. Уже через несколько шагов из маленького пятнышка вырисовалась корма катера с трепыхающимся над ней звездно-полосатым флагом США. Радость захлестнула меня настолько, что я не обратил внимания на многие детали, главная из которых — катер, который стоит на суше, достаточно далеко от берега, да еще и за скалой от него.

Быстрей к людям, меня нашли, Всевышний помог мне, я все правильно сделал. Так, восхваляя Создателя за спасение, я добежал до предполагаемого спуска — распадка камней. Стена обрыва после обрушения создала множество ступеней, кромок и галерей, по которым нетрудно будет спуститься. Взгляд быстро наметил подходящий маршрут, и я начал спуск. Лазанье по карнизам оказалось не таким легким, как я думал, но меня уже ничего не могло остановить, я буквально летел на крыльях к спасительному катеру. Пара моментов, в которых я оказывался в миллиметре от падения, ничего уже не значили. Я спешил к людям. Две трети спуска позади. Не будь внизу множества камней, я бы уже рискнул спрыгнуть, но решил обойтись без экстрима, навалился на очередной карниз пузом и потихоньку стал сползать вниз, пытаясь нащупать опору ногами. Ее все не было, и я решил посмотреть, как далеко еще до очередной ступени. Недалеко, можно бы и спрыгнуть, но площадка подо мной очень узкая, велик риск не устоять. Вытянув руки, достаю до площадки. Ноги обрели опору, и я стал медленно поворачиваться на узкой площадке через левое плечо. Брошенный вниз взгляд мгновенно вычислил опасность — грязно-белого медведя, бегущего вдоль обрыва ко мне. Видимо, он давно меня уже наметил себе на обед, поскольку его следы ровной полосой тянутся в мою сторону откуда-то из-за скал.

Я стою уже метрах в трех от основания, но прыгать вниз опасно, как раз здесь множество острых камней. Залезть обратно, подтянуться, даже сбросив с себя все, будет тяжело. Здесь, на карнизе, он меня легко достанет, добежать ему осталось метров пятьсот. А мне до катера метров сто. Ору что есть силы, пытаясь позвать на помощь. Понимаю, что тщетно, ведь люди же не выскочат сразу с ружьями, да и дистанция великовата для стрельбы по медведю, я это точно знаю, все уже проходил. Может, их и на корабле сейчас вообще нет.

Решение пришло само собой и мгновенно: мой карниз полого спускает влево, в сторону катера. Дальше он ровный, и там, в конце, под ним есть гладкая площадка без камней, покрытая, как матрас, снегом. Надо только перепрыгнуть через лежащий перед ней обломок с острыми краями. В итоге перепрыгнуть надо метра три, разбег не более четырех скачков, карниз узкий, но только он и есть путь к спасению. Молю Создателя о помощи и резко бросаюсь по тропе. Прыжок, полет, задеваю левой ногой острый край обломка, но понимаю уже, что долетел до мягкого снега. Даже не приседая после прыжка, бросаюсь к судну. Выскочив на ровную поверхность, успеваю разглядеть, что до медведя метров триста, но ему надо обежать камни. А у меня прямая дорога, да еще и вдвое короче. Несусь что есть сил, рюкзак сбросил, со мной только карабин с одним патроном. Оглядываться некогда, надо ориентироваться только по слуху. Если лапы станут скрипеть снегом совсем громко, значит, зверь рядом. Нужно броситься вперед с переворотом на спину, желательно еще и хоть немного в сторону, потом стрелять от живота.

Бегу, на ходу загоняю последний патрон в ствол и закрываю затвор. Кораблик уже близко, но и прыжки медведя стали громче. Ну что, падать и стрелять или бежать до последнего? Заметил на палубе вентиляционную трубу, с изгибом уходящую внутрь, пролезу ли? Кажется, пролезу. Одним прыжком заскакиваю на палубу, отмечая, что крен у катера приличный, с ходу подпрыгиваю и с разворотом, ухватившись левой рукой за верхний край трубы, забрасываю ноги внутрь, а в правой держу готовый карабин… Краем глаза замечаю, что медведь совсем близко — быстро заскочил на палубу, но пока внизу на четырех лапах. Понимаю, что рассчитывал догнать, но не вышло. Он тоже запрыгивает и, поднявшись во весь рост, пытается ударить меня лапой, чтобы сбить вниз, но я уже проваливаюсь в трубу, и лапа проходит в нескольких сантиметрах от моего лица. Соскальзываю по трубе вниз, чуть более высоты своего роста. Внутри трубы ноги находят опору. Карабин я крепко держу, но внизу, а мне надо выставить его вверх. Узковато, протаскиваю его с большим трудом.

Медведь подходит к отверстию, хорошо слышу его дыхание. Он оказался даже выше, чем казался, вижу его грудь, но сердце с другой ее стороны. И тут он решает напасть. Склонив голову за край трубы, он просовывает лапу. Она почти достает до меня, а главное, не дает мне просунуть карабин дальше и упереть в плечо. Боюсь, зацепит ствол и вытащит. Но длина лапы почти на пределе, до меня не достает самую малость. Я отчетливо вижу его когти, шерсть, черные подушки на обратной стороне. Он тянется ею, я приседаю, до боли упираясь коленями в трубу, дальше вниз некуда, а до меня уже пара сантиметров. Я слышу скрежет когтей прямо у себя под носом. Вот уже и первое касание, он тоже почувствовал и заработал лапой еще интенсивнее, когти больно бьют меня по голове, но пока все вскользь. Поняв, что не достает, он меняет тактику, вытаскивает лапу и начинает яростно ломать и бить трубу. Пара вмятин почти достают мне до головы, а следующая больно ударяет меня в ногу, труба качается, трещит, но пока выдерживает натиск. Подустав с попытками сломать мое укрытие или просто решив взглянуть жертве в глаза, он снова поднимается на задних лапах, наклоняет голову и почти целиком просовывает ее в трубу. Это его ошибка, я жду ее и не упущу. Курок плавно спускается, рванув отдачей, грохотом и пламенем выстрела. Затылок медведя разлетается на части, обдавая всю трубу и меня в том числе теплыми брызгами крови, соплей, мозгов. Рычание моментально прерывается. Тихонько посвистывает ветер, извиваясь в трубе. Отлипнув от стенки трубы, мне на руку падает выбитый пулей клык. То, что еще недавно было мордой медведя, начинает медленно двигаться от меня обратно к краю трубы и в последний момент резко срывается вниз. Туша с шумом падает на палубу. Медведь мертв и даже уже не агонизирует.

Выбравшись из трубы, я первым делом осмотрел медведя. Мертвее не бывает. Остатки его головы и часть туловища лежат на палубе, зацепившись за ограждение, все остальное свисло вниз, за борт. Одного толчка ноги хватило, и туша окончательно свалилась вниз. Брызги от простреленной головы в основном разлетелись за бортом, но на пестрой гальке сильно не видны. Кровь от основания трубы тянется тонкой струйкой к борту и стекает вниз. Надо бы вымыть до прихода хозяев судна.

Взглянув на свою левую руку, вижу зажатый в ней клык с маленьким свежим сколом от пули. Открываю затвор, достаю гильзу — разрывная, походу. Так вынести мозги в обоих случаях с медведями могли только разрывные пули, но теперь уже все равно, все позади, а вот патронов больше нет.

Все из пережитого мгновенно отступает. Я же на корабле, люди где-то рядом, наверное, слышали выстрел, скоро вернутся. Осматриваюсь, нахожусь на левой палубе, неподалеку от входа в рубку. Заперта? Тяну — открывается. И — о Боже… — сразу же натыкаюсь на тело лежащего на полу человека, одетого в военный бушлат, штаны со множеством карманов и высокие берцы. Быстро нагнувшись, убеждаюсь, что любая помощь давно уже опоздала. Он холоден, как скала, по которой я спускался, ран и крови нет. Переворачиваю тело. На вид ему можно дать лет тридцать пять — сорок. Подтянутый, высокий, с правильными южно-европейскими чертами лица, с застывшим удивлением на нем. Перевожу взгляд дальше: приборная доска горит разными огоньками, что-то на ней мигает красным. Зажигание осталось включенным. На полу рядом с военным валяется автомат, в кобуре пистолет. К кожаной скамье в глубине рубки приставлен ручной пулемет с болтающейся лентой крупных патронов. «Что-то здесь не так…» — отмечаю я, пародируя песню Розенбаума. Гадать можно сколь угодно, но необходимо выяснить, есть ли кто живой поблизости. Бросаюсь на корму, никого не видно, только турель со снятым пулеметом и заваленная стреляными гильзами палуба. На носу тоже никого, пулемет на месте, гильз не видно. Бегу к каютам. Все вроде бы стоит на своих местах: посуда, кастрюли, ноутбук на столе. Ощущение абсолютного спокойствия, никакого намека на суету, борьбу, опасность… Спускаюсь еще ниже, в моторный отсек. Также ничего подозрительного, только горят разноцветные индикаторы в электрощитах, да ярко моргает красным приборная доска над двигателем. Ничего не выключено, не обесточено… Подхожу к приборам, нажимаю самый крупный тумблер вниз, большинство лампочек сразу гаснет.

На катере что-то произошло, и произошло очень быстро, но что именно? Зажигание не выключено, значит, катер уже без живых людей выбросило на берег, поэтому он и оказался за скалой. Перед глазами разворачивается картина: катер на полном ходу идет с северо-востока на юго-запад. Нос под острым углом врезается в гальку пляжа и легко скользит по ней метров на пятнадцать за скалу. С шумом разлетающейся гальки из воды появляется гребной винт, крутящийся на больших оборотах. Он и забрасывает корму далеко на берег, катя ее как колесо. Катер выравнивается строго параллельно берегу и благодаря оставшейся инерции движения весь помещается за скалу. Скала с широким козырьком почти полностью скрывает кораблик и сверху, и с моря от посторонних глаз.

Да, наверное, именно так и было, вопрос только в том, что кто-то мог остаться в живых и, возможно, лежит неподалеку, нуждаясь в помощи. Быстро спускаюсь на берег и начинаю обследовать все вокруг, но тщетно: вокруг судна никого нет. Возвращаюсь на корабль, вытаскиваю все содержимое из карманов погибшего офицера, включая документы на имя Мартина Мигеля, и складываю на стол в рубке. Внимание мое привлекает судовой журнал, но в нем все записи на английском, я не так хорошо владею им, чтобы с ходу прочитать, но со временем обязательно разберусь, хоть и понимаю, что не будет особой пользы. Датированных октябрем записей в журнале нет, а в сентябре, судя по одной-двум строчкам напротив десятка дат, ничего выдающегося не произошло, простое патрулирование побережья, без происшествий. Еще раз обхожу весь катер, заглядывая во все уголки, шкафчики и каюты. У меня теперь под рукой большой арсенал различного оружия начиная от пистолетов и кончая двумя ручными пулеметами, несколько гранат, много военной одежды, огромный холодильник с продуктами, газовая плита, много всякого инструмента. Зачем, Господи, ты все это мне дал? Отбрасываю все мысли, остановившись на одной аксиоме: «Неисповедимы пути Господни, придет время, и все откроется».

Проведя первичный осмотр судна, я подвел итог: катером управляли четверо военнослужащих, один из них, старший офицер, лежит сейчас в рубке. Единственный смартфон, который я смог найти, оказался с полностью севшим аккумулятором. Рация неизвестно как работает, я пытался включить, но результата так и не достиг.

Ранений, крови, следов побоища ни на корабле, ни на теле мертвого моряка нет. С другой стороны, множество патронов расстреляно и гильзы валяются на палубе. По всей видимости, мне даже не стоит сейчас напрягаться, либо все откроется и разъяснится со временем, либо навсегда останется тайной.

Я зашел в каюту погибшего офицера, ничего примечательного, даже фотографий никаких нет, ведь на таком катере сутками в походы не ходят. Утром ушел в море, вечером вернулся. А вот отопление и от двигателя, с охлаждающей жидкостью по трубам, и от газовой печки, когда мотор не работает, предусмотрено. И это меня искренне радует. Ночевать буду здесь. Принес сброшенный до прыжка со скалы рюкзак, все оружие тоже стащил в каюту. Сейчас похороню, как полагается, офицера, а там займусь дальнейшим обследованием. Нашел в одном из шкафов белоснежную простыню, подтащил тело к середине рубки и завернул в нее. Снимать ничего не стал, пусть лежит как смерть застала. Обвязал его капроновой бечевкой, взвалил на плечо и понес к обрыву. Все как с погибшим охотником: засыпал галькой, завалил камнями, сверху закидал снегом, воткнул палку, прихваченную с катера. Надгробие напишу завтра.

Перед спуском в каюту зашел в рубку и отключил верхний щиток, повернув и вытащив ключ зажигания. Собрался уходить, как вдруг мое внимание привлек провод, уходящий от гнезда зарядки вверх к краю ветрового стекла. Регистратор, почти такой же, как в автомобиле. Вот и разгадка всего произошедшего. Просмотрю, во всем разберусь, а в чем не разберусь, то логически домыслю. Приборчик отстегнулся легко, я перевел его из записи в просмотр. Слава Богу, работает и полностью заряжен.

Проходя кают-компанию, взял с собой краюху хлеба и питьевой йогурт. Очень хотелось еще взять и виски, но решил с этим повременить, пока не пойму, что к чему.

7. Трагедия на море

Подключив регистратор к компьютеру проводом, который нашел в столе, и выбрав в меню последнюю запись, нажимаю на «PLAY».

Девятое октября, почти три часа дня. Вижу нос катера, стоящего у причала, сквозь шум работающего мотора с трудом пробивается чья-то речь. Что-то похожее на короткие команды. Впереди небольшой поселок, зажатый чередой гор справа и слева. Ничего необычного. Смущают темные пятна на набережной. Тюлени, что ли, спать на мостовую выбрались? С ближайшей к пирсу улицы выбегают двое людей, женщина в спортивном костюме без теплой одежды несется, что-то крича на ходу. Разобрать невозможно: далеко и шум двигателя мешает. Чуть позади мужчина ловко и красиво бежит за ней. Чувствуется, что легко мог бы обогнать, но нет, бежит позади, прикрывая тыл подруги. Раздается громкоговоритель с катера, в переводе на русский:

— Тома, быстрей, быстрей, они уже рядом!

— Майкл, прибавь ходу!

На улице, с которой они выбежали на набережную, заметно движение, но что именно там происходит, непонятно. Что-то темное в небе пока лишь тенью начинает вплывать в кадр.

Внезапно Майкл на полном ходу летит на землю как подкошенный, и женщина вслед за ним. Выстрелов совершенно нет. Оба тела, перевернувшись пару раз, застывают на месте. Крови и ран не видно. Не добежали метров пятьдесят. Тревожно все, я очень переживал за них.

Нос катера резко начинает двигаться назад по отношению к пирсу, крутой разворот с креном влево, даже мне в регистраторе чувствуется, что это фол на самом краю от переворота. На секунду застыв, катер начинает двигаться вперед все быстрее и быстрее, набегающие волны, брызги, рев мотора на максимальных оборотах. Виден мыс берега слева, катер несется, огибая его. Яхта с тремя людьми на борту проносится слева и исчезает позади. Впереди только море, остров справа и берег слева. Судно быстро миновало пролив, и остров исчез с экрана, дальше видны только берег и вода. Полчаса примерно на экране ничего не меняется, кроме бегущей ленты берега. Даже становится скучновато. Я начинаю предполагать, что же такое могло произойти с бегущими людьми, почему они не добежали, почему катер так резко сорвался, даже не пытаясь помочь упавшим, куда он сейчас так несется. Мои раздумья прерывает резкий крик, заглушающий все другие звуки. Кто-то из моряков указывает направление и дает дистанцию:

— Восток-юго-восток, чуть больше мили, — моего английского пока хватает.

Через несколько мгновений раздается первая пулеметная очередь, затем еще и еще. Стреляет мастер. За раз не более четырех пуль, но, если за ними охотится воздушное судно, стрелять надо очередями гораздо длиннее.

Много разных слов, которые матросы кричат друг другу, я уже ничего не понимаю, просто отчаянно переживаю за экипаж, вцепившись намертво в край стола. Первый голос опять повышается до самого громкого звука, и я отчетливо понимаю, что слева от берега на расстоянии полумили на них движется другой агрессор. Пулемет тем временем резко затихает. Внезапно в кадре появляется моряк, бегущий по правой палубе, а за ним еще один с двумя ящиками патронов. Они добегают до пулемета, первый открывает затвор, второй ловко вставляет ленту и захлопывает его, стрелок уже взвел… Чувствуется хорошая армейская выучка.

— Ну дай им, дай им по полной! — не сдерживаясь, ору я, будучи фактически втянутым в бой.

Раздается всего один выстрел, всего один, и оба моряка валятся по разные стороны от пулемета. Никаких ран, брызг крови, тела даже не отбросило от попадания в них пуль, а должно было отшвырнуть далеко. На воздушных судах пулеметы большого калибра, попади из такого в человека, его бы отбросило на метр как минимум. А тут просто упали как подкошенные. Непонятно мне все это, отчего я начинаю сильно нервничать. На долю секунды в верхней части экрана успеваю заметить что-то напоминающее брюхо самолета, окутанное голубоватым свечением с двумя необычайно яркими кругами такого же голубого цвета. Сопла двигателей, может, но почему снизу? В следующий миг все исчезает. Мельком просматриваю предыдущие записи: та же бухта, тот же городок, зажатый с обеих сторон горами, тот же нос катера, пирс со множеством людей, море. Все это датировано сентябрем, но ответов или хоть каких-либо подсказок о произошедшем в последней съемке нет. Обычные будни морских пограничников акватории: несколько раз приближаются к различным судам, рыболовецким шхунам, переговариваются с ними по громкой связи или по рации, ничего объясняющего или проливающего свет на увиденные мной события, наполненные напряжением и трагизмом, нет.

Закончив смотреть, я пытаюсь осмыслить увиденное: что же это? Мелкий региональный конфликт, мафиозные разборки, наркомафия? Пулеметы, убийства людей, а главное, самолеты или вертолеты… Пожалуй, крутовато это для всего перечисленного. В сознании рождается лишь один приемлемый ответ: это небольшой эпизод боевых действий.

Но кто мог рискнуть схлестнуться со Штатами в военном противостоянии? Неужели моя Родина? Вряд ли. Возможностей победить нет никаких, впрочем, вспомнив кадры с пронесшимся над катером воздушным судном в голубом сиянии и со странным свечением двигателей, увязав это со словами президента о наличии в России новейшего, не имеющего аналогов в мире оружия, допускаю, что это могло случиться. Тяжело, конечно, поверить, что российская промышленность смогла создать что-то поистине передовое, но факт: двигатели на воздушном судне — это что-то совершенно новое в авиастроении. С этими тяжелыми мыслями я разлегся на постели и, попросив Бога, чтобы все это оказалось неправдой, заснул тревожным сном.

8. Катер

Утро выдалось не такое солнечное, как вчера, но такое же теплое. Я встал, прошел в корабельный туалет, малюсенький и неудобный, умылся. Вода не замерзла в трубах, а за прошедшую ночь я еще прогрел все внутреннее помещение, оставив двери в каютах открытыми. Впрочем, и так печка давала тепло в три стороны: в обе каюты и в кубрик кают-компании. Из моторного отсека не тянуло холодом, там тоже сохранилась плюсовая температура. Странный запах захлестнул меня, когда я проходил у приоткрытого иллюминатора. Что же так пахнет? Ну да, конечно, это знакомый с детства запах грозы, запах наполненного озоном воздуха, кислорода, выделившегося за счет разрядов молний. Мне стало очень легко, мышцы налились силой, взгляд стал острее… Утро пришло ко мне с зарядом бодрости и энергии. Странно, ведь грозы ночью не было, да и сейчас она даже не намечается. Кучерявые облака медленно плывут по небу, но не сгущаются, а солнце весело проблескивает в широких просветах между ними. Поднявшись на палубу, я подошел к поручням на корме. Отсюда уже виден узкий край морского прибоя с прилегающими к нему скалами. Направление ветра поменялось, и теперь он вместе с гонимыми им волнами летел ко мне почти точно с востока, может, немного с юго-востока. На палубе было свежо и ветрено. Я повернулся для спуска в каюты, и в этот момент меня вновь обдало запахом грозы, затем снова запахом моря и вновь порывом с крепким, хорошо отличимым от прочего ароматом озона. Мне это не кажется странным, ведь ветер сейчас почти параллелен берегу. Видно, на востоке есть место, где гораздо теплее, там прошла гроза, и ее запахи принесло сюда. Спустившись вниз, я первым делом отправился в моторный отсек. Надо обследовать двигатель и прочее оборудование. Как и полагается у военных, в помещении все убрано и разложено по ранжиру: масла и прочие банки аккуратно выстроились в сеточном коробе слева от входа, многие даже не вскрыты. Оно и понятно, ведь катер почти новый. Инструмент сложен в два больших ящика на колесиках, задвинут под верстак с тисками и небольшим сверлильным станком, крепкие резиновые ремни стянули их в одно целое, устойчивое при любой качке сооружение. Мотор с синим блоком и серебристой головкой надраен до блеска, щиток приборов глядит на мир десятком указательных приборов, ощетинившись множеством однотипных тумблеров, один из которых, самый верхний, по-царски расположился рядом с красной кнопкой — индикатором включения стартера, как самый главный над всеми. По количеству форсунок я определил: двенадцатицилиндровый рядный двигатель на десять кубов, может, чуть больше, количество электроники огромное, наверно, с частично отключаемыми цилиндрами и прочими наворотами. Судя по всему, все вполне исправно, но, чтобы завести, необходимо отключить трансмиссию, — связь с заклинившим в гальке винтом.

Как это устройство выглядит на малых катерах, я знал. Простой рычаг, обычно расположенный у борта лодки рядом со штурвалом. А как здесь, я понятия не имел! Разгадка оказалась в щитке рядом с надписью на английском языке «трансмиссия». Он светился желтым неброским индикатором рядом с рычагом, похожим на рубильник.

— Вот то, что ищу, — произнес я вслух и опустил рубильник. Зашипев, как змея, сработало реле в распределительном ящике неподалеку. Толстая муфта позади двигателя напряглась, в ней что-то пару раз щелкнуло, повернулось, и, как мне показалось, двигатель слегла осел, освободившись от нагрузки.

— Электропривод, выходит, тоже цел, — отметил я вслух. Стоящий впереди движка радиатор, весь в железных вентиляционных рукавах, с навешенным рядом расширительным баком, наполненным красным антифризом, уверил меня, что охлаждение ведется не забортной морской водой, а значит, можно запускать.

Я поднял «старший» тумблер вверх, но ничего не произошло, даже ни одной лампочки не загорелось. Продумано отлично: пока капитан сам не включит своим ключом зажигание в рубке, матрос завести двигатель не сможет. Я поднялся наверх, вставил ключ, все огоньки и приборы на панели ожили. Прихватив документы погибшего, опять спускаюсь в моторный отсек, смело подхожу к двигателю и, как заправский моторист, нажимаю на кнопку стартера. Слегка накренившись от вращения, двигатель мгновенно, как и полагается дизелю, завелся, наполнив помещение ровным рокотом. Пускай поработает с полчаса, протопит помещение получше, а главное, добавит мне спокойствия и уверенности, гулом своей работы напоминая человеческий мир, звуки которого уже подзабылись. Баки, как я заметил на приборах, полностью заполнены. Наверху сразу запустился электромотор вытяжки и повернулись шторки жалюзи, открывая путь воздуху. По застывшим следам крови и черным полоскам, оставленным подошвами моих унт, я сразу опознал место моего укрытия от медведя. На секунду все напряжение того момента вернулось, но не захватило. После увиденного в регистраторе все произошедшее со мной ранее кажется абсолютной мелочью.

Предстояло еще несколько неотложных дел, первое из которых — сделать надпись на надгробии и установить его на могиле капитана. Из скрученного куска оцинкованной жести я вырезал небольшой прямоугольник, кисточкой и краской, копируя с документов по одной букве, вывел имя «Мигель Мартин» и годы жизни погибшего. Из досок сделал крест, скрепив его шурупами, и установил на могиле, произнеся молитву «За упокой» в своей интерпретации, как мог. После этой грустной процедуры я пошел к катеру, размышляя о том, что уже второй встреченный мною после катастрофы человек оказался мертвым. А что, если предположение о возникшем конфликте между РФ и США верное? Страшно представить, какой может быть реакция американцев на меня. Поверят ли они моей правде или сразу пустят в расход, как шпиона? Ветерок в очередной раз обдал меня порывом, наполненным запахом озона. Целый день, что ли, у них здесь такое? У себя в России, я помню, грозы весьма редко порождают ощутимый озон в воздухе, а здесь, видно, по-другому все.

Почти спустившись в кубрик, внезапно почувствовал совершенно неведомое мне до этого ощущение напряженности. Это чувство так давно не посещало меня, что я не мог разобраться, что именно происходит, а главное, не знал, как реагировать. Может, все-таки кто-то остался жив и ему нужна помощь? Надо возобновить поиски и еще раз обежать все пляжи побережья. Прислушавшись к себе, постарался понять возникшее чувство, почему-то казалось, что кто-то зовет на помощь. Не опуская рук, прочесывая все более далекие места на побережье, я и не заметил, как ветер поменялся, принеся с собой непогоду с северо-запада. Волны выросли вдвое, небо покрылось плотными облаками, пошел мелкий колючий снег. Необходимо было вернуться. Если разыграется шторм, неизвестно, как поведет себя катер, не смоет ли его обратно в пучину. Надо приготовиться к эвакуации, ведь гребной винт на судне совершенно неисправен, и оставаться с ним в море во время шторма подобно смерти.

Ускорив шаг, я вернулся и поднялся на палубу, тело убитого медведя развалилось рядом на гальке, неестественно согнувшись от падения. А ведь его останки, хоть и замерзшие, могут привлечь других хищников. Надо бы как-то от них избавиться. Сдвинуть его с места мне одному не по силам, но решение есть. Я, кажется, видел на катере бензопилу. Разрежу и выброшу тушу по частям в море, а пока надо не забывать всегда брать с собой автомат. Карабин, конечно, полегче, но патронов к нему нет. Нацепленный мной еще ночью с офицерской кобурой пистолет «Глок» для зверя не более чем слону дробина.

Рассуждая так, я вошел в рубку, которую, кстати, меньше всего обследовал. Ну, вот и займусь этим сейчас. Облазив все ящики, ничего интересного не нашел. Множество печатных журналов с инструкциями к различным устройствам, но все бесполезные, на английском языке, немного инструментов, два мощных бинокля, цифровой прибор ночного видения без аккумулятора, открытая пачка бумаги, пара новых пустых журналов, ручки, карандаши, вот, пожалуй, и все, что удалось обнаружить. Рация у верхней кромки окна впередсмотрящего исправно включается. Отчетливо слышу треск и сопутствующие звуки эфира, но передать свои призывы о помощи, включить в нужной последовательности двенадцать тумблеров, имеющихся на ней, у меня не получается. Не выходит у меня и выловить чужие переговоры или хоть какую-нибудь радиостанцию. Несмотря на то что я сообразил, как меняются три диапазона волн на ней, услышать что-либо, а тем более передать я оказался не в состоянии. Полная тишина эфира в ответ на все мои потуги. После тщетных усилий занялся разглядыванием местных окрестностей в бинокль. Сгущающиеся сумерки не лучшее время для этого, но я увлекся. Из рубки видно лишь край берега со скалами, перекрывающими почти весь обзор, и синеву океана на всю мощь приближения бинокля. Чтобы посмотреть в северную и восточную стороны от берега, я спустился на землю и обошел скалу со стороны носа корабля: передо мной открылась акватория с двумя небольшими островами, левый из которых виднелся в каких-то неестественных очертаниях, поскольку был дальше. Остров справа от меня был скалист и явно необитаем.

На самом краю пространства на севере едва видимы очертания арктических льдов. На востоке различим еще один остров, в сумерках почти сливающийся с океаном в одно целое, на своей дальней оконечности.

Возвращаясь на катер, я нос к носу столкнулся с песцом, пытающимся оторвать кусок замерзшего мозга медведя, но дело у него не спорилось. Шкура оттянулась уже более чем, но кусок вкусного мозга так и не отрывается. Он рычит, злится, упирается всеми лапами и совсем не видит меня, вышедшего прямо к нему вдоль борта. Наконец увидел, от испуга взвизгнул и прыгнул не в сторону от меня, а вертикально вверх, ударился о нависающий борт, вновь издал громкий звук и только потом сообразил, что надо валить. Метров через десять стремительного бега голод останавливает его, и он решает дождаться удачи, разворачивается, уставившись на меня.

— Смешной какой, ну, получи награду за поднятие моего настроения, — нагибаюсь, чтобы поднять его толику добычи, и, оторвав кусок черепа с замерзшим мозгом, кидаю ему. В руках остался длинный кусок медвежьей шкуры. Кстати, он мне и нужен, все мои трофеи естественные, настоящие, и ни на какой капроновой веревке они висеть не будут! Этим я и прозанимался почти весь оставшийся вечер. Замочил в морской воде, смешанной с виски, кусок шкуры для дубления, спустился в мастерскую и, выбрав нужные сверла, аккуратно просверлил четыре когтя и клыка своих врагов. Подождал еще часок, потратив время на сытный ужин с хлебом и полюбившейся волчатиной, вытащил из раствора шкуру, очистил ее бритвой в туалете с обеих сторон. Когда она подсохла, ровненько обрезал, превратив в кожаную тесемку, и симметрично нанизал на нее все свои трофеи. Ожерелье готово.

С чувством выполненного долга уснул, поблагодарив Бога за помощь и за новые ощущения, хорошо запомненные мной. Засыпая, я уже знал, что скоро встречу людей, но они не спасут меня. Их души полны отчаяния и боли, они сами нуждаются в помощи.