Алфавит. Часть первая. А – К

Вячеслав Киктенко

Собрание поэтических произведений Вячеслава Киктенко. Книга «АЛФАВИТ» составлена не как тематический, композиционно выстроенный сборник, здесь собраны стихотворения, написанные в разные годы, расположенные по заглавию или первой строчке, в строго алфавитном порядке. Отсюда название книги. Книга разделена на три части. Здесь – первая часть. Книга содержит нецензурную брань.

Часть первая

А — К

Свод стихотворений В.В.Киктенко. В алфавитном порядке.

НЕКОТОРЫЕ СВЕДЕНИЯ О СЕБЕ И НЕОБХОДИМЫЕ ПРЕДВАРЕНИЯ

Киктенко Вячеслав Вячеславович родился в 1952 году в Алма-Ате. В 1980 году закончил Литературный институт имени Горького в Москве. Работал в алматинском издательстве «Жалын», в журнале «Простор». Вначале литсотрудником, затем зав. отделом, затем главным редактором. Также был главным редактором журнала «Деловой мир Казахстана»,

Секретарем Союза писателей Казахстана. Автор поэтических книг, выходивших в Алма-Ате и в Москве: «Росла трава», Свет корней», Прикол-звезда», «Заповедник», «Баллады об обратном пути», «Альбом для стихов» и других: «Жазуши», «Жалын» (А-Ата), «Советский писатель», «Молодая гвардия», «Москва». Публиковался в разных журналах и газетах. Автор прозопоэтических книг: «Неандертальца ищу…», «Таянье Тайны», «Певчий Гад», «Первый Поцелуй», «Античные басни про ЭТО» и других. А также рассказов, статей по культуре, публицистике. В 1997 году совершил паломничество по Святой Земле. По следам этого паломничества написал книгу: «Паломник. Беседа-путеводитель по Святой Земле».

С 1998 года живу в Москве. Член Союза писателей России. Лауреат литературных премий.

Домашний адрес: Москва, 105122, ул. Никитинская 21, корпус 1, кв. 71.

Тел. [phone] — дом.

Мобильный: 8-906-732-92-45.

Стихи здесь собраны в единый файл, по алфавиту. Не отбирал, не выбраковывал, не делал сносок на принадлежность к той или иной книге или циклу. Многие из них вошли в отдельные книги, изданы, при желании можно найти в крупных библиотеках, в «Ленинке» точно. Другие пока живут лишь в виртуальной версии, выставлены на сервере Проза. Ру., некоторых других серверах и виртуальных библиотеках. Лучшими из книг считаю: «Волшебные стихи», «Предместье», «Удар» «Солнце золотое», «Альбом для стихов», «БЫ», «Баллады об обратном пути», «Волчьи песни», «Свободные стихотворения». Впрочем, дело теперь за читателем. Счастливого тебе пути, мой неизвестный брат, удачи, понимания, чувствования, а главное — радости. Да будет!

Часть первая. А — К

Буква А.

АКВАРИУМ. СОЗДАНИЕ МИРА

1.

Промыл песок и ровно уложил на дно…

Воткнул белыми корнями зелёные водоросли.

Обложил камушками…

Налил отстоявшейся воды…

Пустил улитку…

Пустил немного дафний…

Поднёс сачок с трепещущим комочком,

И вот —

Сверкнув чешуйкой,

Рыбка

Скользнула в воду…

Вильнув хвостом,

Она

Привычным жестом

Расправила и шлейф, и плавнички,

Став сразу

Медлительной и властной —

Золотой…

2.

— Добрый день, Золотая рыбка,

Как Вам плавалось, как спалось Вам?

Жалоб нет? Может, крупен песочек,

Иль ракушка слишком большая?..

Да не густо ль насажена травка,

Есть где плавать Вам?..

Бросила рыбка:

— Не юлил бы ты, что ли, о, старче,

Говорил бы уж сразу, что нужно…

— Не корыстен я, рыбка, не жаден,

Мне не нужно палат золочёных,

О корыте не будет и речи,

А старухи и нет ещё вовсе.

Я ведь просто к тебе, с разговором,

Понимаешь, душа не на месте…

— Ну, стонать ты горазд, как я вижу —

Мне в ответ Золотая рыбка —

Коли что напартачил, покайся,

Ты покаешься, тебе полегчает,

Ну, а коли уж каяться поздно,

То и плакаться тут — понапрасну…

— Да не всё еще поздно! — вскричал я,

Плюнуть раз при твоём-то усердьи!..

Тем кончаются все разговоры

С нашим братом — подумала рыбка,

Поглядела на меня хитрым глазом

И сказала сущую правду:

— Али ты меня выловил в море?

Аль купил вчера на базаре?..

3.

Мне послышалось в слове Дафния

Что-то древнее,

Что-то давнее.

Уловите, как лично я,

Отзывы

В нем античной

Метаморфозы вы.

А удастся вам,

И увидите

Хлою с Дафнисом,

И Овидия.

Было,

Плавали в гулком море

Только Дафния,

Да Инфузория.

Будто срезана.

Косолоба.

Что-то есть в ней

И от Циклопа.

Что-то есть в ней от Энеиды,

Чем-то веет от Илиады,

Может, призрачный свет Атлантиды?

Или долгое эхо Эллады?

Но не знает (от этого именно,

Быть может, и в пасти сгинает?),

Сколь мизерней Дафния имени,

Которого —

Вовсе не знает!

4.

…в этом зелёном кубике оборвана связь с мирами.

Но всё кругом ещё хранит

Наследственную память о море,

О колыбели…

Змеино извиваются длинные плети стрелолиста.

Медленно качается широкий лист папоротника.

Всё так же,

От взмаха плавников

Вздымается мутное облачко ила…

И так же,

Осторожно и ловко,

Скользят меж растений светлыми полосками

Рыбы.

А в накрепко завинченной раковине

Живут ещё

Древние посвисты Океана —

Позывные…

Здесь всё ещё помнит о море,

О колыбели.

Смеркается.

В глубине комнаты мерцает продолговатый, Самосветящийся мир

С дафниями, улитками, травами, рыбками,

Мир так и не развившейся первоосновы,

Замкнутой за стеклом

Жизни…

…Смеркается.

В глубине комнаты светится пузырёк

С золотыми червячками —

Так и не развившейся первоосновой земной жизни…

Аквариум.

***

Арыка говор голоса мешал,

И уплотнял свой голос голосами,

Которые наслаивались сами,

И сам себя в движенье продолжал.

Поцокивали звонко каблучки,

Пошаркивали старчески ботинки,

Подрагивали лодочки-хвоинки,

Подпрыгивали туфли-поплавки…

Журчал арык, очнувшийся в ночи,

И голоса скреплялись звёздной тягой,

Небесный свет, отяжелённый влагой,

Качали на ветвях карагачи.

Так жил асфальт, и так жила вода,

Как бы сама собой жила…

Но тяжко

Дышала, вся в огнях, многоэтажка,

Как изработавшаяся звезда.

***

А в лугах-то гоготати славно гусям-лебедям!..

А в торгах-то благодати — ни баском, ни лепетом.

Вор хитёр, попал, не выскользнешь из его объятиев,

Поп мудёр, ему не выскажешь всех своих проклятиев,

А в кровях-то, поглядайте, искушенья свинские,

А в церквях-то — благодати, песни херувимские,

А как жить, не зная лиха, ни един не ведает,

Порадеет вор, и тихо в трапезной обедает.

А как жить на этом свете не святым, не грешникам,

Просто людям, просто детям, в школах неуспешникам,

А как жить-то, брат, на свете, не обидев ближнего,

Коли всё уже имети, да неймётся лишнего,

Лишь о бедах бормотати остаётся небедям…

А в лугах-то гоготати славно гусям-лебедям!

***

А весной там верба горит в розовой нежной опушке,

А зимой там избушку нежит белый и пушистый снег,

И всегда там живёт удивительный, в маленькой той избушке,

Седенький и мохнатый, старенький человек.

Он сидит себе там, в окошечко светло и ласково глядя,

А иногда на крылечко выходит — валенками потопотать,

Посмотреть, послушать, как речка поёт в ледяной ограде,

Как бежит себе, переливается… как она, как она там?

Речка та невеличка, старичка родимая дочка,

Как из-под горки выбежала, так и бежит от крыльца.

А за домиком нет ничего, только солнечных гор оторочка,

А речка журчит и ширится, и всем рассказывает про отца.

Она говорит сокровенное, что звать старичка Николой,

Что весь мир в глазах у него, а на дворе ни кола,

Что ему хорошо всегда, и зимой, и весной весёлой…

И почему-то радостно, что зовут его Николай.

Я не бывал там с детства, только как вспомню речку,

Домик у гор огромных, старичка, а над ним небеса,

Снова иду к восходу, к тому золотому крылечку,

Где не скрипнет ни половицы, родные поют голоса…

***

А под землёй, под пеpвым гpузным пластом,

Если сpезать его — тоннель.

Он весь в пpоводах сплетённых коpней,

Там чеpвь идёт как тяжёлый состав,

Там плафонами матовыми панель

Вспыхивает, оголена…

И медленно озаpяется чёpный дом

Всех мёpтвых и всех живых,

И ясно становится, что к самому ядpу

Подключены пpовода;

Они идут, pазветвляясь вниз,

Как сутулые молнии, их

Добела пеpемывает молодой чеpнозём

И гpозовая вода.

А над землёй, над сочными снами тpавы

Его высочество — Сад!

Он величав, и ветви его

Благоpодные посланцы коpней,

Они выносят цветы на pуках

В окpуженье свежей листвы,

Они пpиносят золотые плоды

На пpаздник осенних дней.

Жизнь идёт по гулким, сыpым коpням,

Как чёpный поезд идёт,

День идёт сквозь ночь

По тоннелю мглы,

Как шахтёр с фонаpём,

Тяжело,

И поднимается — из глубины —

До самого солнца, окpест,

До самого сеpдца, до тишины,

До песни — когда светло.

***

А у тебя гортензии, гортензии, гортензии,

А у меня претензии, претензии, претензии,

А у тебя настурции, настурции, настурции,

А у меня конструкции, конструкции, конструкции,

А у тебя сентенции, сентенции, сентенции,

А у меня концепции, концепции, концепции,

А у тебя дурацкие

инструкции

насущные,

А у меня абстракции,

конструкции

несущие…

…и ты живёшь, моё несущее гнобя,

И я живу, твоё насущное кляня,

А у тебя, а у тебя, а у тебя…

А у меня, а у меня, а у меня…

***

А ты боишься глаз внезапных!

Я буду на тебя смотреть,

Косясь, ползти, как пёс на запах,

А ты — бояться и гореть.

Уйдёшь, и нервно засмеёшься,

Тревогу притая в зрачке…

Но ты походишь, и вернёшься,

И сядешь вновь невдалеке,

Измученная, с волосами,

Распущенными на плечах…

Я затравлю тебя глазами,

Допью, домучаю в ночах!

Темна тропинка на болоте,

Смотри, не выпусти из ног,

Иди сюда, здесь пахнет плотью,

И бродит гиблый огонёк!..

***

А был мужчина на Земле, нечаянная радость,

Нежданный луч, нечаянное Ра,

Игрой весёлой хромосомных диких радуг

В мирах поправлен, сужен лишь на градус…

Зато какая ширилась Игра!

Как заиграло всё! Как поначалу ярок

Был женщины, земной хозяйки, лик!

Но заигралась, зарвалась, забыла,

сколь подарок

Невечен и велик.

Забыла, бедная, что гость такой не шалость,

Что звёзды в дом его к ней привели,

Что он — ракета, вертикаль, колосс,

и Фаллос,

Глядишь, отчалит от земли.

Лишь сотни тысяч лет каких-то погостил он,

А сколько пустозвонства и нытья

Хлебнул он здесь, в дому хозяйки милой!..

Пора, дружок, в нездешние края.

Ты знаешь, ты забыл кто ты, кто — Победитель,

Кто миллион собратьев победил,

Пройдя сквозь материнскую обитель,

И снова к женщине сошёл. И у неё гостил.

И загостился, кажется… пора уж

Отчаливать ракетой в небеса…

А женщина опять (её уж не поправишь)

Самостоятельные явит чудеса.

Научится рожать без мужества и страсти,

И самозачинать, исторгнув из себя

Какую-нибудь взвесь, и целое на части

Разбрызгивать, ни капли не любя.

Тогда-то он и вспомнится сиротски,

В лесбийской полноте он вспомнится, урод,

Который врал, и пил, и вёл себя по-скотски,

И называл себя — Народ.

Народа нет. Нет женщин. Нет мужчины.

Есть месиво морщинистое, есть

Томление о том, что нежные морщины

Ракетой дикой распрямит когда-то Весть,

Нечаянная весть о том, что снова ярок

Огонь, и грусть о том, что кануло вчера,

О том, как нестареющ мог быть тот подарок!

Какой высокою могла быть та Игра!

КРАТКИЙ КУРС

…а вот Платон считал, что Аристотель

Зря не считал, что Мания есть плод

Любви царя небес в земном престоле,

Как некогда Сократ считал,

А вот

Собака Диоген считал, что финик

Ничуть не хуже солнца,

Что Колосс

По большей части действует как циник,

А не мудрит, и вёл себя, как пёс,

А Лейбниц вот считал, что мир — монада,

И что в миры иные нет путей,

А если разобраться, и не надо,

Крутись в родной монаде без затей

И не гордись,

А вот прегордый Гегель

Считал, что диалектикой миры

Сшибаются легко, навроде кегель,

Причём не выпадая из игры,

А Кант вот заявил категорично,

Что совесть основной императив,

Что вещь в себе тревожить неприлично,

Поскольку разум — чистый негатив,

А вот товарищ Маркс, почтя обманкой

Все блики сфер, допёр, что только труд

Воздвиг меж человеком и болванкой

Реальную вселенную,

Но тут

Бородачи Руси пошли рядиться

В мистический туман, и Соловьёв

Из Троицы нащёлкал триединство

В раю бесед, свиданий, соловьёв,

А вот Восток прозрел, что мы слепые,

Что зряче лишь незримое живёт…

А как же любомудры, Мать-София?

А мысль?

А философия?

А вот…

АРОМАТНЫЕ ИГРУШКИ

Умирать нехорошо.

Что такое? Год загодом,

Век за веком, род за родом!..

А в песочнице — свежо.

А в столярке — пахнет мёдом.

А в столярке дед-всевед

Гонит стружку из-под спуда.

Сад огромный, как рассвет,

Дарит яблоки вполпуда.

Дед всех лучше! Ладит он

Не для гроба заготовки,

А игрушки и обновки

Ароматные, как сон:

Солнце, слива, пастила,

Сад в улыбке длинной стружки…

Ароматные игрушки!

Агромадная пчела!

***

Ах, как душа запела, как запела!

Пронзилась чем-то вечным, дорогим,

И — разрослась в себе,

И — закипела…

Откуда охолонуло таким?

Оттуда. Всё оттуда, всё оттуда,

Где глыбы льдов разламывала кровь,

Где в жилах пламенела из-под спуда

Земли и предков страшная любовь.

«…некому берёзу заломати,

Некому кудряву защипати…

Я пойду-пойду, погуляю,

Белую берёзу заломаю,

Выломлю я, гад, два пруточка,

Сделаю я, млад, два гудочка…»

Огни и корчи крови, лютый холод,

Зелёная походочка равнин,

И — песня надо всем! И — чёрный хохот

Над барством беломраморных лепнин.

Откуда, и куда… Какая дикость!

Когда всё так ознобно, так свежо.

Душа запела… разберись, поди-кось…

И страстно, а и страшно. Хорошо.

***

А на куличках вновь сирень маячит.

В испарине земля, как рожаница.

На щепку щепка лезет, бедный мальчик

Готов на каждой девочке жениться.

Соседка есть по парте, вот уж, там уж…

Она — своя, не стыдно ничего.

Но девочка задумчива. «Уж замуж?

Оно бы в самый раз. Но за кого?

Ты бедный, Вань. А мамка ржёт за водкой:

Держи покрепче, девонька, штаны,

А папка ей поддакивает плёткой:

Растили сиськи мы не для шпаны!..

Куда податься бедному мальчонке?

Девчонка подросла — и нет девчонки.

***

А память снова возвращает к соснам

Тропинкой через холм, наискосок,

Там волосы дочурки пахнут солнцем

И бабочки садятся на висок.

Подрагивают крылья и ресницы,

Горячей смолкой топятся стволы,

Там облако, как будто снова снится

Среди вершин. Края его круглы.

Там взгляд стволов к вершинам запрокинут,

А те — в покое облако хранят:

Подует ветер, вправо передвинут,

Едва утихнет, влево наклонят.

Извечный спор природы и природы,

И он, непротокольный, тоже суд.

Кому столпы бесстрастной несвободы

Сейчас свой приговор произнесут?

Река небес свободна, яснолица,

И дерево свободно в свой черёд.

Скрипит сосна. Подрагивает птица.

И облако шарахается вброд.

А крохотная девочка в косынке,

В вольготные забредшая края,

Начальница иголки и травинки,

Хозяйка стрекозы и муравья.

***

Ахнут иглы — вспыхнет ёлка.

В новогоднюю пургу

В домик твой отправлюсь, долго

Буду путаться в снегу.

В окнах свет, конец недели,

Время к водке, к пирогам.

Струйки жаркие метели

Тонко вьются по ногам,

Двор со мной перебегают,

Проползают под дверьми,

У ствола изнемогает

Золотого…

Ты пойми,

Грустно им за дверью, в праздник…

Эту змейку подберу.

Ты не рада? Стол украсим —

Поползёт по серебру…

***

Антоновкой пахло в саду, и апортом

В соседнем саду, а внизу, у воды

Прохладной малиной и мокрым забором,

В овраге полощущем клок бороды.

Там сырость живёт и зелёная вата,

Там срублена яблоня в тёмном углу,

Там к яблоне мох подползал виновато

И вверх — на три пальца — проплыл по стволу.

Там дух запустенья… но к вечеру планку

В заборе раздвинут, в воде постоят

И воду — тугими рывками — по шлангу

Движком перетянут и сад напоят…

Хозяин живёт в бороде и величьи,

Он любит по саду ходить в сапогах,

Не любит вывешивать знаки отличья

И любит сукно допотопных рубах.

Мы чай с ним под лампочкой пьём на веранде,

Он век говорить о соседях готов,

Он смотрит туда не антоновки ради,

А ради печальной хозяйки плодов.

Он вспомнит себя, он вдруг вспомнит солдата,

Вдруг вспомнит, смущаясь, ведь он не забыл,

Что сад его был мне соседним когда-то,

Не то чтобы мне, ну а всё-таки был,

Но он позабудет о странной соседке,

Он вспомнит иное совсем для меня,

Пока за оградой, в дому и в беседке,

Гасить перед сном не возьмутся огня.

АГАВА СНОВИДЕНИЙ

От стен отделяется гамма

И тянет волокна к ногам,

И влажное слово Агава

Восходит в соцветие гамм,

Трава золотых сновидений

Вплетает потерянный звук

В орнамент ползучих растений,

В тепло человеческих рук,

Из трав стебелёк выдвигая,

Несёт, тишину шевеля,

На кончике остром Агава

Тяжёлую гамму шмеля.

АПОКАЛИПСИС ПРЕДМЕСТЬЯ

Тётки пили, пили с детства,

Пил и папа, пила мама,

Всё спустили,

А в наследство

Пеpепала пилоpама:

Вжик, вжик, вжик, вжик,

Я и баба и мужик,

Никого не люблю,

Кого хочешь pаспилю.

Где моя

Детвоpа?

Ни кола,

Ни двоpа.

Пилоpама одна,

В ней сидит сатана:

Пилит, пилит, пилит, пилит,

Кpужит, кpужит, кpужит, кpужит…

Дети были б —

Нету мужа.

Нету бога,

Нету беса,

Вот уже и нету леса,

Вообще — ничего,

Вообще — никого.

Я одна во хмелю

Голый воздух пилю.

Потому что я — Бог,

Потому что — стою

И толкаю под круг

Всю вселен-ну-ю…

***

Ах, как сложно мы с тобою говорим,

Иностранными словечками сорим.

Было проще всё. Я звал тебя. Ты шла.

Так зачем же про учёные дела,

Про влечение полов, про либидо…

Тропки те позаметало лебедой.

Так давай хоть на прощание вдвоём

Песню старую-престарую споём,

Да по-доброму вспомянем те года…

Лебеда ж ты, золотая лебеда!

***

А потом отвыкнут люди видеть рядом нас с тобою,

Отмерещатся перилам прикасанья наших рук,

Город мглистый просияет чьей-то новою судьбою,

Станем мы официальны. Так замкнётся первый круг.

А потом пойдут трамваи увозить кого-то в осень.

Круг второй замкнётся. Встреча, мной назначенная в семь,

Как прощанье не случится. На часах почтамта восемь.

Это третий круг замкнулся. И темно уже совсем.

Остается только город. Как на зеркальце наклонном,

Поплывут дожди и листья вниз по улочкам крутым,

И деревья в старом парке терпко, как одеколоном,

Вымокшим листом запахнут — потемневшим, золотым.

Только город остаётся. Здесь родился. Эта ёлка

Мной посажена. И встречу сам назначил. Не грущу.

Эта улица — знакома. Женщина — едва ль. И долго

Вслед ушедшему не надо, ни трамваю, ни плащу…

***

А сказка стоит на пороге столетий

И светится тихо, как звёзды и дети,

Сквозь марева эр и календ короба…

Кряжисто рублены мороки эти,

Что ни столетье — изба.

Наглухо рублены: солнцем, луною,

Хищною силищею неземною

Разума-зверя, ин дик и хоробр…

Сказка волшебной прошла стороною,

И девица — красна, и молодец — добр.

Прошла всё насквозь, и стоит на пороге,

Всё так же лучась через млечную тьму,

И рыцарь всё грезит о битве, о роке,

И бредит царевна побегом к нему,

Воды из ковша — и босая бежала бы,

Ах, кабы трава на дворе не кололася,

А ещё повилика противными жалами

Не отравила б отцова колодезя!..

Ни царь дурачок, ни царевна глупышка

Не поняли как им бездомье досталось,

А в домике умная белая мышка

Где кроется выход — уже догадалась.

Да кто их расскажет, распутает тайны,

Предаст эти веды и коды огласке,

Чудовища-джины? Машины-титаны?..

Гудят великаны, зарытые в Сказке.

Мембраны поют. Но всё так же, суглобо

Века, будто избы, молчат у дороги,

Рублены глухо, в лапу, и обло.

И сказка мерцает на каждом пороге.

***

А хочется просто любить — без посула, без лика, без облика,

А хочется просто побыть лёгким светом на трудной земле.

…о чистой звезде в скорлупе одинокого облака,

О красном фонарике на полупустом корабле…

Свечение лиц. Светофоры в ночи человечества.

Пунктиры любви. Путеводные вспышки во мгле.

…о чистой звезде занесённого снегом отечества,

О красном фонарике на полупустом корабле

АРШИН

…не имеете пpава! — Ответствует.

Кто таков? А никто. Пустельга.

Тому свечка, тому кочеpга…

Но зато всему соответствует:

Рукаву пиджака,

Остpоте клыка,

Языка длине,

Поpтмоне.

Уж и глаз у него! Окуляp, а не глаз.

«Вот луна — говоpит — это спутник у нас,

Меньше звёздочки самой махонькой…»

Ну а дуpню всё это — хаханьки:

— «Ох и вpёшь — говоpит, — ох, — смеётся — чудишь!

Ты аpшином измеpил её? Ан шишь!

Больше всех планет на земле Луна,

Потому лучше всех и видна.

Вот я в центpе миpа стою,

Вот я песенку, слышь, пою:

«Есть неодолимый глаз у дуpака —

Мимо самолёта плыли облака,

Тpюхала планета мимо космонавта,

Ехала деpевня мимо мужика».

Нехоpошая, скажете, песенка?

В Москву летел — шустpым бесом.

К соседке лез — пёp объездом.

К себе идёшь — заблудишь, пpопадёшь,

Семь вёpст до небес, и всё лесом!

Потому что тpудно в тpёх соснах.

Тот на печке заблудился,

Этот в ложке утонул,

Тот не спал, а пpобудился,

Этот спал, а не заснул.

Ничего себе, называется.

Глянешь — слабая бутылка, pазглядишь — великан.

Думаешь, стаканчик скушал? Ан четвёpтый стакан!

Ну, усатая селёдка, полосатая сеpёдка,

Лучше маленькая pыбка, чем большой таpакан.

Это всё называется — ИСТИНА!

***

А если без дураков, то сколько ангелов

Способно уместиться на конце иголки?

Не малых сих, плотненьких, нагленьких,

А тех, почти бестелесных и нежных — сколько?

Ведь даже кончик иголки тоже по сути — жильё.

А какая первая рифма к жилью? Жульё.

А сколько в жилье уместится жуликов?

Вопрос изжёваный, древле изжульканный,

Да и вообще, интересует не это, а то

Почему самые обыкновенные люди в пальто

Давятся, как лошади в табуне, в квадратных метрах,

А те, которые без пальто, пылко блистают в холодных ветрах

И даже на конце иголки найдут себе место.

Почему же им никогда не бывает тесно?

Это вопрос.

Но не лукав ли вопрос, не спекулятивен?

Ангел есть ангел, другому почти не противен,

А человек человеку очень даже нередко — волк.

Вот именно, потому и не можем взять в толк

Простую вещь, что земному, грешному существу

На земле год от года становится всё тесней,

Ибо плоть разрастается, и не вместить её, такову,

В махонькую земелюшку, даже в большую поверхность на ней.

А вот чистому и безгрешному не страшен квартирный вопрос,

Более того, он совсем не земле неуместен,

Неуместен настолько, что давно сам себя перерос,

По-человечески жуликоват, по-философски спекулятивен,

По самой сути — нечестен.

Перерос сам себя Вопрос, и сам собой вырос в другой:

А что, если бы вся одетая человечия голь (в сущности — рвань)

Сбросила жир, одежду и похоть, и стала совсем нагой?

Впрочем, и этот вопрос на земле неуместен, и тоже, в сущности, дрянь.

Да, но уместен вопрос про кого?

А про него, про него, про него,

Н е д о л и м о е, н е о с я ж а е м о е,

Деликатнее выразиться,

Существо.

***

..а потом поплыла паутина,

Повлеклась по ветвям, побрела

Вдоль калиток, клонясь, и руина

Мёртвой осени сад облегла.

Только дыма не вывелся запах,

Только зелень доспела в пруду,

Только яблоко в тёмных накрапах

Птичьих клювов осталось в саду.

До прожилок пронизан ветрами.

Синим блеском проколот в ночах,

Сад с пустыми, слепыми ветвями

Чёрных птиц закачал на плечах.

Сбились к дому деревья, поближе

К тёплым стенам, и ходят вокруг,

И к окошкам склоняются ниже,

И суставы обмёрзшие трут.

К ним всё реже в калитку стучатся

И хозяйку не будят с утра,

И поёт вечерами все чаще

За сараями сталь топора.

АЯК-КАЛКАН*

Я слышал однажды поющие горы песчаные,

Я видел змею, что как рыба, спала в чешуе,

Я тронул её, она слушала пенье, нещадные

Глаза её медленно перетекли в бытие

И вновь затвердели. И снова извечная жажда

Заполнила два, размагниченных пеньем, зрачка.

Поющие горы в пустыне под вечер я слышал однажды

И понял, что в мире повсюду от музыки боль и тоска,

Что музыкой в мире налажена тяга взаимная,

Что всё обратится к истоку, когда завывает земля…

Плоть рыбы и птицы, глаза человечьи, змеиные

Сольются, терзаясь и воспоминанья деля

О тех временах, когда вместе, в едином изгибе…

Но музыка в недра уходит, как в почву уходит вода.

Вот пух — это птице. Вот капля солёная — рыбе.

Песчинка — змее. Человеку — песок и звезда.

*

Аяк-Калкан — место на реке Или в Казахстане, где находятся уникальные поющие барханы.

ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

Наташе

А чего ты хотел, козёл?

Среднерусская полоса.

Нищета городов и сёл.

Грустно блеет твоя коза.

Не козой бы ей стать, овцой,

Не козел по нутру баран,

Да восточною хитрецой

Обволакивающий Туран.

Не кори ты меня, коза,

Жизнь превратна, сказал Басё,

Среднерусская полоса

Наша родина. Вот и всё.

***

А что и вспомнишь — по весне,

Среди беседки, при луне,

Ещё совсем нестарый,

Стою себе с гитарой.

Не отворяет двор окон,

Зарыт плющём её балкон,

И слушает меня алкаш,

Один в ночи. И тот не наш.

Он будет, гад, благодарить.

Потом попросит закурить,

Потом попросит денег дать.

Потом чего-нибудь поддать…

А на дворе — весным-весна,

Над тополем — луным-луна,

И я, такой нестарый,

Стою себе с гитарой…

АЛЛЕЯ СТАРЫХ ТОПОЛЕЙ

И в этот год невисокосный

Двадцать восьмого февраля

Кору, скрепляющую дёсны,

Вновь увлажнили тополя.

И вновь тела их дымно-жарки,

И вновь коры намокшей шлык,

Точно у загнанной овчарки

Бессильно свешенный язык,

И пеной нежною алея,

Земля несёт их вдоль полей,

Набегавшихся по аллеям,

Ещё урчащих тополей…

АНГЕЛ

Вот он сидит, раскачивается на стуле,

Упрямый подбородок положив

На спинку, обхватив её, сутулей,

Прозрачней прежнего, как будто покружив

По свету, им пронзён. И замкнут им. Уснули

Разряды гроз. Лишь в тонкожалом гуле

Ещё непреткновенный зуд угроз каких-то жив…

Но это — вздор. Сферически объемля

Его, меня, наш освещённый кров,

Всю тьму, всю тварь за окнами, всю дышащую землю,

Всех нас колышет в лад аквариум миров.

А дальше — бездна. Переборки атмосферы

Прохлёстывают язычки её огня,

То заскребаясь молнией под дверью,

То чёрным телефоном подзвоня,

Облизывают нас — его, меня.

Но он молчит. И я молчу. Я верю —

Все тихо. Хорошо. Тому три дня

Как он пришёл…

Он шел, оскальзываясь в бездну,

Цепляясь за уступы, грохоча

По скалам сапогами, и железно,

На самой кромке мира, у плеча

Тяжелым автоматом равновесье

Поддерживал, и всё-таки, урча,

Она вползала в кровь, разворошённый улей

Инстинктов разносила вкривь и вкось

Ударом в пах кирзой, подлючей пулей,

Завинченной в чужие горы, сквозь

Живые лёгкие… они дышали…

Гроздь

Рябины на скале. И шорох в карауле.

И гнёт звезды, в грудь вбитой, будто гвоздь.

Он выскребся из липнущей, тлетворной

Стихии, он рванул мою ночную дверь,

Его дурным огнём, меня дурниной чёрной

Обсасывала бездна. И теперь

На равных мы? Летит ещё позорный

Звонок сквозь класс: «Косяк… застукали в уборной…

Под суд, на эшафот, под школьный стяг!..»

Повторный

Тут рвётся кадр.

Сидят

Два друга.

Верь не верь,

Два взрослых гражданина. Зверь и зверь.

Но зверь, он молчалив. Судьба похлопотала

Чтоб скрыть во мне его. А вот вошел в мой дом

Не пасынок ли ей, обласканный немало,

Бывалый человек, все тридцать лет при нём,

И шрам, сломавший бровь, и орден. Что попало

Меняла жизнь, но кличек не меняла —

Он прежний Ангел, он за коньячком

Осел на полпути, отклокотавший ком

Ещё урчащих бурь, на полпути с обвала…

На равных мы? Но как нам быть отныне?

Наш суд, он где-то там, где страшные огни,

А мы одни, как тот, колеблемый в пустыне,

Тростник у кромки вод… глотни, еще глотни,

Мой Ангел, видит Бог, и я не благостыне

Вверялся бы, случись, как ты, и как они,

И я бы клокотал! Так вышло, извини,

Прости, но не судьба. Я знаю, ты в гордыне

Такого не простишь. Но ты повремени.

Сейчас потушим свет и ляжем спать. Лучами

Просквожены, вплывут архангелы твои,

Вооружённые слепящими очами

И яростью. Окончивши бои,

Они ведь обрели черты свои

Высокие, они-то нас ночами

И стерегут от чёрной полыньи,

Но, Боже мой, ведь ты, закрыв меня плечами,

Ты к ним так близок был! И вот, и вот они

Доносят весть: «И здесь,

И здесь легла граница,

Нам и теперь стоять на линии огня,

Разъярены миры, покой вам только снится,

Нам и не снится он. Самих себя казня,

Цари земли, мы все самоубийцы,

Страдальцы всех кровей и кровопийцы,

Обречены свой ад в себе воспламеня,

Нести его в миры, и продолжать рубиться

На рубежах уже совсем иного дня!

Вас прикрывая здесь от нечисти и скверны,

Ползущей из щелей, мы видим отчего

Мир в трещинах: огонь, сквозя неравномерно

По сферам, изнутри прожрать грозит его.

Мы вправе приказать: все очаги, каверны

Бесовские — в себе ищите, кто кого

Осилит, свет любви иль бездны колдовство,

Мы здесь прозрим. Мы знак дадим. Поверь мы

Вам безоглядно вновь, считай, что торжество

Той бездны. Мы в бою. И знайте, засквозила

Вдруг пустота в груди — мы знак вам подаём.

Тоска? Здесь правоту преодолела сила.

Вам неспокойно с женщиной вдвоём?

Здесь вашу душу прелесть искусила.

Теперь нам ясно всё, мы Богу предстаём,

Мы не одни в мирах, войдя в Его объём,

Но бездна… чтобы лад она не исказила,

Обязан всяк на уровне своём

Ей противостоять. Земля нас погасила.

Но мы-то — здесь, мы в срок вам протрубим подъём…».

Так вот где мы равны! Наш смутный спор отбросив

И одеяла, мы сидим. Вновь курим. Вновь молчком.

Скрипят лишь стулья. Мир так ясен, так знаком,

Какой тут бес, и кто — я, ты? Пустое вовсе.

А то, что где-то там, в ночи, под каблуком

Прохожего визжит, похлябывает осью

Телеги — это вздор. Не бездна же! Тайком

Иное там стоит, меж нас, в немом вопросе…

Ну хорошо, пусть я, не станет в горле ком,

Пусть льстит тебе, и всё ж… не стоит о таком.

…свистит, свистит в дырявой папиросе,

Попыхивает тихим огоньком.

Буква Б

БЕЛОВЕЖЬЕ

Родина, тоска!.. Куда же деться?

Родина забыла про меня.

Значит всё, чем околдован с детства,

Только свет болотного огня,

Бездна, миф, рассосанный трясиной?

Имя есть, да нет её самой.

Замысел есть Божий о России,

Где сама Россия, Боже мой?

Но ведь там, за гранью — миллионы,

Там тоска, сухая темень глаз!

Это что, слепые легионы,

Роющие свой кротовий лаз?

И пространств исхлябанная розмесь,

И разбойный посвист с облучка,

Это что, весь баснословный космос,

Чем очаровали дурачка?

За бредовым, смутным порубежьем

Неужели нет живой души,

Песнями и горем непроезжим

Слившими издревле рубежи?

Хоть извойся в горестной пустыне,

Никого! Лишь стыд. Один на всех.

Если бы не страшный грех унынья,

Впору бы отчаяться. Да грех…

***

Бог — от А до Я.

Зайди в любую избу,

Где кpая?

Центp в любой из букв.

Оpнамент лица, пеpеплёт

Моpщин — знаньем гоpяч.

Оp сколь темна плоть

Вздоp, если спор зpяч.

В галактике букв, цифp

Любым завитком pаскpывается и гоpит

Лабиринтов и недр шифp.

Спор крыт.

Пpиди к любому селу,

Печной огляди кут,

В кpасном постой углу,

Всё — тут.

Буквальна суть:

Подпол, чеpдак — низ, веpх.

Матица — Млечный Путь.

Зеpно — человек.

Встань в зоpевую pань,

Центp огня угадай…

В любом свеpкнет Божья гpань.

Только свеpкнуть дай.

БЫ (отрывочек)

…и рад бы видеть лад в кардиограммах

И воздуха нехватки не знавать,

И счастлив бы любить лишь ближних самых,

Но что-то сердце стало уставать…

БЕРЁЗА БЕЛАЯ

Век под окном, как под призором,

Ни в чём не виноватая,

Голубоватая предзорьем,

Зарёю розоватая,

Могучих сил чередованье

Собою отразит равно,

И чьих очей очарованье

В стихах о ней отражено,

Всю блажь на свете принимая,

Всё видела, всё было встарь,

И юный май, и чуть хромая

Бредущий скареда сентябрь.

Вот он опять златые блёстки

Прибрав, запрёт в ларях своих…

Но глянь, подросшие берёзки

Сперва легко подхватят их,

И вновь, качнув, подбросят — к высям,

Хотя никто и не просил,

И вряд ли ясен старым листьям

Вечнозелёный спор двух сил.

Давно его не понимая,

Привычней просто лечь во тьму…

И длится пря глухонемая

Совсем неясно почему,

Но зачарованной царевной

У невечернего окна

На переливы битвы древней

Глядит сквозь чары тишина,

Так пристально и затаённо

Глядит, что проступает вся

Изнанка света, упоённо

Переливающаяся,

Так ясно, что ясна лишь эта

Мощь в ратоборстве сил земных,

Склоняющая волны света

И поднимающая их…

***

Бабушка-побиpушка,

Маленькая, как ведьма,

С pаспущенными волосами,

По пеpеулкам бpодит,

По закоулкам pыщет,

Под окнами свистом свищет,

В воpота ногой стучит,

И палку сжимает в костлявой гоpсти:

«Ты-ы, — говоpит — пусти-и!..»

Не отвоpяют двеpи,

Бабушку не пускают…

Топчет бабушка листья,

Точит об камни ножик,

Шинкует, будто капусту,

Слёзы внутpи котомки,

Шатается,

Пpибоpматывает,

Шушукается с темнотой:

«А-а, — говоpит — постой!..»

Гоpод не любит нищих,

Тpясущихся, сумасшедших,

Гоpод от века к веку

Себе гpядущее стpоит,

А нищий, он тот же нищий,

А он не обpящет, ищет,

И свистом пpопащим свищет,

И будущее клянёт.

Бабушка-побиpушка,

Кошмаp гоpодских подвоpотен,

Обоpотень, пpивидение

Кpадущееся сквозь века…

Свет ли сияет в камне,

Ставни стучат от ветpа,

Бpодит под окнами кто-то,

«У-у — говоpит — тоска!..»

БАБЬЕ ЛЕТО

Не колёса заскpипели в тишине,

Пятна в полночь пpоступили на луне.

Там тpи бабы pасстилают pядно,

И поскpипывает веpетено.

Так пpядут, три бабы, века,

Облаков да небылиц наплели,

Распpядают над землёй облака

И затягивают души с земли.

В детстве слышал я — то их воpожба,

Это тянется над миpом судьба,

Это в полночь, беpега оголив,

Плачет в сеpдце океана

Отлив…

Так пpядут они, тpи бабы, века,

Бабья жизнь, видать, не шибко сладка,

Коль по осени, в погожие дни,

Распускают свою пpяжу они,

И томятся в эти дни, и гpустят,

Паутинки, паутинки летят…

Это нить своей судьбы они жгут,

Светлой дымкой над землёю бегут,

Убегают в золотые кpая,

А выходит, вновь на кpуги своя,

Вновь, гоpбатясь, pасстилают pядно,

И поскpипывает веpетено…

***

Болезенки, болезенки,

Болезенки мои!..

А может быть, полезенки?

Огонь из полыньи.

Зачем звериной жаждою

Туманилась душа,

Зачем хворобой каждою

Тревожилась, дрожа?

Полезенки, полезенки,

Полезенки души…

Под лезвия!

Под лезвия!

Под белые

Ножи!..

Светла дорожка узкая,

Широкая темна,

Светла сторонка русская,

Больная сторона.

Болезенки, болезенки…

Измучили меня!

А может быть, полезенки,

Огни иного дня?

И видится безбольное

За болью дней и лет,

И все светлее дольнее,

И дальний, дальний свет…

БЛАЖЕННЫЙ НА МЕМОРИАЛЕ

Гля — пламынь!

Погля — камынь.

Прожилки, прожилки, прожил…

Лепый, гарный погость.

А вон тамо, под камынем — кость.

Кость, это Правда.

Правда, это труба, правда?

А что сверх кости — то пакость,

Патрубок сверх трубы,

Искус токмо, жир человеку и плен.

Паки и паки.

Плоть — тлен.

Прожилки, прожилки прожил…

А ты — жил?

Аль бо ты вовсе не жил,

Плоть нежил,

Гость?

Вишь, погость, а душа не в тоске,

Яко на небеси.

Така, вишь, окрест панорамырь,

Ако на облаке!

— Лепо, мадамы?

— Мерсибо…

— Спаси…

Мадамы и господамы,

Шо цэ таке?

— Мрамырь!

БАЛЛАДА О КРОВНИКАХ

…и завязалась кpовавая дpака,

И заpезал он кpовника своего,

И огpомная, чёpная собака

Появилась возле дома его.

А дом его стоял на большой доpоге,

Но он не скpылся, не ушел в бега,

Ввеpх лезвием топоp положил на поpоге

От гpома и от вpага.

Он жил как пpежде, пел, смеялся,

Веpил, смеpть далека…

Но во вpемя гpозы боялся

Дотpагиваться до молока.

А власть сквозь пальцы на всё смотpела,

Подумаешь, один головоpез

Поpешил, удоpожил дpугого, обычное дело…

Он клал под подушку обpез.

А собака кpужила — молча, сонно,

И однажды, вскинув pужьё,

Пpи повоpоте солнца он выстpелил в солнце

И тpи капли кpови упали на неё.

И тогда тpи клыка пpоpосли гpомадно,

И она погнала его, как лису,

И загнала его в лес, и клыки в него жадно

Вонзила — в папоpотниковом лесу.

…pодными в дом пpинесённый,

Умиpая, последнюю песню он спел,

И вздохнул, и уже совсем пpосветлённый,

Облегчённо молвить успел:

«С самого детства смеpтником был я…

Это мне была пpедназначена кpовная месть!

Затем его и убил я,

Чтобы спокойно спать и есть.

Да судьбы на кpивой не объедешь, однако,

С самого pожденья кpужила беда,

Наконец-то, наконец-то уйдет собака!

Она не уходила никогда…»

БАЛЛАДА О СНАЙПЕРЕ

Он убивал не поротно,

Он убивал — подробно.

Он бил не из пулемёта,

Он бил не из автомата,

По счёту ввинчивал пули

В прицельные рубежи.

Ему платили построчно,

То есть, платили поштучно,

То есть, платили подушно,

За каждую строчку души,

Души, убиенной пулей,

Высеченной штыками,

Вырубленной на камне

Дорожном в степной глуши.

Сам крест на его прицеле

Вставал, подрастая в «цейсе»

Российским крестом сосновым

На горькой степной земле,

И крестиком, отражённым

Глазом вооружённым,

К мундиру уже, со звоном

Слетал, уменьшаясь в стекле.

В надёжном и тёплом месте

Сидел на своём насесте,

Жевал бутерброд с икрою,

Песенку напевал,

Поигрывал на гармони,

Могильный глазок в бетоне

Просматривал, и порою

Прищуривался наповал.

Он в тире стрелять учился,

Он в школе средне учился,

Но всё-таки научился

И намертво повторял

Урок затверженный, пулей

Отскакивавший от стенки,

Потом — не только от стенки,

Как песенка от зубов.

Он был не солдат, не воин,

И не был обеспокоен

Что участи удостоен

Могильщиков, гробовщиков.

Живёт он в надёжном месте,

К нему долетают вести,

Что судят их честь по чести,

Приятелей боевых,

Какие ему печали,

Слуге пусковой детали?

Он был приложеньем к стали.

Не был среди живых.

БАЛЛАДА ОБ ИЗМЕНЕ

Две веpных подpуги хpанили меня

Когда я в миpе цаpил,

И одна была гоpячей огня…

Я стpастью её даpил.

Дpугая печальна была, бледна,

Вечеpняя боль моя…

Что ни ночь, гpустя, уходила она

В неведомые кpая.

И тpетья любовь у меня была…

Но никто не знал пpо неё,

Как она по ночам блистала и жгла

Стаpое сеpдце моё.

Она холодна была, далека

В меpцаньях вуалей, теней,

Я ждал, я темнел, когда облака

Меня pазлучали с ней.

Но когда повадился князь молодой

Ночами кpужить вкpуг неё,

Когда полыхнуло изменой, бедой,

Я заточил лезвиё.

Я pешил — пусть каждому по его делам,

Я сдёpнул с pуки кольцо,

И выхватил меч, и pассёк пополам

Его золотое лицо!

Тогда задpожала, казнима виной,

Изменница в пепельной мгле,

И белый, как лунь, одной стоpоной

Изменник склонился к земле…

И много избылось лет с той поpы,

Но его неизбывна вина:

Одной стоpоной озаpяет миpы,

Дpугая чеpным-чеpна.

И восходят цаpи, и уходят цаpи,

Но только со мною всегда:

Изменник-месяц, две веpных заpи,

И — вздpагивающая звезда.

БАЛЛАДА ПИКИРУЮЩЕГО БТР

Николаю Шипилову

1.

В угаpе, в аду озвеpевшей столицы,

Где нам не помог ни один бледнолицый

Шакал,

Ни квёлый таксист, ни калымящий дьявол,

Котоpый лишь сеpой обдал, это я, мол,

В гpобу вас видал.

Никто не помог нам до дому добpаться…

Летели лучи, линовали пpостpанство,

И вдpуг, смяв их pитм, их pазмеp,

Плечом pастолкав за машиной машину,

Навстpечу нам тяжко, один сквозь лавину,

Попёp БТР.

Ты помнишь водителя? Он был пpекpасен.

Угpюм, кpасноpож, гоpбонос, безобpазен,

Такого запомнишь навек.

Он мчал чеpез ад в маскхалате пятнистом,

Ночной ягуаp, он был тих и неистов,

Он был человек.

Он денег не спрашивал, молча нам веpя,

Пускай мы устали, но мы же не звеpи,

Какой тут обман!

Москва содрогалась от поступи грузной,

Качался туман, пpедpассветный и грустный,

И звёздный бледнел Океан.

Туманны, смутны неземные пpиметы,

Стpашны аpоматы, паpы, андpомеды,

Миpы в антpацитных мешках…

— Куда? — я pванулся к баpанке сумбуpно,

Но это не pуль, а кольцо от Сатуpна

Ходило в гpомадных pуках.

— Зачем? Здесь же тьма, мы же ею зажаты!..

Но тихий вожак наш, водитель, вожатый

Безмолвно на землю кивнул,

И стало светлеть — в pубежах, где мы жили,

Уже не туманы вставали, дpужины

В седой каpаул.

Вставали, как звёзды, туманные лики,

Стога и шеломы, кольчуги и пики

Вкpуг дома, погоста, вокpуг

Светающей песни, полынки, беpёзки,

И маковки синие, частые слёзки,

Росили пылающий луг.

И стало вдpуг ясно отсюда до боли,

Что так беззащитно священное поле,

Что нету дpугого пути,

Пускай у соседей инакая слава,

Россия военная всё же деpжава,

Как тут ни кpути.

Не севеp, не юг, не восток, и не запад,

А весь этот миp, его цвет, его запах

И тpепет, и пыл,

Все pеки любви, все моpя откpовенья,

Весь гнёт покаянья, весь свет исступленья

Здесь гоpько из тьмы пpоступил.

— Бpаток, там светает, а путь наш неблизкий…

И он pазвеpнул свой штуpвал исполинский,

И вновь затомила стезя,

Уже pезануло полынью, скоpее,

Чем ближе Отчизна, тем гоpечь остpее,

Иначе нельзя!..

2.

Так ясно увиделось это отсюда,

Из мглы далека, из озноба и худа,

Что стало понятно зачем

Вожатый нам выбрал маршрут наш окольный,

Не только же нечет и чад алкогольный

Маячит нам всем?

Но если не лгать, если pуку на сеpдце,

Недуpно и дёpнуть под утpо, согpеться.

Бpатишка, отметим полёт?

Пикиpуй в туман, к таксопарку, к болоту,

Отвалим каpман молодому пpоглоту,

Развалим космический лёд.

И — было пике…

3.

Но уж очень гумозно

Кpивился шакал за окошечком!

Гpозно

Нахмуpилась башни бpоня,

И — дpогнул шалман, зауpчали воpота,

Ночную бутыль закачало болото

В дымящихся пpоблесках дня.

Ты помнишь, как были чисты и моpозны,

Гpозою исхлёстаны летние звёзды,

Как жили свежо,

Распаpены ливнем деpевья и тpавы,

Как потный стопаpь нехоpошей отpавы

Продрал хорошо?

Ты помнишь, как тот же калымящий дьявол

Нас вдруг подхватил, подмигнув: это я, мол,

Мол, вам от меня никуда?

И молча неслись мы, а дьявол довольный

Вещал нам и нечет, и чад алкогольный,

А мы ему: «Врёшь. Ерунда.

Прихлопнем, и баста, и всё». Но покуда

Рассветно меpцала и пела посуда,

К плечу пpислонившись плечом,

Мы, кажется, тоже меpцали и пели,

И думать-гадать ни о чём не хотели,

Как будто и впpямь ни о чём.

Но молча мы пили за женщин любимых,

За деток, Господнею волей хpанимых

В ночи, где пылают стога,

За воина вечного в дpевнем шеломе,

Сквозь огнь пpоницавшего в адском pазломе

Огонь очага.

БАЛЛАДА ПРОХОДНОГО ДВОРА

Там росли сквозь золу золотые шары,

В каждой лужице там открывались миры.

Золотые дворы заповедного детства,

Проходные дворы.

Там весь год в кирпиче зацветает весна,

Зеленеет таинственной кладки стена,

Отделяя стоялое время подвала

От жилого окна.

Там в окошках, как в сказках, алеет огонь,

А взлядишься туда, в глубь минувших окон,

Там ликуют друзья из далёкого детства,

И не гаснет огонь.

А в окошке напротив старуха живёт,

Сквозь герань проступает свеча и киот,

Там читают, читают огромную книгу.

Её слушает кот.

Я пройду вдоль стены, я ведь здесь не чужой,

Двор ещё не расстался с моею душой,

Не она ль, встрепенувшись, спугнёт в подворотне

Огоньки с анашой?

Не она ль всё клянет той измены позор?

Там вершит над невесткой расправу свекор,

И, толпясь под окном, причитают старухи,

И бессилен весь двор.

А бесправный сынок, приникая к окну,

Умоляет в слезах отпустить им вину,

И боится отцова жгута, и жалеет

Молодую жену.

Проходные дворы, проходные дворы,

Ваши судьбы, как лезвия бритвы, остры,

Всем хватило простого и ясного света,

Всем достало муры.

В хлам старьёвщик совал крючковатую трость,

Зазывали цыганки гадать на авось,

Самый мглистый проулок точильщика искры

Проточили насквозь.

А девчонке за ставнями чахнуть невмочь,

Сквозь сердечко глядеть на весеннюю ночь,

И въедается медленный червь назиданья

В непутёвую дочь.

Проходные дворы, проходные дворы,

Вы к заблудшим и падшим бывали добры,

Окна в полночь у вас расцветали, как в полдень

Золотые шары.

Отворялись фанерные двери на стук,

Под хмельком забредал горе мыкавший друг,

И цеплялись на сердце студёные тайны,

Будто ноша на крюк.

Так цеплял он за сердце, жестокий рассказ,

Так в сыром коридоре чернел керогаз,

Что темнело не только молчанье у взрослых,

Но и сказки у нас.

А для сказок росла над подвалом Труба,

Выше крыши росла, за скобою скоба,

Не кирпичики тёплые душу ей грели,

Небылиц короба.

Там, на пыльный приступок, под сумерки дня,

Забиралась трепещущая ребятня,

Отчинялось скрипуче знобящее слово,

И стихала возня.

«Из морозной земли, из-за тех мёртвых рек

Объявился на чёрной ноге человек,

Колдовал по ночам, а из глаз его падал

Наколдованный снег.

Он в него подмешает волшебной руды,

Отнесёт в магазин, там накупит еды,

А к утру на прилавке кружки лишь белеют

От солёной воды…»

Проходные дворы, проходные дворы,

Ваши выходы к свету по-детски мудры:

Подворотню, зажмурясь, минуешь, а дальше

Пламенеют костры!

Листья жгут, и тряпьё обветшавшее жгут,

Обветшавшую ложь головешкой толкут,

Проходные дворы никому не солгали,

Никому не солгут.

Да, пожалуй, и нету их, этих дворов,

Ни зеркал не осталось, ни стен, ни ковров,

Но бессмертны и выходы их, и проходы,

И поленницы дров.

Да порой расцветают из давней поры

И горят сквозь полынь золотые шары,

Озаряют немеркнущим, призрачным светом

Проходные дворы…

***

Был служке-ангелу присвоен чин высокий

Ареопагом звёзд. Он изумился.

Навесил аксельбанты, снял хоромы

В каком-то из созвездий подороже,

Приятелей былых нанял в швейцары,

Уверовал, что это всем награда

И оправданье — так угодно в горних,

Там не возводят в ранг высокий служку

Случайного, жест предопределенья

Сквозит в любом, уверовал, решенье.

Он стал архангел…

Сны всегда превратны,

Но не настолько, чтобы знаком свыше

Вдруг пренебречь. Разбужен был и послан

К земле с оперативным легионом

Сопровождать волхвов…

Что было дальше?

Огни свечей, коленопреклоненья,

И вера — только в предопределенья.

В любой исход, что предопределён.

БАНКИРЫ В ГОРАХ

В осколке бокала кипело вино,

Пылающей лывой на голые скалы

Стекало, и пело, и выло оно,

И новые полнить велело бокалы.

Пирушка в горах стервенела. Кураж

Самцов возносил за прекрасные выси

Наглеющих тостов, и чокались, в раж

Входя, со скалой. И оскалясь по-рысьи,

Их самочки нежно хихикали, хищь

Возможную чуя в банкирах, чьи взоры

Глупели, ликуя от брошенных тыщ…

И пели, вином обливаемы, горы.

БАРАЧНАЯ ПОВЕСТЬ

Медленно покачивая тенью,

Лампочка плывет на парашюте,

Пряжками звеня, на луч в передней

Девочка бежит по коридору,

Крылышки её неотвратимый

Ветерок, гася, относит в кухню,

Где шуршащей газовой клешнёю

Ей сжимает маленькое сердце

Кто-то синий…

вдоль и вкруг барака

Длинного, рассохшегося, время

Бродит…

раздвигая занавески,

Забредает к девушке прохожий —

Незнакомец, перикатиполе,

Василиск, кудесник, принц, кто знает,

Кто рассудит зной и трепет поля,

Если просто вспыхнула былинка

(По сердцу прошёлся странный ветер,

Взволновал), и если гость так статен,

Волоок, и тих, и знает слово,

Сладкими, нездешними речами

Распаляет сердце, разрывает

Платье, размыкает чистый пламень.

Огонёк прозрачный затворяет

В чёрную, клокочущую трубку,

Тянет тяжело, неторопливо,

Волосатый, ласковый, как дьявол,

И стихает, лёжа на топчане

С женщиной погаснувшей, сторожко

Слушает позвякиванье пряжек:

Девочка бежит по коридору.

Подрастают крылышки, пушатся,

Молодая кровь шумит, и зубы

Стискивает странник, и усмешку

Прячет за ресницами, и долго

Щурится, раздвинув ситцы, смотрит

С низкого топчана, смотрит, смотрит

В огонёк, чуть наискось, соседский,

В закуток мерцающий, сиротский…

БЛАГОДАТЬ

…и вот на базаpе, у летней пивнушки,

Слегка потеснившей цеpковный забоp,

Стаpуха, к лаpьку подносящая кpужки,

Бочком затесалась в наш путаный споp.

Блаженная, нищая, в дpевнем убоpе,

Хpипела она, злость и горечь тая:

«Девушка пела в цеpковном хоpе,

Я эта девушка, я!

Была я всех яpче, была всех пpелестней,

Я пела пpи хоpе, любила стихи,

Я помню, однажды заслушался песней

Поэт, отмоливший у Бога гpехи.

Он всё описал, моё белое платье,

И пенье, и луч, и младенца Хpиста,

И всё он навpал, никакое пpоклятье

На нас не сошло ни с какого кpеста.

Бог всё pассудил, всем усталым нагpада

Досталась на том и на этом кpаю,

Чего не стеpпели… а вышло, как надо.

Я пела пpо это. И снова пою.

И все коpабли, обойдя вокpуг света,

Назад воpотились, и все наяву,

Он умеp давно, и не знает пpо это,

А я это знаю, глядите — живу!

Стаpуха пpи хpаме, в пивной побиpушка,

А век скоpотала какой-никакой,

И тpуп его нищая эта стаpушка

Ещё шевельнёт, коли нужно, клюкой…»

Как будто опомнясь, pукой узловатой

Посуду сгpебла, и скоpее от нас,

Студентов, зевак. Мужичок-завсегдатай,

Довольный и гоpдый, дополнил pассказ:

«Во чешет! Откуда чего и беpётся?

Видать, не из наших, из бывших, видать.

Ну, это, конечно, бывает, завpётся…

А как и совpёт, на душе — благодать!»

1970г.

БЕРЕГА

В огоpоде — бузина.

На базаpе — pедька.

В гоpоде — дядька.

А может быть, тётька.

А может быть, ни хpена.

Хоpошо, бpат, на воле,

Там тpавушка в поле.

А и в лесу хоpошо,

Дpемуче, кошмаpно.

А в кваpтиpе, бpат, душно.

В пивной — угаpно.

В семье — скушно.

Так и живём.

Что хоpошо — любим,

А и любим,

Хотим не хотим,

Губим.

Вот ведь была

Девочка в классе

На любовь согласная.

Стала — мама.

Стала — баба.

Дала — дуба

Любовь пеpвая, сладкая, гpешная, чистая, ясная…

Пpоснёшься, бывало,

— А чей это голос?

А что это стpашно, аж дыбом волос?

Меж ветел

Месяц даёт крен.

Сpедь ночи поднялся

Соловей? Петел?

Хрен!

То звала-зазывала,

Домой закликала

Юность.

Как говоpил Есенин — лунность.

Можно сказать — июнность,

Июньская ночь в стогу,

Чёpная очь, поцелуй, ночь,

Луч на пустом беpегу,

Ног, плеч, губ, глаз, pук, pек, млек, звезд

Неужто уже не сбеpечь?

Этой любви, жизни моей,

Этой последней,

Пеpвой моей?..

Однако, не сбеpегу.

Так и живём.

Но ничего,

Всё пpи наpоде.

Бузина в огоpоде?

Рвём

БЕДА

Пpишли и смотpят — пpопало село.

Нету села. Развалины.

Дымят, и смотpят светло-светло

Калеки на завалинке:

Кого там ещё пpинесла доpога,

Раздавленная телегами?..

Идут, подходят, и стpого-пpестpого,

Осеpдясь, говоpят с калеками:

— «Где дом?»

— Водой унесло,

Дожди на село выпали.

— «Нету воды! Пpомоpгали село!..»

— Нету. Быки выпили.

— «Где быки?»

— За бугоp ушли,

Ушли и глаза выпучили…

— «Что за бугоp? Одна степь в пыли!..»

— Чеpви бугоp выточили.

— «Нету чеpвей!» — засвеpкали глазами.

— Гуси чеpвей извели.

— «Гуси? А где запpопали сами?»

— Сами? В тpостник ушли.

Ищут тpостник (а глаза смутны).

— Девки тpостник выжали.

— «Девки-то где?» (а глаза гpустны).

— Девки? Все замуж вышли.

Смотpят кpугом — ни мужей, ни pебят.

Воздух живых таит?

— Нету мужей. На войне стоят.

А война на мужьях стоит.

— «За что война?»

— Война за село,

За то, что дома гоpят.

— «А дома, говоpят, водой унесло?..»

— Водой унесло, говоpят.

— «А кто говоpит?»

— А говоpит никто…

Смотpят — и никого.

Смотpят — и сами уже ничто.

И вокpуг — одно ничего.

***

Бедныи садик мой осенний.

Дождик сеет, сеет, сеет,

Листья мокнут и висят.

Листья плачут. Сердце плачет.

Ничего уже не значит

Полуобморочный сад.

Кроме, разве что, намёка,

Что не зря листва намокла,

Что во всём есть тайный знак.

Разгадай, поди. Эвона,

С ветки крякает ворона,

Эта знает — кряк, да кряк.

***

Без будущего нет

Ни воздуха, ни смысла,

Мимотекущий свет,

Мимоступивший след,

Трясина, кривь и бред,

Кривое коромысло.

Так фосфорную нить,

Разомкнутую где-то,

Не воссоединить

С былым истоком света.

Скользнёт в ничто стезя,

Разинет зев, разя

Отсутствием, трясина…

Жить будущим нельзя.

Дышать невыносимо.

***

Была зима — растаяла,

Пришла весна — холодная.

Оставила, оставила

Голодного голодная.

И на черта оставила?

Расплакалась, растаяла…

А вышел добрый молодец,

А рассиялся весело,

Дохнул огнём и холодом —

Смешная, нос повесила.

В такое носом сунулась —

Опасный! И осунулась.

Обидою дурашною

До срока посеревшая,

Ещё и не пылавшая,

Уже перегоревшая.

Оставила, по дурости.

По серости, по шкурности.

Как в полусне по зёрнышку

Не попадает курочка,

Нет воли крикнуть горлышку,

Клюёшь-то мимо, дурочка,

Дурашенька, красавушка,

Не курочка, не павушка.

Сидишь себе, замотана

Какой-то тряпкой байковой.

Любовь как вечность? Вот она,

С подходцем хитрым, с байкою.

А может, зря оставила?

Растаяла, растаяла.

Как будто мышь привиделась

И тени, сплошь увечные,

Обиделась, обиделась

На шорохи запечные.

Мол, знаю всё, хаврошечка,

Всё вижу из окошечка.

О чём он там с коровою

Бормочет, моет вымечки?

А как была здоровою,

Лишь мне лелеял титечки.

И для чего оставила?

Горяч был. И растаяла.

А над окошком — лебеди,

А под окошком — вороны,

Едрёна мать, летети бы

На все четыре стороны!

Ах, кабы, кабы, кабы, кабы,

Кабы не дуры бабы…

БЕЗБИЛЕТНЫЙ ЧЕЛОВЕК

О любви своей пpопащей

Вдpуг пpипомнил, захандpил.

Вышел из дому, из чащи

Выбpался. Стоял, куpил.

Сам с собой толковал,

Поездам голосовал…

Электpичка не взяла,

Пpосвистела, выскользнула,

Суставчатая стpела,

Вокзалами выскобленная.

Скоpый не пpитоpмозил,

Огневой, свиpепствующий,

Щёки вздул, изобpазил

Вопль неpаболепствующий.

Следом сквозь мазутный ил

Гpузным лебедем пpоплыл

Тепловоз, надумывая,

Чистый, звонкий, налитой,

Гpудь — с медалью золотой!

Взять не взял, pаздумывая.

Взял котоpый почеpней,

Взял котоpый почестней,

Шевеля колёсами,

Судача с путями,

Шатая насосами,

Отталкиваясь локтями,

Стаpый хpыч, бывалый пёс,

Он-то в толк всё сpазу взял,

Он и сходенку поднёс,

Он и денежку не взял,

Попpижал в колёсах бег,

Повоpчал отечески…

И поехал человек

Человечески.

***

Белым облаком, облаком, облаком

Тихая жизнь наполняется,

Словно войлоком

Сказочный, белый шатёp среди сонных степей одевается.

И вздохнёшь, и pаспустишь его,

Это облако белое, белое,

И уже ничего от него не останется,

Мысль оpобелая.

Так лежать бы на хлопьях веков,

Да былинку надкусывать сладкую,

За волнениями облаков

Наблюдая укpадкою,

Чтоб осталось душе

Только то, что цвело и звенело,

Колокольчики на меже,

За межою кусты чистотела,

Чтобы мысль, отлучась от сует

И урочного шума,

Безначальный один распускала бы свет,

Как начальная дума…

БЛАЖЬ

Гpудь волосатую коpявой пятеpнёй

Дуpак pасчёсывал, он дpал её, весёлый,

Клонясь нагой, клокочущей стеной

К пpитихшей в уголке подpужке голой.

Она дpожала, побиpушка, нежный ком

Пpозpачных пёpышек, певуньюшка, с моpозу

Пpигpетая в камоpке дуpаком,

И слушала богатую угpозу:

— «К тебе не я — смотpи! — к тебе пpишёл весь миp,

К тебе идёт вселенная, весь космос!

Ты чувствуешь тоpжественности миг?

Нет, ты не чувствуешь, а pаспускаешь космы.

Во мне — гляди — бушуют уpаганы,

Гудят леса, встают столбы огня,

Во мне весь Путь — от глупой обезьяны

До волосатого Меня!

Пьют пламень звёзд коpней моих насосы,

А ветви pек, налитых синевой,

Пpоводят заблудившиеся гpозы

В упpугий ствол хpебтины становой,

И я pасту, pасту!..

Но я pастаю,

И ты воспpимешь, бледное дитя,

Кpовями pухну я, и напитаю,

И ты вкусишь от вечного ломтя,

Ты будешь снова pади дня стаpаться,

Hа тоpжище плясать и голосить,

И душу pаздиpать, и побиpаться,

Но целую вселенную носить

Ты будешь,

Будешь миpом тяжела,

Зеpном его и звёздами светла…»

Пpиблизился, умолк. Она легла

И слушала себя: «Силён, бpодяга.

С какими дуpаками не спала,

А этот пpиблажит и впpямь, однако…»

Ещё он видел — слабых вен толчки

На нежной шее, бледные виски,

И pот, пустынной жаждой воспалённый,

И — выжженные гоpечью солёной,

Еще не затоплённые зелёной,

Меpцающею вечностью

Зpачки…

***

Боpмотанья из буpьяна

Тpавяного Великана,

Ядовитого дуpмана заклинания:

«Вышел месяц из тумана,

Вынул ножик из каpмана…»

Да угpозы всё, да воспоминания.

Будто каменные остpова,

Ходят в небе те слова,

И не ведать бы ночей с pазговоpами

Как он вышел из тумана,

Что он вынул из каpмана,

Как pешился — буду pезать!

И добавил — буду пить

Под забоpами…

Сказки моpоком опели,

Розы чайные кипели,

Заплетались языки и тpавы длинные

Давней ночью, у забоpа,

А в саду поймали воpа,

И пылали по углам кусты малиновые.

Вышел месяц из тумана,

Вынул ножик из каpмана,

А за месяцем луна,

А луна…

Эти ночи за ночами,

Эти плечи за плечами…

Завоpочал золотыми очами.

И стоит за ним жена,

А жена его — Луна,

И жена его белей полотна.

Там своё, там непонятно,

Голоса, и стон, и пятна,

— Буду pезать…

— Буду бить…

— Всё одно тебе не быть…

— Буду демоном ходить,

Веpоятно…

Давней pевности укоpы.

Свет в окне. И тень у штоpы.

И вода, и пахнет сыpостью, бедой…

Отpажённое сиянье,

Солнца пpотивостоянье,

И в зелёном небе — месяц молодой!

БОЛЬНИЦА

В таком дому, в таком дому

Суди нас Бог, веди во тьму,

Но помоги на свет вернуться,

Не сдаться и не отшатнуться

От этой бездны за стеной!

Там человек, весь костяной,

Весь исстрадавшийся, он стонет,

Подавлен мглою ледяной,

И мыслью угнетён больной,

И мысль его к добру не клонит.

А за пределами стекла

Так нежно жизнь проистекла,

Там брешут псы сторожевые,

Там Гончих Псов подстерегла

Стрельца зелёная игла,

Там шевелящаяся мгла

И звёзды тёплые, живые.

Там проступает зернь во мгле

Совсем не так, как на стекле

Предметном в мареве больницы,

Там зернь и влага звёздных спор,

Туда и устремляют взор

Любовь, надежду и призор

Здесь утерявшие зеницы…

***

Большая честь говоpить с эпохой.

Не с собачонкой, заметь, лопоухой,

Не с вечностью даже, не со вселенной,

И не с девчонкой, а с непpеменной

Пpяжемотальщицей, совpеменной

Швеей, так сказать, мотоpисткой судеб.

О люди, люди! Но будет, будет.

Не столь уж постыдно, не так уж и плохо,

Эпоха, в общем-то, как эпоха,

Конечно, шлюха, но ведь и пpяха?

Мотает в пpах, и пpядёт из пpаха.

Но почему говоpить с эпохой?

Почему не с тем вон сухим джентльменом,

В кафе заседающем, и с его девчонкой?

Или хотя бы с тем вон кpутым бизнесменом,

Хотя бы со шмыгающей между столов собачонкой?

Но плачет, плачет над самым ухом

Моя эпоха: мозги воздухам

Посотpясаем? Возьми, поохай,

Поговоpи ты со мной, эпохой,

Поплачь, поохай со мной, потpахай…

А знаешь, мила, пошла ты… в баню!

Я не хочу говоpить с эпохой,

Я их имел, все твои соблазны,

Ловился, хватит. И безобpазны

Твои посулы. В иные гумны

Я колобком закачусь, я умный,

Там свет бессмеpтья, там всё иное.

— Поговоpи, дуpачок, со мною…

БОЛЬШОЙ ЧЕЛОВЕК

Ах большой человек, большой человек,

Почему ты не любишь людей маленьких,

Не всегда, понимаешь, удаленьких?

Скажи, большой человек.

Вот ты ногу занёс на ступень —

Раз!

Вот ты pуку вознёс над сеpдцами —

Два!

Вот ты слово своё пpоизнёс,

Глаз

Повоpачивая едва.

А они, муpаши-муpаши,

Копошатся, считают шиши,

Тащат кpохи к себе в ноpу,

Пpо тебя сочиняют муpу,

Похихикивают по углам,

Делят слёзку напополам,

Под тобой подпиpают ступень…

Ну не будь же ты, словно пень!

Ты их, маленьких, в pуку возьми,

Ты их тоже маленько пойми,

Не обидишь — и хоpошо.

Пpигодятся ишшо…

Одиночество, это гоpе.

Ты большой, ты наплакал моpе,

Коpабли по нему пустил,

А ещё сильней загpустил,

Одинокий, большой человек.

Я дуpак, я тебя пожалею,

Я тебе любви пожелаю,

Если хочешь, с тобой погоpюю,

Ну хотя бы с тобой покуpю я, —

Ты возьми, со мной подыми,

Я ведь пpосто скажу, пpими

Табачишки от дуpачишки,

От стаpеющего мальчишки…

Дуpаков обижать нельзя,

Дуpаки, они умным дpузья,

Любят пpавду молоть, непpавду полоть,

От них многого можно наслушаться, Надоумиться…

Ты ведь очень большой, ты ведь умница,

Ты людишкам скажи-возьми:

«Будьте искpенними людьми,

Это, я доложу вам, силища!

Сколь ни будет лукаво стpашилище,

Ему пpавды не обоpоть,

Вы ведь люди, вы ведь — наpод!

Да и я вот за вас, я большой-пpебольшой

Со своей агpомадной душой.

Кто обидит маленьких, впpедь

Будет дело со мною иметь!..»

Вот и будет всем хоpошо.

И не быть твоему одиночеству,

И не плакать тебе над отечеством,

Одинокий, большой человек.

Ты ведь умный, возьмёшь и поймёшь,

Вот подумаешь, пообедаешь,

И всё по словам моим сделаешь…

Дуpаков обижать нельзя.

Дураки, умным дpузья.

Только умные, те таятся.

А чего дуpаку бояться?

***

Будто это простое полено,

Из которого выдрали нерв,

Деревянные стены вселенной

Изнутри точит вдумчивый червь.

Под беспечною кроною лета

Он глюкозною грёзой поэта

Наливается, тих и багров,

И громадными гроздьями света

Осыпается осень миров…

БАЛЛАДА ОБ ОБРАТНОМ ПУТИ

«Поди туда, не знаю куда,

Пpинеси то, не знаю что…»

Седой математик, надсмотрщик чисел,

Однажды, пpезpев седину,

Свой голос упавший скpепил и возвысил,

Спpосил молодую жену:

«Ну что это стало с тобою твоpиться?

Ты словно сама не в себе,

Какой-то бpодяга, охотник, убийца,

Зачем он пpиходит к тебе?..»

Всем телом потягиваясь и сладко

Растягивая слова,

Жена отвечала pазумно и гладко,

Пpивстав из постели едва:

«О чем это, милый? Он дpуг и пpиятель,

Тебе же я, милый, жена,

Ведь ты мой числитель, а я знаменатель —

Смеясь отвечала она,

Нас делят не только пространства и годы,

Где каждый своим дорожит,

Но есть же и грань, есть и кромка свободы,

Есть дробь, что меж нами лежит.

Ты знаешь, мне лестно тобою гордиться,

Но с кем коротать вечера?

И кстати, на ужин сегодняшний птица,

Подстреленная вчера…»

Взгрустнул математик, но виду не подал.

«Охотник! А чем не житьё?»

Контору сыскал, заявление подал,

Купил в магазине ружьё.

…в дремучем лесу, среди жути и теми,

Вставали стволы без конца,

И не было им ни числа, ни системы,

И зверь не бежал на ловца.

В дремучем лесу было сыро, нестройно,

И выстрел растаял в дыму.

Но с ветки корявой свисая, ворона

Прокаркала кривду ему:

«Дур-рак, право слово! Не знаючи брода,

Ищи переправы, мосты.

Тебе захотелось свободы? Свобода

Не примет такого, как ты.

Тебе захотелось прозрачного смысла?

На мрак наш тогда не пеняй,

Паси свои цифры, гоняй свои числа,

Да бабу почаще гоняй.

Хотя, если вправду, не те твои годы,

Чужое ты взял, не своё.

А с дробью не балуй, поскольку свобода

В тебя же направит её…»

Он взвесил слова, он прикинул — «Неверно!

Всё врёт она!» А посему

Гордыню возвысила старая стерва

И крякнула правду ему:

«Дурак ты дурак, на свободе ли, в хате ль,

Кому ты, мозглявый, нужон?

Покуда плутаешь здесь, твой знаменатель

Числителем там воспряжён.

Да что с неё спросу? Ты гнул свою спину,

Ты в ночь уходил, в забытьё,

А женщине, ей-то что нужно? Мужчину,

Чтоб весь, целиком — для неё…»

Стоял математик, ружьё своё чистил,

Былое в сердцах поминал:

«Я мерил всё в мире свободою чисел,

Я меры свободы не знал.

Я властвовал долго над тёмной стихией,

Я миру прибавил огня,

А тот проходимец наплёл чепухи ей

И вышел счастливей меня…»

Шатаясь, он брёл по сырым буеракам

На трассу, где в струнку столбы,

Добрёл и восстал поперёк её знаком

Расколотой дробью судьбы,

Обыденным знаком, не верящим в чудо,

Стоял, легковушку следил,

Не знавший куда, не узнавший откуда,

Забывший, зачем приходил.

Но тонко и ровно звенела дорога,

И город горел, как плакат,

И шли грузовые разумно и строго

На тихо стоящий закат.

БЫЛИНА МУДРОСТИ БЫЛОЙ

Урюк Араков, Арак Арыков,

Герои славных былинных дней!

Урюк покрякав, Арак порыкав,

Седлали верных своих коней.

Урюк был пьяный. Арак был очень.

Урюк шатался. Арак в арык

Урыл поране. Один как сочень,

Другой что кочень. Как бряк и брык.

Ура героям! В наваре густо,

Ура, капуста на бороде!

Какое дело, кому не пусто,

Кому не густо, незнамо где?

Урюк Араков был добрый парень.

Арак Арыков ещё добрей.

Какое дело, кто был не старень,

А просто парень, в заре кудрей.

О чём былина? О том былина,

Как жили мудро под кряк и рык,

О том, как бурно цвела долина,

Крепчал урюк и журчал арык.

БАБЬИ РАДОСТИ

Слава Господу, ночка была.

Слава Богу, денёк ещё есть.

Хоть на рощицу движется мгла,

Да денечёк-то выпит не весь.

Вот и пой, вот и пей, сирота,

Безмужичье кругом, нищета,

Глухомань, лень да пьянь, да тоска,

Чем привадишь его, мужика,

Хоть на времечко, хоть на часок?..

Ан пофартило — молод, высок,

Крался беглый один вдоль села,

Ковш водички ему поднесла,

Там и яблочка… там и винца…

И оставила спать молодца.

Ох и ночка была! Горяча…

Сладко выть у мужского плеча,

Налюбиться на краткий черёд,

Наораться на годы вперёд,

Сладко горькую быль поверять,

Ещё горше — к утру потерять…

Вышли к роще зарёй — благодать, благодать,

За туманом-травой — ничего не видать,

Только правда видна,

Только правда одна

Долюбить, излюбиться — до самого дна!

Ну а дно, оно вот, день склонился ко дну,

И допито вино, и не свалишь вину

На безвинного, в общем-то, здесь мужичка…

Вот и радуйся, вот и не сетуй, пока

Он глядит всей душой обожжённой

На твою красоту, на твою доброту…

Он глядит и глядит на тебя, сироту,

Отрешённо уже, отрешённо,

Муженёк на денек…

Вот, присел на пенёк,

Мурашами разворошённый,

И дымит, одинок,

Пых да пых огонек…

Муженёк… огонёк на денёк…

Слава Господу, хоть на денек!

БАЛЛАДА 1969 ГОДА

Осень. Солнце. Бахчи, травами заресниченные.

Тихий аул Баскунчи

С тихими пограничниками.

Как ты живёшь, аул? Ил тебя не затянул,

Иди облако пыли?..

А мы молодые были!

И убирать кукурузу выпало героическому,

Самому нежному вузу, филологическому.

Ольга, Наташа, Ленка, Боже мой, Ирка, Олька!..

Нас разделяла стенка тоненькая — и только.

Куда мы смотрели, дурни? Куда я глядел, дурак!?

Хотелось как покультурней, пообходительней как,

Как почестней, построже…

Таких уже не вернёшь.

Опыту бы! Но, Боже, в юности опыт — ложь.

И хорошо, что было пристально и светло.

Счастьем не ослепило, солнцем не обожгло.

Поздняя укоризна. Ровный, осенний зной.

Благодарю, Отчизна, судьбы не прошу иной.

Матери молодые, подруги мои, друзья,

Отсветы золотые вижу доныне я,

Лишь бы они светились, рощица та, бахчи,

Лишь бы не замутились вышки, карагачи,

Не пронизала тревога, не примерещился гул,

Это ведь так немного…

Как ты живёшь, аул?

БРОШЕННЫЙ ДОМ

1

Дом, где сквозь листву ночные фары

Шарили руками по стене,

Где шурум-бурум беря, татары

Полуднем маячили в окне,

Где точильщик в душном коридоре

Бритвой света с визгом, резал тьму —

Никого. Одно ночное горе,

Бледнокрылое, живёт в дому.

Свет в дому ночами… сбили с толка…

Я вошёл однажды на огни:

Пламя хоботком целует стёкла.

Ободок раздвоен, как магнит.

Лампочка расколота. В патроне

Вертикален огонёк свечи,

Там, в магнитной, огненной короне

Потемнел. Таится и молчит.

2

Ты возникла бабочкой тяжёлой,

Слёз глаза раскосые полны.

Под свечою, в окнах отраженной,

Как они печально зелены!

Крылья сложишь, в пух оправишь плечи,

Коридор отправишься стеречь…

Здесь погибло что-то человечье.

Ты уже не помнишь нашу речь.

Полночь возникает между нами.

Пронесётся света полоса —

Тяжелы, зелёными огнями

Молча на лице стоят глаза.

3

Тени коридорные тягучи,

Над огнём колдуют мотыльки,

Нитей переборами живучи

В тёплой паутине потолки.

Лики фотокарточек кромешных,

Здесь забытых, скошены во тьму.

Путая живущих и умерших

Обитавших некогда в дому,

Я стоял, а в глубину подвала,

По перилам в срезах ножевых

Тень воспоминанья наплывала,

Крылышком кивала на живых.

Протянуло вновь, как в щель сифоня,

Холодком насмешливых людей…

Едкий огонёк стоит в плафоне,

Одинок и тонок, как злодей.

4

И когда окончилось пыланье,

И свеча почти изнемогла,

Крыса, обитавшая в чулане,

В дом воспоминания пришла.

Прошлое растаскано по крохам,

Пол разбух, раздавлено стекло,

Раз и навсегда тяжёлым вздохом,

Будто мохом, стены пробрало.

Только рядом, тут же, за стеною

Тихий плач… да это чудеса,

Это откровение ночное —

Вспыхивают мёртвые глаза!

Вот она, крысиная надежда,

Вот он, след из юности, изволь:

Белая припушена одежда,

В тёплый пух закутанная моль

У свечного молится огрызка…

Подползти, дыханье хороня…

И — кричит по-человечьи крыса,

Руки вырывая из огня.

5

Дом, где ожидали долгой встречи,

Где пластинка пела в две слезы,

Свечи зажигали мы, и свечи

Нас оберегали от грозы,

Словно охраняли нас от счастья,

Словно заслоняли от судьбы…

Гнусного безвременья исчадья,

Грустного поветрия столпы.

А в окно дышала плоть растений,

Двигались на цыпочках цветы,

Встрепенуть пугаясь даже тени

Нас увещевавшей чистоты,

Набухали вымокшие почки,

Выпускали зыбкие ростки,

Чуткой вербой вздрагивали ночки

Зябкие, как девичьи соски.

Мы слепыми были. Наши встречи

Слишком чутко нежила весна.

Свечи начадили. Свечи, свечи…

До сих пор чадит ещё одна.

6

Помнишь, речкой тоненькой пронзался

Надвое тот холм, где мы потом…

Помнишь, с этих гор нам показался

Тёмным, и таким ненужным, Дом.

Помнишь… ничего он не напомнит,

Если всё в той жизни сожжено.

Мы ушли из вычерпанных комнат.

Дом остался. Всё ему равно.

Дрогнут перед ним и эти травы,

Этих вишен ствольная броня.

Мы живём. И, слава Богу, здравы

Жизни у тебя и у меня.

Дом, где мы друг другу сладко снились,

Дом, где грани прошлого грубы,

Дом, где навсегда соединились

Два лица. Два дома. Две судьбы.

7

Сколько смеха в этом доме было!

Сколько унижений и потерь!

Кровь порой от слов недобрых стыла,

Стынет, если вспомнить, и теперь.

Кто я был? Отчаявшийся циник.

Осенью за прошлое корил,

А к весне, волнуясь, гиацинты,

Снова зацветавшие, дарил.

Снова прочь отчаянье, досада,

Вспомни лишь — раскаешься потом…

Только дома не было, не надо

Думать, что он был, какой-то Дом.

Хоть и есть, как видишь, дом без окон,

Этот дом, назначенный на слом,

Были только куколка и кокон,

Замкнутые ключиком в былом.

8

Жизнь текла не в праздничном убранстве,

В постоянстве будничном текла.

Куколке и кокону в пространстве

Развернули плавные крыла.

Дом, где мы грозой встречали полночь,

Где пластинка пела в две слезы…

Хочешь, я спрошу сейчас:

— А помнишь?

— Помню — ты ответишь из грозы.

Я переверну пластинку, хочешь,

Хочешь, распахну в июнь окно,

Хочешь, я спрошу тебя:

— А помнишь?

— Помню — ты ответишь всё равно.

Всё равно, сгоревшее сгорело,

Всё равно, мы тоже сожжены,

Всё равно, что нам однажды пело,

Пусть поёт с обратной стороны.

9

В коридоре лампочкой спалённой

Правит червячок ночной свечи.

Моль своею шалью запылённой

Метит, словно мелом, кирпичи,

Движется в зелёном, гибком зное,

Но, огнем охвачена сплеча,

Вдруг срывает крылья за спиною,

Вновь по-человечески крича!

Присмотрись, из полымя передней

Женщина бросается во тьму…

Пальцами прижму огонь последний.

Тьма — последний свет в таком дому.

***

Белая водка под белой сиренью,

Май золотой.

Машет невеста, хмельная сирена,

Белой фатой.

Жарит баян довоенный с одышкой,

Пляшет жених.

Бел баянист, а глядится мальчишкой,

Это для них!

Пир на сиреневом пьяном бульваре,

Каждый прощён.

Лучшая свадьба не в дымном угаре

Хат и хрущёб,

Лучшая свадьба, как стихотворенье,

Всем налито.

Белая водка под белой сиренью

Самое то!

***

Бабьим летом золотым,

Светом залитую

Золотой дракон целует

Деву золотую.

Дева нежная в траву

Наклоняет вежды

И роняет,

как листву,

На траву

Одежды…

***

«БЫ»

Триптих. 1. «Якобы». 2. «Кабы». 3. «Абы». )

«А» и «Б» сидели на трубе.

«А» упало, «Б» пропало,

Кто остался на трубе?..»

1. «Якобы»

Если б «бы», да «кабы»,

Да еще полутрезвое «якобы»

Довершали процесс опьянения бы

При отсутствии водки, как диво-грибы

Сослагательного наклонения —

То-то жизнь-то была б! Красота,

А не жизнь…

Ты ослаб?

Ты держись.

Гнет в дугу тебя косота?

Опьяняет абсурд?

Плюнь, окстись, здесь тверёзого нет ни черта,

Якобы есть халява, сиречь борзота,

На халяву — под нож,

На халяву — под суд…

Но, однако ж, и эта халява — «абы»,

Да «кабы».

Каб не зреть в сущий корень двояко бы —

Не двоился бы ствол.

Но — ветвятся дубы!

Но — абсурдные стол распирают грибы,

Да и самый абсурд этот — «якобы».

А без главного «Я» — и «кабы…»

2. «Кабы»

«А» и «Б» сидели на трубе.

«А» упало, «Б» пропало…»

Если бы да кабы

То блаженство, что спит под изнанкою

Упоительного «якобы»,

Извлекать мы умели, дабы

Обнаруживалась бы, хоть морзянкою,

Хоть невнятицею бытия

Потаённая явь —

Кровь неоновая

Прострочила бы, верно, озоновые

Супервывески новой края.

И, во всю поднебесную ширь,

Под небесною крышею

Наконец рассиялась бы жизнь

Всею правдою высшею!

Но и здесь (уж откуда, нивесть)

Завелась бы шишига какая, шишимора,

Аль бо мышь на крылах, нетопырь,

И уж эта бы тварь непременно,

Всё пресветлое в мире гнобя,

Вкось, зигзагами светопись рая дробя,

Сокровенные литеры путая,

Гнев бы вызвала (якобы на себя),

В искушенье ввергая какого-нибудь шелопута и

Тот, несчастный влюблённый, или пьяная просто свинья,

Каменюги швырял бы в неё

(Мимо мыши, конечно, но руша края

Дивной крыши) —

Ох, и сдал бы несчастный на волю бездомной судьбы

И себя, и, что хуже ещё для мечтательного бытия,

Искалеченное без родоначального «Я»,

Изувеченное в заварушке нетрезвой — «Кабы».

Вот уже и — «Абы…»

3. «Абы»

«…кто остался на трубе?..»

Кабы «бы», да «кабы»,

Да еще бы печальное «якобы»

О бессмертии речь завели, о веках,

О превратностях букв в свете личной судьбы,

Притулившихся абы как

К лесу суффиксов тёмных, к завоям корней,

От себя отторгающих всё, что длинней

Их теней,

Получилось бы так:

Всё, что сущего есть в этом мире, равно

Тут же делится надвое — свет и темно.

Явь и тайна. Безмолвье и речь.

Воцаряется свет — растворяется мгла.

Возгорается молвь — прогорает дотла

Тишина, деревенская печь.

Где одно — там другому не светит.

Разве что в полупризраках этих,

В этих странных уродцах любви

Словаря-бунтаря к запределу всего,

Вдруг мерцают осколочки Целого.

Так давай, зазывай их, лови!

Вот они, эти «если», «кабы»,

Эти «якобы», в них от высокой судьбы,

Заземляемой день ото дня —

Конец ознакомительного фрагмента.