Турица моя злато-единорогая

Вышеслав Филевский

Главный герой повредился рассудком от осознания глубокой лживости российского общества с его антисемитизмом, агрессивностью, пресловутой «скрепой». Он пытается опереться в жизни на истинно славянское (образы Мати-Земли сырой, турицы), исповедуя любовь и благоговение перед Высшим и сущим. Врач же видит выздоровление в безусловном согласии больного с общественной ложью (образ жалоогненного змея). Любовь, мир и святость Земли – вот главное, что утверждает автор в этой и других своих работах.

Сашка и его евреи

«Яко по суху пешешествовал Израиль

по бездне стопами…»

Из воскресного канона 6 гласа Православной службы.

Я не знаю, почему я здесь, а вы там. Почему между нами высокий каменный забор? Почему меня насильно кормят таблетками и бьют, а вас нет?..

Пробую догадаться: я не понимаю себя частью вашего общества, не могу приносить пользу. Участвовать — против совести. В том, что вы считаете пользой, вижу вред и мне, и вам, и самой планете… Вы мне мстите… Нехорошо. Ну да ваш бог вам и судья. Библейский бог — мстительный. Иегова, Ветхий завет… Иисус — не в отца. За это его и распяли… Мало ли что он говорил. «Не всяко слово в строку пишется»…

Наше место — Синичкино. Это село: есть церковь. Она неподалёку. И по воскресеньям и праздникам мы завтракаем под колокольный звон. Монахами себя чувствуем: и пустыня, и без женщин. Женщины в другом отделении. Это благодатно. От противоположного пола может быть удовольствие. Но куда больше горя…

В церкви священник с солидным брюшком — Христофор. Он с певчими бабушками иногда нас навещает. Говорит, нужно слушаться врачей и любить власть… Песни поют унылые… Очень… У меня от них тоска — аж сама душа болеть начинает… Христофор говорит — оно спасительно… Ему виднее. Христофора называют «святой отец»… Кто знает?..

Христофор говорит, что верит не в библейского, а в новозаветного бога… Разница?.. Иисус не мстительный, как Иегова, а карающий… Это существенно?.. Придёт санитар и влепит… Мне всё равно, это будет месть или кара…

Санитара звать Степан. Здоровенный мужичина из местных. Лицо крупное, мясистое. Кажется, если ударить по нему, кулак завязнет, как в тесте… Поле б на Степане пахать — и лошадь не держать, и с трактором не возиться. Один Степан. Что ему станет?..

А взяли Степана на работу за кулаки. Они не просто огромные. — Пухлые, как в толстых боксёрских перчатках из мяса. Бьёт Степан — а синяков нету… Ценный человек в психушке…

От города далеко, и — хорошо. Город — зло. В городе живут искусственные жители, занятия у них искусственные, а жизнь извращённая.

Вынудили птиц покинуть города. Траву стали не семенящую садить. А птички кормились этим. Кому хочется птичьего пения, покупают канареек в клетках. Они иногда поют.

Стало трудно жить друг с другом. И люди вывели и развели комнатных собачек-уродцев. С ними живут.

Сделали воздух непригодным для дыхания — и ходят в респираторах. Но из городов ни ногой: в них деньги. А деньги — бог. К богу благо льнуть. К истинному только.

После атомной войны люди, думаю, вернутся к естественной жизни, кто останется, конечно. Потому что уничтожат города. А природа станет понемножку восстанавливаться, как в Чернобыле…

Никто не понимает, чем страшна атомная война. Если б сообразили, что города разрушат, все бы бросились за мир бороться. Кому же охота на огороде кверху задом стоять после кресла конторского с вертушкой? А сейчас за мир борется пятая колонна. Я в одном из её кирпичей…

А живём мы тут, хоть и на природе, природы особо не видим. Сидим потому что. В больницах лежат. А в тюрьмах и сумасшедших домах — сидят… Зато бензином не воняет, как у вас. И настоящих птичек можно через форточку слушать, хотя кому они нужны…

Сашке птички не нужны. Бесчувственный человек — современный. За такими — будущее.

Сашка — сосед. Вдвоём сидим. При советской власти в нашей дурке сидели по шестеро в палате. А буржуи устроили маленькие палаты. За деньги, конечно… Не все, вишь ты, сволочи. Коли так, пусть правят. Людям нравится. Бухтят некоторые, правда. Одна медсестра тут повесилась, как зарплату получила: мало ей… Частный случай. На всех не угодишь… Вечная память…

А Сашка с катушек сошёл от ненависти — евреев ненавидит… Недоумок… Что, кто мы без евреев?..

Впрочем, какой же русский евреев любит?.. Я — русский. Но, глядя на Сашку, сам себе объясняю, что не любить евреев опасно для души. Оно правда. Где нет любви — дерьмо и ничего больше… Сашка дерьмо? — Да нет, мужик, как мужик. Но чуть ему что-то покажется связанное с евреями — и всё… Руки-ноги, а вместо точек, двух крючёсков и огуречка — ненависть. Человечка не получается.

Когда приходится к слову, пытаюсь объяснять и Сашке, что ненависть к евреям — от злобы. Злоба же от бессилия происходит что-то исправить и сегодня, и, тем более, в прошлом.

— Как впустил князь Владимир еврейство на Русь под видом веры греческой, — толкую я Сашке, — как попрал своё природное, так через не хочу и въелось еврейство в душу русскую намертво, теперь не отдерёшь, разве с мясом. Только частицу её самую малую остаточную русскую вытравить из души народной не удалось. Вот она и ненавидит евреев за поругание Отечества… А зря. Ненависть вообще и злоба — от них душе ущерб, и большой…

Сашка бросается драться:

— Это в моей душе еврейство, это в моей-то!

Хватаю его за руки, потому что сильнее. Останавливаю, на кровать сажаю и долблю ему мозги правдой, как шахтёр в забое, ды-ды-ды, ды-ды-ды, ды-ды-ды:

— И в моей, и в твоей душе еврейство. Давно смириться пора. Столетиями во злобе жить — эдак и само сознание народное можно покалечить. Историю ж не повернёшь. Исконного не воротишь. И природного, русского не полюбишь, кому оно надо теперь. Всё на свалку пошло.

— Это я-то русское не люблю?

Сашка смотрит на меня, как на полного идиота. А я отвечаю ему с невыразимой грустью:

— Да, Саш, и не любишь, и не знаешь.

Сашка ругает меня матом и уходит в коридор… Зря… Русские потеряли себя, сменив одежду, пищу, язык, мысли, обычаи… В чём самобытность русских?.. Внешне все иностранцы. На всех слова непонятные написаны… А внутри?.. — Лучше не заглядывать.

Что осталось русского в русских? И чем оставшееся отличается от нерусского?.. То-то ж.

— На какую свалку-то вывезли? — язвительно вскрикивает Сашка, резко открывая дверь. Успокоиться не может.

— На Волоколамскую^[1], — спокойно отвечаю я. — Там люди теперь в противогазах ходят.

Волоколамская свалка

— Говнюк! — Сашка злобно закрывает дверь с той стороны.

Вот я думаю, почему русские русское не любят, украинцы — украинское?.. Видно, чего-то нет в современных людях — того, чем любят. А что оно такое?.. Может быть, качество духовного сердца…

Горело ль духовное сердце, к примеру, у Ленина? Читал его — страсть: одни нерусские слова. И ведь увлёк же русских нéрусью!.. И горячо откликнулось сердце Руси… Что угодно, только не царь, да?.. Коммунизм, капитализм, революция… Академический язык…

А врачам иностранные слова нужны, чтобы дурить людям головы. На самом деле всё просто. Но в простых родных слова горькая правда. Поэтому у лекарств иностранные названия.

Когда птицы запоют академическим языком, конец света наступит. Недолго уже, думаю.

Люди теперь только вожделеют. И судьба, загубленная на корню, колет души, как арепей… Хотя предки репьём и лечили. Вон как приговаривали:

Царь-огонь разгорается,

Царю огню железный серп поклоняется,

Арепей-трава прилипчивая.

Арепей-трава отлипчивая,

Отлепись от бурого мяса, от лихого зуба,

От дурного духа, от бешеной собаки.

Будь моё слово крепким-крепко,

Твёрдым-твёрдо,

Твёрже горючего белого каменя. —

Так прабабушка мне зубки болящие лечила… А камень тот латырь называется… Лечила не просто словами, конечно…

В лечении главное не то, правильное оно или неправильное, научное или противонаучное. А то, помогает лечение или нет.

Только не об этом сейчас я. А о том, что русские любовь к русскому вынули из сердца да на свалку Волоколамскую свезли.

И сейчас не Русь русские любят — Фе-де-рацию… Не русское название, тьфу!.. И упиваются, что всё теперь стало фе-де-ральное… При царе тоже нерусское слово входило в название страны — импе-ерия. Но тогда русское только дворяне ненавидели — сливки общества… Потом страшнее — сам народ стал ненавидеть… А уж про сливки — молчу…

Успокоившись, Сашка вернулся. Ладони под голову подсунул. В потолок смотрит. Там муха комнатная рывками ползает.

— Зря, — говорю, — ты, Сашка, ненавидишь евреев, попусту нервы тратишь. — Снова за зебры его беру. — Давай посмотрим правде в глаза. Русское вытекло изо всех нас, как вода из ушата дырявого. Жидовство давно стало нашим, русским, народным. А потому ненавидеть евреев — глупо. И имена у нас еврейские, даже самые козырные — Иван да Марья…

Ну, Сашка тут так дёрнулся, что перепугал муху на потолке и она, как ненормальная, стала носиться по палате и остервенело биться головой о стекло… Я тычу в муху пальцем и назидаю Сашку:

— Гляди, вот и ты так себя ведёшь. Не умно. А Марья — в честь Пречистой Девы Марии. До принятия веры еврейской не было Машенек на Руси, медведи одни.

— Да ну! — Сашка балдеет и аж вытаращился.

— Вот и главное.

— А Иван?

— От предтечи и крестителя Иисуса Иоанна пошёл.

Сашка грязно выругался и заплакал. Сопли потекли.

— Врёшь ты всё, — сказал он наконец обиженно.

А у нас главврач — еврей, Израиль Давыдович. Нашли, куда Сашку посадить. Дураки… А говорят, что сумасшедшие это мы. Ага… Ладно, мы попались. Только всех — не пересажаешь. Не-ет! Врёшь, брат: не пересажаешь. Верх будет наш…

А Сашка на другой день увидел уборщицу нашу Марью Ивановну — руки в боки и аж закачался от смеха:

— Еврейка! Еврейка!

Марья Ивановна — дородная баба лет пятидесяти. У неё чулки по старинке на резинках. Когда моет пол и залупляется — видно… Так она аж затрясла ядрёными сиськами от гнева:

— Да какая ж я еврейка, сморчок поганый? Мои предки на этом самом месте ещё в тринадцатом веке Русь от татар обороняли. Вон досель в роще ров остался. Они ж и копали, и вал насыпали.

А Сашку выматерила и огрела шваброй. Он завопил… Эх, Сашка… Не в коня корм. А что до ненависти, то я не испытываю её ни к кому… Это не нормально, знаю. Ненавидеть надо. Гитлера, например, Родину советскую… Это — святое дело…

Примечания

1

В пору написания книги — одна из самых неблагополучных свалок России.