День поминовения

Владимир Численский

Молодой моряк едет по окончании колледжа из Петербурга в Ригу к своему первому месту работы. В поезде он знакомиться с юной девушкой, латышкой – студенткой консерватории, скрипачкой. Между молодыми людьми возникают отношения. Но встречи длятся недолго – герою повести срочно необходимо отбыть на борт судна, на которое он получил назначение до конца навигации. Оба с нетерпением ждут следующей встречи, но случится ли она?

Глава 3

Мне снился строевой плац во внутреннем дворе бывших конюшен Константиновского дворца.

Ярко светило солнце, наверное, апрельское. С крыш капало и звук капель, кроме звука голоса начальника строевого отдела капитана второго ранга Гнедина (по прозвищу Пони — за очень маленький рост и фуражку с очень большими полями), был единственным звуком, оскверняющим тишину.

Посередине плаца, на флагштоке гордо колыхался гюйс Военно-Морского Флота Советского Союза. Под ним — вокруг Гнедина, читающего ежемесячную сводку приказов начальника училища — несколько офицеров (Колибри, Киса, Кирпич и другие). По периметру плаца — застывшие в безмолвии роты.

«… курсанты седьмой роты Воробьев и Кудринский (Кудринский — это про меня, это я Кудринский), находясь в самовольной отлучке, привели себя в нетрезвое состояние (какой деликатный оборот речи! Не лучше ли попросту сказать „нажрались“? ), посетили танцпавильон „Молодежный“ (на нашем языке это называлось „Бочка“), где устроили драку с гражданской молодежью, закончившуюся поножовщиной (это совсем уже вранье. Ножей не было! Ну были бляхи у ремней слегка заточены — чтобы консервы открывать), за что были задержаны совместным патрулем наряда милиции и курсантов училища и доставлены в сорок шестое отделение милиции, откуда были вскоре отпущены под честное слово. Не сделав должных выводов (опять вранье! Выводы мы сделали — нужна подмога. Не прощать же за просто так стрельнинских мудаков!), курсанты Воробьев и Кудринский вернулись в училище и зверски избили плотника лишь за то, что он попросил их не шуметь (разбить нос — разве это по-зверски?). Исходя из вышеизложенного (исходя!), приказываю…»

Вагон тряхнуло и я проснулся. Похоже, состав притормаживал.

Да, было дело под Полтавой!… В тот раз chief («начальник» с английского. На судах так часто называют старшего помощника капитана, а курсанты так называли начальника училища) из вышеизложенного доисходился до того, что приказал нас с Воробьем отчислить. К счастью, в таких случаях положено информировать родителей курсантов. Первой получила радостное уведомление мать Воробья — она жила ближе моей (Ярославская область, деревня Шишкино). Примчавшись в Систему, она обрушилась на головы наших господ-офицеров со всей силою крестьянской страсти — как гвардейский миномет «Град», или, по крайней мере, тяжелая артиллерия.

Когда я посылала сына к вам на учебу, говорила она, он не пил, не курил, не дрался, не матерился и даже — почитал старших (святая правда — на первом курсе Андрюха среди нас выглядел, как одуванчик). Я надеялась, продолжала она, что у вас — в заведении с военной дисциплиной — он будет в надежных руках (верное замечание — воспитывать надо, господа офицеры, а не наказывать). А теперь вы вдруг утверждаете мне, резонно возмущалась она, что мой сын превратился в какого-то негодяя. А я знаю, приводила она в конце самый неопровержимый довод, что у моего сына чистая душа и доброе сердце (сущая правда: Андрюха даже курить не научился до самого выпуска. Девчонок стрельненских, конечно, портил злостно, но это — единственный недостаток).

Начальник училища, вся его свита и офицеры шхерились от нее, как могли, но — не на ту напали (скандинавские фиорды моряки иногда называют шхерами. Во врем войны в них нередко укрывались надводные корабли и подводные лодки. Отсюда и смысл слова на курсантском жаргоне — прятаться).

Вскоре из Алма-Аты прибыла моя мама. Несмотря на свои сорок и печальную участь советской женщины, она сумела сохранить все свое очарование. Даже обожаемый курсантами капитан III ранга Василий Гаврилович Петрухин — махровый сердцеед, предмет горького воздыхания всего женского населения Управления училища — был покорен ею без всяких усилий с ее стороны. Чего уж тут говорить о всех остальных фанфаронствующих капитанах всяких рангов! При ее приближении они начинали дышать, как издыхающие собаки.

Обе мамы быстро нашли общий язык и скооперировались. Несколько позже до нашего сведения довели (довести до сведения — это опять же оборот из их терминологии), что принято решение дать возможность нам доучиться.

Мне и Воробью, честно говоря, на это обстоятельство было глубоко наплевать. Звания и визы мы уже были лишены, стремления очутиться в БалтМорПути не было никакого. Но — чего не сделаешь ради мам! Мы довели до их сведения, что доучиваться — будем…

Я встряхнулся и, немного размяв тело, спустился вниз. Пожилая чета находилась на прежнем месте, все так же тихо беседуя между собой. Какие малоподвижные люди! «Тетка» отсутствовала. На столе, в бутылке «Сибирской» мерно покачивался мениск поверхности водки, словно в измерителе уровня воды в котле или гидрофоре, показывая ровно половину.

Я достал сигарету и вышел в коридор. Уже темнело. Поезд несся сквозь летний пейзаж, где-то, быть может, в Псковской области или совсем в другом месте — увы, в географии нашей социалистической Родины я разбирался, как матрос в системах машинного отделения, то есть — никак.

В тамбуре, когда я вошел, было уже несколько человек. Среди них — моя попутчица. В этот момент она как раз приставала к одному из ребят в куртке ССО (студенческого стройотряда), стоявшему в углу, возле окна, в компании таких же ребят, одетых в такие же куртки.

— Ну, ты, ты эти джинсы, небось, на мамочкины деньги купил, — вконец пьяная, едва ворочая языком, «таранила» «тетка» бедного студента.

Все курильщики в тамбуре, не прерывая своих разговоров, искоса поглядывали в ее сторону.

Студенты, надо полагать, были людьми воспитанными, даже слишком.

Парень, чьи джинсы беспокоили «тетку», мягким жестом отстранил ее от себя, так как она не в меру близко придвинулась к нему, и деликатно возразил:

— Ну что вы, женщина! Я на эти джинсы в стройотряде заработал, — лишь легкая ирония сквозила в его голосе.

Неожиданно она вцепилась рукою в штанину джинс в районе бедра и злобно произнесла:

— О, хорошие джинсы. Дорогие, наверно…

Мне искренне было жаль парня, но ситуация, тем не менее, меня забавляла.

Смутившись, он, не без усилия, оторвал руку женщину от своих штанов и, переглянувшись со своими спутниками, упрекнул ее:

— Женщина, ведите себя поприличнее…

— У-у, все вы сволочи, а у меня… у меня мать умерла, я ее пять лет не видела, я…, я сама на жизнь зарабатываю…, на РАФе…, слышали такой?

Я докурил и, притушив бычок о подошву ботинка, двинулся из тамбура, на выходе посоветовав ребятам:

— Чего вы с нею миндальничаете, парни? Гоните ее в шею…

В купе я снова поднялся на свою полку и снова уснул…