Не оглядывайся вперед

Владимир Юрьевич Василенко (2024)

«Не оглядывайся вперед» — книга повестей и рассказов о временах — года (одноименный цикл рассказов), жизни — в СССР («Гора Пелагеи») и после его распада («Жизнь и смерть Адреналина»), пребывания на распутье («Правду говорить легко и приятно», «Чемоданное настроение»), духовного взросления («Четыре рассказа о счастье»), поиска себя в искусстве («Феличита», «Стамбул на закате солнца») и трагичности этого поиска («Эльсинор»). Как и в первой книге повестей Владимира Василенко «Улица До свидания», внешние обстоятельства воспринимаются героями повестей и рассказов как декорации действия, призванного сообщить душе что-то важное, изначально сближающее реальность с сознанием.

Феличита

На сцену с колонками-усилителями по краям и сиротливо торчащей по центру ударной установкой выползло облаченное кто во что кодло; равнодушное к вспыхнувшим в зале смешкам, разобрало гитары, оккупировало барабаны и клавиши.

Пританцовывая, к парочке центральных микрофонов подрулил парниша в мятом смокинге:

— «Альбатрос… и… черепаха»… — гулко забулькал штоколовский бас, отражаясь от стен полутемного, испуганно-притихшего зала…

— Ревер убери, — с недовольной миной обернувшись к клавишнику, негромко, но в наступившей тишине вполне отчетливо произнес лидер-гитарист и, дождавшись, когда виновник, подойдя к усилку, выправит положение со звуком, добавил: — А теперь включи.

Одинокий смешок в зале оборвался на взлете: из кулис выплыл черепаший «чепчик» с бескрайними хлопковыми полями, волнующимися над башней, шагавшей рука об руку с пингвином — длинный, скошенный набок клюв и ковыряющие сцену крылья…

С полдороги ударили клавиши, заставив пингвина вздрогнуть и припустить к микрофонам под неодобрительным взглядом никуда не спешащей, крепко удерживающей спутника за крыло каланчи, увенчанной этой своей съедобной ватой… Проигрыш топтался на месте…

Докандыбав до цели, сказочный тандем снял микрофоны со стоек. Повернувшись друг к дружке, любовно запечатлев оппонента, каждый наконец приступил к делу: птица как-то вдруг, с полоборота, завелась, зашедшись в неотразимом фальцете (земноводное закачалось в такт):

— Феличита,

Конфетти магазино, «Ромашка» казино,

И феличита,

Итальяно музыко, жаргоно языко,

И феличита,

Бакенбардо бармено, баран супермено,

И феличита, феличита!..

Феличита… —

перестав качаться, прилипла к микрофону черепаха:

–…Чао, буанасьеро, эль мио кавалеро,

И феличита,

Одурмано нарядо, тумано на взглядо,

И феличита,

Декольте грандиозо, ля грацио позо,

И феличита, феличита!..

«Альбатрос», перехватив инициативу, развил сюжет:

— Феличита,

Ля коктейлё ин вино, пьяно бомбино,

И феличита,

На бокало шампано армяно коньяколо,

Феличита,

Помидоро рассоло на после спектаколо,

Феличита, феличита!..

Верхо и низо фирма, маньеро

И плечи, как у Челентано,

Мальчико из синема,

И феличита!

Черепашище:

— Верхо и низо фирма, синьорино,

И личико лучезано,

Девочико из Рима,

И феличита, а, а, а!..

…Зал тихо кис…

Высморкавшись в платочек под проигрыш, низким грудным голосом тортилла продолжила:

— Феличита,

Туалето «Планета» дымить сигарето,

И феличита,

«Адидас» ун «банано» плясать итальяно,

И феличита,

Супермено ребято чуть-чуть обнимато,

И феличита, феличита!..

— Феличита… —

открывая в себе новые, доселе невиданные возможности, зашелся в лирическом трансе пингвин-альбатрос:

–…Мон ами синьорина за два мандарина,

И феличита,

Прецизьон феномено, бомбино колено,

И феличита,

Ля финита дивано пиано, пиа-ано,

Феличита, феличита!..

Припев. Модуляция — припев. Финальный проигрыш.

Экстаз: вылетевший из полутьмы на свет, невесть откуда взявшийся тяжеленный букет, сбивший с ног кланяющегося пингвина!..

В город пришла феличита.

***

По продолжительности война Радошковичей с Олехновичами располагается где-то между тридцатилетней и столетней. Поэтому, последней электричкой возвращаясь в Минск, я нисколько не удивился перманентному звону-бою стекол перед отправлением из Олехновичей.

По проходу пронеслась ватага отъезжающих радошковичских парней с кольями.

Поехали… Свежий ночной ветерок загулял по вагону. Мое стекло, слава богу, осталось целым. Поднявшись с лавки, я занял нормальное на ней положение…

Возвратившись уже без кольев, трое пацанов присели ко мне:

— В Дубравах менты могут зайти — скажете, что мы ваши родственники? — спросил самый младший на вид, рыжий.

— Думаете, прокатит?

— Не-а… — приглядевшись ко мне, шмыгнул расквашенным носом тот, что постарше. — Не вариант.

— А вы откуда едете? — поинтересовался средний.

— С танцев.

— Что-то мы вас там не видели…

— Я — с молодеченских.

Все трое недоверчиво оглядели «танцора».

— Пошли… — дернул старший за рукав среднего… Зазевавшийся младший вскочил за ними вдогонку…

Возможно, приняли меня за подсадного. Окна, конечно, били не они, но заметут, если что, именно их…

Я действительно ехал с молодеченской танцверанды. Но занимался я там не обжиманцами, разумеется. Я искал партнера по одному из своих, возникших на жизненном перепутье, проектов, связанного, некоторым образом, с рок-н-роллом. Знающие люди посоветовали посмотреть солиста-гитариста с молодеченской веранды.

Посмотреть было на что… Качаясь вместе с вагоном, я вспоминал то, что этот солист-гитарист-текстовик умудрился вылепить из хита всех времен и народов:

Эй, а́лконавт друг Моня,

Ты налей «шалтай-болтай».

Но Фрэнку ты гуд монинг

Сказать и не мечтай.

Фрэнк запил, повымазывал

Этот бесполезный фрак,

Сам ступит и не сразу, но

Опять на землю — бряк!

Смог он, и вот он!

Эй, Фая, отпускай!

Смог он и вот он!..

И — знаменитый риф!.. Но исполняемый не только на гитарном грифе — заполонившая весеннюю веранду толпа в ползущем с эстрады дыму ходила вместе с аккордами: три шага вперед… три шага вперед… три шага назад… два шага назад…

Психоделическое зрелище.

***

Встреча на минской вокзальной платформе.

— Жить есть где?

— И когда.

Познакомились.

— Ты понимаешь, что со «Смог он» здесь не вылезти?

— Это ты таким образом спросил, есть ли что-то менее безобра́зное?

— Это я таким образом хочу донести мысль о рок-н-ролле в принципе, в перспективе.

— Насколько далекой? Жить хотя и есть где, но…

— Начинать надо с того, что катит. Само. Без напряга. С того, что сейчас — по всему городу. С итальянцев.

— Потом?

— Потом, сам понимаешь — из-за чего мы с тобой сейчас здесь. Только не «Смог он». То есть… — сбился я… — Можно и «Смог», но с другим текстом. Я сам, знаешь, над этой вещью корпел. И лучше того же самого «Фрэнк запил» ничего не выкорпел, а с «Фрэнком запил» Молодечно — Эверест… И то, рано или поздно… Ну, сам понимаешь…

–…из-за чего мы сейчас здесь.

— Нет! Не из-за этого! Не из-за кавер-коверканий! Конечная цель (она же и изначальная) — делать сугубо свое! Так. И только так.

— Итальянцы: «Феличита»?.. «Ты мне не чета, / я учусь в институте советской торговли»? Или «Перечитал / все книги Ленина, стихи Есенина»?..

— Свое напишем.

— На «Феличиту» девка нужна. Где брать будем?

— Тут… над кондитерским магазином «Ромашка», на втором этаже бар есть. Не забегаловка, а настоящий бар, представляешь? Девчата тусуются: первые не-молочные коктейли в городе!

— Ах, уедь.

***

— А-ха-ха!..

— Хе-хе-хе… хе…

— Это что-то!.. Особенно та, в декольте!..

— Меня больше бармен впечатлил.

Я внимательно на него посмотрел… Да нет! Не может быть!

Сидя у меня дома под коктейльным хмельком, мы вспоминали наш вечер в «Ромашке», как все называли первый в городе, безымянный бар.

Не выпуская из рук гитары, Олик (Ольгерд было бы между нами чрезмерно пафосным) постоянно что-то подзванивал, что-то мурлыкал… Наконец решился:

— Как тебе такая… смесь «Землян» и AC/DC?..

И я услышал целиком, со вступлением-рифом:

— Когда я в детстве отца спросил:

Что значит «woman»? — он мне открыл:

Похерить надо в твои года

Горчицу с перцем и хрен забыть навсегда-а-а!

Но, как заведенный, я твердил одно:

Что такое «woman»? — и сдался отец родной:

Не веришь, подлый, что «woman» — зло —

Сходи в «Ромашку», и чтобы не развезло,

Крепче держись, крепче держись,

Крепче держись в седле, сынок!

Крепче держись в седле, сынок!

Держись, сынок!

Держись, сынок!

Держись, сынок!..

— Ну, ты даешь! Сходу! Прямо по теме!

— А в общем смысле? Как?

— В общем смысле… В общем смысле вызов принимается… — я перехватил гитару.

Четырежды — по два аккорда… Поехали:

— Saturday night,

То есть в пятницу ночью

I am surprised,

Я весьма озабочен:

Снимаю, кручу, набираю, звоню и шепчу…

My little girl,

То есть попросту крошка,

Видно, вчера

Загуляла немножко.

Может, и я сделаю так, как хочу:

Иду на Easy, Easy street…

Иду на Easy, Easy street…

Огни гастронома, —

увлекшись, не пожелал я остановиться, —

Мне с детства знакомы,

«Ромашка»-кафе —

Здесь я тоже как дома:

Вхожу, отдаю, наливаю, глотаю, мечтаю…

Сижу на Easy, Easy street…

Сижу на Easy, Easy street…

— Примерно так… — оборвав свой полу-экспромт, я отложил гитару…

— Откуда это?

— Эдгар Винтер.

— Клёво… Сейчас бы добавить… — сказал Олик. — Накатить…

— Вот с «накатить»…

— Да зна-а-аю я!.. — с интонацией Кости Иночкина протянул мой новоиспеченный партнер… — Идея!.. С голосом у тебя порядок. Ростом Бог не обидел.

— На что намекаешь?

— На наш с тобой дуэт в «Феличите».

— То есть, не успокоишься, пока не увидишь меня в платье с оборочками?

— Главное — декольте. Как у той, сегодняшней!

***

С Яной мы столкнулись на следующий день в «Музыке»: молоденькая стройняшка с новенькой акустической гитарой в руках топала к выходу.

Я и оглянуться не успел, как их с Оликом дуэт закружил меня, заставляя крутить головой от одного к другому: молодежь сходу заспорила — в воздухе весело носились названия и имена: «Цепеллины» и «Сантана», «Дорз» и «Ху», Дженис Джоплин, Сид Баррет, три Джимми и Сьюзи…

— Значит, так, Сьюзи с Сидом… — оттеснил я их к окну с проплывавшим за стеклом трамваем. — Трындим зде́сь и не мешаем…

Мэтью просил присмотреть новый хэт («если не хочем греметь каструлями»), Ля давно канючил клавишный синтез. И то, и другое было в наличии, но не по безналу. «С июня начнется застой — думаю, разрешат…» — все, что удалось выдавить из продавца.

Ля (Илья) — клавишник, Мэтью (Матвей) — ударник. Я, Миха, — выходит теперь, что бас-гитарист с проблесками вокала. Образовавшийся пять минут назад дуэт — соло-гитара-вокал Олик и ритм-гитара-вокал Яна.

Полный состав.

С «Феличиты» у Яны началась новая жизнь. В плане не коллективно-творческом, а, как теперь принято говорить, гендерном. И правильно принято: пол — это то, что налицо, а гендер — то, как человек сам воспринимает свое налицо. Нашу корректировку ее «налица» Яна восприняла спокойно — ну, а что: выйти к залу «под Аль Бано» в дуэте с Михой «под Ромину Пауэр» — не преступление… А вот то, что за этим последовало…

Впрочем, по порядку.

Для чистоты эксперимента мы с Оликом решили изначально предъявить остальным членам коллектива не ритм-гитаристку Инь, а ритм-гитариста Янь.

Переход из Яны в Яна дался несложно: стрижка, не весьма выдающийся бюст и мальчиковые бедра присутствовали изначально, а усики мы приделали замечательные: был Аль Бано без усиков — станет с усиками. Лирическое меццо-сопрано безболезненно перешло в тенор.

Можно было предъявлять «Яна» коллегам.

В нашем деле без помощи хороших людей делать нечего. Через пару недель хорошие люди за умеренный процент предоставили нам для премьеры десяток минут сцены солидного зала в сборном концерте, где вслед за принятой «на ура» «Феличитой» (выступавшие перед нами одолжили нам бас-гитариста) вместо «Крепче держись в седле» мы в полубессознательном состоянии вдруг исполнили «Алконавта друга Моню» («мы пахали»… пел — Ольгерд)… Думаю, многократно повторенный и до предела усиленный к финалу риф в значительной мере отвлек от текста, а то бы нам несдобровать.

— А что… — оправдывался Олик на нашу предъяву, какого, значит, этого он вступил не с той темы… — Вы тут сидите, не знаете ни фига! Я как-то здесь у вас в Минске на «Форуме» был ленинградском: «Сто километров в час» и «А я хочу быть мясником» — вот это рок!..

Так началась наша музыкально-сценическая жизнь…

После «Феличиты» наше решение раскрыть клавишнику и ударнику инкогнито «Яна» все время откладывалось. Пока все мы трое понемногу не вошли во вкус. Яна — потому что могла теперь петь вместе с нами все наши мужские каверы. И мы с Оликом — не в последнюю очередь, по той же причине: гитарное трио и трехголосье выходило совершенно мужским и не нуждалось ни в дамской голосовой поддержке, ни в присутствии женского пола на сцене. Главным было — не забывать ей перед входом в наш подвальчик надевать эти свои усики…

Так оно и пошло́.

***

На первом же полном сборе в нашем подвальчике возникла идея как-то назваться. Сразу. До первых совместно взятых аккордов.

— АББА — по первым буквам имен, — вспомнил Мэтью…

Первыми буквами наших имен оказались М, Я, М, Л и О.

— Прочти, что получилось, — попросил меня Ля.

Я прочел.

— Бит-квартет «МЯМЛО́», — невозмутимо прокомментировал Олик.

— А почему бит-квартет? — не понял Мэтью.

— Потому что бьют четверо, — пояснил Олик.

— Кого бьют? — спросил Мэтью.

— Пятого, — ответил Олик.

— За что?

— За то, что мямло.

— Из тех же, — быстренько замял, кого бьют, Ля, — первых букв можно сложить ЛЯММО, тогда полностью будет «Ляммоны». А что? «Песняры» были «Лявонами», а мы будем «Ляммонами».

— Все это бесконечно весело, — повозившись на бумаге со всевозможной перестановкой букв, встрял я. — Но давайте как-то поближе к жизни… Вот если бы первые три буквы — по именам, а последние две — по фамилиям… и если бы твоя, Олик, фамилия была на «Р»… тогда из «Ляммо» можно было бы сделать «Лямур»: моя фамилия — Урицкий… Олик, как твоя фамилия?.. — внимательно посмотрел я на Ольгерда.

— Ракицкий, — не сморгнув, ответил Ольгерд.

— Итак, — никому не давая опомниться, заключил я, разрывая чистый листок на части. — Пишем записки, кладем в берет. Яна (чуть не сказал я)… Ян-н-н…, давай сюда берет. Значит, пишем: «Ляммоны» или «Лямур»… сворачиваем в трубочку, кладем сюда.

— Тайное… голосование… — с удовольствием произнес Мэтью…

На одной из вынутых из берета записок стояло «Лямур», на четырех значилось: «Бит-квартет МЯМЛО»…

— Захотелось поржать? — спросил я. — Поржали?.. Утверждаем!

Впоследствии не раз, подавая информацию для афиши, я вынужден был отвечать на вопрос: «Почему квартет, если вас пятеро?». Всякий раз я на полном серьезе объяснял, что бьют только четверо: один по барабанам, трое по струнам, а пятый, клавишник, не бьет, а только нажимает. После такого моего объяснения до вопроса «что такое МЯМЛО?» дело, как правило, не доходило. Впрочем, однажды дошло. И, объясняя, почему имя Илья представлено в аббревиатуре буквой «Л», я сказал, что для настройки клавишник дает всем остальным ноту «ля». Вопроса «ну, и что?» не последовало — прискрипавшийся решил, что лучше отскрипаться…

Творческий процесс…

Творческий процесс — в разгаре… Отточив «Easy street» и «Крепче держись в седле», мы отдыхаем…

–…Значит так, — объясняет Мэтью «Яну» сюжет недавно просмотренного фильма… — Одна звездюля влюбилась в хрюя, а он взял и выимел ее…

Если она немедленно не прекратит краснеть, ус отклеится, — помнится, подумал я, кляня себя на чем свет за эту нашу гендерную затею.

— По местам! — не давая шансов никаким больше сюжетам, скомандовал я. — Три вещи в нашем активе есть, уже неплохо. Нужен хит. Идеи?.. «Алконавта Моню» забываем раз навсегда… — прибавил я для ясности. — Нужен хит всех времен и народов! Чтоб до печенок забирало. Начинаем, естественно, с «Феличиты». Потом — сразу хит! Потом, на волне, — «Easy street» и «Крепче держись». В пятницу нам выделяют полчаса. В дискотеке «Время». На Тракторном.

— На полчаса нужно минимум пять вещей, — заметил Олик, понятно на что намекая.

— После «Алконавта Мони» наше «Время» накроется медным тазом, — пояснил я.

— Наше время… и… стекло… — задумчиво протянул Мэтью.

— Короче, думаем вместе над хитом.

— И думать нечего, — дал ноту «ля» клавишник. — Пинк Флойд «Мани».

— Мани… Где вы, мани?.. — пропел Олик.

— Тани, Кати, Вали, Гали, Ани… — подхватил Мэтью.

***

Дискотека «Время» — не концертный зал. Слегка возвышающаяся эстрада над прячущимся в тени компактным танц-полом. Подключаясь, настраиваясь, мандражируем: в этом камерном интерьере каждый наш промах будет отмечен, на акустике зала не выплывешь.

Костюм пингвина давным-давно сдан назад в гардеробную парка Горького — аренда неприподъемна. В связи с чем и от черноморской войлочной шляпы тортиллы пришлось отказаться. Подгримировались по максимуму под Аль Бано и Ромину («Ян» наотрез отказался избавляться от усиков), и — всё.

И — вперед! (На этот раз без басиста: клавиши, гитара, ударные)…

Пока народ по окончании бурно приветствует новоявленный кавер-коллектив… переодеваюсь… загороженный Мэтью и Оликом, меняю Роминовское «декольте» на норму…

Ну, что?.. Покатили?!

…Вступаю на басу, ожидая Оликового вокала:

Мани! Где вы, Мани?!

Тани, Кати, Вали, Гали, Ани?!

Мани! Здрасьте, Мани!

How do you do? Айда с нами!

Айда посидим,

Потолкуем, поглядим,

Может, что и захотим…

Вступает свободный от своей ритм-гитары «Ян»: дзинь-дзинь-бутылки, печатная машинка, комканье магнитофонной ленты в микрофон…

Маня, ты сыграй им.

Ты сыграй, а я сяду с краю, о’кей!

Маня, сядь на край,

Отдыхай, а хай там играют соки!

О, Маняша, Маня, ты чего,

Дай ты мне того-сего,

О, ты моя Ма-аня!..

Вот где пригодился бы клавишный синтез под саксофон… Ничего… Ничего… К осени раздобудем… Соляк Олика максимально близок к оригиналу… Никто не танцует. Восторженно застывшие лица!..

После-проигрышное возвращение: дзинь-дзинь-бутылки, печатная машинка…

Мани! Снова Мани…

Тани, Кати, Вали, Гали, Ани!..

Мани возле бани,

В поле, в холле, в школе, в чулане…

Ну, а утром снова фэйс в мешках,

Снова весь в духах, в шелках,

И не отыскать чулка…

Чулка… чулка… чулка-а-а… чулка…

Вот так, Олик! Это тебе не «Моня-алконавт»!.. Это тебе — шквал оваций! Тебе, тебе, молодеченская душа!.. Славный наш вокалист!..

— Ну, слушайте, это что-то!.. — «распорядитель бала» в восторге.

— Для такой вещи Дворец спорта — в самый раз! — новое, неизвестное лицо. — Могу предложить ДК железнодорожников. В следующее воскресенье…

На волне эйфории после «Крепче держись» и «Easy street» Олик начинает «друга Моню»…

…вследствии чего вся наша доблестная пятерка через пару дней оказывается в просторном кабинете Городского комитета ВЛКСМ: длинный ряд стульев с высокими спинками вдоль стола… доброжелательное (и надо сказать, привлекательное) лицо хозяйки кабинета… мы, приглашенные поближе, рассевшиеся по обеим сторонам стола…

— Мы здесь стараемся не отставать от современных тенденций в молодежной культуре. Первый Всесоюзный рок-фестиваль… «Магнетик бэнд» Гунара Грапса… «Машина времени» Макаревича… Ленинградский рок-клуб… Я везде была, всех слушала. Порадовалась достижениям. И посочувствовала неудачам… не без этого… А кто сказал, что всем и всегда гарантирован успех?..

Мы не говорили.

— Тот путь, что вы избрали… эта дорожка кавер-версий с веселыми… назовем это так… текстами — с нее нетрудно соскользнуть в… Ну, мы люди взрослые, куда соскользнуть, уточнять не будем. На дискотеке вы… понравились… назовем это так. Я сейчас, как вы понимаете, не о рядовом зрителе. Если хотите — о себе лично. У вас хороший музыкальный потенциал. Включая хороший вокал, что, в общем-то, редкость…

Олик гордо покивал.

— И не только индивидуальный, но и коллективный… — взгляд хозяйки кабинета задержался на «Яне»… — Было бы жаль, если бы ваш, Михаил, самобытный и по-своему яркий коллектив не смог бы преодолеть болезнь роста. Начало — это ведь самое сложное, не так ли?..

Теперь кивнул я. Крайне серьезно.

— Вы не возражали бы, если бы я… мое присутствие на одной из ваших репетиций не нарушило бы творческого процесса?.. Пообщались бы в более свободной обстановке. Вы поделились бы со мной вашими проблемами. Я бы, может быть, что-нибудь подсказала как… как неравнодушный зритель и заинтересованное лицо… назовем это так…

***

Когда в нашем подвальчике наша новая покровительница извлекла из своей «сумочки» две бутылки крымского портвейна — «Южнобережный» и «Ливадия» — все мы немного охренели. Похоже было на совершение сделки чикагской мафии с профсоюзом водителей. Даже я не осмелился выступить со своим «сухим законом на репетициях».

— Это мальчики — после, в конце… — посмотрела она на «Яна». — За знакомство и за начало вашей работы.

— Как раз две бутылки, — констатировал Мэтью…

— Я бы хотела перед тем, как вы начнете работать над чем-то новым… вы ведь начнете?.. я бы хотела послушать «Smoke оn the water».

Желание «крыши» — закон…

По ходу вещи она то морщилась, то отрицательно крутила головой…

— Слова… слова… слова… как сказано у Шекспира… — услышали мы по окончании… — Даже странно… как вы, так тонко сработавшие «Феличиту», не слышите этой грубости… неделикатности… в, казалось бы, деликатнейшей теме алкоголизма… назовем это так… кое-где имеющего место быть, что глаза закрывать, в молодежной среде… «На землю — бряк»… Нет-нет… — затрясла она головой. — Нет. Абсолютно не то… Впрочем, вам решать…

Тонко, — прозвучало у меня в голове: — вам решать, жить или умереть.

— Ну, не стану мешать. Посижу в уголке…

Что было на очереди?

На очереди был «Юрай хип»…

Повозившись с «Easy living» и отвергнув этот безусловный суперхит по причине полной невозможности словесного его «исковеркания», мы задумались.

— А вы знаете, — подала голос из уголка наша гостья, — такую вещь «Stealing»?.. — и напела: — Stealing… Stealing… а… а… а…

— Светлана Юрьевна, идите к нам! — позвал Мэтью.

Она отмахнулась и зажала рот ладошкой: молчу, молчу, молчу…

Спустя какие-то полчаса «Stealing» было преобразовано в «Мини» (где «Мани» — там и «Мини»… но не «Мони»):

Мини! Мини! А! А! А!..

Не в последнюю очередь выбору темы нашего словесного творчества способствовала парочка стройных, в углу, ножек — одна на одну… верхняя слегка помахивает в такт нашему исполнению…

Нет, явно черед «Южнобережного» и «Ливадии»! Противостоять обаянию нашего идеологического босса сил больше не было!

— А вы знаете… — следя за рукой Мэтью, разливающей по бумажным стаканчикам (принесла!), развспоминалась Светлана Юрьевна… — Здесь, в этом подвале, лет пятнадцать назад было что-то вроде дворового детского клуба… Собирались девочки… даже мальчики… включался проигрыватель… «Над Кронштадтом туман… А кругом тишина…» — пропела она…

И я вспомнил… Про то, что подвал тот самый, мне говорить было не нужно, но я вспомнил! Ну, конечно! Тот самый туман! Та самая тишина! Над Кронштадтом!.. Это она ставила эту пластинку!.. Пионервожатая отрядила нас с моим дружком Вовкой дежурить два раза в неделю в этот самый дворовый детский клуб, над которым шефствовала наша школа. Но власть в этом самом клубе брала парочка местных, не из нашей школы, девчонок, все полтора часа дежурства крутившая этот самый «над Кронштадтом туман» и воображавшая себя (другого слова не подберешь) танцующими, пока мы с Вовкой (такие же 12-летние, как и эти девчонки) тупо сидели в углу, считая минуты до своего освобождения из подвала… С каким облегчением я вздохнул на прервавших этот дурдом летних каникулах!.. Это была она! Как мы ее называли, «Над Кронштадтом туман»! Ну конечно!.. Вот, значит, во что вылилось ее стремление к лидерству…

Двести пятьдесят грамм качественного портвейна без закуси (она принесла печенье) сделали свое дело.

— Ну что?… Не «шалтай-болтай»?.. — допивая, подмигнула мне «Над Кронштадтом туман»… (да нет… не могла она меня вот так вот взять и вспомнить…) — Лучшие крымские вина… Сама из Ялты везла. Как оказалось, для хороших людей… назовем это так… Споем?.. Там, где клен шуми-и-ит…

— Над речной волно-о-ой… — из вежливости подпел я…

— А вы знаете, — видя, что, не подхваченные остальными, мы с нею замялись, поспешил на выручку Ля, — что это песня не мужская, а женская. Да. Писалась для Зыкиной. «Ты любви моей не сумел сберечь». Потому и впечатление такое странное. Потому и мужика… мужчинами с удовольствием исполняется: как же, «ты любви моей не смогла сберечь». А ты чем в это время занимался? Пока она любви не смогла сберечь…

Дружно похихикали.

— Пойдем на воздух покурим?..

Я внимательно посмотрел (что-то часто я в последнее время стал внимательно смотреть…) на «Яна». «Тот» поднялся, пошел вслед за Светланой Юрьевной.

— Что, больше никто не курит?.. — обернулась в дверях она…

… — О чем вы с ней говорили? — посадив «Над Кронштадтом туман» в маршрутку, мы с Яной шли вдоль набережной.

— Подожди… — она отклеила усики… — Так. В принципе, ни о чем. То… сё… В первый раз в жизни закурила…

— Спасибо тебе. Что за ней пошла. Ситуация неоднозначная… Если ей подыграть… в этом вопросе с тобой… на какое-то время спокойное существование нам обеспечено… даже с «алконавтом Моней» в репертуаре… С другой стороны…

— Нет никакой другой стороны. Ни другой, ни «если»… И ты прекрасно это знаешь. Ты мне нравишься. А я — Олику. Нравлюсь. «Назовем это так»… И если я тебе безразлична… то Олик, чуть что, ее убьет. «Назовем это так»…

— Нет. Не назовем… — приобнял я ее… — Кажется, накрапывает… Пошли в метро.

***

Воскресенье.

ДК железнодорожников.

«Феличита» и «Мани» — позади…

Зал — на ушах!..

…Ля начинает на клавишах проигрыш-риф.

Олик:

В бабушкином комоде,

Покрытый пылью лет,

Лежит журнал о моде,

Какой теперь уж нет.

Мы с «Яном»:

Мини! Мини! А! А! А!..

Олик, под клавишное сопровождение:

Только где вы ныне,

Подруги в мини,

Гитары и рок-н-ролл?

Все песни спеты,

Грустят паркеты,

Сильней с каждым днем слабый пол.

Как прекрасны в мини

Тех дней богини,

Как счастлив был тогда!

А ныне мини

Нет в помине,

Счастья ушли года

Навсегда…

Полный вход в риф-проигрыш гитар, ударных и баса!..

Трио-вокал:

Даже собственной крошки

Чудо-ножки

Я стал как-то забывать.

И я боюсь,

Что вот-вот сорвусь

И начну с крошки всё срывать!

Как удобно в мини,

Почти как в бикини,

Без лишнего труда

Прыгать, бегать,

Плавать, ехать…

Но счастья ушли года…

Навсегда!..

Мини! Мини хочу!

Мини! Мини хочу!

Мини! Мини! Оу-оу, Мини!

Мини, мини, мини хочу

И кричу!..

Выдали всё, что могли… На нуле…

Есть, есть ответка зала!

Есть волна!!!

Всё отлично! Ура!..

Дальше спокойно гоним «Крепче держись», «Easy street»… И от «Алконавта Мони» Олика уже — не удержать…

Что это?.. — в обоих боковых проходах зала скапливается что-то знакомое мне по молодеченской танц-веранде: под риф всех времен и народов — три шага вперед… три шага вперед… три шага назад… два шага назад…

— Твои?.. — догадавшись, вопрошаю Олика на ухо, подставляя свое:

— Привет столичным от молодеченских!..

***

На скамеечке в парке пытаюсь представить выходящую «покурить» нашу молоденькую Яну… после стакана портвейна затягивающуюся первой в жизни затяжкой… Хорошо хоть, сигареты дамские… Эти бросаемые на нее взоры… Не было ли чего кроме взоров?.. Меня передергивает… Срочно надо заканчивать!..

— Извини… опоздала… — Светлана присаживается рядом.

— Ну, как впечатление от концерта?

— Ужасно… Ужасно… Не то ужасно… — спохватилась она… — а то, что в зале творилось! Это какой-то… средневековый шабаш… — не нашла она другого определения. — Танец рабов. Мрачных. Тупых. Что это было? Откуда?

Я промолчал.

— Я понимаю, проблема не в вас, а в них. Вы за них не в ответе. Но… если таки́х эмоций вы ожидаете от своего выступления, тогда-а-а…

— Видишь ли… раз уж мы на «ты»… все это — недоразумение, этого больше не повторится. Поскольку… — не дал я ей спросить «почему я так уверен?»… — Поскольку мы тоже работаем с молодежью, не только вы там у себя. Но и мы. У себя. Разъясним. Попросим. В публике есть свои лидеры. Сработаем через них.

— Тут… вопрос уже не будущего времени, а…

— Хочешь нас закрыть?

— Слава богу, вас никто еще не открывал. А то б закрыли на раз! Как раз хотела попробовать вас открыть… внести в список… Получила так — до сих пор опомниться не могу…

— Кто же этот наш «добрый зритель в четвертом ряду»?

— Мой… гражданский муж… назовем это так…

Я поежился (что-то часто в последнее время я стал ежиться).

— По совместительству и… — усмехнулась она, указав пальцем в потолок… в небо… — Веселого мало… Навязался в провожатые: «Не чрезмерно ли ты увлеклась этими своими новыми протеже? Надо глянуть». Глянул. До последнего номера еще сидел крепился. А после — таких звездюлей мне прописал в своем кабинете! Вчера.

— И что теперь делать?

— К утру подобрел. Сошлись на том, что подумает… Плохо то, — скосилась она на меня (взгляд и впрямь завораживает…), — что он подозревает.

— Что? Кого?

— Что я неравнодушна не к новым своим протеже… а к кому-то конкретному…

— К кому же?..

— К тебе… Видишь ли, он не в состоянии представить себе, что можно быть неравнодушным… неравнодушной к кому бы то ни было, кроме начальства. А начальство у вас — ты.

— Где ж ты такого сладкого подцепила?

— Не твое дело. И не я его, а он меня.

— На его месте я сделал бы то же самое. (У меня в голове начинал созревать план)… — И не сегодня, а пятнадцать лет назад в том самом подвале (логика фразы — на грани фантастики).

— А я думаю: что же такое знакомое… Так это ты тогда… по углам жался… Ничего себе пьеса… Шекспир отдыхает… Я тебе правда нравлюсь?

Я кивнул (не озвученное — не ложь… да и взгляд завораживает).

— Вот что. Приведу к нему тебя (наконец-то!). По-моему, единственный способ остаться вам на плаву — разделить тебе со мной порку.

В голове моей всплыли сцены из «Кабаре» Боба Фосса…

***

— А-а, кумир нашей Светланы Юрьевны!.. Заходи! Заходите, Светлана Юрьевна!.. Беллочка, сообрази нам (по громкой связи… и, Беллочка, вроде, с одним «л»)…

— Ну… вздрогнули…

Вздрогнули… Не портвейн — коньяк. Не печенье — салями. Ставки растут.

— А теперь — начистоту. Не возражаете, молодой человек?..

Порка!.. Я приготовился получить удовольствие… разделить, так сказать, со Светланой…

— Такие, как вы, нам нужны! (Что же у них сегодня ночью было?..) Что такое эта «Ромашка»? Рассадник сифилиса. Как там у вас?..

— Ля финита дивано пиано, пиано — поспешил подсказать я.

— Во-во… Ля финита… — с удовольствием повторил он. — Там еще что-то такое…

— Мон ами синьорина за два мандарина? — попытался угадать я.

— Точно! — ударил он себя по колену.

— Помидоро рассоло на после спектаколо, — развил я успех.

Рано радовался.

Отсмеявшись, он посерьезнел.

— Что у тебя со Светланой? В глаза смотреть.

— Валентин Валентинович, не поверите. Мы друзья детства. Двенадцатилетними еще в одном подвале…

— Что-о!..

–…дежурили в детском клубе по заданию пионерской организации.

— «Над Кронштадтом туман… А кругом тишина…» — сделав мне большие глаза, пропела Светлана. — Помните, я вам рассказывала?

— Туман помню. Так что у тебя со Светланой?

— Встретились неожиданно. Через пятнадцать лет. У меня всё в порядке: семья, дети (озвученная ложь — грех в зависимости от обстоятельств).

— Сколько у тебя?

— Дв… Трое. И жена, — зачем-то добавил я, ощутив под столом толчок. — Дача. Машина. Родственников за границей нет.

— Ты мне поёрничай!.. Дача у него… Если дача — значит, есть где. Понял?

— Соврал. Нету дачи.

— То-то. Хотя… можно и в машине… До которой тебе — как до луны. У кого дача-машина — лабухами на швайках не стоя́т.

— Вы знаете сленговое название гитар!

— Она, — указал он на Светлану, — всё знает. Всё и всех. Я ее специально на все эти ваши… джем-сейшены… отправлял, и в Тбилиси, и в Ригу, и в Питер.

— в Ленинград, — «поправил» я.

— Павары мне…

Господи, а с этим я, что ли, в футбол во дворе в детстве гонял?! Была у нас парочка братьев беспризорно-бандитского вида на дворовой сетке: заспоришь с ними по поводу гола, а в ответ это самое «Павары…» (поговори мне).

— В общем, так. (Приговор). Светлана Юрьевна мне докладывает обстановку в зале на следующем концерте — раз. Про алконавта песню — на… — два. И если кто мне донесет… а он донесет, не сомневайся… что ты со Светланой Юрьевной… по заданию пионерской организации… ну, ты понимаешь… — сядешь. И не на жопу, а туда самое — три. Всего хорошего.

Он уткнулся в бумаги.

Мы на цыпочках вышли.

***

Разговор с Оликом был трудным. Да и понятно: как теперь молодеченских от концертов отвадить? Олик же не дебил, понял всё сходу, информацию передавать «своим» зарекся. Но ведь сами узна́ют. Разве что умолить не вставать — не ходить. А где гарантия?.. Рассуждая так, я вел к полному и бесповоротному отказу от «Алконавта Мони».

Вроде, уговорил. А где гарантия? Да нет, вроде, дошло…

— Надо, знаешь что? — постарался я подсластить пилюлю поникшему собрату по сцене. — Нужен хит. Не такой, как «Мани» и «Мини». Ураганный! Чтоб вставать под него — и в голову не пришло. Чтоб в кресла вдавливало! И слова — народу близкие и понятные. Чтоб твои остались довольны. Да?

— Да.

— Вот и давай думать.

И стали они думать, и думали они три дня и три ночи…

Часа через полтора остановились на близких и понятных народу словах «сетки три», призванных заменить «set me free» одноименной вещи изначально не хард-роковой группы «Sweet», в свое время почему-то вдруг разродившейся альбомом «Sweet Fanny Adams».

Всё в этой вещи должно было быть идеальным — мощный высокий вокал, идеальное трехголосье главной фразы, космическое гитарное соло, безупречная слаженность трех (без ритм-гитары и клавиш) инструментов и… соответствующий всему этому «глубоко народный» текст. Если все это удастся — наши «Сетки три» затмят тоску молодеченских по утраченному раз-навсегда «Моне»… а заодно и продемонстрируют публике наш истинный исполнительский потенциал. Обидеться может лишь не участвующий во всем этом Ля (он не обиделся… за что и был награжден раскручиванием над головой прямо за клавишами сетки с картошкой… что, кажется, захватило его больше, чем основная клавишная работа в остальных композициях); у «Яна» отсутствие инструментальной партии компенсировалось участием в вокале.

Дело оставалось за текстом. Связанным, естественно, с тремя сетками. В двух руках.

Ох, и намучились мы с этими сетками! Хочешь представить товар лицом — подгоняй товар к лицу, а лицо к товару. Разругались все в пух и прах! И уже когда всё, вроде, наладилось, дело чуть не дошло до драки: «Ян» как мог разнимал Мэтью и Ля, засветившего, увлекшись, сеткой барабанщику по макушке… слава богу, почти пустой… сеткой… всего лишь с парой картофелин… Мэтью потом припечатал все же Ля лопатками к полу. Уже хохоча от того, что представил все это со стороны.

— Может, и на сцене так сделать? — спросил из-под Мэтью Ля, тут же получивший по ребрам. В шутку. Но надо знать шутки нашего Мэтью…

А до того…

До того — бесконечная руководимая Оликом спевка на этих самых «а, а, а, сетки три»… бесконечные сбои Олика в своем, бешенного темпа, соло… бесконечные наши с Оликом мучения с текстом… — всегда и везде в центре был Олик. У него появилась надежда. На… Просто: надежда.

Знали бы, в какую добровольную каторгу загоним себя этой вещью — может, и не взялись бы… Чего стоит одно «взятие петуха» мной на третьем «а» трехголосья! И это уже в практически отрепетированной вещи…

А вот другая чаша весов: полный зал, катящая как по маслу вся наша программа и наконец долгожданная премьера перед сотнями лиц, застывших в сладком предвкушении чего-то еще более крутого!.. финального!..

Четырехкратное вступление-тёрка… переходящее в безудержный риф-напор!..

…Олик:

Третьего дня

Будит меня

Милка-жена: дескать, принес бы картошки

Трехголосье:

Сетки три-и-и!

Олик:

Месяц пройдет —

Кончится мед,

Взял бы сгонял: трескать чего будет трошки!

Трехголосье:

Сетки три-и-и!

А! А! А! Сетки три-и-и!

А! А! А! Сетки три-и-и!

Олик:

Допри-и-и!..

Межстрофный риф-напор!

Женщина, сгинь,

Слушай: прикинь:

В двух-то руках можно ли то, что сказала:

Сетки три-и-и?!

Милка-жена

Слезла с окна,

Сетки взяла и — в направленьи базара!

Сетки три-и-и!

А! А! А! Сетки три-и-и!

А! А! А! Сетки три-и-и!

Допри-и-и!

Соляк Олика!.. Чистый!.. Без сбоев!..

…Новый безудержный риф-напор!

Раз вышел сам

В универсам

Милку-жену встретить согласно примете:

Сетки три-и-и!

Бабы — толпой,

Сетки — рекой!

Где же мои, Господи: те или эти

Сетки три-и-и?!

А! А! А! Сетки три-и-и!

А! А! А! Сетки три-и-и!

Допри-и-и!

Финальный риф-напор!..

Cоda: короткий спаренный удар!..

(В последнем «А! А! А! Сетки три» я почувствовал, что уплываю… что от меня остается один лишь голос… Не напортачил ли я при этом с бас-партией?..)

***

Почему я предложил Светлане зайти ко мне?..

Зачем за книжками в шкафу отыскал от себя же спрятанные полбутылки муската «Лоёл», оставшиеся от… неважно кого?..

Не было ли это тем, что называется «поиметь свое детство»?..

***

Всё покатилось, как колесо под гору.

И вышли мы из-под этого колеса свободными и обновленными!

— Гран-при Каннского ипподрома, — отозвалась о «Белочке» Светлана во время очередного посещения моей берлоги.

Ревнует, — подумал я.

Светлану перевели в другой сектор, вне юрисдикции Валентина Валентиновича, и тот быстренько переключился на новую «гражданскую жену»… назовем это так… Вследствие чего мое «сяду… и не на жопу…» естественным образом аннигилировалось. Как и все угрозы гражданской казни нашего славного бит-квартета: новый куратор рок-н-рольного направления нашего прихода сходу выразил нам свою симпатию. Мы стали вольны делать все что заблагорассудится! От выражения «благой рассудок», разумеется. Жопу, на которую я не сел, со сцены показывать по-прежнему не рекомендовалось.

Глубже и свободнее всех вздохнула Яна: со Светланой они больше не пересекались… Второй по интенсивности свободный вздох принадлежал мне: я снял с души грех гендерной неразберихи между девочками…

На сцене же вместе с нами по-прежнему безобразничал «Ян» в этих своих неподражаемых усиках. С тоской поглядывавший на них Олик усилил тайное обхаживание предмета своего обожания. Плел, что называется, сети. Как умел.

Новый куратор с удовольствием аплодировал нам из царской ложи на каждом нашем концерте после каждого нашего номера: после «Феличиты», «Мани», «Easy street», «Крепче держись», «Мини», «Сетки три» и «Алконавта Мони» (молодеченские держали слово, да и «Сетки три» внесли свой вклад в дело припечатывания их к креслам до самого финиша программы). На всё про всё уходило теперь практически целое отделение. Притом не всегда мы работали на чьем-либо разогреве. Нас явно «внесли в список». Где-то на горизонте, может быть, уже светил наш разогрев именитых гастролеров во Дворце спорта… По городу поползли слухи о «безбашенной банде», беспрепятственно исполняющей мировые хиты.

Золотые времена!

О которых можно было бы — бесконечно…

***

— Александр Александрович, пожалуйте к нам в гримерку, — пригласил я после очередного концерта нашего нового покровителя. — Это только называется «гримерка», а сейчас она…

— Ну почему же… только называется?.. Неужели никому из вас не нужно разгримировываться? — лучезарно улыбнулся он мне.

–…А сейчас она столовая. От слова «поляна»… — под мороз на лопатках (откуда он узнал?!) распахнул я дверь перед ним.

— Не волнуйтесь, я сохраню ваш секрет… — пока мы еще не вошли, шепнул он мне на ухо, подтвердив сказанное кивком с закрыванием глаз.

Поляна, не изобилуя разнообразием, все же радовала. Одно то, что стаканчики были не бумажными, поднимало нас в наших глазах. А уж то, что из некоторых небумажных стаканчиков торчали бумажные салфетки, вообще было сном наяву!

Надо будет вставить всем за эксплуатацию Яны… «Яна»… — подумал я. — Не раскрылась ли она своими сервировочными хлопотами перед Мэтью и Ля?..

— Шампанское?.. — вырос перед Александром Александровичем Мэтью с белоснежным полотенцем, перекинутым через руку.

— Приятно видеть подобный сервис в чисто мужском коллективе… — посмеялся Александр Александрович. — В мое время… хотя, кажется, я не старше вас, Михаил… не так ли?.. начинали с пива…

–…с добавлением «Пшеничной», — подхватил Мэтью.

–…это называлось «ёрш», — следя за наливающим Мэтью, продолжал наш новый босс. — Культура коктейлей, воспетая в «Москва — Петушки», в наших палестинах вышла именно оттуда…

Мы сделали вид, что не интересуемся запрещенной литературой.

–…вышла и дошла до «Ромашки», — весело глаголил Александр Александрович, — воспетой бит-квартетом «МЯМЛО».

— Есть вопросы к нашему названию? — спросил я.

— Нет. Нет. Что вы! Пошедшее в народ слово — не поймаешь. Вылетело. То, что я слабо себе представляю объявление вашего коллектива на… закрытом мероприятии… вы понимаете, о чем я… — моя личная проблема.

А он провокатор, — мысленно заключил я, заодно вспомнив мое приглашение его в гримерку. Вслух же спросил:

— А какое бы вы, Александр Александрович, предложили название?

— «Лямуры́», — резко повернувшись, посмотрел он мне прямо в глаза (раскрывая перед нами свою осведомленность обо всем, что делается у нас в коллективе). — «Песняры», «Верасы», «Сябры» — коллективы народные, всенародно любимые, а «Лямуры» — молодежная группа, пародийным образом обнажающая нездоровые тенденции в жизни и в музыке. Как вам такое? Оп-па! А что это мы приуныли? Шуток не понимаем? Я шучу! Саечка за испуг!.. — похихикав, он занялся своим шампанским.

Вслед за ним все мы быстро промочили горло.

— А в этих ваших «Трех сетках» Ян… не играет?

— Я пою: А! А! А! Сетки три-и-и, — «спел» «Ян» свою, третьим голосом, партию.

— А я даже не пою, — откусывая бутерброд, вякнул Ля.

— Гитара, бас и ударные, — с бутербродом же во рту подтвердил я. — Как в оригинале. Жесткая вещь.

— Ну, вы-то как раз, — тоже закусывая чем бог послал, обратился к Ля наш босс, — на переднем плане. Со своей картошкой. Хоть и на заднем. Кстати, картошечка та самая? — указал он на миску с вареным картофелем.

— Та самая… — «подтвердил» «Ян»… под взглядом босса добавив: — Александр Александрович…

— Язык сломаешь, правда? Сан-Саныч — тоже не в ту степь: какой я Сан-Саныч? Мне до Сан-Саныча еще лет сорок: очки, лысина, бородка, мы-мы-мы… — прошамкал босс… — Мямло какое-то…

— Мы на «Лямуры» согласны, — сказал я.

— То есть, ни о какой демократии в бит-квартете «МЯМЛО» и не слыхивали? — расцвел он. — Вы, Ян… согласны?

— Не слыхивали, — подтвердил «Ян». — А что это такое, демократия? Александр Александрович.

— На «Лямуры» согласны, я имею в виду?

— То есть, вы тоже не знаете? — не поднимая головы, «Ян» улыбался. Морща усики.

— Ну, хорошо. Просто Саша. И на «ты».

— Интересная фамилия… На «Лямуры» я, товарищ Инаты, согласен.

***

— Вот, значит, как… — увидав цветочки в вазе, застыла на входе в мою берлогу Светлана… — Таким темпом мы… С ним у нас тоже…

— Давай забывай…

Через минуту уже казалось, что дальше прихожей дело у нас не пойдет…

— Я пингвинчиком… — перебралась она все же в комнату…

… — Ну, и на каком ты теперь фронте? — через час в комнатной тишине подал я голос… — «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону».

— Меня Николай Николаевич к себе взял… — сквозь сон пробормотала она… потихоньку приходя в себя: — Что, в горкомовских ты не… нет?.. Ну, неважно. Запомни только: Николай Николаевич.

— Зачем?

— Затем, что я тебя к нам перетащу. Не сейчас. Наиграешься — тогда.

— Ты не ответила на вопрос.

— Николай Николаевич ни на каком фронте.

— То есть на всех сразу?

— Мг…

— И… за какие же это заслуги тебе такая честь?

— За «Алконавта Моню». Шучу… У нас никогда никто не знает. За какие заслуги. Работаем — и всё… Подозреваю, дело здесь не во мне.

— В Валентине Валентиновиче?

— Мг… Трое детей — это не у тебя, а у него. Неженатому наверх дороги нет. Кто-то настучал, вероятно. На него…

— А Валентин Валентинович так просто взял и тебя отпустил? (Тут я и узнал, что настал черед «Белочки».) И про бит-квартет МЯМЛО моментально забыл?

— Николай Николаевич ему посоветовал. Моментально забыть.

— Почему?

— А вот этого даже я не знаю.

— Ну, ты хоть шило на мыло не сменяла?

— Что ты! Николай Николаевич — не по этой части.

— Так по какой же? Ты лично теперь по какой части?

— Молодежное направление. Аналитика… Назовем это так…

— И как переход? Дался легко?.. Скажи… тебе ведь все эти… джем-сейшены… были до лампочки, верно?..

— Без карьеры в нашем деле…

–…наше дело… наше дело… — перебил я ее. — И как бы ты назвала это ваше дело?

— Не знаю… Может быть… руслом?..

— Руслом?

— Ну да… Река — это река. А русло — это русло.

— И ты не понимаешь, что течение обусловлено разницей высоты истока и устья, а русло само по себе не имеет значения?

— Как это не имеет значения? Это все равно что сказать, что то, что ты ко мне чувствуешь, обусловлено разницей между мужчиной и женщиной, а я сама по себе — не имею значения… Или так и есть?.. А?..

— У нас с тобой… симметрия.

— Оба не имеем значения?

— Оба — течение.

— Несет меня течение… — подпела она… — сквозь запахи осенние…

— Так почему ты на каждый наш концерт… назовем это так… ходила?.. Почему в подвальчике нашем сидела?.. Если «без карьеры в вашем деле», и так далее…

— Не в вашем, а в нашем. В нашем подвальчике. Сидела и сидела. Какая разница?

— Была причина?

— Была. И есть.

— Я?.. (А ведь провокатор я не хуже нового нашего босса.)

— И ты… тоже… как элемент подвальчика… — она рассмеялась… — декоративный…

— И на сцене… тоже декоративный?..

— Не обижайся. Но в вашем ансамбле только один не декоративный элемент.

— Олик?

— При чем здесь Олик? Весь твой Олик — звон, вой, грохот.

— Так кто же у нас не декоративный элемент? Мэтью отпадает… Ля?.. — грамотно спровоцировал я ее… — Это Ля… я угадал…

— Изо всех вас единственный по-настоящему интеллигентный, с тонкой душевной организацией… исполнитель… назовем это так… это Ян…

— Ты на него запала?

— Послушай, у «Цепеллинов» — Джон Пол Джонс, у «Битлз» — Харрисон, Роджер Тэйлор у «Queen» и Дэвид Боуи сам по себе — один и тот же тип, который нравится лично мне, может такое быть?..

— Ты… на него… запала…

— Но лежу-то я с тобой.

— Извини. Просто хотел отомстить за твое «Ян»… Ты сквозь сон меня так назвала.

***

Та́м-там, та-да-да́м, да-да́м-там…

Та́м-там, та-да-да́м, да-да́м-там…

Я кон-крет-но — за де-фект шин.

Я кон-крет-но — за де-фект шин.

Узнали?..

Я — за драйв, и за драйв, и за драйв, и за драйв!

Я кон-крет-но! (та-да-да́м, да…)

Я кон-крет-но! (та-да-да́м, да…)

Я вам — за автомобиль!

А вы мне — за его рэйдио:

Боже, сколько в мире новостей!..

Эта ваша информация —

От нее одна прос(т)рация!

Я кон-крет-ноу… ноу-ноу-ноу!

Хе-ге-гей!

Веселый sale!..

После пяти вкрадчивых строчек, в каких опять-таки конкретно — за дефект шин и за драйв:

Я — за ходовую часть!

А вы мне: какая пепельница! —

Пепел свалится не на рубашку, а.

И куда я, ять, доеду на

Этой вашей с(т)ранной пепельнице?!

Я кон-крет-ноу… ноу-ноу-ноу!

Хе-ге-гей!

Веселый sale!..

Все та же конкретика с дефектом шин и драйвом в пяти строках. Далее:

Я вам — за дефект колес!

А вы мне: крути приемничек…

Так давайте все возьмемся за,

Не затем, чтобы поодиночке не,

А чтоб нечем было крутить приё!

Я кон-крет-ноу… ноу-ноу-ноу!

Хе-ге-гей!

Веселый sale!..

Веселый sale!..

Веселый sale!..

Как-то не рассчитывая на бешеный успех этой вещи, уже на следующий после премьеры наших «Роллингов» день мы с Оликом на набережной весело переглянулись, услышав из плывущего нам навстречу магнитофончика:

Я кон-крет-но — за де-фект шин…

Популярность обеспечивается количеством включенных на концерте магнитофончиков!..

***

На репетициях я присмотрелся к «Яну»: симпатичнейший паренек… и в самом деле… Выделяется в нашем «бурном море». Ля тоже, вроде, из нормальных, но… корчит рожи за своим фоно. Мы же с Мэтью и Оликом на фоне «Яна» — веселые шизофреники. И здесь, и на сцене. Д-да… Я начинал понимать Светлану…

И если б только ее…

Но откуда наш новый босс узнал?! Если Ля с Мэтью до сих пор не знают… Или знают?.. Кто-то из них двоих с ним общается?.. Потому он и в курсе того, что творится у нас в подвальчике?.. Не может быть… Но кроме них и нас с Оликом там же, в подвале — никого (Яна — не в счет)!.. Жучки поставили?.. Зачем?.. Мы ведь всё оттуда, из подвала, прямиком на сцену тащим — на фига еще жучки?.. Ну, почти всё… Да!.. возможно, интересны наши закулисные дела… Жучки не найти… Схлопнуть рты?.. Вот тебе и «вышли обновленными и свободными»!.. На то, может быть, и рассчитано: в подвал — жучки, за кулисы — Александра Александровича. Тогда и перестановка Светланы объясняется безо всякого Валентиновича.

Всему ищи простые объяснения…

Восемь вещей — с учетом вспышек зрительского энтузиазма и все удлиняющихся импровизаций Олика и Ля — полноценное концертное отделение. «Smoke on the water» шел теперь после «Set me free» и «Satisfaction», вследствие чего на «Алконавте Моне» эмоционально опустошенные молодеченские сидели смирно (а может, и впрямь держали слово). Магнитофоны в зале крутились на каждом концерте (фирма «Мелодия» на наших пластинках обанкротилась бы).

— Что, Яна, — нам, как всегда после концерта было домой по дороге, — устала?..

Она расплакалась на моем плече.

— Ну… ну… ну… Если пауза нужна, мы всегда можем раз-другой обойтись без ритм-гитары… и вокальное трио в дуэт превратить… а ты отдохнешь… Ну, нужна?.. пауза?..

— А товарища Сан Саныча в жабу превратить можно?

— А что такое?

— И Олика — в Болека, желательно, тоже.

Я, оказывается, много чего упустил…

Из расспросов выяснилось, что оба достали Яну сверх всякой меры: один — намеками на разоблачение, другой — немыми вздохами. Не знаешь, что хуже. Первый согласен на «усики не снимать». Второй… второй предлагает бежать с ним на молодеченскую веранду. На полном серьезе. «Будешь примой… звездой…»

— Миша… мне никто кроме тебя не нужен…

Доигрались.

Допелись.

«Золотые денечки».

Коллектив на грани развала. Девчонка замордована. Причем, мной больше, чем Сан Санычем-жабой и Оликом-Болеком. Я же не сволочь, понимаю. Яна Светлане даст сто очков вперед. Но мои сто очков — назад. Хорошо еще, что хоть об этом Яна не знает. Что делать?..

— У меня для тебя…

Она доверчиво подняла глаза…

–…есть партия, сольная, без бэк-вокала вообще… Маккаферти хочешь? Прямо на твой голос…

…потускнев, опустила…

***

«Love hurts» Маккаферти — в работе, партии с записи «Nazarets» сняты и перенесены на наш инструмент. Вместо текста мычим пока «рыбу», типа: «Мак-ка-фер-ти, нас про-свети, пошли нам знак за про-сто так…» и «Санька-фин в окно полез — знать, любви вселился бес»… Впрочем, эти самые «рыбы» у нас частенько доживают до сцены…

Очередной ДК.

Очередной концерт.

«Ян» на сцене жмется поближе ко мне. Подальше от Олика (как я раньше не замечал?..). После концерта в гримерке не отходит от меня. Идет со мной в мужской туалет (ну, это понятно). Внутри пусто… кабинки открыты: никого… Я не в состоянии предотвратить этот ее поцелуй… совер… шенно не в сос…тоянии его пре…рвать… Сделать это может только кто-то скрипнувший наружной дверью (перед ней еще — внутренняя)… пожалуйста, кто-нибудь, наконец сделайте это!.. войдите!.. что и происходит… но под скрип наружной двери нам с Яной легче не разъединиться, а — ввалиться в кабинку… Держа дверь за ручку, я осторожно подвигаю задвижку… В общей полутемени мои ноги под дверью снаружи явно невидны… потому что, то, что мы с Яной слышим, ни на какого свидетеля не рассчитано…

— Значит, так! — Олик. — Или ты от нее отваливаешь, или…

— Или что? — Александр Александрович. — Дядюшке пожалуешься? Думаешь, дядюшка только и ждет, как, сидя у него на шее, ты в его же квартиру приведешь деваху, из-за которой он вместо Светланы меня назначил?.. Так Николай Николаевич сам мне за рюмкой, смеясь, излагал, как Валентина Валентиновича подружка в девку переодетую втюрилась! А узнал он об этом явно от тебя, больше не от кого… И о том, что у вас в подвале творится, узнаёт. От тебя. Да-да, по-родственному… конечно… мг… Слушай, Ольгерд, заканчивай этот круговорот фигни в природе. Ей-богу, не стоит оно… твоего беспроблемного существования. Ты солист, лидер, занимаешься любимым делом…

— Я тебе, ять!..

— Ну-ну-ну… А вот это я тебе не советую… Хлопот не оберешься. Я побои сниму, Николаю Николаевичу изложу, а свидетели подтвердят (подтвердят, не беспокойся). Так что, или ты́ от нее отваливаешь, или… или всё это: побои, свидетели, Николай Николаевич, — всё это я тебе гарантирую и без твоего участия… Думаешь, это ты меня сюда заманил? Это я тебя заманил. А мои ребята стерегут, чтоб никто не вошел… и чтоб побои мои обеспечить… Чувствуешь, как поменялась ситуация?.. Ты можешь решить, что раз так — чего же церемониться, не лучше ли меня отмудохать?.. У отмудоханного (заметим, тобой или моими парнями — без разницы) — у меня как раз и появятся шансы (женская психология). А вот любой решающий проблему кулаками — для Яны совершенное не то… Да?..

— Думаешь, я хоть одному твоему слову поверил?

— Насчет моих парней? А ты дверь эту прикрытую открой… Ну, что теперь?..

— Выходи, падла!.. — врезал Олик ногой по нашей с Яной запертой двери.

— Чтоб мой свидетель сам себя засветил!.. Не-е-ет… — засмеялся Александр Александрович. — У меня, как видишь, всё схвачено. Все что тебе остается — плюнуть на эти дела и отвалить. Ты ведь парень умный… такого дяди племянник…

— Я плюну! Только не на эти дела, а…

— И этого не советую. Мой хлопец… тот, что за этой дверью… умеет работать, совершенно не оставляя следов. Сильно пожалеешь… Так что у тебя нет выхода…

Проскрипела наружная дверь… Все стихло.

Я отодвинул задвижку. Своей рукой Яна прижала мою, лежащую на дверной ручке. Я приобнял ее: она дрожала…

В любой момент ожидая появления Александра Александровича в пустом туалете (должен же он был выявить свидетеля сортирной разборки), я буквально вытолкал перед собой из туалета Яну и, схватив ее за руку, потащил на выход из ДК, представляя, как сокрушается сейчас Александр Александрович из-за упущенного свидетеля…

… — Не беспокойся, — сказала Яна у моего подъезда. — Я только хочу увидеть, где… как ты живешь… И сразу уйду.

Мы сегодня один раз уже «сразу ушли»… из туалета… — подумал я. Но оттолкнуть ее после пережитого не посмел.

Мы действительно выпили по чашке чая на моей кухне. Она действительно, осмотрев мою комнату (для первого раза достаточно… ей… достаточно… спасен… — пронеслось в моей голове), со спокойным наконец лицом направилась к выходу.

Отворившаяся снаружи дверь (накануне я дал Светлане ключи) заставила сжаться мое сердце: на сегодня это было безжалостным перебором!

С десяток секунд (показавшихся мне вечностью) дамы смотрели друг на друга… Потом одна шагнула наружу, вторая внутрь.

***

Обеих я потерял одновременно. Одна, постояв какое-то время, прислонившись затылком к двери моей берлоги, молча ушла (я не препятствовал). Другая перестала ходить на репетиции… через пару недель свернувшиеся в силу общего июльско-августовского застоя концертной деятельности.

***

…Опять этот сон: исполняемый на волынке рок (явно пришедший в мои сны после первого визита в наш город «Nazareth», с часовым опозданием поднявшим на уши Дворец спорта уже одним этим бесконечным волынным вступлением к программе со всеми хитами)… рок на волынке под качающейся перед ДК железнодорожников парой огромных лип (никогда там не было), от одной из которых — лишь старый, потемневший от времени пень. Это — соревнование, конкурс, от какого зависит благосостояние советского народа, — это доносящееся сюда, под липы, одной из которых нет, из Дома офицеров (а как же ДК Железнодорожников? — вопроса не возникает) — доносящееся сюда шотландское вступление к концертной программе, призванной победить всё и вся — выиграть конкурс!..

…К сентябрю в нашем распоряжении уже был клавишный синтез для этой самой волынки, вступающей перед «Love hurts», открывающей теперь программу («Феличиту» в нашем с Оликом исполнении мы задвинули на второй план).

На афише перед Домом офицеров красовалось «Бит-квартет МЯМЛО» — мы так и не успели стать «Лямура́ми»: Александра Александровича задвинули так же молниеносно, как и выдвинули…

Перед выступлением в гримерке царило веселье: коллектив, впервые полностью оправдывавший свое название квартета, в меру, но явно мандражировал…

— Олик, ты слова твердо помнишь? — посреди общего оживления счел я необходимым «сделать контрольный звонок», имея в виду, в первую очередь, «Love hurts». Но и «Феличиту» тоже.

На мгновение во взгляде его промелькнуло нечто противоположное нашему пред-концертному зубоскальству.

Сосредотачивается, — с удовлетворением отметил я про себя…

Пошли!

Надели гитары на сцене…

Всё… Дело — за Ля…

Эта мощная волынка на клавишном синтезе… Эта чертова волынка…

— Сердца любовь

Сдира-ет в кровь, —

вступил Олик, и у меня в сознании пронеслось: это наше последнее выступление…

— Огонь в груди,

И нет пути

Из этого огня —

Ты поймешь меня,

Ты меня поймешь,

Зная эту ложь —

Любовь, о-о-оу…

Любовь… —

продолжал Олик то, что я… что все мы слышали впервые…

— Каждый, кто мечтал о ней,

Сжег впустую уйму дней,

Каждый, кто ее достиг —

Сердце не смог спасти, —

замолчав… пройдя пару строк на струнах… он продолжил:

— От лживого огня,

Лживого огня…

Ты поймешь меня…

Эту ложь кляня…

Больше мы от него ничего не услышали…

У молча продолжавшего свою партию лидер-гитариста по лицу текли слезы…

Партия вскоре тоже прервалась…

Под молчание зала я увел его со сцены…

Чтоб не сорвать концерт, мы прокатили все, что смогли без Олика.

***

Я видел его еще дважды. Через месяц после нашего последнего концерта я нашел его на молодеченской танцверанде, но не на той, центральной, где я впервые его услышал, а где-то на окраине, где парочки обжимались под совершенно несовместимое с лиризмом обстановки, несшееся с эстрады Элтон-Джоновское:

Дешка Ленин дарит людям счастье,

Дешка Ленин — счастья чемпион.

Не страшны напасти и ненастья,

Если с вами рядом, рядом он.

И без того не слишком жизнерадостное «Sorry seems to be the hardest word» обрело в исполнении Олика еще больший драматизм.

…О дешка! О Ленин!

Всё живое — на колени!

С вами рядом он…

С вами рядом дешка-чемпион.

Ну да… Куда там на центральную веранду!

Дай бог, чтобы его и здесь-то никто не услышал… из этих… ушастых…

Развернувшись, я вышел за верандную ограду и поспешил к автобусной остановке: я еще успевал на ближайшую электричку и надеялся проехать Олехновичи до темноты. Хотя темнело теперь раньше…

***

В последний раз мы встретились случайно.

Кажется, это была осень 1986-го. Только что, летом, вышел альбом «Into the light» с «Lady in red».

Осень. Пора свадеб.

Свеженький, с пылу с жару, Крис де Бург — на всех танцевальных верандах.

Я уже не думал о сцене, о поисках единомышленников по рок-н-роллу. С Мэтью и Ля мы пару лет уже как не виделись. Чем занимались теперь они, я не знал.

Тем летом мне удалось влиться в небольшой коллектив шабашников. Завершая стройработу на объекте в Воложинском районе, мы захватили несколько теплых денечков раннего бабьего лета: утренние облака, паутина, грибы, добор загара под сентябрьским солнышком во время незапланированного простоя.

От нечего делать я оказался субботним вечером на поселковой веранде.

Настраивавшие аппарат музыканты были местного (в крайнем случае, районного) уровня, судя по этому самому аппарату. Одни только клавиши чего стоили! — я вспомнил: первую электронную клавиатуру отечественного производства в сельских клубах называли «ионика».

Но вышел солист (я не сразу его узнал) со своей гитарой, и убожество инструментального сопровождения отошло на задний план: глубокий чистый голос сменил полу-пародийные вступительные плато-пассажи «ионики»:

Нашей стороны краса — лесополоса,

Что это за чудо летом!

Кажется: идешь ко дну во мху, а елки — в небеса.

Кто бы сомневался в этом.

Есть и рыжики, лисички,

С ближней фермы две сестрички,

Не тычки́, не пстрички — в меру хороши…

Но не спеши…

Lady in red

Я в лесу повстречал.

Общий привет

Ей передал.

Но не взяла

Общий привет —

Что за дела? —

Lady in red.

Я откровенно любовался Оликом…

Второй куплет произвел куда менее радужное впечатление:

В сауне — не в вауне, раззудись мое плечо,

Веничек так славно ходит.

В женский день в колхозной бане так бывает горячо

Тем, кто из парной выходит:

Здесь под струями водички —

С ближней фермы две сестрички,

И в окошко плещет розовый закат

На чей-то зад…

Lady in red

В бане я повстречал

Среди штиблет,

Мыл и мочал.

Но подняла

Крик на весь свет! —

Что за дела? —

Lady in red.

Прилипчивое, с ходу запоминающееся… и столь же пошловатое… Никакой крутизны. Местечковость. Вторичность.

Третий куплет откровенно изобиловал дурновкусием:

Бархатные туи стерегут кладбищенский покой,

Дышится легко и сладко.

Что-то там:

…и слышна кукушка за рекой,

В стороне стучит лопатка.

Ущерб.

Вот искомое слово.

Изъян во всем: в словах, в перекрывающей гитару «ионике», в настроении певца и даже в голосе… И даже в голосе… Не хочу вспоминать финал этой вещицы, даже для подобного сельского мероприятия подходящей с натяжкой…

В перерыве с подачи Олика окружившие меня его новые сотоварищи огорошили поздравлениями: мою (мою!) «Easy street» в недавно вышедшем альбоме «Crasy from the heat» перепел Дэвид Ли Рот. Судя по подмигнувшему мне Олику — его информационный вброс. Вероятно, он таким образом зарабатывал авторитет в своей новой команде: дескать, в прежнем его коллективе делались вещи, на которые теперь выходят каверы на западе… Улыбаясь Олику, я принял на свой счет поздравления за вещь Дэна Хартмана, в 1974-м записанную группой Эдгара Винтера…

На следующий день, как оказалось, они играют здесь же на свадьбе… Свадьба? В воскресенье?.. В пятницу были на родине жениха. В воскресенье — черед родного поселка невесты…

Захватив с собой пузырь, мы с Оликом уединились на скамейке, высоко над закруглением реки, блестевшей звездами.

— Меж водным и небесным раем — улыбнулся Олик.

***

На следующий день я помог с проводкой в родном дворе невесты. У команды Олика при себе был паяльник и, как мы называли их в нашем «МЯМЛО», «танковые разъемы» — танк наедет, не раздавит. Гитара Олика звучала прилично. «Шуровский» микрофон в сочетании с этой гитарой создавали видимость сценического исполнения. Про «ионику» уже сказано, целостность грифа бас-гитары обеспечивала проволочная стяжка, а ударная установка, что называется, подзванивала на ветру…

Первое муз-отделение свадебного мероприятия целиком закрыл своей широкой грудью «дядя Петя» с баяном, к естественному предвечернему антракту перетрудившийся на тостах с гостями: «дядю Петю» уже без баяна увели под руки в дом на кровать.

Началось молодежное время.

Мы по области кочуем,

На погоду не глядим,

То в райцентре заночуем,

То в глубинку угодим, —

предварительно промочив горло («За молодых»!) и отбросив рюмку, повел Олик.

Наш фургончик в поле чистом,

Как и прежде, — нарасхват,

К нам жених спешит с «Лучистым»

И хлеб-соль подносит сват…

Солидно встававшая из-за стола (во дворе было сдвинуто четыре стола) раскрасневшаяся молодежь так же солидно принималась дрыгать ногами.

Мы веселые ребята,

Мы играем и поем,

За гостями, если надо,

И докурим, и допьем.

Мы бродячие таланты,

Мы понятны и просты,

Если надо — музыканты,

Если надо — и шуты…

У меня на глаза навернулись слезы… сквозь которые я видел Олика, солирующего на сцене столичного тысячника…

Что жених сидит невесел?

Что невесту клонит в сон?

Знает много славных песен

Наш ударник Мендельсон.

Деревенские застолья —

Для таких, как мы, бродяг:

Свежеструганные колья,

Чьи-то клочья на гвоздях…

Может быть, нам просто не повезло?

Ведь бывает так, что корабль наскочит на единственный в заливе риф?..

Или при выходе в открытый космос какой-то крючок зацепится за то, за что никоим образом не должен был зацепиться?

Или…

Не бывает, ответил я себе.

Не бывает.

Хороша ты, мать-гитара,

Коли сила есть в руках —

Двое суток «тара-тара…»

И неделю при деньгах.

Мы приедем и уедем

Летом, осенью, зимой.

И опять приснится девкам

Гитарист наш молодой…

Я вздохнул… Песня продолжалась: все тот же припев, разумеется, сменится повторением первого куплета… а там — по желанию публики — глядишь, все пойдет по второму кругу… Спешить некуда, часики тикают, музыка тинькает.

Я заранее предупредил Олика, что уйду пораньше — нужно в город…

Никуда мне не было нужно.

Обернувшись с пригорка на веселившийся двор, на ублажающий публику ансамбль, ведомый по наезженной свадебной колее… ведомый, если б они все знали, каким… от бога… солистом, я сказал себе: «Смотри внимательно… смотри, Миха, кем бы ты стал… смотри, куда бы тебя завели связанные с рок-н-роллом дела!.. Там, во дворе, у “шуровского” микрофона с гитарой “музима де люкс”, это — ты… Благодари Бога, что пронесло…».

«А душа?..» — возразило что-то во мне… А что такое душа?