Отрок московский

Владислав Русанов, 2011

«Золотой» караван идет на Русь. Четыре рыцаря-храмовника везут в Москву сокровища тамплиеров. Московский князь Иван Данилович, еще не получивший прозвища Калита, выслал навстречу отряд дружинников, но в игре – не только он. Тверской князь Михаил, ордынец Явлач-хан, Ливонский Орден… Многие жаждут завладеть сокровищами. Но есть еще четверо: отрок Никита, ученик отшельника Горазда, Улан-мэгрен, младший сын татарского нойона, Василиса, дочь князя смоленского, и Вилкас… просто литвин. Обстоятельства складываются так, что именно от быстроты и отваги этой четверки зависит судьба сокровищ Храма…

Глава первая

Хмурень^[14] 6815 года от Сотворения мира

Неподалеку от Витебска,

Полоцкая земля, Русь

Мороз игриво пощипывал мочки ушей. Ослепительными искрами переливался нетронутый снег на обочине. Лошади неторопливо шагали, изредка встряхивая головами. Из их ноздрей вырывались клубы пара, хотя, на взгляд Никиты, холодно не было.

Ученик Горазда уже полностью освоился в седле, а ведь поначалу езда верхом казалась ему мукой мученической. Главным образом из-за необходимости ухаживать за конем — седлать, чистить, стреноживать на ночь, выдумывать, где бы добыть корма среди зимы. Да в лесу и летом не просто прокормить шестерых коней. Шишки еловые они жрать не будут, кору с деревьев драть на манер лосей — тоже. До сих пор выручал старый Мал, холоп загадочной Василисы, благодаря причуде которой друзьям удалось выбраться из смоленского поруба^[15]. Вечно недовольно бурчащий дед, краснолицый, стриженный «под горшок», захватил с собой полных два торока ячменя. Надолго их не хватило, понятное дело, но старик не растерялся. Казалось, он знал не только все деревни, примостившиеся вдоль дороги на Витебск, но и каждого смерда, а те, в свою очередь, знали его и всегда с радостью помогали. Следует признать, расплачивался Мал щедро — здесь, близи Великого княжества Литовского, наряду с кунами и векшами^[16], вовсю ходили монеты западного образца: турские и пражские гроши, денарии и брактеаты^[17]. Никита мельком увидел мешочек с деньгами, который старик прятал за пазухой, и еще больше уверился в том, что Василиса не простая девчонка. По меньшей мере, боярская дочка. Пару раз он пытался ее разговорить, чтобы подтвердить или опровергнуть свои догадки, но безуспешно — хитростью смолянка могла бы поспорить с Лисой Патрикеевной. Напротив, парень понял, что сам пару раз сболтнул лишку. О том, что видел Ивана Даниловича, говорил с ним и выполняет поручение князя московского.

И Василиса не преминула вцепиться в его оговорку:

— А как так вышло, что князь мальчишке, у которого едва-едва усы пробиваться начали, важное дело поручил? — задорно воскликнула девчонка.

Никита открыл было рот для отповеди, но, вспомнив, что поручение у него тайное, тут же захлопнул. Да так, что зубы отозвались болью.

Девушка посмотрела на него округлившимися глазами, и, быть может, все обошлось бы, но тут вмешался Улан-мэрген. Влез с присущей ему горячностью и с обычной для всего его племени бесцеремонностью.

— У иного вся голова седая, а за саблю не знает с какого конца взяться! — провозгласил ордынец. — А Никита-баатур с голыми руками любого бойца завалит!

— Уж прямо-таки и любого?! — хитро прищурилась Василиса, а Мал лишь покосился подозрительно, окидывая цепким взглядом щупловатое тело Никиты.

— Ты бы видела! — в восхищении поцокал языком татарчонок.

— Да перестань… — засмущался Никита.

Только его никто не слушал.

— Нет, пускай рассказывает, что за воин великий с нами едет! — Девушка повернула разрумянившееся на морозе лицо. — А мы послушаем.

— Никита-баатур двух моих нукуров^[18] убил! Они с саблями были, а у него только два кинжала…

— Это что за кинжалы? Те, про которые ты в порубе вспоминал? — спросила Василиса. — Вилы, что ли, короткие?

Парень удрученно кивнул. Конечно, нужно быть полным олухом в воинском искусстве, чтобы назвать течи^[19] вилами, но, видно, ей так понятнее. А может, просто издевается над ним? Дразнится? Никита пять лет прожил в лесной избушке, в учениках у отшельника Горазда, а потому имел самое смутное представление, как общаться с девчонками, о чем разговаривать, какой каверзы от них ожидать можно. Об этом учитель не говорил. Зато много рассказывал о воинах из чужедальней страны — за рекой Итилем^[20], за степями и холмами, за морем Абескунским^[21], за горами и лесом. Земля та носит название короткое и звонкое, как щелчок тетивы, как вскрик лесной пичуги, — Чинь.

Давным-давно, вот уже сто лет тому назад, ее завоевали орды монгольского хана Темуджина, еще до того, как полчища узкоглазых всадников на косматых большеголовых лошадях хлынули на Русь. Живут там люди желтолицые — весьма похожие на татар, как на взгляд Никиты. Живут чинно: сеют на залитых водой полях белые продолговатые зерна — рис, строят города из камня и дерева, добывают руду и отличаются изрядной мастеровитостью. А еще там есть монахи, которые молятся кроткому богу — Будде, но сами кротостью не обременены сверх меры. Живут они в горных монастырях, куда не так-то просто добраться постороннему человеку, и занимаются тем, что совершенствуются в боевых искусствах. Кроме боя голой рукой, в котором большинство монахов преуспели изрядно, развивали они умение в драке на палках — коротких и длинных, навроде странницкого посоха; в сражении на мечах — кривых и прямых, коротких и длинных; в поединках на копьях и палицах, секирах и кинжалах. Вообще-то все что угодно в руках умелого бойца могло стать оружием: чашка для риса, лавка, веер. К счастью для завоевателей, таких монастырей было мало. А люди благородного сословия земли Чиньской сражались отменно, но все же уступали монахам. Во всяком случае, лучшие монгольские баатуры, которых звали тургаутами, составлявшие особые сотни для охраны военачальников, бились с ними на равных. Вот так и завоевали дикие кочевники землепашцев и мастеровых.

Но народ чиньский, казалось бы забитый и затюканный, не решающийся не то что слово молвить против завоевателя, а даже взгляд от земли поднять, на самом деле не смирился с поражением. Время от времени появлялись отчаянные люди, собиравшие вокруг себя таких же сорвиголов, и поднимали бунты — резали баскаков, или как там в их краях называли сборщиков дани? Что ж тут удивительного? Не всякому нравится спину сгибать. Не каждый, получив затрещину, вторую щеку подставит. Кто-то и в ухо со всего маху может ответить. На Руси в последние годы тоже народ начал возмущаться, восставать против набегов и грабежей. Хотя князья по-прежнему в Орду за ярлыками на княжение ездят, но люди то здесь, то там били и бьют татарских находников. В Ростове и Твери, в Угличе и Ярославле. Правда, подавлялись эти восстания жестоко и решительно, как и все, что делают монгольские ханы. Дудень с войском едва ли не больше разорения принес на землю Русскую, чем Батый в свое время.

Вот так и во времена Александра Ярославича Невского случилось. Побратим великого князя, хан Сартак, попросил помощи. И русский князь не смог отказать. Горазд, тогда еще молодой дружинник, сражался в войске нойона Уриангадая, сына знаменитого военачальника — Субудая-багатура. При штурме одного из городов русич был ранен и уже прощался с жизнью, но его подобрали чиньские монахи. Выходили и оставили жить у себя в монастыре. Там молодой воин освоил многие ухватки из монашеских единоборств. Нельзя сказать, что на Руси или, скажем, в западных державах бойцы были совсем неумелые — с седых времен передавались из поколения в поколение навыки и рукопашного боя, и сражения всяческим оружием. Славились отличными рубаками и викинги, и славянские дружинники, и поляки, и франкские рыцари. Только времена, когда богатырь сражался с богатырем, а вождь с вождем, давно миновали. Сила теперь не в мастерстве одного бойца, а в слаженности дружины, в умении держать строй и ударять как единое целое. В земле Чинь, да и в окрестных краях, упирали на другой подход — на силу духа, умение владеть собой, а оружие рассматривали лишь как продолжение руки воина. Самая лучшая победа, говорили чиньские мудрецы, та, которая одержана до начала боя. Хотя это не означало, что они не умеют сражаться. И Горазд это вскоре понял.

Двадцать лет русский дружинник жил в монастыре, постигая не только умение драться разным оружием, но и дух восточных мудрецов. О них он потом пересказывал Никите не одну легенду. Кто-то из монахов, достигая духовного совершенства, делался неуязвимым для стали, другой мог сутками обходиться без воды и пищи, третий взлетал над землей, используя лишь усилие воли. Признаться честно, в последнее парень не слишком-то верил. Человек — не птица. С чего бы ему летать? А вот как ловят голыми ладонями сабли и ломают их легким движением, наблюдал воочию. У Горазда получалось…

Но, как бы хорошо ни жилось русскому на чужбине, а родина всегда манит. Березками, ручьями, заливными лугами и заснеженными лесами. Никакие заморские земли, изобильные и богатые, никакие реки парного молока и караваи, растущие прямо на ветвях, не заменят Отчизны — пускай израненной, голодной, залитой кровью и слезами, прокопченной дымом пепелищ. Поэтому Горазд поблагодарил учителей, собрался и ушел прочь. Взял он с собой, кроме почерпнутой мудрости, только прямой узкий меч, который чиньцы называют смешным, на взгляд Никиты, именем — «цзянь», да два кинжала, больше похожих на трезубцы: перекладины крестовины длинные, загнутые кверху, словно усы, да вдобавок еще и заточенные. Это уж потом, блуждая в лесах за Иртышом, он вырезал себе посох и соорудил охотничий лук, чтобы не умереть с голода…

— Вовсе они не вилы… — слегка обиделся Никита, услышав обидное такое прозвище любимого оружия. — Хотя в Чиньской земле и вилами сражаются, и лопатами, и даже граблями. Мне учитель рассказывал.

— Граблями?! — звонко рассмеялась Василиса. — Это как?

— Граблями и у нас смерды дерутся, случается, — весомо заметил Мал. Как оказалось, старик не только смотрит по сторонам, но и внимательно прислушивается к разговору. — И вилами. И лопатами, случается. Как браги напьются…

— Видел и я, как смерды вилами дерутся, — закаменев лицом, ответил Никита. — Мой стрый^[22] двух нукуров вилами завалил, когда наши выселки грабили. А после браги как-то не приходилось замечать.

— Смерд и есть, — пожал плечами Мал. — Не проще ли отдать было то, чего хотели?

У парня невольно сжались кулаки, и правая рука поползла по поясу в поисках рукоятки меча. Но он вовремя вспомнил, что девушка, хоть и посулила дать им с Уланом оружие, не торопилась выполнять обещания. Зато сама ехала при сабле. Да и старик вооружился, что называется, «до зубов». Кроме меча, широкого «чухонского» ножа на поясе, еще одного — засапожного, короткого лука в сагайдаке с полным колчаном стрел, он тянул на себе еще кистень, засунутый сзади за перевязь, и топор, привязанный к задней луке.

— Это тебе, холопу, легко хозяйским добром распоряжаться! — срезал он обидчика метким словом. — А попробовал бы своим горбом нажить!

Язвительное замечание зацепило дедка гораздо сильнее, чем могло бы показаться на первый взгляд. Он рванул повод, разворачивая саврасого коня. Выкрикнул, побагровев лицом:

— Ты кого холопом обозвал?!

— Тебя, а что? — скривился Никита.

— Ты — недоносок! Заморыш московский! — Глаза Мала налились кровью, выпучились. — Я тебя, крысеныш, сейчас по-свойски проучу…

Он схватился за плеть, одновременно ударяя пятками в конские бока.

— Стой! — взвизгнула Василиса, бросаясь наперерез.

— Назад! — крикнул Никита, заметив, что татарчонок направил своего коня прямиком в бок саврасому.

Они успели одновременно: парень схватил друга за шиворот, едва не выдернув из седла, а девушка поймала запястье Мала.

— Пусти, я этого щенка таки высеку! Давно хотел! — рычал старик, но вырывался не слишком старательно. — Давно проучить его надобно…

Улан-мэрген выровнялся в седле, виновато потупился, но ответил дерзко:

— Не к лицу баатуру терпеть обиды и спускать оскорбления!

— Отъедь в сторонку! — прикрикнул на него Никита. — Я за себя сам постоять могу!

Татарин дернул плечом, но ослушаться не посмел.

— Сосунок… И один, и второй — сосунки! — брызгал слюной Мал. — Как посмели на меня… Да я втрое старше! У меня ран только на службе князевой…

— Остынь, кому говорю! — прикрикнула девушка. И повернулась через плечо к Никите. — Ты, москвич, старого дружинника обидел! Рабом назвал!

— А кто ему право дал моих родичей позорить? Его там не было, когда ордынцы нас резали. Его там не было. Никто из княжеских дружин не прискакал на подмогу. Только Горазд пришел…

Старик глубоко вздохнул, расслабил занесенную руку.

— Езжай, остынь, — напутствовала его Василиса, а после неторопливо и веско сказала Никите: — Твои выселки какой князь защищать должен? Юрий Данилович?

— Нет. Михаил… свет Ярославич, — не сдержал ехидства парень.

— Так что ты смоленскому дружиннику в вину ставишь, что порезали вас ордынцы?

— Не я первый начал…

— А еще холопом обозвал!

— А откуда мне знать было, что он из дружины?

— А спросить?

— Так он нос воротит! Не поймешь, что ему не нравится…

Девушка вздохнула.

— Это он из-за меня. Головой он за меня отвечает, а я, видишь, какая непослушная.

— Да уж…

— Когда я с вами удирать из Смоленска задумала, слово с него взяла, что пять дней батюшке ничего не скажет, а потом — как хочет. А он уперся, что никуда меня одну не отпустит. Уговаривал долго, чтобы выбросила дурь из головы. Да меня разве уговоришь?

— К воеводе Илье в разъезд ты тоже так напрашивалась, а он ничего сказать не мог?

— Тоже, — она усмехнулась лукаво. — Ну, не совсем так, а все-таки…

По легкому румянцу, вызванному, по всей видимости, не морозом, Никита догадался, что к Илье Приснославичу взбалмошная девчонка применяла другие подходы, нежели к старому дружиннику. А суровый воин размяк и за улыбку готов был многое простить ей. Вот любопытно узнать, кто же ее отец? Почему разрешал верхом скакать, саблей и самострелом баловаться? Ведь девице, боярской дочери, пристало сидеть в тереме у окошка, вышивать да скучать, ожидая жениха. Ну, иногда погулять по саду в сопровождении подружек и дворовых девок, поводить хороводы, покачаться на качелях. Но скакать бок о бок с вояками?! Когда-то давно, люди говорят, на Руси встречались девицы, сражавшиеся наравне с мужчинами. Звали их поляницами. Так то когда было? Во времена Святослава Игоревича, а то и раньше, когда на восточных рубежах земли Русской вставали заслоном против печенегов былинные богатыри. Это уж после людская молва приписала их подвиги ко времени княжения Владимира Красно Солнышко. Ну да ладно… То дела давно минувших дней. А откуда поляница самая настоящая взялась в Смоленском княжестве? Кто такую воспитал?

Никита так простодушно и ляпнул, глядя прямо в лицо Василисы:

— А кто твой батюшка? Ты ни словечком не обмолвилась за всю дорогу.

— А тебе какое дело? — выгнула бровь бойкая девчонка, хотя тень озабоченности и скользнула по ее челу. — Кем бы ни был, тебе ли не все равно?

— Да я так… Любопытства ради, — растерялся парень, не ожидавший такого отпора.

— А любопытной Варваре на базаре нос оторвали! Не говорю, значит, нельзя говорить! И нечего не в свои дела лезть! Все вы москвичи одинаковые!

— Я не москвич… — попытался робко сопротивляться Никита.

— Ну не москвич, а тверич! Велика ли разница? Ишь ты! Батюшка мой ему понадобился!

«Во разгорелась, — подумал ученик Горазда. — Будто сухая солома. Такую попробуй затронь ненароком, потом всю душу прогрызет…»

Он пожал плечами и попытался отъехать в сторону, чтобы не мозолить раззадорившейся девчонке глаза, но Василиса не унималась.

— Это ж надо! — воскликнула она, потрясая в воздухе кулачком. — Ему мой батюшка нужен! Сватов, что ли, засылать надумал?

Никита вспыхнул: «Еще чего не хватало!»

— Глупости говоришь, — промямлил он. — Вот уж точно — волос долгий, ум короткий.

— А ты не подумал, что сидел бы без моего короткого ума в порубе у Александра Глебовича? Или нет! Тебя давно бы уже тверичам с воеводой Семеном выдали. Легче тебе было бы, чем со мной по дороге ехать да выспрашивать меня, тайны выпытывать?

— Да не выпытывал я… — устало отнекивался парень.

— Не выпытывал он! Ну ладно, не выпытывал, — вдруг согласилась девушка, а у Никиты вырвался вздох облегчения. — А если не выпытывал, то зачем про батюшку моего спрашивал?

«Снова-здорово!»

Никите захотелось перекреститься и попросить Бога избавить его от таких спутников, да негоже Господа по пустякам беспокоить…

— Да просто узнать хотел, в кого такая удалая пошла? — Он через силу улыбнулся. — Согласись, нелегко на Руси встретить девицу, которая больше на воина походит, чем на лебедь белую.

— Это я, значит, уже на лебедь не похожу? — Василиса уперлась кулаком в бок, и парень едва не взвыл, ожидая новых упреков и обидных слов. — А на кого я похожу?

«На курицу мокрую…» — подумал парень, но вслух сказал, чтобы положить конец разговору, грозящему завести неизвестно куда:

— На соколицу.

Василиса просияла. Даже немного смутилась.

— Ну, ты уж скажешь…

— А что? — воспользовался удачным началом парень и решил развить наступление. — В седле сидишь не хуже ордынца. Из лука и самострела наверняка стреляешь. Не просто так же их приторочила? И саблю знаешь, как в руке держать. Иначе тебя Илья Приснославич в опасный поход не взял бы.

— Да мы и не думали, что в том разъезде опасность какую встретим, — рассеянно отвечала девушка. Видно, мысленно продолжала сравнивать себя с соколицей. И ей это очень нравилось. — Это уж потом, когда в деревню, дочиста вырезанную, попали, Илья велел брони вздеть и оружие под рукой держать. А до того не езда была, а отдых…

Никита довольный, что разговор ушел в другое русло, спросил:

— А купец Гладила, что с нами путешествовал, никак бывший дружинник смоленский?

— С чего ты взял? — прищурилась Василиса.

— Он мне много о вашем князе рассказывал. Как он воевал с Черным, Федором Ростиславичем, как Дорогобуж с Вязьмой усмирял потом… Если своими глазами не видел, так не расскажешь. И потом, когда на дороге дрались, он один из купцов с мечом управлялся, как надобно. Получше Добряна с охранниками. Если бы все в нашем обозе так умели бы, то отбились бы мы почти без потерь, — немножко слукавил парень, поскольку звериная ярость напавших на обоз и их пренебрежение к смерти делали оборванцев страшными противниками. Достоверно судить об исходе боя не взялся бы никто.

Девушка кивнула:

— Да, Гладила когда-то в дружине князя Александра службу нес. Потом ушел. Торговать стал.

— А в сапогах он грамотки закладные да расписочки возил? — с невинным видом поинтересовался парень.

— Что? Какие расписочки?

— А что вы в его сапогах искали?

Василиса осеклась, отвела взгляд, засопела носом.

— Да не рассказывай, если не хочешь! — усмехнулся Никита. — Разве я не понимаю? Московское княжество силу набирает. Вот Александр Глебович и отправляет верных людей под видом купцов посмотреть, что да как? В особенности после Можайска.

— После Можайска… Это точно, — девица сокрушенно кивнула, уже не пытаясь спорить и притворяться. — Дядь… Я хотела сказать, князь Святослав проворонил удел… Теперь добра не будет. Помяни мое слово, Даниловичи не удержат Можайск. И тогда Михаил Тверской налетит, как…

— А соглядатаев надо в Москву засылать, да?

— А кто тебе сказал, что в Тверь никого не засылали?

— И к Витеню в Новогрудок? Или в Вильно? Где там великий князь Литвы стол держит?

— Да! А что? — Василиса с вызовом вздернула подбородок. — И к Локотку тоже. И в земли тевтонов… Александр Глебович борется, чтобы шею ни перед кем не сгибать. Понятно тебе?

Никита хотел спросить: «А откуда ты все знаешь? И что князь хочет, и что лазутчиков под видом купцов засылает по всем окрестным землям? Неужто Илья Приснославич разболтал?» Но он смолчал. Не хватало еще вновь поссориться. Захочет, сама расскажет. Или проболтается. Да… Что она там сказала про князя можайского?

— Тише! — Мал развернул коня поперек дороги и поднял руку.

— Что? — Василиса стукнула коня пятками и, оставив Никиту позади, поравнялась со стариком. — Что случилось?

— Шум на дороге какой-то.

— Ну и что? Обоз, видать, нагоняем. Купеческий.

— С чего бы обозникам кричать?

Подъехавший поближе Улан-мэрген прислушался.

— Нехорошо, — покачал он головой. — Не нравится мне, однако.

Никита слышал какой-то гам. Будто на торжище. То ли хохот, то ли еще что… Непонятно, в самом деле. После происшествия на Смоленском тракте он готов был ожидать чего угодно.

— Посмотреть бы надо… — сказал парень.

— В лес уйти бы… — ответил ему Мал, забывая о недавней размолвке. — Да тут не проберемся. Кони ноги поломают.

— А вдруг помощь нужна? — посмотрела на них Василиса.

Старик подумал, покачал головой, а потом резко кивнул:

— Ждите меня тут.

Он спрыгнул с коня. Вытащил лук из сагайдака, взял полдюжины стрел.

— Пойду погляжу.

Сойдя с дороги на обочину, Мал сразу провалился по колено и медленно зашагал к мохнатым, выбеленным недавним снегопадом елям.

Примечания

14

Старорусские названия месяцев: январь — студень, февраль — снежень, март — зимобор, апрель — березозол, май — травень, июнь — кресень, июль — червень, август — серпень, сентябрь — вересень, октябрь — желтень, ноябрь — грудень, декабрь — хмурень.

15

Поруб — темница, тюрьма, погреб.

16

Денежные единицы в период безмонетного торгового обращения на Руси. Куньи и беличьи шкурки. 1 гривна равнялась 50 кунам или 100 векшам.

17

Брактеат — плоская тонкая серебряная монета с чеканкой на одной стороне, имевшая хождение в Европе в XII–XV веках.

18

Нукур — дружинник.

19

Теча — короткое клинковое оружие, используемое в Китае. Его наиболее известный нам «родственник» — окинавский сай. Теча употребляется в шаолиньском направлении ушу, в стиле «мейхуа».

20

Итиль — Волга.

21

Абескунское море — одно из названий Каспийского моря.

22

Стрый — в Древней Руси брат отца.