Алфавит. Часть третья. Р – Я

Вячеслав Киктенко

Собрание поэтических произведений Вячеслава Киктенко. Книга «Алфавит» составлена не как тематический, композиционно выстроенный сборник, здесь собраны стихотворения, написанные в разные годы, расположенные по заглавию или первой строчке, в строго алфавитном порядке. Отсюда название книги. Книга разделена на три части. Здесь – третья часть.

Цепочка стихотворений

ЯНВАРЬ

Январь, едва задетый детским пухом,

Ещё испуган, он ещё пацан,

Вослед большим пушистым белым мухам

Глядит с обледенелого крыльца.

И стаей, прочерневшей сквозь деревья,

Ритм снегопада медленный разбит.

Проставлены по веткам ударенья,

И проза дня певучая знобит.

Ещё лишь брезжит в ней пора иная,

Ещё лишь пар горячий изо рта

С высокого крыльца воспоминаний,

И — прошлому подведена черта.

Заботы прошлогодние, обуглясь,

Сутуло притулились к январю

Своё, своё докаркать! С белых улиц

Бьёт новый свет в лицо календарю.

И этот гомон пляшущий, орущий,

Январь переживает тяжело,

Ещё робеющий, уже берущий

Ватагу дней под снежное крыло.

ФЕВРАЛЬ

Ну что ему нужно? Внимание — раз.

А главное, чтоб узнавался он, то есть,

За ним, понимаешь, глаз нужен да глаз,

Не то прохудится, неслышно, как совесть.

Погодит, негодит, блеснул — и зачах,

Февраль, что почти или чуть ли не март уж,

Он вырос, раздался в сомненьях, в плечах,

Вниманье ему по плечу, понимаешь?

А байки его чудо как хороши!

Он с веточки снежным лучом почудачит,

Навешает, как говорится, лапши,

Три раза на дню приключит, околпачит.

Вот кость его деревом стала уже,

Немного ещё — похромей, посолидней,

Постарше, он сядет соломенным сиднем

Один на веранде, с тоской на душе.

Тогда не узнаешь, и не подступись.

Он палкой тебе суковатой, с оттяжкой

Из листьев хватит!..

Живи, торопись,

Пока он коричневой машет рубашкой.

МАРТ

Выщелк сухой древесины.

Солнцем под мартовский гвалт

Вылизан аж до иссиня

Черного потный асфальт.

К дверце волшебной, где почки

Рвутся, чумеют грачи,

Март подбирает крючочки,

Перебирает ключи.

Полуребячьи замашки?

Всякий бы тут мельтешил,

Вырос из старой рубашки,

Новой еще не пошил.

Нить её мерно прядётся

В дебрях корней и травы,

В самую пору придётся,

Вон уже из синевы

К дымным прогалин оконцам

Птицы хмельные летят,

Прутья, прогретые солнцем,

Щёлкают, мнутся, свистят.

АПРЕЛЬ

Весь в ушибах, в зелёнке,

В яркой-яркой рубашонке,

В месяце-кепчонке…

Набродился кураями,

Нагалделся воробьями,

Поутих в сторонке.

Что тут скажешь?

Грусть излишня.

Далеко черешня, вишня,

Глядят чуть одевшиеся берёзы

Куда запропали молодчики-грозы,

Когда пальнут, ночью ли, днём,

Воздух проткнут нервным огнём

И брызнут слёзы?..

Пока

Тихи облака.

Зелёным воздухом оброс

Апрель без гроз.

Нахулиганил, набалаганил,

Шалашик из веток и листьев сварганил

Отдохнуть, подлечиться,

Уму-разуму подучиться

До новых делов,

До майских грохочущих слов.

Зелёнка уже залила

Мартовские дела.

МАЙ

Не мурлыча, не мяуча,

Мягкой поступью кошачьей

Вышел Май!

Боже мой,

Сквозь кудрявые берёзы

Светит неба бирюза,

Светит вкрадчиво и нежно,

Безоружно, безмятежно

Белозубая улыбка

И зелёные глаза.

Разве что слегка затмится

Серым облачком ресница,

Разве что одна слеза

Колыхнётся на реснице,

Разве что о крышу чиркнет

Белой спичкой-невеличкой…

Удивляется денек,

Чудеса!

(Приближается гроза,

Приближается гроза)

Май садится на пенёк

Покурить,

Молчаливый огонёк

Разговорить.

Приближается гроза,

Приближается гроза…

Белозубая улыбка

И зеленые глаза.

Мягко стелет рослый малый,

Сколько гроз переломал он,

Колдовал,

Пряным воздухом томил он,

Сколько объяснений милым

Расковал!

Пылен лист продолговатый,

Зелен глаз невиноватый,

Волен уст витиеватый

Лейтмотив.

Завязь есть, дозреет летом,

Зной довяжет. Но об этом

Скажет лето, ясным светом

Посветив.

ИЮНЬ

Высок, в рубашке голубой,

Он опьянён самим собой,

Как тенор в белом свете ламп,

Распахнут настежь похвалам,

Насквозь пронизан синевой,

Зализан вьющейся травой.

И зной, и страсть, и хмель, и вьюн,

Как в стон, впиваются в июнь,

Как в юношу, покуда юный,

Уста цветущих, пылких лгуний,

Пока высок, пока горяч

И знак таинственных удач

Сулящих небо на земле,

Ещё начертан на челе,

Знак обещаний,

Невозможных

Во днях прохладных и тревожных.

И пусть солгут уста, персты,

Они же смертны и просты!

Лишь отцвели, глядишь. к Июлю

Их сёстры гибкие прильнули.

ИЮЛЬ

Обвила, как паутиной,

Страстью жёлтою, змеиной,

Разорви поди-ка,

Если сам в жаре бредовой,

И не сон ли твой медовый

Эта повилика?

Ах, Июль, уже берёзы

Тихо высушили слезы,

Выплакали юность,

Хорохоришься один ты,

Словно бы не Август длинный,

Впереди Июнь есть.

Сколько парочек слюбилось,

Сколько перстеньков разбилось

До осенней свадьбы?

Это ты лучом взбешённым,

Точно молотом тяжёлым,

Отковал их судьбы!

Вот и сам теперь в плену ты

Жарко вьющейся минуты,

Ждёшь дождя и бури.

Твоего же сна напасти

Эти змеи, это страсти

Выморочной дури.

Миражи и сны Июля…

Вот и бабочки вспорхнули,

Словно над могилой,

И рассыпались, как звенья,

Эти плоские мгновенья

Страсти пестрокрылой.

АВГУСТ

Спору нет, ещё красив,

Моложав ещё, плечист,

Но спесив уже, спесив,

Вышедший в тираж артист.

Август, август, ты в афишах

Желто-красным размалёван,

На асфальтах и на крышах

Шёпот их уже взволнован!

Гул в партере, в бельэтаже,

Назревает поневоле

Время действовать, и даже

О своей подумать роли.

На подмостки нет резона,

Но актерам ты — водитель,

Театрального сезона

Золотой распорядитель:

«Значит так. Вон те берёзы

Поджелтить…

Добавить клёнам

Киновари…

Сцены прозы

Сократить…

Двоим влюблённым

Мимо третьего едва ли

Проскочить в подобной пьесе.

В общем, понято… и дале

Действуем в таком разрезе:

Флигелёк. Квадрат оконца.

Листопад. Немного солнца.

Здесь — поболее печали.

Тут — свидание. А дале…»

Дале — не твоя забота.

Ты уходишь, сдав повязку,

Бормоча о третьем что-то,

Предвещающем развязку.

Тайна прячется за этим.

Но Сентябрь идёт на смену,

И не он ли станет третьим,

Заступающим на сцену?..

СЕНТЯБРЬ

Ну вот и встал он на пути.

Червонный орден на груди.

Стоит, поигрывая тростью,

Тут не свернуть, не обойти.

Его авторитетный жест

Распространяется окрест:

Врывайтесь в роль, как в грунт врывались

Стволы и корни этих мест!

Судьба одна, но всякий раз

Весной продлится ваш рассказ,

И если женщина уходит,

Она уходит не от вас,

Она уходит от зимы,

Она уходит от сумы,

И, если честно разобраться,

Она уходит от тюрьмы.

Пойми, ей холодно зимой,

Пойми, что ты ей стал тюрьмой,

Она почти не виновата

В том, что неясно ей самой.

С нас ещё взыщется должок,

И травка вспрыгнет на лужок,

И вновь неузнанным вернётся

К подружке ахнувший дружок.

Я узнаю вас, узнаю!

Прощайте женщину свою,

Играйте роль свою, играйте,

Вы у развязки на краю!

Сейчас она уйдет туда,

Где не отыщете следа,

Но если плачется, то — плачьте,

Представьте, это навсегда!

Играть? Но ведь лишь раз играть,

И, значит, набело сгорать,

Вам не удастся за кулисой

Морщин потухших разобрать.

Взгрустнут деревья у дорог,

Уронят лист на ваш порог.

А недоигранное вами

Ещё сыграют. Дайте срок.

ОКТЯБРЬ

(Элегия предзимья)

Гонять чаи, была б охота,

Сумерничать, клонясь к зиме,

Где только месяц, долька года,

Лимонно кружит в полутьме,

Но там, где осень ветошь скинет

Вплоть до последнего листка,

Там вдруг Элегия нахлынет

Из обмелевшего райка,

И русло старое свободно

Перешагнув на склоне лет,

Неторопливо, полноводно

Исполнит смысла поздний свет,

Тот исполинский смысл, который

Почти не мыслился в листве,

Основа пятерни матёрой,

Оттиснутой на синеве.

Там, на изнанке голых истин

Ещё прозрачней и мощней

Работает в осенних высях

Свет перевёрнутых корней.

И мысль пронзит: а чем всё это

Держалось, на пределе света,

Весь лепет птиц, весь листьев бред,

Листка сгоревшего скелет,

Весь в проступивших жилках лета?..

Есть в круговой поруке света

Рука, в которой кружит свет.

НОЯБРЬ

Стрелками злых холодов, точно усами, задвигав,

Входит Ноябрь, как в некрополь, в прямой индевеющий сад,

Часы продолжают учёт умирающих маленьких мигов,

А белые стены спокойно четыре молчанья хранят.

Оторопь сирой листвы. Леденеют железками грима

Вмёрзшие в лужи доспехи Золушек и Королей.

Светят седые глаза окончательно и необоримо.

Стынет на синих губах глагол перерытых ролей.

Песня! Октябрь золотой!.. Позаметало долины,

Белой страной Декабря луч поутру опушон,

Круговращенью времен, где погребены исполины,

Быть иль не быть, пустячок, ну конечно же Быть, возражён.

Грозно и грузно гремя, отбродяжит Ноябрь по надгробьям

Цинковых лат костюмерных, брошенных в грустный черёд,

И, подгребя к Декабрю, золотым музыкальным подобьем,

Вслушайся в ключ, разомкнёт дверцу в Солоноворот!

Все повторится, глагол

Быть

В тысячный раз проспрягают,

В прямоугольном саду затрепещут соцветия рук…

Стрелки морозных лучей световой горизонт обегают.

Белые стрелы ветвей упираются в солнечный круг.

ДЕКАБРЬ

Грохот корявых ворон,

коронующих тополь пирамидальный,

Серый, прод рогпшй и одинокий

как брошенный в старости Лир,

Это — ворвавшийся в жизнь

и по жизни уже

поминальный

Верующий в календарь,

и уже ни во что, разумеется, более,

Пир.

Средь декораций, легко приглушённых

декабрьским слежавшимся снегом,

Полный развал отношений, премьер,

и несыгранных набело пьес,

Пахнет скандалом, недобродивпшм вином,

и, кажется, пахнет побегом

В новую драму,

а там — в хитросплетенье чудес.

Ха! Чудеса наяву,

это знаемо каждым и всяким,

Каждый, быть может, и жив

лишь надеждою на чудеса,

Верою в быт,

в постоянство его,

и двояким

Ладом земли и небес

точно звучат голоса.

Начерно сыграна роль,

начерно сыграна пьеса,

Набело сыграна жизнь,

и теперь не вини календарь,

Если всю жизнь лишь в него,

придающего прошлому веса,

Веровал свято как тот,

в благодарность наследников,

Царь.

Но,

в осознаньи потерь,

вероломств и провалов, живет восхищённо

Тоненький луч торжества —

значит набело сыграна жизнь!

Значит не зря бился пульс,

бились дни твои столь учащённо,

Что календарь поотстал,

постарел, дурачок,

и теперь лишь чуть-чуть продержись,

Вспыхнет проём, озарённый софитами сцены, и дверца

На декорациях рваных, у каменной вечной стены,

Приотворясь, запоёт, и ударится старое сердце

В новый набег, на холме

неумиравшей

волны.

МЕРЦЕДОНИЙ

Пеpелистаем вновь, и на ладони

Утихнет календаpь пеpекидной.

Опять бессмеpтье, месяц меpцедоний,

Тpинадцатый у pимлян, запасной.

Вновь уголки галактики глухие

Старинный озаряет канделябр,

Опять не умещается стихия

В очеpченный звездою календаpь.

Какие високосные отсpочки?

Какой pубеж? За кpайним pубежом

Судьба, смеясь, выпpастывает стpочки

Таимые земным каpандашом.

А меpцедоний, вспыхивая снова,

Поправками выравнивает вдpуг

Подрагиванье циpкуля стального,

Поспешно заключающего кpуг.

И меpкнут цифpы с их певучим ладом,

Когда стихом, ломающим стpофу,

Вослед за меpцедонием кpылатым

Хpомой февpаль кpадется за гpафу.

И сызнова — во мрак, меж искр, помарок,

Под матрицу двенадцатой стpоки,

Без вымарок, без мерок — в звёздный моpок,

В бессмеpтные миpов чеpновики.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

***

Сижу я, как птица, на ветке зелёной,

Сижу хорошо, меж корнями и кроной.

Мне быть в положенье таком не обидно,

И сам-то не виден, и всё-то мне видно.

Какие проблемы? Свищу и воркую,

И гневаюсь даже, и даже дуркую.

Иметь девяносто? До ужаса просто.

Потом — шестьдесят. И опять — девяносто.

Но это — чуть ниже. А дальше… а дальше

Я петь не могу без надрыва и фальши…

Я тех, кто вверху, замечательно вижу,

Я тех, кто внизу, вижу очень подробно,

Я песней ни этих, ни тех не обижу,

Все Божии твари, и всем неудобно,

Одним за излишек, другим за недолю,

Я вижу родство их и тайную волю,

Я вижу всё то, что невидимо ныне…

Затем и сижу в золотой середине.

СИРЕНЕВЫЙ БУЛЬВАР

Сирень опять цветёт, сирень одолевает,

Сиреневый туман, сиреневый пожар,

Сиреневый бульвар под нами проплывает,

Сиреневый бульвар, сиреневый бульвар!

Всего лишь раз в году, всего один лишь месяц

Бушует над Москвой, так яростно нежна,

Вся в пене кружевных, раскрепощённых месив

Созвездий, листьев, крон цветущая весна.

И мы плывём по ней, нас жарко омывает

Кипенье пряных волн, входящее в разгар,

Сиреневый бульвар под нами проплывает,

Сиреневый бульвар, сиреневый бульвар.

Щемящие слова из юности повеют,

И песня зазвучит, и дальнюю грустцу

Навеет вдруг сирень, звезду склоняя ветвью

И наклоняя гроздь душистую к лицу.

Звезда горит всю жизнь, звезда не убывает,

Бессмертная сирень цветёт, как Божий дар,

Сиреневый бульвар под нами проплывает,

Сиреневый бульвар, сиреневый бульвар.

***

Сквозь инфракрасный луч стихотворенья

Шатнутся вдруг, как бурелом сирени,

Какие-то косматые миры,

Их нет в помине в звёздном каталоге,

Но все они со мною в диалоге,

И я не знаю правил их игры.

Что это? Морок, блажь, припоминанье

Того, что было где-то в мирозданье,

Прапамяти размытые слои?

…песок… щепа… сырой туман у речки…

Обмылки тулов глиняных… сердечки…

Забытые зверушки… человечки…

Я не был здесь. Здесь все они мои.

Миры дурманят. Зыблются в тумане

Огни былой любви, восставших знаний,

Свидетелей бессмертья моего.

Но лишь угаснет луч стихотворенья,

Вновь за окном лишь заросли сирени.

И здешний мир. И больше ничего.

***

Снега пласт то сед, то рыж.

Остров зимнего забвенья.

Ржавы два сквозных раненья,

Раны прошлогодних лыж.

В лесопарке шум и гам,

Танцы и частушки пылки.

Чьи порожние бутылки

Катит склон к моим ногам?

Я не знаю. Ты права,

Одиночество чудесно.

Объясняться неуместно

Как белела голова.

СОНЕТ, РАСШАТАННЫЙ ЗУБНОЙ БОЛЬЮ

Я хочу решать космические задачи,

А не оплакивать листок раздавленной мать-и-мачехи.

Но меня постигают неудачи,

Потому что я не знаю законов математики.

Мне хочется поставить перед человечеством задачи

Бессмертного свойства, извечной тематики.

Но меня постигают неудачи,

Ибо я не вполне освоил основы грамматики.

И я, со своим небольшим словарным запасом,

Могу и смею говорить не массам,

А нескольким сотням знакомых со мною,

Которые меня понимают вполне,

И в вину не поставят мне

Упоение болью зубною.

САД КАМНЕЙ

(Венок сонетов)

«…длинные деревянные скамьи ступенями спускались к дворику, усыпанному белым песком. Из песка торчали разные, большие и малые камни, разбросанные как попало. На скамьях сидели люди и взирали на камни. Некоторые присаживались на несколько минут, потом бесшумно уходили — бесшумно, поскольку обувь снималась у входа в храм. Переговаривались шепотом,

сохраняя тишину. И вообще все в выглядело весьма торжественно, как будто там, на этом песке, что-то происходило.

А там ничего не происходило, лежали старые обыкновенные камни, посреди песка. Напротив, замыкая сад, тянулась земляная стена, крытая черепицей. Всё это сооружение составляло знаменитый Сад камнейх рама Рёандзи. Сбоку, на стене, в рамке висела надпись:

Сядьте и побеседуйте с Садом камней,

В огромном мире, как отдалённые точки,

Затеряны островки с благоухающими вершинами,

Напоминая нам бескрайнюю вселенную,

И наши сердца очищаются от скверны,

И мы можем постичь дух Будды.

…следы граблей ровными линиями тянулись по белому песку. Вокруг камней они расходились кольцами, как круги на воде. Расчерченный линиями песок словно бы растягивал пространство. Расстояния между камнями становились огромными. Они уже были не острова, а миры, галактики, затерянные во Вселенной…

Всего я насчитал четырнадцать камней. Почему такое число? Тэракура-сан обрадовался моему вопросу. На самом деле всего камней не четырнадцать, пояснил он, а пятнадцать. Один какой-нибудь камень всегда заслонен. И, демонстрируя этот сюрприз, взял меня под руку, провёл несколько шагов. Незаметный до этого камень открылся.

Я сосчитал — их снова было четырнадцать. Мы передвинулись, и опять один из камней спрятался и появился другой. С любой точки можно было видеть четырнадцать и никогда все

пятнадцать…»

Д. Гранин. «Сад камней».

САД КАМНЕЙ. Венок сонетов

1

Кто сад взрастил на дерзком островке,

На пестром поплавке средь океана

Сырых созвездий, влажного тумана

И спутников, юлящих на крючке?

У времени в таинственной реке

Водовороты вьются неустанно,

В них, словно в веретёнах, вьётся тайна,

Подрагивая ниточкой в клубке.

То женщиной восстанет из волны,

То выйдут очертания страны

Светло увитой пеною кипучей,

То мглу волшебный сад озолотил

Горящих марев, проливных светил,

Объятый тяжело волной певучей.

2

Объятый тяжело волной певучей,

В мирах качается земли клочок,

Мерцающий во мгле, как светлячок,

Заворожённый чащею дремучей.

Но сад вечнозеленый и цветущий,

Вместившийся на этот пятачок,

Кто насадил, кто дал ему толчок,

Вспоил неиссякающею тучей?

Кому благодаренье за труды?

Возникли человечества сады

Из недр вселенной, яростной и жгучей.,

Корнями оттолкнувшись от земли,

Плодоносящим древом расцвели.

Высокий промысел? Замысловатый случай?

3

Высокий промысел, замысловатый случай,

Венец чудотворящего труда,

Какая, к черту, разница, когда

Есть сад. Плодоносящий и цветущий.

И в самом деле, разум вездесущий

Вдруг за игрушки принялся, беда!

Играет в прятки с тайною бегущей,

Как школьник, побросавший что куда.

Но игры — только первые попытки

Ума и воли, рвущейся в избытке

Пульс мира ощутить в своей руке.

А взрослые, они ведь тоже дети.

Есть сад в саду великом на планете.

Здесь возлежат лишь камни на песке.

4

Здесь возлежат лишь камни на песке,

А в камне — запечатанное время.

В нём тайный свет вселенной, не старея

Пульсирует, как жилка на виске.

Страстей доисторических арена,

Он и теперь, на мерном сквозняке

Нет-нет а просияет дерзновенно,

От музыки всего на волоске.

Но камень, это камень неизменный.

Здесь, может статься, лишь модель вселенной

Затеяли построить на песке.

Сюда, в японский монастырский дворик

Порою шут заглянет, «Бедный Йорик»,

Порою путник забредёт в тоске.

5

Порою путник забредёт в тоске,

О бренности земной здесь посудачит:

«Всё суета. Я знал. Но это значит,

Над суетой есть нечто, вдалеке.

Недаром здесь, на малом островке,

Лишь отраженье мира на песке,

Лишь камни, а душа над ними плачет.

Здесь тайна есть. Но тайна тайну прячет.

Все камни — врозь, и все — сочленены.

Равниной затяжной окружены,

Мы одиноки в пестряди толкучей,

Её встряхнёт в нас только пропасть, взрыв…»

Конец ознакомительного фрагмента.